Вандевр трясло от непрерывной работы сотни тысяч веретен. Он позвонил вторично.«А что, если они?…» – подумал он, и в сердце его закралось сомнение.Но вот взвизгнули петли, послышались легкие шаги, и дверь распахнулась. За ней показалась перепуганная мальчишеская физиономия с тяжелыми темно-коричневыми веками. Яркие губы, точно незапекшаяся рана, пересекали смуглое личико.– Могу ли я, мой юный друг, видеть кого-нибудь из Зимлеров? – осведомился господин Лепленье, снимая широкополую шляпу. Он вложил свою визитную карточку в руку ребенка, который молча повернул назад. Гость последовал за ним.Поднявшись на две ступеньки, ведущие к дому, мальчик обернулся и что-то пробормотал.«Что за нелепая мысль так наряжать мальчишку?» – подумал старик. Ступив на выложенный изразцами пол прихожей, он чуть было не задохнулся от запаха приторной сырости.Мальчик оставил открытой дверь, ведущую, очевидно, в гостиную. Наглухо закрытые ставни и спущенные занавески погружали комнату в полумрак, сквозь который с трудом пробивались слабо мерцающие огоньки семисвечника, стоящего на камине. В дальнем углу, скрытом створкой двери, горели, должно быть, еще свечи, их тусклый свет струился по ковру и мебели.Посреди этого полумрака виднелась фигура, которая могла принадлежать только одному Ипполиту Зимлеру: на затылке черная шелковая ермолка, голова и плечи закрыты белым покрывалом с бахромой, очки сползли на самый кончик толстого носа. И действительно, это был Ипполит, он бормотал что-то себе под нос, не отрывая взгляда от книги, которую поднес к самым глазам, чтобы лучше видеть. Рядом с ним, опершись па камин, стоял Миртиль, весь закутанный в такое же покрывало, с цилиндром на голове, и следил, ссутулив спину, по своей книге за чтением брата.В полумраке виднелось несколько неподвижных фигур, и оттуда шло неясное бормотанье, прерываемое вздохами. Мужчины, все как один с покрытыми головами, укутанные в белые шелковые шали, сидели или стояли, уткнувшись носом в книги; женщины держались поодаль, у кресел.Никто не обратил внимания на мальчика, быстро прошмыгнувшего в комнату, и, таким образом, господин Лепленье мог столбенеть от изумления сколько ему заблагорассудится. Но вот в углу, скрытом от него дверью, раздалось какое-то шушуканье. Под штиблетами заскрипел паркет, хотя человек шел на цыпочках, и нечто, весьма отдаленно напоминающее лицо Жозефа Зимлера, вдруг возникло перед глазами гостя.Это «нечто» глядело на господина Лепленье из-под очков встревоженным и далеким взглядом; лицо Жозефа было мертвенно бледно, – оно было даже белее шали с бахромой; на лоб он надвинул котелок того нелепого фасона, какой носила в тот сезон добрая половина французов. Господина Лепленье не так-то легко было смутить, однако он не нашелся, что сказать, и неловко промямлил:– Надеюсь, я вас не обеспокоил? – И тут же в душе обозвал себя «идиотом».Губы Жозефа медленно зашевелились.– Извините нас, сударь, мой племянник наглупил. Сегодня мы не можем вас принять… – И добавил полушепотом: – У нас сегодня праздник, день ежегодного поста. Вы понимаете?Еще бы господин Лепленье не понял! «Бог мой, куда это меня занесло?» – подумал он.Он пробормотал извинение, поспешно повернулся и направился к выходу, стараясь ступать как можно тише. Две головы обернулись в его сторону. Господин Лепленье готов был поклясться, что одна из них сидела на вполне христианских плечах Виктора Леона, маклера по продаже кофе и ярого орлеаниста. Орлеанисты. – В XIX в. монархическая группировка во Франции, возведшая на престол в 1830 г. Луи-Филиппа и в дальнейшем поддерживавшая притязания на корону представителей Орлеанского дома. Орлеанисты выражали в основном интересы финансовой аристократии.
А другая голова несомненно принадлежала рыжему мастеру, приехавшему из Эльзаса, которого господину Лепленье как-то показали на улице. Ни Ипполит, ни Миртиль даже не шелохнулись.Господин Лепленье вышел во двор. Жозеф следовал за ним, тяжело дыша ему в затылок. У ворот гость обернулся. И тогда при виде ввалившихся глаз и осунувшегося лица Жозефа господин Лепленье понял весь сокровенный смысл слова «пост».«Черт побери! Да ведь это, видно, не шутка! Ну и дикари!» – снова подумал он и отклонил предложение хозяина проводить его. Закрывая за собой обитую железом калитку, Лепленье еще раз взглянул на Жозефа: тот стоял посреди двора в своей белой с голубыми полосами шали и смотрел вслед гостю, рассеянным жестом притрагиваясь к котелку.Вырвавшись на свободу, господин Лепленье ускорил шаг. Ему показалось, что грохот ста тысяч вандеврских веретен стал как будто тише. Зато загадочная тишина «Нового торгового дома Зимлера» давила своей тяжестью его плечи, как будто на них навалились все молитвенные покрывала всех сынов Израиля.Через два квартала отсюда господин Лепленье столкнулся нос к носу с де Шаллери и Юильри.– Вы проходили мимо еврейской фабрики? – обратился к нему де Шаллери. – Что-то там не ладится. Они прервали работу.– К тому же, – добавил толстяк Юильри, и в голосе его прозвучало злорадное торжество, – их последний баланс вовсе не так уж блестящ, как говорят в городе. По моим сведениям…– Через полгода им придется расстаться с фабрикой, – отрезал де Шаллери, потирая свои тонкие руки.– Если уже сейчас они не убрались к чертовой матери, – проворчал Юильри: последние слова из уважения к своим собеседникам он произнес потише.Господин Лепленье нагнулся к де Шаллери и заметил приглушенным голосом:– Мое мнение на сей счет вам известно. Я не люблю таких дел, да и не интересуюсь ими. …пусть неизбежные беды идут,Я отыщу одинокий приют. Взяв де Шаллери за плечи, Лепленье повернул его к монументальной арке прядильни Сабурэ-сын, над которой виднелись крыши зимлеровской фабрики, и дочитал стихи напыщенным тоном, упирая па начальные строки, цесуру и рифмы: Видите, тянется к небу рука?Минута расплаты недалека,То, что рассыпано этой рукой,Станет вам гибелью, западней,Где вы задохнетесь этой весной.Сотни и сотни свирепых станковСтанут тяжеле железных оков,Смертью грозят, разореньем дотла,Бойтесь машины или котла! Господин де Шаллери поправил монокль.– Черт возьми, теперь и вы, друг мой, разнервничались. А ведь еще не так давно вы пытались навязать нам этих приезжих в качестве одноклубников.– Слава тебе, господи, я уже давно не фабрикант. Я стал просто человеком. Но будь я в ваших рядах…– Не беспокойтесь. Вы же сами видели, что сегодня они не работают. И это, поверьте, только начало. Говорят даже, что нынче ночью они улизнули из города. Через полгода Габар, весьма неосмотрительный делец, и судебный пристав Мишоно наклеят на ворота их фабрики кое-какие весьма занятные бумажки.Господин Лепленье, который двинулся было вперед, вернулся и наставительно поднял палец:– «Машины или котла», де Шаллери, «бойтесь машины пли котла». И вот почему: Съешьте зерно и поверьте мне… – Не стоит себя утруждать, оно и так погибнет.Но господин Лепленье уже снова шел своей дорогой, повторяя во весь голос: …машины или котла! Это заставило обоих его собеседников усомниться в умственных способностях господина Лепленье.Вечером того же дня остроглазая Лора первая заметила в небесной глубине робкую искорку третьей звезды. Через минуту об этом уже знали в гостиной и на кухне. И сразу же началась суматоха. Дверь распахнулась, и присутствующих озарила широкая улыбка Сары:– Прошу к столу!Жирный, низко стелющийся запах бульона вполз в комнату. Он поднялся и заставил людей оглянуться. Молитвенные покрывала были аккуратно сложены на камине. Первым вошел в столовую Ипполит, за ним Миртиль с ярко-красной полоской на лбу от цилиндра.И столовая и накрытый стол оказались слишком тесными для людей, постившихся двадцать четыре часа. У всех раскраснелись лица.Розовое вино, напоминающее вкусом селитру, – благодатный дар Эльзаса, – уцелевшее в бедствиях, было достойно сопутствовать праздничному бульону. Дети вытаскивали мозг из костей и делали себе тартинки. Когда первый голод был утолен картофельным салатом, появилось блюдо шкварок, изрядный кусок паштета, здоровенный круг кровяной колбасы и сочащиеся жиром оладьи, подтверждавшие ту истину, что еда не только необходимость, но и наслаждение.Шутки со всех сторон сыпались па Виктора Леона, который не мог опомниться от удивления: оказывается, он попал на йомкипур. Судный день.
И, отправляя хрустящие гусиные шкварки под свои пышные усы, маклер соглашался, что у каждой религии есть свои хорошие стороны. Два-три стакана вина окончательно убедили присутствующих, что предвечный действительно преклонил свой слух к тем, кто вымаливал у него прощение своим грехам в течение целых суток. Дети куда-то убежали. Дамы выставили мужчин в гостиную, где они могли на свободе курить свои трубки и наслаждаться старой эльзасской водкой. Гроза, собиравшаяся с самого утра, прошла стороной. Обменявшись быстрым взглядом, Жозеф и Гийом потихоньку вышли из комнаты. VII Они вошли в контору, и Жозеф зажег лампу. После долгого дня поста, сосредоточенных размышлений и нескольких рюмок вина оба чувствовали подъем и необыкновенную ясность мысли.На столе скопилась почта за целые сутки. Братья уселись рядом и методически стали перебирать конверты. По давно установившейся традиции они пользовались этим почетным правом единственный раз в году – в праздник Судного дня.– От Бопнэ, – сказал Гийом, – десять штук сукна «Лю де мер».– Сиго-Легран аннулирует свой заказ от третьего дня.– По какой причине?– Да ни по какой. Просто «весьма сожалеем» и все прочее.– Ага, Жалабер из Дижона – четыре штуки синей саржи.– «Бон марше» «Бон Марше», «Бель Жардиньер», «Лувр» – универсальные магазины в Париже.
– посмотрим, посмотрим! «Ни в чем не нуждаемся… не стоит впредь утруждать себя… крайне сожалеем».– Надо все-таки послать еще раз.– Обязательно пошлем. Напрасно они воображают, что им удастся отыграться письмом.– Братья Вернейль просят еще десять штук сукна на пробу.– На пробу? Мы, кажется, уже не нуждаемся ни в каких пробах.Дурное настроение Жозефа передалось Гийому, и тот не без тревоги заметил:– Они от нас не уйдут, как ты думаешь?– Уйти не уйдут, но наломаются вдоволь. Знаю я все их фокусы. Вечно ворчат… Даже когда у них на полках пусто, и то они важничают. Заставили меня четыре раза к ним ездить, пока, видите ли, не решились.– «Бель жардиньер», – продолжал Гийом.– Как? Они?…– «Милостивые государи», гм… «примите наши сожаления… при случае обязательно обратимся к вам… весьма интересные образцы».– Черт бы их побрал! Все понятно… «со сделками тихо, давнишние заказы, прежняя договоренность с фирмами Эльбёфа и Рубэ». Тьфу! Гийом, дела-то ведь неважные.– Да, и «Бон марше» и «Бель жардиньер» в один день.– Хорошенькая почта, нечего сказать!– Давай смотреть дальше.Но Жозеф откинулся на спинку стула:– В такие дни, кажется, так бы все и бросил.Непривычная вялость Жозефа заставила Гийома насторожиться.– Вроде Вениамина? – Вопрос Гийома против его воли прозвучал вызывающе.– Да, вроде Вениамина.– Ты, значит, был в курсе дела?– Вениамин однажды мне об этом намекнул, тогда еще, в кабриолете.Спокойный тон Жозефа распалил беспокойство Гийома.– Чистое безумие!– Почему же?– Воображаю, в каком теперь положении дела Абрама и Якова.– Дела как дела. Идут помаленьку.– Нет, ты просто неподражаем. Что же, они, по-твоему, каменные? А огорчения?Жозеф глубоко задумался, что могло показаться, пожалуй, даже нарочитым… Потом произнес еще медленнее:– Огорчения? Какие огорчения?– Все бросить, черкнуть словечко с ближайшей станции и удрать на пароходе, как последний вор. Я никогда от Вениамина этого не ждал.Жозеф через очки посмотрел на брата отсутствующим взглядом.– Все-таки он сделал то, что задумал.– Да что сделал-то?Младший брат неопределенно махнул рукой:– Решил попытать счастья, бросил то, что само дается в руки, чтобы начать все сызнова…– Если не ошибаюсь, ты, кажется, одобряешь его поступок?Жозеф ответил мягче, чем можно было ожидать:– Не одобряю и не порицаю. Каждый… волен поступать как знает.Услышав эти слова, Гийом вскочил из-за стола и стал посреди комнаты.– Как так волен? Никто не волен. У каждого есть свои обязанности, и мы должны им покоряться.– Покоряться?Не расслышав иронии в словах брата, Гийом заходил по комнате мелкими твердыми шажками.– Да, покоряться, и это вовсе не так просто. Это, если хочешь, труднее. Вениамин сбежал. Я называю это трусостью. Он не имел права, пойми, Жозеф, не имел никакого права. Есть вещи, которые нельзя выбросить, как пустой бочонок: дела, свою фирму, родителей, жену, детей. Мы связаны с нашим делом, как вчерашний день с сегодняшним, а сегодняшний с завтрашним и так далее… до бесконечности, связаны, как основа и уток. Вениамин хотел вырваться на свободу. Подожди, он еще увидит… Он-то уж во всяком случае не смел.– Почему? – медленно спросил Жозеф. Но Гийом не сразу ответил па вопрос брата. Повысив голос, этот эльзасский пророк наконец заговорил:– Потому что он француз, Жозеф, и потому что ему посчастливилось сражаться за свою страну. Вот что в первую очередь должно было его удержать.Гийом воскресил воспоминания, которые в равной мере задевали за живое обоих младших Зимлеров.– Он уплатил свой долг.– Никому не дано уплатить сполна свой долг. Никому и никогда. Долг растет и растет, что ты ни делай.– А Ламбер?– С гибелью Ламбера Вениамин становился французом еще больше, чем прежде.Какая-то новая мысль пришла ему в голову, и он добавил уже более спокойным тоном:– Иногда хочется понять, почему там… под Гравлотом… погиб тот, а не другой…Жозеф подался всем телом вперед, пристально глядя на брата.– Он и сам задавал себе этот вопрос, Гийом. Вот что удивительно.Но Гийома уже снова поглотили будничные, даже мелочные заботы.– Гермина была очень недовольна его тогдашним приездом, из-за Жюстена. Он дурно влияет на мальчика. Ты понимаешь? Когда он уехал, мы вздохнули свободно.Теперь Жозеф почувствовал, как в нем подымается неудержимый ветер гнева.– Хватит, довольно болтать! За работу!И он взялся за письма с холодной яростью, поразившей Гийома.– Базэн… пять штук… во всяком случае, милостыни мы у него просить не намерены… Предлагают купить шерсть… Продается смазочное масло. Цены умеренные. Нужно бы посмотреть… «Союз французских фабрикантов сукна». Ну, эти уж хватили через край! Мы им, видите ли, не компания, но взносы наши пришлись им по вкусу… А это от кого? Гийом! Гийом! Да Гийом же! Дельмот…– Что, что Дельмот?– Заказ от Дельмота на девяносто штук: из них шестьдесят шатодунского сукна по семнадцать пятьдесят.– Черт возьми! Девяносто…– Давнишний клиент господина Лорилье-Помье!– Ты с ним видался?– Слова не сказал. Послал только ему месяца полтора назад через комиссионера коллекцию образцов и визитную карточку.– Значит, лед тронулся.– Но это только начало… Увидишь, что будет через полгода.Пока Жозеф потирал руки и ухарски притопывал, Типом лихорадочно распечатывал конверт за конвертом.– Еще одиннадцать штук по трем заказам: Матиас из Тура, Гаас из Лиможа и еще один, из Сен-Дени; потом два отказа – один из Гавра, а другой от старика Каримана.– Счастливый праздник, Гийом?Жозеф поднялся со стула и, весело блестя очками, протянул Гийому обе руки. Гийом крепко пожал их.– Счастливый праздник, Жоз!Конверты с фирменными заголовками, весело шурша, разлетелись по полу. Братья вышли. Из столовой, куда перешли курильщики ради экономии газа и гостеприимного уюта круглого стола, доносился шум голосов. В свете полной луны четко вырисовывались контуры фабрики.– Помнишь? – невольно пробормотал Жозеф.Не особенно-то она приглядна, их фабрика, зато каждый ее кирпич был в их глазах живым существом.Но они могли с полным правом утверждать, что, не считая нескольких счастливых для Жозефа часов майского вечера, никто из них не урвал и дня развлечений; Гийом собственноручно открывал каждое утро ворота, собственноручно Ипполит рассчитывался с рабочими, собственноручно ощупывал Миртиль каждый образчик товара; и никто, кроме Жозефа, не принимал посетителей.– Для них деньга всё – как ухватятся за что, так уж из рук не выпустят, прусская косточка, – ворчал Пайю уважительно, но ядовито.– Ничего, ничего: все эти «Бон марше», «Бель жардиньер» и даже сам «Лувр» придут еще к нам на поклон, – сказал Жозеф.Как-то вскоре после переезда, когда выдался свободный час, Жозеф произвел подсчеты: основной капитал, прибыль, оборудование, станки, расходы на установку машин и транспорт; каждый камень и каждый кирпич окупался восемьюдесятью двумя сантиметрами декатированного, промытого и отглаженного сукна.– Фабрика еще не окупилась, – ответил Гийом.Вздох, мощный, как дыхание кузнечных мехов, вырвался из груди Жозефа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
А другая голова несомненно принадлежала рыжему мастеру, приехавшему из Эльзаса, которого господину Лепленье как-то показали на улице. Ни Ипполит, ни Миртиль даже не шелохнулись.Господин Лепленье вышел во двор. Жозеф следовал за ним, тяжело дыша ему в затылок. У ворот гость обернулся. И тогда при виде ввалившихся глаз и осунувшегося лица Жозефа господин Лепленье понял весь сокровенный смысл слова «пост».«Черт побери! Да ведь это, видно, не шутка! Ну и дикари!» – снова подумал он и отклонил предложение хозяина проводить его. Закрывая за собой обитую железом калитку, Лепленье еще раз взглянул на Жозефа: тот стоял посреди двора в своей белой с голубыми полосами шали и смотрел вслед гостю, рассеянным жестом притрагиваясь к котелку.Вырвавшись на свободу, господин Лепленье ускорил шаг. Ему показалось, что грохот ста тысяч вандеврских веретен стал как будто тише. Зато загадочная тишина «Нового торгового дома Зимлера» давила своей тяжестью его плечи, как будто на них навалились все молитвенные покрывала всех сынов Израиля.Через два квартала отсюда господин Лепленье столкнулся нос к носу с де Шаллери и Юильри.– Вы проходили мимо еврейской фабрики? – обратился к нему де Шаллери. – Что-то там не ладится. Они прервали работу.– К тому же, – добавил толстяк Юильри, и в голосе его прозвучало злорадное торжество, – их последний баланс вовсе не так уж блестящ, как говорят в городе. По моим сведениям…– Через полгода им придется расстаться с фабрикой, – отрезал де Шаллери, потирая свои тонкие руки.– Если уже сейчас они не убрались к чертовой матери, – проворчал Юильри: последние слова из уважения к своим собеседникам он произнес потише.Господин Лепленье нагнулся к де Шаллери и заметил приглушенным голосом:– Мое мнение на сей счет вам известно. Я не люблю таких дел, да и не интересуюсь ими. …пусть неизбежные беды идут,Я отыщу одинокий приют. Взяв де Шаллери за плечи, Лепленье повернул его к монументальной арке прядильни Сабурэ-сын, над которой виднелись крыши зимлеровской фабрики, и дочитал стихи напыщенным тоном, упирая па начальные строки, цесуру и рифмы: Видите, тянется к небу рука?Минута расплаты недалека,То, что рассыпано этой рукой,Станет вам гибелью, западней,Где вы задохнетесь этой весной.Сотни и сотни свирепых станковСтанут тяжеле железных оков,Смертью грозят, разореньем дотла,Бойтесь машины или котла! Господин де Шаллери поправил монокль.– Черт возьми, теперь и вы, друг мой, разнервничались. А ведь еще не так давно вы пытались навязать нам этих приезжих в качестве одноклубников.– Слава тебе, господи, я уже давно не фабрикант. Я стал просто человеком. Но будь я в ваших рядах…– Не беспокойтесь. Вы же сами видели, что сегодня они не работают. И это, поверьте, только начало. Говорят даже, что нынче ночью они улизнули из города. Через полгода Габар, весьма неосмотрительный делец, и судебный пристав Мишоно наклеят на ворота их фабрики кое-какие весьма занятные бумажки.Господин Лепленье, который двинулся было вперед, вернулся и наставительно поднял палец:– «Машины или котла», де Шаллери, «бойтесь машины пли котла». И вот почему: Съешьте зерно и поверьте мне… – Не стоит себя утруждать, оно и так погибнет.Но господин Лепленье уже снова шел своей дорогой, повторяя во весь голос: …машины или котла! Это заставило обоих его собеседников усомниться в умственных способностях господина Лепленье.Вечером того же дня остроглазая Лора первая заметила в небесной глубине робкую искорку третьей звезды. Через минуту об этом уже знали в гостиной и на кухне. И сразу же началась суматоха. Дверь распахнулась, и присутствующих озарила широкая улыбка Сары:– Прошу к столу!Жирный, низко стелющийся запах бульона вполз в комнату. Он поднялся и заставил людей оглянуться. Молитвенные покрывала были аккуратно сложены на камине. Первым вошел в столовую Ипполит, за ним Миртиль с ярко-красной полоской на лбу от цилиндра.И столовая и накрытый стол оказались слишком тесными для людей, постившихся двадцать четыре часа. У всех раскраснелись лица.Розовое вино, напоминающее вкусом селитру, – благодатный дар Эльзаса, – уцелевшее в бедствиях, было достойно сопутствовать праздничному бульону. Дети вытаскивали мозг из костей и делали себе тартинки. Когда первый голод был утолен картофельным салатом, появилось блюдо шкварок, изрядный кусок паштета, здоровенный круг кровяной колбасы и сочащиеся жиром оладьи, подтверждавшие ту истину, что еда не только необходимость, но и наслаждение.Шутки со всех сторон сыпались па Виктора Леона, который не мог опомниться от удивления: оказывается, он попал на йомкипур. Судный день.
И, отправляя хрустящие гусиные шкварки под свои пышные усы, маклер соглашался, что у каждой религии есть свои хорошие стороны. Два-три стакана вина окончательно убедили присутствующих, что предвечный действительно преклонил свой слух к тем, кто вымаливал у него прощение своим грехам в течение целых суток. Дети куда-то убежали. Дамы выставили мужчин в гостиную, где они могли на свободе курить свои трубки и наслаждаться старой эльзасской водкой. Гроза, собиравшаяся с самого утра, прошла стороной. Обменявшись быстрым взглядом, Жозеф и Гийом потихоньку вышли из комнаты. VII Они вошли в контору, и Жозеф зажег лампу. После долгого дня поста, сосредоточенных размышлений и нескольких рюмок вина оба чувствовали подъем и необыкновенную ясность мысли.На столе скопилась почта за целые сутки. Братья уселись рядом и методически стали перебирать конверты. По давно установившейся традиции они пользовались этим почетным правом единственный раз в году – в праздник Судного дня.– От Бопнэ, – сказал Гийом, – десять штук сукна «Лю де мер».– Сиго-Легран аннулирует свой заказ от третьего дня.– По какой причине?– Да ни по какой. Просто «весьма сожалеем» и все прочее.– Ага, Жалабер из Дижона – четыре штуки синей саржи.– «Бон марше» «Бон Марше», «Бель Жардиньер», «Лувр» – универсальные магазины в Париже.
– посмотрим, посмотрим! «Ни в чем не нуждаемся… не стоит впредь утруждать себя… крайне сожалеем».– Надо все-таки послать еще раз.– Обязательно пошлем. Напрасно они воображают, что им удастся отыграться письмом.– Братья Вернейль просят еще десять штук сукна на пробу.– На пробу? Мы, кажется, уже не нуждаемся ни в каких пробах.Дурное настроение Жозефа передалось Гийому, и тот не без тревоги заметил:– Они от нас не уйдут, как ты думаешь?– Уйти не уйдут, но наломаются вдоволь. Знаю я все их фокусы. Вечно ворчат… Даже когда у них на полках пусто, и то они важничают. Заставили меня четыре раза к ним ездить, пока, видите ли, не решились.– «Бель жардиньер», – продолжал Гийом.– Как? Они?…– «Милостивые государи», гм… «примите наши сожаления… при случае обязательно обратимся к вам… весьма интересные образцы».– Черт бы их побрал! Все понятно… «со сделками тихо, давнишние заказы, прежняя договоренность с фирмами Эльбёфа и Рубэ». Тьфу! Гийом, дела-то ведь неважные.– Да, и «Бон марше» и «Бель жардиньер» в один день.– Хорошенькая почта, нечего сказать!– Давай смотреть дальше.Но Жозеф откинулся на спинку стула:– В такие дни, кажется, так бы все и бросил.Непривычная вялость Жозефа заставила Гийома насторожиться.– Вроде Вениамина? – Вопрос Гийома против его воли прозвучал вызывающе.– Да, вроде Вениамина.– Ты, значит, был в курсе дела?– Вениамин однажды мне об этом намекнул, тогда еще, в кабриолете.Спокойный тон Жозефа распалил беспокойство Гийома.– Чистое безумие!– Почему же?– Воображаю, в каком теперь положении дела Абрама и Якова.– Дела как дела. Идут помаленьку.– Нет, ты просто неподражаем. Что же, они, по-твоему, каменные? А огорчения?Жозеф глубоко задумался, что могло показаться, пожалуй, даже нарочитым… Потом произнес еще медленнее:– Огорчения? Какие огорчения?– Все бросить, черкнуть словечко с ближайшей станции и удрать на пароходе, как последний вор. Я никогда от Вениамина этого не ждал.Жозеф через очки посмотрел на брата отсутствующим взглядом.– Все-таки он сделал то, что задумал.– Да что сделал-то?Младший брат неопределенно махнул рукой:– Решил попытать счастья, бросил то, что само дается в руки, чтобы начать все сызнова…– Если не ошибаюсь, ты, кажется, одобряешь его поступок?Жозеф ответил мягче, чем можно было ожидать:– Не одобряю и не порицаю. Каждый… волен поступать как знает.Услышав эти слова, Гийом вскочил из-за стола и стал посреди комнаты.– Как так волен? Никто не волен. У каждого есть свои обязанности, и мы должны им покоряться.– Покоряться?Не расслышав иронии в словах брата, Гийом заходил по комнате мелкими твердыми шажками.– Да, покоряться, и это вовсе не так просто. Это, если хочешь, труднее. Вениамин сбежал. Я называю это трусостью. Он не имел права, пойми, Жозеф, не имел никакого права. Есть вещи, которые нельзя выбросить, как пустой бочонок: дела, свою фирму, родителей, жену, детей. Мы связаны с нашим делом, как вчерашний день с сегодняшним, а сегодняшний с завтрашним и так далее… до бесконечности, связаны, как основа и уток. Вениамин хотел вырваться на свободу. Подожди, он еще увидит… Он-то уж во всяком случае не смел.– Почему? – медленно спросил Жозеф. Но Гийом не сразу ответил па вопрос брата. Повысив голос, этот эльзасский пророк наконец заговорил:– Потому что он француз, Жозеф, и потому что ему посчастливилось сражаться за свою страну. Вот что в первую очередь должно было его удержать.Гийом воскресил воспоминания, которые в равной мере задевали за живое обоих младших Зимлеров.– Он уплатил свой долг.– Никому не дано уплатить сполна свой долг. Никому и никогда. Долг растет и растет, что ты ни делай.– А Ламбер?– С гибелью Ламбера Вениамин становился французом еще больше, чем прежде.Какая-то новая мысль пришла ему в голову, и он добавил уже более спокойным тоном:– Иногда хочется понять, почему там… под Гравлотом… погиб тот, а не другой…Жозеф подался всем телом вперед, пристально глядя на брата.– Он и сам задавал себе этот вопрос, Гийом. Вот что удивительно.Но Гийома уже снова поглотили будничные, даже мелочные заботы.– Гермина была очень недовольна его тогдашним приездом, из-за Жюстена. Он дурно влияет на мальчика. Ты понимаешь? Когда он уехал, мы вздохнули свободно.Теперь Жозеф почувствовал, как в нем подымается неудержимый ветер гнева.– Хватит, довольно болтать! За работу!И он взялся за письма с холодной яростью, поразившей Гийома.– Базэн… пять штук… во всяком случае, милостыни мы у него просить не намерены… Предлагают купить шерсть… Продается смазочное масло. Цены умеренные. Нужно бы посмотреть… «Союз французских фабрикантов сукна». Ну, эти уж хватили через край! Мы им, видите ли, не компания, но взносы наши пришлись им по вкусу… А это от кого? Гийом! Гийом! Да Гийом же! Дельмот…– Что, что Дельмот?– Заказ от Дельмота на девяносто штук: из них шестьдесят шатодунского сукна по семнадцать пятьдесят.– Черт возьми! Девяносто…– Давнишний клиент господина Лорилье-Помье!– Ты с ним видался?– Слова не сказал. Послал только ему месяца полтора назад через комиссионера коллекцию образцов и визитную карточку.– Значит, лед тронулся.– Но это только начало… Увидишь, что будет через полгода.Пока Жозеф потирал руки и ухарски притопывал, Типом лихорадочно распечатывал конверт за конвертом.– Еще одиннадцать штук по трем заказам: Матиас из Тура, Гаас из Лиможа и еще один, из Сен-Дени; потом два отказа – один из Гавра, а другой от старика Каримана.– Счастливый праздник, Гийом?Жозеф поднялся со стула и, весело блестя очками, протянул Гийому обе руки. Гийом крепко пожал их.– Счастливый праздник, Жоз!Конверты с фирменными заголовками, весело шурша, разлетелись по полу. Братья вышли. Из столовой, куда перешли курильщики ради экономии газа и гостеприимного уюта круглого стола, доносился шум голосов. В свете полной луны четко вырисовывались контуры фабрики.– Помнишь? – невольно пробормотал Жозеф.Не особенно-то она приглядна, их фабрика, зато каждый ее кирпич был в их глазах живым существом.Но они могли с полным правом утверждать, что, не считая нескольких счастливых для Жозефа часов майского вечера, никто из них не урвал и дня развлечений; Гийом собственноручно открывал каждое утро ворота, собственноручно Ипполит рассчитывался с рабочими, собственноручно ощупывал Миртиль каждый образчик товара; и никто, кроме Жозефа, не принимал посетителей.– Для них деньга всё – как ухватятся за что, так уж из рук не выпустят, прусская косточка, – ворчал Пайю уважительно, но ядовито.– Ничего, ничего: все эти «Бон марше», «Бель жардиньер» и даже сам «Лувр» придут еще к нам на поклон, – сказал Жозеф.Как-то вскоре после переезда, когда выдался свободный час, Жозеф произвел подсчеты: основной капитал, прибыль, оборудование, станки, расходы на установку машин и транспорт; каждый камень и каждый кирпич окупался восемьюдесятью двумя сантиметрами декатированного, промытого и отглаженного сукна.– Фабрика еще не окупилась, – ответил Гийом.Вздох, мощный, как дыхание кузнечных мехов, вырвался из груди Жозефа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39