А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Лужины - 1

Аннотация
Автор рассказывает о судьбе двух братьев - Петра и Павла - артистов цирка, которые во время Великой Отечественной войны стали активными участниками борьбы с фашистскими захватчиками. Роман написан в остросюжетной форме.
Илья Туричин
Кураж
Автор рассказывает о судьбе двух братьев - Петра и Павла - артистов цирка, которые во время Великой Отечественной войны стали активными участниками борьбы с фашистскими захватчиками. Роман написан в остросюжетной форме.

ОТ АВТОРА

"Кураж" - французское слово, означает смелость, отвагу. Кое-кто из читателей может подумать: что ж это автор не назвал книгу по-русски: "Отвага" или "Смелость"? Дело в том, что для героев этой книги - артистов цирка - слово "кураж" значит гораздо больше, чем "смелость" или "отвага". Кураж - это и постоянная собранность, и воля, и готовность, независимо от настроения, выйти на манеж и работать.
У артистов цирка бывают и неудачи, бывает, и упадешь на репетиции, скажем, с натянутой над манежем проволоки. И больно, и страшно снова ступить на нее: а вдруг опять упадешь?
Так вот, если артист не ступит на проволоку, про него скажут: потерял кураж. А без куража артист уже не артист.
А не боится ступить на проволоку снова и снова, - повторять трюк до тех пор, пока не получится, про него скажут: куражный артист!
Вот почему я и назвал эту книгу не "Смелость", не "Отвага", а "Кураж".
Рисунки Ю. Шабанова

Часть первая. ПРЕРВАННЫЕ ГАСТРОЛИ


1
– Петя!… Павлик!… Подъем!… Подъезжаем!…
Иван Александрович расталкивал сыновей. Они спали на верхних полках.
Вагон встряхивало, качало из стороны в сторону. Переборки скрипели, охали, стонали. Стучали колеса. Иногда снизу что-то гулко ударяло по полу, словно вагон натыкался на препятствие и, пролетая, скреб по нему днищем.
А мальчишкам хоть бы что! Спят.
Иван Александрович решительно стащил с них одеяла.
Петр шевельнулся, протянул руку, схватил несколько раз пустоту.
Павлик скорчился и сунул голову под подушку.
– Подъем!… Лежебоки!
Петр открыл глаза, поморгал, стряхивая сон.
– Что? Уже?…
– Уже, уже… Подъезжаем.
В дверь купе постучали, тотчас она откатилась на половинку, и в щель просунулась голова. Синеватые от бритья щеки и подбородок, крупный с горбинкой нос, над светлыми запавшими глазами кустики бровей, пробор делит гладкие темные волосы на две неравные части - одну побольше, другую поменьше.
– Здравствуйте, публика, - сказала голова. - Подъезжаем. Здешние сорванцы случайно не заспали мой зонтик?
Павлик откинул подушку. Петр сел, свесив одну ногу с полки. И оба спросили дружно:
– Зонтик?
– Зонтик, зонтик… На дворе дождь.
Павел и Петр переглянулись.
– Ах, зо-онтик, - протянул Павел.
– Черный или белый? - быстро спросил Петр.
Голова посмотрела сначала на пол, потом на потолок и произнесла таинственным глухим голосом:
– Черного и белого не покупайте, "да" и "нет" не говорите. Так у вас мой зонтик?
Павел и Петр снова переглянулись.
– Та-ак… - В дверь просунулись длинные тонкие руки. Они сначала повисли над Петиной полкой, покачивая ладонями, как змеи головами. Потом нырнули под матрац и вытащили оттуда зонтик.
– Нехорошо, - сказал укоризненно мужчина. Кустики бровей поползли вверх, и от этого глаза сделались печальными. - Мой любимый старый зонтик!
Руки подняли зонтик, под пальцами щелкнуло, и зонтик раскрылся. Но какой у него был вид! С тонкого металлического каркаса жалко свисали лоскутья черной блестящей материи.
Мужчина охнул, уголки губ, кустики бровей и даже мясистый кончик носа опустились вниз.
– Ваша работа?
– Честное слово! - воскликнул Петр.
– Провалиться на месте! - вторил ему Павел.
– Провалиться просто. Обратно вернуться трудно! - сказал мужчина, и руки сложили злосчастный зонтик.
– И все? - разочарованно спросил Павел.
– А дальше?… - подхватил Петр.
– Дальше подъем. Подъезжаем.
– А зонтик? - в один голос спросили мальчишки.
– Зонтик как зонтик, - мужчина снова поднял зонтик, раздался щелчок, и он раскрылся. Он был цел, блестящая черная материя туго обтягивала каркас.
– А-а… - начал было Павел.
– А то был сон, - сказал мужчина. - Спать надо меньше. До скорой встречи. - И исчез.
А дверь откатилась до конца, и в проеме появилась мама. Она была уже не в пестром халатике, как всю долгую дорогу, а в темно-синем платье с белым вязаным воротничком. Светлые волосы аккуратно уложены вокруг головы толстым валиком. Тоненькие, точно нарисованные брови ровными полукружьями тянулись над большими серыми глазами. Наверное, поэтому взгляд у мамы был наивно-удивленным. Словно все, что было вокруг, она видела впервые. И маленький рот, с припухлыми, чуть подкрашенными губами, казалось, вот-вот приоткроется, и удивленная мама скажет тихонько: "Ах!"
Но мама сказала тихонько:
– Петер. Пауль.
И мальчишки мгновенно спрыгнули вниз.
Папа часто шумел. И даже грозился "испробовать новый ремень на обеих шкурах". Но с папой можно спорить, хитрить, отговариваться, увиливать, доказывать.
С мамой спорить бесполезно. Сказала - отрезала. Мама очень строга. Ремнем, как папа, не угрожает, но если шлепнет слегка за дело - почешешься! Мама хоть и маленького роста, тоненькая и слабая на вид, да это только на вид. Рука у нее тяжелая. Тренированная.
Как-то, обсуждая семейные дела, Петр и Павел пришли к выводу, что на самом-то деле папа должен быть в семье мамой, а мама - папой.
Мальчики быстро и молча оделись и побежали по коридору умываться.
А вагон уже встряхивало на стрелках. Поезд пошел медленней. За заплаканными стеклами окон замелькали одинокие огни. Их становилось все больше и больше. Они отражались в рябых лужах у серых заборов, у длинных кирпичных пакгаузов, у деревянных домиков. С невидимого черного неба сыпал дождь.
Иван Александрович забрался на шаткую складную лесенку и начал доставать сверху, из-под самой вагонной крыши, чемоданы. Мальчики подхватывали их и ставили на нижние полки, с которых свернули постели. Вскоре все купе оказалось забитым чемоданами, тюками, узлами, авоськами. Просто непонятно, как семья ехала со всем этим скарбом столько дней, да еще умудрялась есть, спать и даже принимать гостей.
Вагон подполз к зданию вокзала. Мокрая платформа блестела. И багажные тележки на ней блестели. Встречающие прятали головы под зонтами или в поднятых воротниках пальто.
Вагон дернулся несколько раз, словно ему не понравилась станция и захотелось катить дальше. И остановился.
– Приехали, - сказал Иван Александрович. - Гронск.
Мальчики прижались к оконному стеклу носами. Стекло было холодным, казалось, вот-вот сквозь него просочатся капли дождя и потекут по носу.
– Эх, - вздохнул Павлик.
– Да-а, не Ташкент, - в тон ему грустно откликнулся Петр.
И оба вспомнили ласковое солнце в голубом небе. Весело журчащие под раскидистыми деревьями арыки. Белое двухэтажное здание школы. Черноволосых и темноглазых мальчишек и девчонок - ташкентских своих приятелей. Сладкий прозрачный изюм без косточек. Огромные желтые дыни…
В коридоре затопали, зашумели. В купе вошел военный с двумя красными квадратами на черных петлицах, весь перетянутый поверх длинной шинели ремнями. Молодое лицо его было розовым, безбровым. Губы обветренны. С лакированного козырька фуражки стекали дождевые капли. За ним в дверях показались два бойца в мокрых пилотках.
В купе запахло дождем, мокрым сукном, табаком и еще чем-то, сапожной мазью, что ли?
Военный поднял руку со сжатыми пальцами к фуражке и как-то молниеносно разжал их возле козырька.
– Здравия желаю. Лейтенант Каруселин. Приказано разгрузить и погрузить. На машину, - добавил он для полной ясности. Подхватил два чемодана и передал их стоящим в дверях бойцам. Чемоданы исчезли. Бойцы остались.
– Ваня, - испуганно сказала мама.
Иван Александрович засмеялся и сказал ласково:
– Успокойся, Гертруда.
– Все будет в целости и сохранности, - заверил лейтенант, подхватил тюк, и тот исчез за дверьми.
– Куда вы их деваете? - спросил Павел с любопытством.
Лейтенант поднял голову, посмотрел на Павла и Петра. Глаза у него стали большими-большими. Он поднял руку, щелкнул пальцами по козырьку, и фуражка на его голове встала дыбом.
– Он - Павка, - сказал Петр.
– Он - Петька, - сказал Павел.
– Я - Петька, - сказал Петр.
– Я - Павка, - сказал Павел и добавил, ткнув пальцем брата: - Он не Павка.
– Он не Петька, - сказал Петр, также ткнув брата пальцем.
Это был давно отработанный прием.
– Малтшики, - строго сказала мама.
– Я больше не буду, - хором откликнулись они.
– Во дают! - лейтенант засмеялся. Потом щелкнул фуражку сзади по тулье. Фуражка послушно опустилась на место. - Двойнята! - понимающе сказал он и подхватил очередные чемоданы.
Мама беззвучно шевелила губами, считая исчезающие "места".
На улице дождь уже не сыпался - лил. Все кругом было мокрехонько. Возле вагона толпились встречающие и приехавшие. Вещей не было. Лейтенанта с бойцами тоже.
– Ваня, вещи, - сказала мама.
– Успокойся, Гертруда. Увезли в гостиницу. Ты, главное, не промокай. Простудишься.
– Приехать в дождь - добрая примета, - сказал кто-то рядом. И чихнул.
– Будьте здоровы! - дружно крикнули Петр и Павел.
Они бы с удовольствием поразмялись, но мама крепко держала их за руки. Они терпеть этого не могли, не перваши какие-нибудь, в конце концов! Четырнадцать лет, взрослые люди. Но с мамой бесполезно спорить. Каждый переезд она держит их вот так, за руки. Будто они убегут куда-нибудь, исчезнут, заблудятся.
– Товарищи, быстренько в автобус! - крикнул фальцетом суетливый мужчина в плаще с капюшоном, надвинутом так низко, что лица не видать. И первым бросился в здание вокзала.
Только по голосу братья узнали директора цирка Григория Евсеевича Лесных.
Толпившиеся у вагона торопливо и весело последовали за ним.
В маленьком голубом автобусе было тесно. Братьев стиснули в проходе. На ближайшем сиденье примостилась мама, рядом с ней папа, а рядом с папой, у самого окошка, Жак Флич. Тот самый, что приходил за зонтиком.
Мама даже в автобусе умудрялась держать сыновей за руки. Будто они и здесь могут потеряться.
– Флич, а где ваш зонтик? - спросил Павлик.
– В чемодане.
– Но ведь дождик! - сказал Петр.
– Вот-вот. Он ужасно боится дождика! - Флич поднял руки, медленно стянул с правой перчатку, палец за пальцем, встряхнул ее легонько, и из перчатки выпали два завернутых в голубые прозрачные бумажки квадратных леденца. - Закусывайте.
– А маме? - хитро спросил Павлик.
Кустики Фличевых бровей опустились вниз, почти прикрыли глаза. Выражение лица стало скорбным.
– Увы! Перчатка выдает леденцы только детям до шестнадцати лет.
Тут автобус дернулся и, по-утиному переваливаясь, побежал по улице. За окошком, в сетке дождя, мелькали фонари, дрожали лужи, темнели громады домов. Только витрины редких магазинов были слабо освещены. Город еще спал, спали его жители, старые и молодые, большие и малые. Спали и не знали, что в город уже приехал долгожданный цирк.

2
Петр и Павел проснулись в полдень. Над крышей противоположного дома вился легкий парок. По карнизу расхаживали напыщенные голуби.
Отец, стараясь не шуметь, доставал из чемодана вещи: пиджаки, брюки, рубашки - и передавал маме. А мама вешала их на складные "плечики" и размещала в шкафу. Мама делала все обстоятельно, так, будто жить в этом маленьком гостиничном номере придется вечно. Она любила порядок и всюду, куда ни доводилось приезжать, чувствовала себя как дома. Собственно, это и был их дом - номера в гостиницах, деревянные вагончики возле цирка.
И только в настоящем доме мама чувствовала себя гостьей, робела, тушевалась.
Настоящий дом был в маленьком городке Березове на Витебщине. Там, в доме у реки, жили дед Александр Павлович Лужин и бабушка Лукерья Максимовна. Папины родители. В этом доме родился и вырос папа.
Дед носил маленькую бородку клинышком, коротко подстриженные усы и пенсне на шнурочке. Как писатель Антон Павлович Чехов. Внешне дед походил на него и втайне этим гордился. Был он молчалив, строг, и знал его весь городок. Фельдшер - фигура видная.
Бабушка Лукерья была еще молчаливей, с утра и допоздна возилась по хозяйству. Белый головной платок ее, завязанный узелком под подбородком, мелькал то в саду, то в огороде, то возле хлева, где лениво пережевывала жвачку рыжая корова со странным именем Стетоскопа и повизгивали поросята. А случалась нужда, бабушка помогала деду. Она умела и зуб выдернуть, и приготовить настойки да отвары из сушеных трав.
В нечастые отпуска вся семья артистов Лужиных отправлялась домой в Березов.
Бабка пекла пироги со всякой всячиной. Молча подсовывала внукам куски получше. Дед брал ребят с собой на рыбалку. Они сидели втроем у реки. Только начинало светать. Над водой подымался туман, висел, словно кисея. Плескалась рыба.
Отец на рыбалку не ходил. Он отсыпался. Днем стучал топором - тесал колья, чинил что-нибудь или с удовольствием копался в саду.
И только Гертруда Иоганновна, или Ивановна, как называли ее соседи, изнывала от безделья. За какое бы дело она ни бралась, тут же появлялась бабушка.
– Я сама. А ты руки побереги.
И Гертруде Иоганновне казалось, что неспроста ей ничего не позволяют делать. Нет, неспроста! Старики не любят ее и осуждают Ивана за то, что женился на немке. Вот и чувствовала она себя в доме мужа - не дома. Иное дело в гостинице или в вагончике…
– Проснулись? Вставайте.
– Доброе утро, - сказали мальчики хором.
– Хорошенькое утро, - засмеялся отец. - Скоро обедать.
– Раскладушки сложить и за шкаф, - приказала мама по-немецки. За пятнадцать лет, что она живет в России, она сносно научилась говорить по-русски, но с сыновьями говорила по-немецки. В сущности, у них было два родных языка, язык отца и язык матери.
Номер в гостинице был маленький, двухместный.
Две кровати, две тумбочки возле них, два стула, два кресла, шкаф и стол. На столе - пузатый графин с водой и два стакана. На стенке - репродукция с картины художника Шишкина. Флич называл ее "Медведи на дровозаготовках". В каком бы городе ни доводилось жить, в гостиничном номере висели "медведи". Не окажись их однажды, в номере чего-то не хватало бы.
Пока ребята убирали раскладушки, медведи на картине занимались своими лесными делами и, наверно, искоса наблюдали за тем, как под руками мамы преображается комната.
На столе появилась клетчатая скатерть, на тумбочках - такие же клетчатые салфетки. На тощих казенных подушках - кружевные накидки. И множество мелких вещей находили в комнате свое место: коробочки, флакончики, посуда, яркие жестяные банки с крупами. А возле умывальника, на специальной деревянной скамеечке, обитой сверху жестью, засопел блестящий электрический чайник.
Делать зарядку выскочили в коридор, в комнате не развернешься. Коридор был длинным и широким, и они побежали по нему, впереди Павел, за ним Петр.
В конце коридора, возле лестницы, сидела за столом дежурная по этажу - полная седая женщина в наглухо закрытом платье с огромной брошкой на груди.
Она сердито смотрела на мальчиков и, когда они добежали до стола, сказала:
– Потише! Здесь не стадион. Здесь гостиница.
Мальчики остановились.
– Извините, - сказал Павел.
– Извините, - как эхо повторил Петр.
Потом они переглянулись, встали на руки и… побежали, подрыгивая ногами в воздухе.
Рот у дежурной стал больше брошки на груди. Она так и осталась сидеть с открытым ртом.
Одна из дверей скрипнула, и в коридор вышел тощий длинный мужчина в темной блузе поверх брюк и домашних туфлях - шлепанцах без пяток.
Он ничуть не удивился, только сказал:
– Привет!
Павел и Петр, не останавливаясь, трижды прихлопнули ногами.
Наконец дежурная закрыла рот.
– Нет, вы видели!… - сказала она мужчине в темной блузе.
– Разминка, - он развел руками: мол, что поделаешь…
Тем временем мальчики снова оказались на ногах. Подняв руки вверх, они легко потрясли ими. Потом начали сгибать туловища вправо, влево, и раз, и два, и раз, и два…
Утренняя зарядка - добрая привычка. Павел и Петр приучены к ней еще с люлечного детства. И Иван Александрович и Гертруда Иоганновна начинают день с физзарядки.
И тощий мужчина в блузе и шлепанцах. О нем узнал город по афишам: "Весь вечер на манеже клоун Мимоза".
Вообще-то его звали Михаил Васильевич, дядя Миша. Когда-то, в дни своей молодости, он был акробатом-прыгуном. Потом жонглером. Потом - канатоходцем. И наконец, стал клоуном. Это так не просто - быть коверным клоуном! Скажем, жонглер бросает и ловит разные предметы, акробаты-прыгуны мячиками взлетают над манежем, канатоходцы шагают по натянутому под самым куполом канату, да не просто шагают - танцуют, прыгают, вертят сальто-мортале и даже ездят по канату на велосипеде. Каждый делает свое дело виртуозно. А коверный должен уметь делать все, и так же виртуозно, да еще, чтобы было весело, смешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34