Мы поинтересовались, почему их канонерка стоит на отшибе, далеко от наших кораблей. Из жарких речей французских ребят кое-как, с грехом пополам, уразумели: их командир, боясь нашего «красного» влияния, хотел даже покинуть рейд. Покинуть не покинул, но общаться экипажу канонерки с красными матросами запретил.
По традиции в один из дней для нашего отряда были назначены гребные гонки. Стараемся. Сами чувствуем, видим: гребем все, как один человек. Наш катер уже вырвался вперед корпуса на четыре. Вдруг слышим — с американского миноносца матросы что-то кричат и свистят. Это нас-то, призовых, освистывают?! Этого еще не хватало. Всех злость взяла. Сейчас мы вам покажем «хау ду ю ду»… Со второго миноносца свистят еще пронзительнее.
— Орлы, носы не вешать! Гребете — лучше быть но может! — подбадривает нас командир катера Грицюк.
Гонку мы выиграли. На американцев были злы до предела. Отошли только много позже, когда узнали, что у американцев свист — знак одобрения. Вот ведь как бывает!
Во время прошлого похода в Тронхейме местные коммунисты устроили вечер смычки с экипажами советских кораблей. Это врезалось в память. Теперь и бергенцы предложили провести прощальный вечер в самом большом рабочем клубе. Мы, разумеется, согласились.
В клубе сразу установилась атмосфера настоящей дружбы. Хором пели понравившиеся норвежцам русские песни. В образовавшемся кругу — танцы. Одним словом, разошлась, развеселилась молодежь.
Михаил Рязанов, стоя у открытого окна, увидел на улице небольшую группу французов.
— Камарад! — помахал он им рукой, жестом приглашая в клуб.
Появление французов у хозяев возражений не встретило.
— Ребята, давайте «Яблочко»!
Мы стали напевать мотив, прихлопывая в ладоши. В круг вышел Кухаренко, потом Перелыгин, Умовский, за ними потянулись и другие… Стихийно началось настоящее флотское «Яблочко»… Как только стены выдержали! Под наше «Яблочко» даже французы сольно отбили чечетку. Смех, аплодисменты… Со всех сторон несется: «Камарад!.. То-ва-рыш!..»
— Ребята, мы же интернационалисты, давайте пригласим и американцев! — предложил кто-то.
Но, к нашему удивлению, услышав про американцев, норвежцы решительно запротестовали. Никакие уговоры не помогли. Закончился вечер пением «Интернационала».
Финиш навигационного марафона
Кажется, весь Берген высыпал на улицы, на набережные, провожая корабли нашего отряда. Целая флотилия рыбачьих, прогулочных, спортивных моторных лодок долго сопровождала нас.
Раньше мы не считали, сколько дней осталось до возвращения в Кронштадт. Теперь нередко можно было услышать:
— Как, флагштур (это, стало быть, Хирвонен), сколько суток после твоей вахты нам еще шлепать до крепости, Петром сотворенной?
— Очевидно, столько, сколько пройдем, — с невозмутимым видом отвечал Саша.
Много позже мы узнали, что среди моряков разных стран бытует примета: у уходящих в море не спрашивать, когда они вернутся. В эпоху гребного и парусного флота существование такого поверья было понятно. А как же на флоте XX века?..
Мы больше в открытую не интересовались сроками возвращения. Разве что как бы случайно циркулем-измерителем разика два вымеришь по генеральной карте оставшееся расстояние до Кронштадта, полученную сумму миль разделишь на среднечасовой ход корабля, а результат умножишь на двадцать четыре… Так ведь это же сам измеряешь, сам делишь и сам считаешь!
…Вместе с сигнальщиками несем вахту на ходу. Погода шалит — зыбь. Смотреть долго на такие волны — привыкнуть надо. А глянешь в бинокль, когда горизонт качается, точно человек в крепком хмелю, — и вовсе скверно.
— Слева сорок пять — дым! — докладывает вахтенному начальнику старшина сигнальщиков.
Смотрю туда, никакого дыма не вижу. Спрашиваю у старшины. Тот показывает рукой. Как ни всматриваюсь в горизонт, но, кроме рваных седых облаков, ничего не вижу. Наконец в одном месте узрел что-то черно-рыжее. Это и был дым.
— Старшина сигнальщиков! Почему не докладываете о плавающем предмете, справа десять, расстояние семь кабельтовых? — раздается грозный голос вахтенного начальника.
— Есть, докладывать… Вот глазастый!.. Опять раньше нас увидел… Твой сектор сорок пять — девяносто градусов правого борта. Гляди в оба: чтобы щепку и ту заметить. Лучше о всяком мусоре доложить, чем что-то пропустить, — наставлял меня старшина сигнальщиков.
Обо всем замеченном на поверхности воды с сигнального мостика шли доклады на ходовой мостик.
— Мина, курсовой, левый борт пять, дистанция пять кабельтовых! — закричал сигнальщик левого борта.
— Поднять «Еры», «Зюйд», «Покой» до места. Право на борт! Дать сигнал сиреной! — командует вахтенный начальник.
Корабль стал резко уходить вправо. Тревожно, прерывисто загудела сирена. Из штурманской рубки на ходовой мостик выскочил Поленов.
Корабли, выполнив коордонат (зигзаг), разошлись с «миной», которая оказалась каким-то безвредным предметом шарообразной формы.
— На сигнальном! — раздался голос командира. — Службу вашу одобряю. Продолжайте в том же духе. Смотрите, настоящую мину не пропустите. Тут всякое может быть. В войну в этом районе Северного моря их ставили тысячами…
«Минный инцидент» взбудоражил всех. На «фокусников» (так в шутку звали сигнальщиков за их манипуляции с флажками) стали смотреть с уважением. Даже «духи» признали важность службы, которая и в мирное время может уберечь корабль от гибели.
Плывем Северным морем. Зыбь зыбью, а вдобавок еще и размокропогодилось: ливень, никаких тебе горизонтов для астрономических наблюдений, а берега давным-давно и след простыл.
Все свободные от вахт и занятий улеглись на рундуки. Шли тихие разговоры. Иные читали, предпочитая книги, очень далекие от математических формул… В это-то время и пришел к нам командир корабля Поленов. Он приказал пригласить курсантов из соседнего кубрика. Когда все собрались, командир начал разговор по душам:
— Мне передавали, что «минное происшествие», свидетелями которого все мы недавно были, вызвало в вашей среде оживленные дебаты, возникли вопросы: как же быть ночью, как избежать опасности даже в мирных, невоенных условиях? Ваше беспокойство меня радует. Беспокоитесь — значит, думаете, думаете значит, ищете ответа, решения. Не инертность, а поиск владеет вами. Это правильно! Только поиск продвигает науку вперед, в том числе и морскую. Будем надеяться, из вашей среды ищущие сделают много полезного для флота… Мы вас привлекаем к несению вахты сигнальщиков не только для того, чтобы вы поднаторели в передаче семафоров, флажных сигналов, в работе клотиком. Все это, безусловно, нужно уметь делать вахтенному начальнику не хуже, а обязательно лучше самих сигнальщиков. Но главное — мы хотим научить вас наблюдать в море за водной поверхностью. В самом недалеком будущем наблюдение за воздухом и под водой, по моему глубокому убеждению, станет не менее важным. Умение наблюдать — это, если хотите, искусство. И как всякое искусство, оно требует бесконечного совершенствования, а стало быть, упорнейшего труда.
На воде надо уметь видеть, и далеко видеть… даже щепку. Иначе могут быть самые серьезные последствия, вплоть до гибели людей и корабля. Ваш преподаватель военно-морской истории, очевидно, рассказывал вам о гибели трех английских крейсеров от атаки одной немецкой субмарины в минувшей войне. А все произошло из-за того, что кто-то из несущих службу наблюдения на английских кораблях принял перископ подводной лодки за какой-то безобидный предмет, может быть, даже за консервную банку. Он не заметил, что вода не колышет, а обтекает эту «консервную банку», в то время как пустая консервная банка сама должна болтаться в воде, как поплавок. Вот в чем суть. Суть — в тонкости наблюдения. Всякое мастерство для своего достижения и совершенствования требует времени и тренировки. Выработайте для себя правило: чем бы вы ни занимались, всегда наблюдайте за морем… Недалеко то время, когда вы, закончив училище, будете произведены в вахтенные начальники…
— Эх, поскорее бы! — вздохнул кто-то.
— Не спешите, уверяю вас — оставшееся время промелькнет, и не заметите. Главное, что мне хотелось сказать вам перед скорым входом в балтийские проливы: на каждом корабле его командир, начальствующие лица, несущие ходовую вахту, обязаны на море видеть и слышать раньше и лучше лиц службы наблюдения! Только при этом условии можно быть уверенным, что корабль находится в надежных командирских руках. Рекомендую это твердо запомнить. Желаю успехов в освоении законов военно-морской службы!
— Стать смирно! — раздалась команда вслед уходящему на мостик командиру крейсера.
Поленова мы уважали, но и побаивались. В наших глазах он был олицетворением настоящего командира военного корабля. Все сказанное им мы впитывали без остатка и никаким сомнениям не подвергали. Сейчас, спустя много лет, опытом флотской службы могу подтвердить всю справедливость наставлений командира «Авроры».
…Отряд идет вперед, непогода остается позади. Балтийское море встретило нас румяным утром, легоньким ветерком. Зато Гедримович и Алексеев учинили нам поистине астрономо-навигационный марафон, освободив от всех прочих дел и нарядов. Наблюдение — задача, и так без конца… Когда же пошли вблизи восточного берега моря, то тут одно только требование: где находимся? мимо чего проплываем? При этом обязательно давай полную характеристику! Не меньшую, чем в лоции.
Вошли в Финский залив. Здесь астрономический марафон финишировал, а навигационный стал еще труднее. Именно: чем ближе к дому, тем труднее. «Волхвы» требовали от нас детальнейшего знания островов… Маяки и знаки, их характеристики — наизусть!.. Описание дна морского с многочисленными банками спрашивали с нас так, точно мы по нему пешком ходили и все видели. Наконец-то у острова Сескар объявили: штурманская вахта закрыта. Финиш. «У-ра!» Пожалуй, «ура»-то кричать было рановато… Ведь оценки за практику нам еще не объявляли. Каждому хотелось знать, каковы его результаты. Только теперь мы поняли, что «волхвы» гоняли нас па марафоне, чтобы окончательно проверить наши познания в мореходных науках. Ну что же, поживем — увидим. Ждать осталось недолго.
Тем временем отряд, пройдя Сескар, уменьшил ход. С чего бы это? Ближе, к нам, по направлению к Копорской губе, дымя что есть мочи, буксир тянул большой корабельный щит. Много левее были видны огромные буруны двух эсминцев. На баке крейсера собралась чуть ли не половина экипажа, все с интересом наблюдали…
— Сейчас жахнут, — пробасил кто-то, видимо, из комендоров.
Сначала полыхнули орудийные вспышки, а затем дошел и звук выстрелов. Через несколько секунд по обеим сторонам щита выросли по два водяных султана. Еще вспышки и орудийный гул. Опять та же картина. Вспышки — залпы, вспышки — залпы.
— Перешли на поражение, — со знанием дела заметил кто-то.
Щит порою за водяными султанами вовсе не был виден. Столбы воды, немного перемещаясь — то за щитом, то перед ним, — своими всплесками совсем закрывали его.
— Вот дают, вот дают прикурить! — с восхищением повторял старшина орудия, в расчет которого входили и курсанты.
Зрелище захватывающее, но короткое. Всего несколько минут — и стрельба прекратилась. Для нас событие исключительное! Мы видели первую в жизни артиллерийскую атаку наших замечательных миноносцев. Неизгладимое, на всю жизнь, впечатление. Прекрасное завершение нашей летней практики.
Молекулы, пушки, торпеды
Летняя практика 1925 года закончилась традиционными общеучилищными гонками на Малом и Восточном Кронштадтских рейдах.
Состязались мы на катерах, вельботах и шестивесельных ялах. К чести бывших «подготовиловцев», добрая половина призов осталась за ними. Наш катер занял первое место. Каждому из нас выдали жетон в виде спасательного круга с перекрещенными веслами и римской цифрой «I». Гонку под парусами выиграл катер, на котором старшиной имел честь быть пишущий эти строки. Приз нагрудный жетон в виде темно-синего эмалевого щита с накладной золотой шестеркой и разрезным фоком — был особенно красив.
Находясь в отпуску, эти знаки морской доблести мы носили на фланелевках с особой гордостью. Хвастаться не хвастались, а рассказать, в каких жарких схватках они добыты, не отказывались. Слушая нас, парни хмыкали, девчата восхищались, а мы при этом искренне сожалели, что нет с нами и не будет Володи Перелыгина (в силу некоторых обстоятельств ему пришлось уйти из училища). Вот уж кто рассказал бы: мы и сами не разобрали бы, что было, а чего не было…
Возвращаемся из отпуска в Ленинград. Училище на месте. Все по-прежнему. А вот народу курсантского и училище прибавилось. Что сие значит? Оказалось, Военно-морское подготовительное училище расформировано, его выпускники переданы в высшие училища, в том числе и в наше.
Наше училище выпускало универсалов — вахтенных начальников. Каждый выпускник мог быть назначен на корабль штурманом, артиллеристом, торпедистом, минером и даже ревизором, проще говоря — хозяйственником. Исходя из этого и был построен весь курс обучения. Первый год: математическая подготовка, мореходные науки, морская практика; второй год: продолжение мореходных наук, основное изучение оружия, зимой — в училище, летом — на боевых кораблях, в арсеналах — с практическим применением оружия; третий год: мореходные науки, основная тренировка в артиллерийских и торпедных стрельбах, государственный экзамен. Летом в качестве корабельных курсантов — практика на боевых кораблях, на командных должностях. Затем выпуск на основе оценок госэкзамена и командования кораблей за практику. Такая система, не лишенная своей логики, была в старом флоте, она оставалась и до начала тридцатых годов.
Все началось с химии, с ее теоретической части. Преподаватель инженер-химик Абрамов читал свой предмет мастерски, иллюстрируя лекции остроумными примерами. Абрамова мы очень уважали, дивились, как он свободно владеет материалом. И все же, кроме Волкова, Романовского, Афиногенова и Алферова, у которых хватало воображения видеть все эти молекулы, большинство из нас, честно говоря, химию зубрили. Зубрили до умопомрачения.
Если Абрамов был очень требовательным преподавателем, то Ворожейкин человек известный в мире химиков — и вовсе не давал нам спуску. Зачеты сдавали ему по многу раз, пока он не убеждался, что знания у курсанта твердые.
Ворожейкин и Абрамов все же заставили нас химию осилить, и мы смогли приступить к практическим работам. Химическая лаборатория, так же как и физический кабинет, в училище была оборудована прекрасно. Рабочие столы, шкафы, полочки, вытяжные шкафы — все сделано из чистой, без сучка, светлой березы. Табуретки для занимающихся тоже из березы, с конусообразными массивными ножками, на которых установлена небольшая, с углублением, чтобы было удобнее сидеть, массивная крышка, закрашенная черным лаком. Жаль, что теперь таких не делают.
Практические работы нам были больше по душе. После одной из них Абрамов сказал:
— С теорией вы выплыли в свободном плавании, что ж, это неплохо. Мы с вами научились делать пороха, правда — в мизерных количествах, но все же пороха, взрывчатые вещества. Остается самая малость — взрыватель, вернее его капсюль, или, как в просторечии называют, пистон. Сейчас мы попробуем получить гремучую ртуть.
Абрамов показал нам, как это делается, и попросил Волкова и Торева повторить операцию самостоятельно.
Пока Абрамов, уйдя в дальний угол, чем-то занимался, ребята успели увеличить объем и вес компонентов вдвое. Полученную горошину положили на наковальню, и Волков трахнул по ней молотком… Зазвенели разбитые химические пробирки, одно стекло в вытяжном шкафу…
— Поздравляю с окончанием курса химии. Все как обычно. — Глаза Абрамова смеются.
Лаборант, подбирая разбитое стекло, ворчит:
— Каждый раз на этом самом месте… Только успевай посуду заготавливать…
На этом наше химическое образование закончилось.
Приступили к изучению артиллерийского, торпедного и минного оружия. Занятия по артиллерии вел Шейн. Для этого человека, влюбленного в свое дело, артиллерия действительно являлась «богом войны». Он был искренне убежден, что важнее артиллерии на флоте ничего нет. Калибры, пробиваемость, дальность, скорострельность, вес снарядов, пороховых зарядов приводили нас в изумление. Артиллерией увлеклись все. В артиллерийском кабинете стояли артиллерийские установки до 120 миллиметров. Что касается более крупных калибров, то их изучали только по отлично выполненным чертежам. Не будь в кабинете главстаршин-лаборантов, завзятых комендоров, мы не смогли бы как следует изучить артиллерийское дело. Шейн часто рекомендовал при затруднениях обращаться именно к ним. Он постоянно внушал нам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
По традиции в один из дней для нашего отряда были назначены гребные гонки. Стараемся. Сами чувствуем, видим: гребем все, как один человек. Наш катер уже вырвался вперед корпуса на четыре. Вдруг слышим — с американского миноносца матросы что-то кричат и свистят. Это нас-то, призовых, освистывают?! Этого еще не хватало. Всех злость взяла. Сейчас мы вам покажем «хау ду ю ду»… Со второго миноносца свистят еще пронзительнее.
— Орлы, носы не вешать! Гребете — лучше быть но может! — подбадривает нас командир катера Грицюк.
Гонку мы выиграли. На американцев были злы до предела. Отошли только много позже, когда узнали, что у американцев свист — знак одобрения. Вот ведь как бывает!
Во время прошлого похода в Тронхейме местные коммунисты устроили вечер смычки с экипажами советских кораблей. Это врезалось в память. Теперь и бергенцы предложили провести прощальный вечер в самом большом рабочем клубе. Мы, разумеется, согласились.
В клубе сразу установилась атмосфера настоящей дружбы. Хором пели понравившиеся норвежцам русские песни. В образовавшемся кругу — танцы. Одним словом, разошлась, развеселилась молодежь.
Михаил Рязанов, стоя у открытого окна, увидел на улице небольшую группу французов.
— Камарад! — помахал он им рукой, жестом приглашая в клуб.
Появление французов у хозяев возражений не встретило.
— Ребята, давайте «Яблочко»!
Мы стали напевать мотив, прихлопывая в ладоши. В круг вышел Кухаренко, потом Перелыгин, Умовский, за ними потянулись и другие… Стихийно началось настоящее флотское «Яблочко»… Как только стены выдержали! Под наше «Яблочко» даже французы сольно отбили чечетку. Смех, аплодисменты… Со всех сторон несется: «Камарад!.. То-ва-рыш!..»
— Ребята, мы же интернационалисты, давайте пригласим и американцев! — предложил кто-то.
Но, к нашему удивлению, услышав про американцев, норвежцы решительно запротестовали. Никакие уговоры не помогли. Закончился вечер пением «Интернационала».
Финиш навигационного марафона
Кажется, весь Берген высыпал на улицы, на набережные, провожая корабли нашего отряда. Целая флотилия рыбачьих, прогулочных, спортивных моторных лодок долго сопровождала нас.
Раньше мы не считали, сколько дней осталось до возвращения в Кронштадт. Теперь нередко можно было услышать:
— Как, флагштур (это, стало быть, Хирвонен), сколько суток после твоей вахты нам еще шлепать до крепости, Петром сотворенной?
— Очевидно, столько, сколько пройдем, — с невозмутимым видом отвечал Саша.
Много позже мы узнали, что среди моряков разных стран бытует примета: у уходящих в море не спрашивать, когда они вернутся. В эпоху гребного и парусного флота существование такого поверья было понятно. А как же на флоте XX века?..
Мы больше в открытую не интересовались сроками возвращения. Разве что как бы случайно циркулем-измерителем разика два вымеришь по генеральной карте оставшееся расстояние до Кронштадта, полученную сумму миль разделишь на среднечасовой ход корабля, а результат умножишь на двадцать четыре… Так ведь это же сам измеряешь, сам делишь и сам считаешь!
…Вместе с сигнальщиками несем вахту на ходу. Погода шалит — зыбь. Смотреть долго на такие волны — привыкнуть надо. А глянешь в бинокль, когда горизонт качается, точно человек в крепком хмелю, — и вовсе скверно.
— Слева сорок пять — дым! — докладывает вахтенному начальнику старшина сигнальщиков.
Смотрю туда, никакого дыма не вижу. Спрашиваю у старшины. Тот показывает рукой. Как ни всматриваюсь в горизонт, но, кроме рваных седых облаков, ничего не вижу. Наконец в одном месте узрел что-то черно-рыжее. Это и был дым.
— Старшина сигнальщиков! Почему не докладываете о плавающем предмете, справа десять, расстояние семь кабельтовых? — раздается грозный голос вахтенного начальника.
— Есть, докладывать… Вот глазастый!.. Опять раньше нас увидел… Твой сектор сорок пять — девяносто градусов правого борта. Гляди в оба: чтобы щепку и ту заметить. Лучше о всяком мусоре доложить, чем что-то пропустить, — наставлял меня старшина сигнальщиков.
Обо всем замеченном на поверхности воды с сигнального мостика шли доклады на ходовой мостик.
— Мина, курсовой, левый борт пять, дистанция пять кабельтовых! — закричал сигнальщик левого борта.
— Поднять «Еры», «Зюйд», «Покой» до места. Право на борт! Дать сигнал сиреной! — командует вахтенный начальник.
Корабль стал резко уходить вправо. Тревожно, прерывисто загудела сирена. Из штурманской рубки на ходовой мостик выскочил Поленов.
Корабли, выполнив коордонат (зигзаг), разошлись с «миной», которая оказалась каким-то безвредным предметом шарообразной формы.
— На сигнальном! — раздался голос командира. — Службу вашу одобряю. Продолжайте в том же духе. Смотрите, настоящую мину не пропустите. Тут всякое может быть. В войну в этом районе Северного моря их ставили тысячами…
«Минный инцидент» взбудоражил всех. На «фокусников» (так в шутку звали сигнальщиков за их манипуляции с флажками) стали смотреть с уважением. Даже «духи» признали важность службы, которая и в мирное время может уберечь корабль от гибели.
Плывем Северным морем. Зыбь зыбью, а вдобавок еще и размокропогодилось: ливень, никаких тебе горизонтов для астрономических наблюдений, а берега давным-давно и след простыл.
Все свободные от вахт и занятий улеглись на рундуки. Шли тихие разговоры. Иные читали, предпочитая книги, очень далекие от математических формул… В это-то время и пришел к нам командир корабля Поленов. Он приказал пригласить курсантов из соседнего кубрика. Когда все собрались, командир начал разговор по душам:
— Мне передавали, что «минное происшествие», свидетелями которого все мы недавно были, вызвало в вашей среде оживленные дебаты, возникли вопросы: как же быть ночью, как избежать опасности даже в мирных, невоенных условиях? Ваше беспокойство меня радует. Беспокоитесь — значит, думаете, думаете значит, ищете ответа, решения. Не инертность, а поиск владеет вами. Это правильно! Только поиск продвигает науку вперед, в том числе и морскую. Будем надеяться, из вашей среды ищущие сделают много полезного для флота… Мы вас привлекаем к несению вахты сигнальщиков не только для того, чтобы вы поднаторели в передаче семафоров, флажных сигналов, в работе клотиком. Все это, безусловно, нужно уметь делать вахтенному начальнику не хуже, а обязательно лучше самих сигнальщиков. Но главное — мы хотим научить вас наблюдать в море за водной поверхностью. В самом недалеком будущем наблюдение за воздухом и под водой, по моему глубокому убеждению, станет не менее важным. Умение наблюдать — это, если хотите, искусство. И как всякое искусство, оно требует бесконечного совершенствования, а стало быть, упорнейшего труда.
На воде надо уметь видеть, и далеко видеть… даже щепку. Иначе могут быть самые серьезные последствия, вплоть до гибели людей и корабля. Ваш преподаватель военно-морской истории, очевидно, рассказывал вам о гибели трех английских крейсеров от атаки одной немецкой субмарины в минувшей войне. А все произошло из-за того, что кто-то из несущих службу наблюдения на английских кораблях принял перископ подводной лодки за какой-то безобидный предмет, может быть, даже за консервную банку. Он не заметил, что вода не колышет, а обтекает эту «консервную банку», в то время как пустая консервная банка сама должна болтаться в воде, как поплавок. Вот в чем суть. Суть — в тонкости наблюдения. Всякое мастерство для своего достижения и совершенствования требует времени и тренировки. Выработайте для себя правило: чем бы вы ни занимались, всегда наблюдайте за морем… Недалеко то время, когда вы, закончив училище, будете произведены в вахтенные начальники…
— Эх, поскорее бы! — вздохнул кто-то.
— Не спешите, уверяю вас — оставшееся время промелькнет, и не заметите. Главное, что мне хотелось сказать вам перед скорым входом в балтийские проливы: на каждом корабле его командир, начальствующие лица, несущие ходовую вахту, обязаны на море видеть и слышать раньше и лучше лиц службы наблюдения! Только при этом условии можно быть уверенным, что корабль находится в надежных командирских руках. Рекомендую это твердо запомнить. Желаю успехов в освоении законов военно-морской службы!
— Стать смирно! — раздалась команда вслед уходящему на мостик командиру крейсера.
Поленова мы уважали, но и побаивались. В наших глазах он был олицетворением настоящего командира военного корабля. Все сказанное им мы впитывали без остатка и никаким сомнениям не подвергали. Сейчас, спустя много лет, опытом флотской службы могу подтвердить всю справедливость наставлений командира «Авроры».
…Отряд идет вперед, непогода остается позади. Балтийское море встретило нас румяным утром, легоньким ветерком. Зато Гедримович и Алексеев учинили нам поистине астрономо-навигационный марафон, освободив от всех прочих дел и нарядов. Наблюдение — задача, и так без конца… Когда же пошли вблизи восточного берега моря, то тут одно только требование: где находимся? мимо чего проплываем? При этом обязательно давай полную характеристику! Не меньшую, чем в лоции.
Вошли в Финский залив. Здесь астрономический марафон финишировал, а навигационный стал еще труднее. Именно: чем ближе к дому, тем труднее. «Волхвы» требовали от нас детальнейшего знания островов… Маяки и знаки, их характеристики — наизусть!.. Описание дна морского с многочисленными банками спрашивали с нас так, точно мы по нему пешком ходили и все видели. Наконец-то у острова Сескар объявили: штурманская вахта закрыта. Финиш. «У-ра!» Пожалуй, «ура»-то кричать было рановато… Ведь оценки за практику нам еще не объявляли. Каждому хотелось знать, каковы его результаты. Только теперь мы поняли, что «волхвы» гоняли нас па марафоне, чтобы окончательно проверить наши познания в мореходных науках. Ну что же, поживем — увидим. Ждать осталось недолго.
Тем временем отряд, пройдя Сескар, уменьшил ход. С чего бы это? Ближе, к нам, по направлению к Копорской губе, дымя что есть мочи, буксир тянул большой корабельный щит. Много левее были видны огромные буруны двух эсминцев. На баке крейсера собралась чуть ли не половина экипажа, все с интересом наблюдали…
— Сейчас жахнут, — пробасил кто-то, видимо, из комендоров.
Сначала полыхнули орудийные вспышки, а затем дошел и звук выстрелов. Через несколько секунд по обеим сторонам щита выросли по два водяных султана. Еще вспышки и орудийный гул. Опять та же картина. Вспышки — залпы, вспышки — залпы.
— Перешли на поражение, — со знанием дела заметил кто-то.
Щит порою за водяными султанами вовсе не был виден. Столбы воды, немного перемещаясь — то за щитом, то перед ним, — своими всплесками совсем закрывали его.
— Вот дают, вот дают прикурить! — с восхищением повторял старшина орудия, в расчет которого входили и курсанты.
Зрелище захватывающее, но короткое. Всего несколько минут — и стрельба прекратилась. Для нас событие исключительное! Мы видели первую в жизни артиллерийскую атаку наших замечательных миноносцев. Неизгладимое, на всю жизнь, впечатление. Прекрасное завершение нашей летней практики.
Молекулы, пушки, торпеды
Летняя практика 1925 года закончилась традиционными общеучилищными гонками на Малом и Восточном Кронштадтских рейдах.
Состязались мы на катерах, вельботах и шестивесельных ялах. К чести бывших «подготовиловцев», добрая половина призов осталась за ними. Наш катер занял первое место. Каждому из нас выдали жетон в виде спасательного круга с перекрещенными веслами и римской цифрой «I». Гонку под парусами выиграл катер, на котором старшиной имел честь быть пишущий эти строки. Приз нагрудный жетон в виде темно-синего эмалевого щита с накладной золотой шестеркой и разрезным фоком — был особенно красив.
Находясь в отпуску, эти знаки морской доблести мы носили на фланелевках с особой гордостью. Хвастаться не хвастались, а рассказать, в каких жарких схватках они добыты, не отказывались. Слушая нас, парни хмыкали, девчата восхищались, а мы при этом искренне сожалели, что нет с нами и не будет Володи Перелыгина (в силу некоторых обстоятельств ему пришлось уйти из училища). Вот уж кто рассказал бы: мы и сами не разобрали бы, что было, а чего не было…
Возвращаемся из отпуска в Ленинград. Училище на месте. Все по-прежнему. А вот народу курсантского и училище прибавилось. Что сие значит? Оказалось, Военно-морское подготовительное училище расформировано, его выпускники переданы в высшие училища, в том числе и в наше.
Наше училище выпускало универсалов — вахтенных начальников. Каждый выпускник мог быть назначен на корабль штурманом, артиллеристом, торпедистом, минером и даже ревизором, проще говоря — хозяйственником. Исходя из этого и был построен весь курс обучения. Первый год: математическая подготовка, мореходные науки, морская практика; второй год: продолжение мореходных наук, основное изучение оружия, зимой — в училище, летом — на боевых кораблях, в арсеналах — с практическим применением оружия; третий год: мореходные науки, основная тренировка в артиллерийских и торпедных стрельбах, государственный экзамен. Летом в качестве корабельных курсантов — практика на боевых кораблях, на командных должностях. Затем выпуск на основе оценок госэкзамена и командования кораблей за практику. Такая система, не лишенная своей логики, была в старом флоте, она оставалась и до начала тридцатых годов.
Все началось с химии, с ее теоретической части. Преподаватель инженер-химик Абрамов читал свой предмет мастерски, иллюстрируя лекции остроумными примерами. Абрамова мы очень уважали, дивились, как он свободно владеет материалом. И все же, кроме Волкова, Романовского, Афиногенова и Алферова, у которых хватало воображения видеть все эти молекулы, большинство из нас, честно говоря, химию зубрили. Зубрили до умопомрачения.
Если Абрамов был очень требовательным преподавателем, то Ворожейкин человек известный в мире химиков — и вовсе не давал нам спуску. Зачеты сдавали ему по многу раз, пока он не убеждался, что знания у курсанта твердые.
Ворожейкин и Абрамов все же заставили нас химию осилить, и мы смогли приступить к практическим работам. Химическая лаборатория, так же как и физический кабинет, в училище была оборудована прекрасно. Рабочие столы, шкафы, полочки, вытяжные шкафы — все сделано из чистой, без сучка, светлой березы. Табуретки для занимающихся тоже из березы, с конусообразными массивными ножками, на которых установлена небольшая, с углублением, чтобы было удобнее сидеть, массивная крышка, закрашенная черным лаком. Жаль, что теперь таких не делают.
Практические работы нам были больше по душе. После одной из них Абрамов сказал:
— С теорией вы выплыли в свободном плавании, что ж, это неплохо. Мы с вами научились делать пороха, правда — в мизерных количествах, но все же пороха, взрывчатые вещества. Остается самая малость — взрыватель, вернее его капсюль, или, как в просторечии называют, пистон. Сейчас мы попробуем получить гремучую ртуть.
Абрамов показал нам, как это делается, и попросил Волкова и Торева повторить операцию самостоятельно.
Пока Абрамов, уйдя в дальний угол, чем-то занимался, ребята успели увеличить объем и вес компонентов вдвое. Полученную горошину положили на наковальню, и Волков трахнул по ней молотком… Зазвенели разбитые химические пробирки, одно стекло в вытяжном шкафу…
— Поздравляю с окончанием курса химии. Все как обычно. — Глаза Абрамова смеются.
Лаборант, подбирая разбитое стекло, ворчит:
— Каждый раз на этом самом месте… Только успевай посуду заготавливать…
На этом наше химическое образование закончилось.
Приступили к изучению артиллерийского, торпедного и минного оружия. Занятия по артиллерии вел Шейн. Для этого человека, влюбленного в свое дело, артиллерия действительно являлась «богом войны». Он был искренне убежден, что важнее артиллерии на флоте ничего нет. Калибры, пробиваемость, дальность, скорострельность, вес снарядов, пороховых зарядов приводили нас в изумление. Артиллерией увлеклись все. В артиллерийском кабинете стояли артиллерийские установки до 120 миллиметров. Что касается более крупных калибров, то их изучали только по отлично выполненным чертежам. Не будь в кабинете главстаршин-лаборантов, завзятых комендоров, мы не смогли бы как следует изучить артиллерийское дело. Шейн часто рекомендовал при затруднениях обращаться именно к ним. Он постоянно внушал нам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35