Да и молчание, которое упорно хранил, в подражание старшему брату, Миртиль, было тоже весьма загадочным.– Что с ними такое? – допытывалась Сара у Гермины.Впрочем, время брало свое: баланс 1873 года рассеял остатки этой загадочной мрачности.Что это было? Тщеславие? Щедрость?Вандевр не мог решить столь сложной задачи. Да понимали ли сами эльзасцы – эти люди, «которым пальца в рот не клади», – что происходит? Их этот вопрос не занимал. Ничего не зная о ходивших по городу слухах, Зимлеры жили внешне по-прежнему и рвались с неудержимой силон к своему будущему, – они верили, что предвидеть и знать в их власти.Дамы Лефомбер нанесли визит госпоже Зимлер. Церемония была обставлена со всею пышностью. Но свидание, начавшееся несколько натянуто, к концу превратилось в пытку для обеих сторон по причине высокомерных манер дам Лефомбер и леденящей натянутости Сары. Может быть, это отчасти объяснялось молчаливой застенчивостью Гермины и духотой тесной залы.После этого посещения Сара и ее невестка решили, что приличие требует нанести визит мадемуазель Лепленье и отблагодарить ее за присланного котенка.Впрочем, поспешим оговориться: мысль эта родилась у них не сразу.Посвятив два воскресенья залечиванию ожогов и игре на флейте в обществе Гектора и еще одно воскресенье целиком отдав Коре, Жозеф пришел вдруг в такое смятение чувств, что отправился за город, прихватив с собой своего дружка Жюстена.Декабрьский морозец, сгладивший последние следы осенней распутицы, бодрил пешеходов. И хотя оба шли без определенной цели, они очутились на Нантском шоссе.Калитка усадьбы Планти была открыта. В парке – ни Души. Жюстен умильно посматривал на дядю. Но его хитрость не удалась: Жозеф даже не оглянулся.У Бюшельри путники решили свернуть на проселочную дорогу. Метров через триста они очутились в лесу, еще свежем и зеленом, хотя деревья стояли почти голые.– Надо будет побывать здесь летом, – сказал Жозеф.Жюстен не ответил. Он мечтал, как они придут сюда на рождество. Дядя с племянником шагали по хрустящему покрову мертвых листьев. Из травы выглядывали и тут же прятались запоздавшие фиалки неестественной величины. Пятна света, падавшие сквозь голые ветви, ложились на неувядший еще дрок, и шапки его золотистых цветов сверкали под бледным зимним солнцем.Вокруг плавал приятный запах свежеиспеченного хлеба. Внезапно лес стал совсем другим. Деревья расступились, давая место капризной, раскидистой сосне. Кругом росла нежная зеленая травка, как на старинных, выполненных искусной рукою мастера миниатюрах. В молчание низко нависших ветвей врывался полет дроздов. Какие-то маленькие птички стайками перепархивали с места на место.Под ногами хрустели уже не мертвые листья, а тонкая пленка льда, сковавшая палую хвою. От земли вставал крепкий знакомый аромат. Он изливался с верхушек сосен и, казалось, пропитывал собой даже лучи солнца, подобно тому как цветущий дрок окрашивал их в золото.Жюстен вдруг вскрикнул. Под деревом, обвитым плющом, краснела кровавым пятнышком пощаженная заморозками земляника. Никогда еще мальчик не чувствовал себя так далеко от людей.Но вот просветы между стволами стали чаще, показалась лужайка. Деревья со всего разбега остановились у края песчаной площадки, обнесенной изгородью из жимолости и терновника. Там работал какой-то человек в бархатной, мышиного цвета куртке.Дорога вела все дальше. Выйдя из лесной чащи, огромные сосны двумя рядами построились вдоль дороги. Упорные западные ветры скрутили и изогнули их высокие стволы, отливавшие необычной краснотой, как будто свет пробивался из самой сердцевины дерева.Описав широкий полукруг, окаймленная соснами дорога упиралась в коричневый забор. Жюстен дотронулся до задвижки, и калитка, как будто только и ждавшая этого прикосновения, распахнулась.Очаровательная лужайка, постепенно расширяясь, мягко шла под откос среди лавровишен, корсиканских и приморских сосен. Утренний свет висел над лужайкой, почти не прикасаясь к ней, – так опускается стриж на ветку орешника, и та не гнется под его легким тельцем. Чудесной тайной дышали эта трава, этот кустарник, сама эта тишина.В конце лужайки стоял домик с закрытыми ставнями. Вокруг него росли розовые кусты, укутанные от зимних морозов соломенными матами. Замшелое крыльцо вело в нижний этаж.За домом мягкий склон лужайки терялся в темной чаще кустарника. Над зарослями чернели верхушки тополей, а за ними угадывались просторы заливных лугов и прохлада свежих вод. Сквозь камыши – к небольшой плотине – журча пробивался ручеек. Прямо напротив отвесно подымался меловой утес, одетый, как в латы, вереском и зелеными кустами. Против солнца он казался черным.Загрохотали колеса. К Вандевру медленно подымался поезд. Пыхтение паровоза слышалось совсем рядом, так что Жюстен даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть за деревьями струю дыма. Но пронзительный свисток сразу отмерил истинное расстояние. Шум внезапно затих – поезд вошел в туннель.Никогда в жизни Жозеф не испытывал такого счастья, как в эту минуту. Он не выполнит своего предназначения, если не сумеет сочетать полноту труда с полнотой отдыха. Он понял, что земля так же необходима ему, как вода, воздух и шерсть. Понял, что его жизнь могла бы стать созданием его собственных рук и что доныне она была слепым детищем среды и обстоятельств.Он вспомнил дядю Блюма, вспомнил Кору и постарался понять, какое место в его жизни занимает эта связь. Вспомнил Гермину и покраснел от досады, что мысль о ней пришла сразу же после мысли о Коре. Он увидел огромные поляны усадьбы Планти; безвольное, но такое знакомое лицо Гектора Лефомбера, и лицо своего отца, застывшее в упорной жажде дела и накопления; услышал рубленую речь брата, барственную гнусавость господина Лепленье… и тогда над всем всплыл образ Элен.Снисходительный, слегка насмешливый, сдержанный голос произнес: «Только здесь я могу жить, или лучше мне не жить совсем», – и Жозеф отметил как нечто само собой разумеющееся, что этот голос выражал его собственные чувства.Радость звереныша овладела Жюстеном. Он бегал, что-то рыл, что-то выкапывал, куда-то залезал, откуда-то спрыгивал, выбирался с раскрасневшимся лицом из чащи кустарников, лаял по-собачьи, стараясь спугнуть дроздов, чьи желтые клювы прочерчивали полумрак сосен. В волосах у него запутались травинки, колени были перепачканы грязью.Жозеф огляделся. Здесь было все, что необходимо для счастья. Что нужно еще, кроме этого щедрого довольства, где сама радость бьет через край?Здесь не было торжественной красивости имения Планти. Здесь все было ему по плечу, все по его мерке. Еще несколько усилий, и эта усадьба вполне подошла бы его привычкам буржуа, которого роскошь пугает не меньше бедности.Но вот Жюстен отыскал низенькую изгородь, которая граничила с песчаной площадкой. Человек в бархатной куртке копался в земле, изредка похлопывая себя руками, чтобы согреться.Жозеф подошел тоже. На них дружески взглянули участливые, приветливые глаза. Человек был уже сильно в летах, на щеках его играл тусклый старческий румянец. Он заговорил с ними сразу же, точно со своими. Подобно тому, как Жозеф не сомневался в том, что он с детства, всю свою жизнь знал эти сосны, эту траву, этот домик, это зимнее утро, – так и старик, казалось, ни на минуту не колебался признать в этих путниках своих давних знакомцев.– Славный денек. Пришли осмотреть?– Да нет, мы просто гуляли. Мы здесь вообще в первый раз.– Недурное местечко. Как по-вашему?– Прекрасное, – поспешил ответить Жозеф, восхищенный этой неожиданной поддержкой со стороны.– Вот землица только подкачала.– А что, разве земля плохая?– По правде сказать, сплошной песок. Но под овощи сойдет.– Эти поля ваши?– Нет, какое там. Я фермер. Арендатор.Он бросил на Жозефа проницательный взгляд.– Значит, пришли смотреть, а?– Да нет. А что смотреть-то?– Так, значит, не хотите смотреть? – продолжал старик, как-то чересчур весело взглянув на Жозефа.– Разве дом продается? – спросил тот, и сердце его замерло.– Продается. А вот если вы купите, тогда не будет продаваться.– Да, – серьезно переспросил Жозеф. – А сколько же за него просят?Старик не мог притушить лукавого блеска своих сереньких глазок.– Побольше, чем имеется у меня, и, уж конечно, поменьше, чем есть у вас.Жозеф расхохотался:– Ну, знаете, не ручайтесь. Это еще как сказать. Нет, серьезно, сколько просят?– Бенэм, нотариус, лучше моего вам объяснит. Участок-то. видите какой. Не желаете ли осмотреть дом? – обратился старик к Жюстену, как к более благоразумному из двух своих собеседников. Ясно было, что он разговаривает с ними не столько для пользы дела, сколько для собственного развлечения.
…Они вышли из передней на крыльцо, унося с собой тот единственный, неповторимый запах пряностей, тишины и уюта, который пропитывает каждый уголок старых шкафов и заброшенных домов. Оба – и Жозеф и Жюстен – никак не могли опомниться.– Ты хочешь его купить, скажи, дядя Жоз? А дедушка не рассердится? Вот здорово будет, да? Ты только посмотри, какая аллея!И он куда-то умчался.«Шесть комнат, большая кухня, две кладовки, погреб и чердак. Три гектара лугов, песка и леса», – размышлял Жозеф. И, представив себе эту картину, он вдруг убедился, как легко и просто, без всяких хлопот, укладывается вся его жизнь в эти рамки.Жозефу все-таки удалось в конце концов выпытать у старика цену: нотариус Бенэм говорил что-то о двенадцати тысячах, значит, можно будет сойтись на семи пли восьми. Усадьба Пасс-Лурден ждет покупателя уже седьмой год, и старик соскучился без соседей – не с кем словом перемолвиться. Он намекнул, что не прочь присматривать за садом, не говоря уже о кроликах, овощах; а старуха его всегда может постирать. Сам он снимал за тридцать экю участок земли, вернее, песка, и кое-как перебивался. Позвякивая ключами, старик указал им чуть ниже тропку, которая вела через речку Оксане, мимо усадьбы господина Лепленье, прямо в Вандевр. Наконец он величественным движением руки дал им понять, что беседа окончена.У Жозефа от бесконечных разговоров шумело в ушах. Рядом с ним суетился Жюстен. Будь он собакой, он уже давно бы высунул язык.– А мы придем сюда с Лорой, скажи? Сегодня же придем, да?Было одиннадцать часов. Они долго брели лугами по схваченной морозом шуршащей траве, пока наконец не дошли до камня, отмечающего границы Пасс-Лурден.– А у нас будет лодка? Вот здорово! Настоящая лодка, да, дядя Жоз?Но то, что должно было произойти, произошло. Возле деревянного моста Илэр поил лошадей, в одной из них Жозеф признал полукровку, на которой в тот роковой день промчался мимо перевернувшегося кабриолета господин Лепленье в своем легком фаэтоне.Верный слуга повернул к путникам сияющее радостью лицо («Странно, почему это все так радостно меня нынче встречают», – подумалось Жозефу) и пригласил их без дальних слов в усадьбу. Барин что-то пишет, барышня играет на рояле, гости не помешают.Двадцать лет службы у господина Лепленье убедили Илэра, что единственное желание мужчины, сидящего за письменным столом, и девицы – за роялем, чтобы кто-либо или что-либо оторвало их от этой проклятой повинности. XVI Впрочем, на сей раз Илэр оказался прав. Господин Лепленье считал вполне закономерным, что все должны любить то, что нравится ему самому, – вот почему он не удивился той поспешности, с какою его дочь закрыла крышку рояля, чтобы встретить гостя.Все складывалось как нельзя лучше. Жюстен позволил себя расцеловать в обе щеки, но прежде чем вспомнить о котенке, заговорил о Пасс-Лурдене.Прошел час, а Жюстен с дядей все болтали и болтали, забыв о приличии и времени. Их не смутило даже то, что встревоженная Франсина, жена Илэра, уже трижды заглядывала в полуоткрытые двери.Наконец Элен вышла из комнаты и тут же вернулась. Увидев надутое лицо отца, нетерпеливо поглядывавшего на часы, она неприметно улыбнулась.– Ну, все готово. Вы останетесь завтракать с нами.Дядюшка и племянник в смятении поднялись. Но никакие возражения не помогли. Господин Лепленье, презрительно фыркая носом, заявил:– Какого черта вам идти, не знаю. Уже половина первого.Сконфуженный Жозеф принужден был согласиться. Хозяин дома ухватил Жюстена за плечи и потащил его к столу. Под взглядом Элен, помимо ее воли, помимо воли самого Жюстена, все извинения замерли на его устах.Господин Лепленье от души радовался такому решению вопроса, поскольку оно позволило сочетать его привычки с неожиданным развлечением, и находился в отменном настроении. Хотя бабушка Сара была прекрасной кулинаркой, Жюстен не мог не понять, что здесь кормят совсем по-особому: к столу, например, подали крутые яйца, начиненные (хотя никаких дырочек видно не было) рубленной зеленью, под белым соусом, в меру приправленным пряностями. Фаршированные лещи из Оксанса тоже явились для него откровением. Нехитрая с виду и умеренно острая смесь из белых грибов и томата подготовили его нёбо, как подготовляет природу весна к приходу лета, к принятию чудесного филе, замаринованного в вине и приправленного разными разностями. А когда под конец появился шоколадный остров, окруженный, как и подобает всякому приличному острову, прохладительным морем ванильного крема, Жюстен принужден был заявить после третьей порции, что четвертую он ни за что не осилит. В заключение всего господин Лепленье попотчевал его старым бургундским еще доимперских времен и, к великой досаде дочери, стал рассказывать одну за другой свои скучнейшие истории.Жозеф был достаточно воспитан, для того чтобы не слишком церемониться за столом, и в то же время внимательно слушал речи хозяина. Он заговорил о Пасс-Лурдене.– Я там бывала. Прелесть! – горячо подхватила Элен. Жозеф покраснел, а господин Лепленье важно изрек:– Вам следовало бы купить эту усадьбу.– Купить? Я не отказываюсь… Но нужно еще подумать.– Да чего там думать? – проворчал старик. – Надеюсь, вы не собираетесь завтра уезжать из Вандевра? Вы ведь поселились здесь надолго? Вам, евреям, всегда не хватало желания по-настоящему где-нибудь прочно осесть. Приобретите для начала землю. Пусть у вас будет клочок земли и своя хижина, и вы увидите, как ваши соседи станут вам низко кланяться и продавать навоз по самой дорогой цене, – и как они при первом же удобном случае внесут вас в избирательные списки.– А кто же в этом виноват? – спросил Жозеф, невольно соглашаясь с доводами собеседника.– Не берусь судить. Должно быть, раса. До сих пор еще никто не определил, что это за штука, однако во имя ее люди убивают друг друга. Наш вандеврский библиотекарь написал примечательнейший труд по поводу теории Гобино. Теория Гобино. – Жозеф-Артюр Гобино (1816–1882) – французский социолог и писатель, один из основателей расистской теории и расово-антропологической школы в социологии. В своем основном труде «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853–1855) пытался обосновать необходимость существования господствующей элиты и выдвинул реакционную теорию, согласно которой неравенство, связанное с расовыми различиями, и вытекающая из него борьба рас являются движущей силой развития народов. Высшей расой он считает белую арийскую и особенно ее германскую ветвь.

Он утверждает, между прочим, что может определить арийца с первого взгляда по лицевому углу и предлагает издать закон, по которому следует выкинуть из Франции всех неарийцев. А у его супруги, друг мой, громадный, с позволения сказать, носище, какого и у еврея не встретишь. Вот поэтому-то вам и нужно показать, кто вы есть. А то люди считают, что вы того и гляди упорхнете отсюда. Купив Пасс-Лурден, вы завоюете общественное мнение. А из этого молодца, – добавил старик, стукнув кончиками пальцев покрасневшего Жюстена по голове, – сделайте джентльмена-фермера. (Господин Лепленье подчеркнуто произносил английские слова на французский лад и утверждал, что англичане так поймут его лучше, чем если он будет ломать себе язык, подражая их произношению.)Жюстен находился в той стадии послеобеденного пищеварения, когда будущее имеет в наших глазах меньше цены, чем прошлое, а прошлое меньше, чем настоящее. Он улыбался глуповатой улыбкой. Господин Лепленье заглянул в стакан своего юного соседа и, увидев, что тот пуст, попрекнул Илэра, отчего верный и молчаливый слуга сразу пришел в веселое настроение.– Что за нелепые шутки! – вмешалась Элен, в надежде спасти Жюстена.Но господин Лепленье разошелся вовсю. Жозеф витал где-то в облаках. Он наконец заметил, что завтрак был приготовлен специально для них, о чем и сообщил Элен. Та рассмеялась; ее смех был для Жозефа как свежесть лета.– Когда Франсина увидела вас, она решила, что мы оставим вас завтракать. Я зашла на кухню, только чтобы доставить ей удовольствие: она любит, когда я удивляюсь ее смекалке.Жозеф снова почувствовал себя в тенетах правил этого дома, до странности четких, всепроникающих и иронических.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39