Никто не слышал о нем ничего уже два дня. Хотя мне очень трудно поверить в то, что этот ублюдок мертв. Сложно поверить в такую удачу.
Внезапно где-то в отдалении раздался громкий ружейный выстрел.
– Майор Дурсль! – громко возгласил часовой, стоявший на смотровой площадке и выстреливший в воздух, чтобы привлечь внимание солдат в форте.
– Он плывет по реке один в пироге. Он жив!
В форте раздались крики ужаса и отчаяния. Многие солдаты побледнели от страха, испугавшись, что обнаружится их пренебрежение к делам службы, если майор узнает о том, что они похитили несколько бутылок прекрасного вина из его запасов, преждевременно решив отпраздновать приятное событие – избавление от него.
Увидев форт, майор Дурсль почувствовал себя в полной безопасности. Он с трудом встал и начал причаливать к берегу. Выйдя из пироги, он быстро направился к форту и, войдя в его широкие ворота, пришел в ярость, заметив, что здесь происходило.
– Что здесь творится? – закричал он, потрясая кулаками и не замечая того, какое впечатление производит его неприглядный вид на солдат, смотревших на него во все глаза. Взгляд майора сразу же остановился на сержанте Пинкорне, стоявшем у открытой двери в его дом. У сержанта был вид ребенка, которого застали за кражей сладостей. Майору Дурслю надоел этот ублюдок со слабым желудком. Пора отправить его на тот свет.
Обернувшись, майор заметил солдата, сжимавшего в руке горлышко бутылки с лучшим вином, которое его всегда согревало в долгие одинокие ночи. Похоже, его здесь не ждали!
Резко повернувшись на каблуках, майор Дурсль сердито взглянул на Пинкорна, а затем, даже не задумываясь над тем, что делает, схватил беднягу и втащил в сарай.
– Ты сгниешь здесь, и через месяц никто даже не вспомнит, как тебя звали, – процедил майор сквозь зубы. – Я по горло сыт твоими фокусами!
– Но, майор Дурсль… – промямлил Пинкорн и вздрогнул, когда майор захлопнул дверь и запер ее снаружи. – За что?! Я же выполнял все ваши приказы, даже те, которые не хотел выполнять! – Сержант принялся барабанить кулаками по двери и стучал до тех пор, пока его руки не заболели. Тогда он остановился и уставился перед собой невидящим взглядом, его желудок сводило от страха и ненависти.
Майор Дурсль подошел к одному из солдат и показал на его пистолет.
– Заряди его и дай мне, – холодно сказал он, не сводя глаз с солдата, все еще державшего в руках бутылку вина. – Я хочу вас проучить! – И он в упор выстрелил в солдата.
Пинкорн тоже услышал громкий голос майора Дурсля и прижал ухо к закрытой двери. Но, услышав выстрел, тут же упал на колени, чувствуя, что у него заурчало в животе от страха. Дрожа всем телом, он пополз к крошечному окошку. Майор Дурсль не стал убивать Пинкорна, но не был ли этот сарай хуже расстрела? Майор тем временем безжалостно смотрел на мертвое тело солдата, распростертое на земле, и грозно говорил:
– Ты пил мое вино! Я добирался сюда один, боролся за свою жизнь, потерял большую часть своего полка в стычке с аборигенами, потерял даже женщину, которую желал, а в это время остальные мои солдаты праздновали, радуясь этим потерям?
Отбросив в сторону пистолет, майор окинул зловещими глазами одного за другим всех солдат, каждый из которых боялся встретиться взглядом с разъяренным майором.
– А теперь слушайте меня внимательно, – крикнул он. – Как только мы пополним ряды рекрутами, будьте готовы вступить в схватку с этими проклятыми аборигенами. Мы сотрем их с лица земли! А я займусь поисками этой проклятой девки и постараюсь вернуть ее назад. Вы меня поняли? – майор, помолчал, а затем добавил: – И верните мне мое золото!.Ни один самородок не должен пропасть. За каждый пропавший самородок я буду расстреливать по одному человеку!
Женщины бежали по узкому темному туннелю, спотыкаясь, хватаясь руками за скользкие стены, сворачивая то в одну, то в другую сторону, пока голоса англичан, близко подошедших к пещере, где они спрятались, стали не слышны. В кромешной темноте они стояли, тяжело дыша, совершенно обессилев. Этот безумный день никак не хотел заканчиваться, и казалось, что если придется сделать еще хоть одно усилие, они упадут замертво. У Энни не хватало сил даже для отчаяния. Она сползла по мокрой скользкой стене на землю и замерла в молчании, без эмоций, движений, мыслей… Очень скоро раздался испуганный голос Маоры:
– Энни! Энни!
Туземка ходила где-то поблизости, Энни слышала мокрое чавканье воды под ее ногами. Эхо металось по туннелю и боковым ответвлениям, возвращаясь обратно. Маора истомно кричала:
– Белая женщина, отзовись! Мне так страшно здесь одной! Я боюсь, что придут злые духи и заберут меня! Здесь так темно! Энни, Энни, белая женщина, не молчи!
Энни незачем было знать маорийский язык, чтобы понять смысл отчаянных криков аборигенки. Паника, звучавшая в ее голосе, говорила обо всем без перевода. Девушка преодолела слабость, которая нашептывала ей остаться на месте, и, с трудом приподнявшись с земли, слабым голосом позвала:
– Маора! Иди сюда…
Стараясь, чтобы в голосе звучали уверенность и спокойствие, Энни продолжала:
– Иди ко мне, мы сейчас отдохнем немного, а потом пойдем обратно. Солдаты наверняка проехали дальше, опасность миновала… Как же мне хочется есть и пить! Тут так холодно и сыро, но где найти хоть каплю чистой воды, не знаю…
Пока девушка говорила, Маора пришла на голос, ощупала Энни и села у нее в ногах, дрожа от холода и страха. Как она не ненавидела эту белую женщину, отнявшую у нее место первой жены вождя, но сейчас она совершенно не могла обойтись без нее. Туземка чувствовала присутствие злых духов в темноте, которые только и ждут, когда она успокоится и расслабится, чтобы утащить ее. Сколько людей уже ушло в этот лабиринт и не вернулось. Сколько любопытных маленьких детишек и смелых юношей погибло здесь! Люди ее племени всегда опасались далеко заходить в скалы. Но пока с ней эта белая женщина, Маоре ничего не грозит. Она такая смелая, она не принадлежит их народу, похоже, духи не осмелятся тронуть их, пока они вместе. Аборигенка пододвинулась еще ближе и взяла Энни за ногу. Так-то вернее. Как Маоре хотелось есть! Целый день она страдала от унижения, встречая толпы любопытных женщин, которые пришли в их дом, чтобы посмотреть на новую жену вождя, и Маоре в связи с этим совершенно не хотелось есть.
Потом она планировала обезобразить белую женщину, и опять не поела, а потом пришли белые люди с огненными палками и стали убивать всех подряд. Маора содрогнулась, вспоминая падающих замертво соплеменников, и прижалась к ногам Энни.
Девушка улыбнулась в темноте, слыша, как скребется у ее ног аборигенка. Нет, нельзя на нее обижаться, она как ребенок. Дети обычно не видят выхода из тяжелой ситуации, поэтому, когда они не могут сдержать свои эмоции, они набрасываются с кулаками или разряжаются слезами. Вот также и Маора. У нее отбирают привилегии первой жены, и она решила избавиться от Энни, не подумав о том, что на ее место может прийти другая, а её безжалостно накажут, уличив в преступлении.
Время тянулось невыносимо медленно в этой непроницаемой чавкающей темноте. Только эти всхлипывающие звуки, плеск падающих капель, да тяжелое, прерывистое дыхание загнанных женщин нарушали тишину. Холодная, сырая, хлюпающая чернота пугала больше, чем самые страшные сказки, которые рассказывают друг другу дети.
Маора совсем потеряла голову от страха. Прижавшись к ногам Энни, она сжалась в комочек и тихонько скулила, как побитый щенок. Энни от всей души жалела маорийку, понимая, как пугает темнота женщину с первобытным сознанием. Манипу рассказывал девушке, что туземцы верят в живущих в лабиринтах пещер злых духов, которые забирают души несчастных, случайно попавших туда. Наверняка Маора представляет себе невероятные ужасы. Энни потянулась и стала тихонько гладить туземку по волосам. Та сначала дернулась, словно от удара, но потом расслабилась и постепенно затихла, успокаиваясь.
Наконец Энни почувствовала, что достаточно отдохнула и может идти дальше. Она стала тормошить Маору, вынуждая ее подняться. Туземка подчинилась и, найдя руку Энни и сильно сжав ее, встала. Энни молча улыбнулась в Темноте, а затем уверенно проговорила:
– Мы возвращаемся обратно, солдаты наверняка проехали дальше, нам уже ничего не грозит. Надо выбираться, подруга. Мы идем обратно, понимаешь?
Маорийка с трудом разлепила спекшиеся от крови и непосильного бега губы и проговорила непривычное для нее английское слово:
– Обра-а-тно…
Она поняла, что белая женщина хочет куда-то ее отвести. Маора устала, ей хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть надолго, чтобы, проснувшись, убедиться в том, что все произошедшее с нею было кошмарным сном. Но туземка понимала, что если она отстанет хотя бы на один шаг от Энни, то рискует остаться одна в этой жуткой, хлюпающей, кромешной и плачущей темноте. Наверное, это плачут те, кого похитили ранее злые духи. Им больше не дано увидеть свет, пройтись по зеленой траве, насладиться свежим воздухом, и поэтому они вечно льют слезы, оплакивая свою горькую участь. Маора содрогнулась. О, хотя бы капельку света сейчас, чтобы не было так страшно! Внезапно туземка вспомнила, что в ее в кармане находятся трут и огниво. Сегодня днем, когда пришла к ним в дом толпа любопытных женщин, Маора так разозлилась, что, вместо того чтобы положить трут на обычное место около очага, совершенно бессознательно сунула его в карман. Потом она была занята планами, как обезобразить белую женщину и выйти сухой из воды, потом пришли солдаты… Маора остановилась, задергала Энни за руку и закричала как оголтелая:
– Огонь! У меня есть огонь! Белая женщина, остановись, у меня есть огонь, но его надо разжечь!
Уши Энни услышали знакомое слово, которое не раз произносил Манипу, когда приказывал воинам на привале разжечь костер. И дома он, указывая на огонь в очаге, произносил это слово. Энни задрожала от радости. Неужели у них будет свет? Какое облегчение! Девушка остановилась, показывая аборигенке, что поняла ее. Маора остановилась тоже и, нашарив в кармане трут и огниво, задумалась, чем же ей заменить факел. Никакой палки у них с собой не было, ничего похожего на лучину тоже. Делать нечего, придется пожертвовать одеждой. Маоре нелегко было на это решиться, учитывая, как она гордилась и дорожила своими нарядами, а, кроме того, туземка понимала, что в деревне все сожжено, и ей не скоро удастся одеться в новое платье. Вздохнув, маорийка сняла длинную безрукавку, одетую поверх платья, и, оторвав от нее кусок, принялась высекать огонь. Руки ее дрожали, не слушались, ей никак не удавалось поджечь тряпку. Наконец, после получасовых усилий, ей это удалось. Ткань медленно горела, освещая усталые лица женщин и пространство в нескольких сантиметрах от них. Конечно, это был совсем крошечный огонь, но даже он принес некоторое успокоение. Как выяснилось, зажгли огонь они очень вовремя, так как справа, в двух шагах от них, чернел узкий глубокий провал, в который они могли угодить. Женщины подошли и заглянули в глубину. Черная щель достигала, казалось, преисподней, так далеко она простиралась. Энни содрогнулась и, подняв разгорающуюся тряпку повыше, попыталась оглядеться. По мокрым, покрытым слизью и солью стенам, стекала вода. В пористом, словцо губка, полу стояли лужицы. Энни наклонилась и с жадностью стала пить прозрачную, чуть солоноватую воду. Глядя на нее, Маора, хоть и с опаской, но тоже выпила из лужицы и утолила мучившую ее жажду. Она, конечно, не была уверена, что эта вода не заколдована злыми духами, но ей так хотелось пить, что жажда пересилила страх.
Энни посмотрела вокруг и, выбрав направление, пошла вперед. Нельзя останавливаться, нельзя паниковать, иначе они умрут здесь без солнечного света, без свежего воздуха, погребенные заживо в этой мрачной, мокрой могиле…
Высоко подняв голову, Энни быстро шла вперед, понимая, что когда. сгорит ткань, им придется двигаться медленно, на ощупь. От быстрой ходьбы тряпка разгоралась все сильнее, и девушка с тоской предчувствовала тот момент, когда они с Маорой опять погрузятся в непроницаемую темноту. У них так мало одежды, которую можно сжечь: безрукавка туземки, нижняя юбка Энни. Но это все очень быстро закончится, и надо что-то придумать… Но что?
Джек, Патрик и Олава скакали во весь опор несколько часов, затем свернули с дороги и поехали по узкой виляющей тропинке в глубину леса. Патрик встревоженно озирался, понимая, что они с каждым шагом удаляются в непроходимую чащу. Наконец он воскликнул, обращаясь к Джеку:
– Послушай, приятель, тебе не кажется, что мы сами загоняем себя в ловушку? Скоро мы не сможем двигаться дальше, а если у британцев есть хороший следопыт, они обнаружат нас и перестреляют, как куропаток!
Джек повернулся к ирландцу и, насмешливо глядя на него, объяснил:
– Я не люблю капканы, приятель. Этот лес скоро поредеет, и мы выедем прямо к реке. Мы будем двигаться вверх по течению к деревне Манипу – все правильно, Олава?
Олава кивнула, а потом проговорила по-английски:
– Все верно, брат мой, ты правильно выбрал направление и правильно выбрал путь. Около реки всегда много еды. Рыба и звери, которые идут на водопой, не дадут нам голодать, и ты не будешь тратить много времени на охоту, мы сможем быстро двигаться вперед…
Патрик раздосадованно подумал, что выглядит полным дураком перед этими, людьми. Они действуют так уверенно, знают, куда направляются, и что им делать сейчас, а он, точно слепой котенок, тычется в поисках помощи. Всю свою сознательную жизнь Патрик провел в городе, который знал как свои пять пальцев. Он целыми днями делал мебель у отца в мастерской, сидел в кафе с приятелями, ухаживал за девушками… А потом этот переезд, смерть родителей, аборигены, пленение Энни. Патрик оказался в совершенно новых для себя условиях, он был растерян и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ничего, скоро будет привал, и он покажет Олаве, что умеет хорошо охотиться и устраивать ночлег. Может быть, ему удастся завоевать доверие этой удивительной девушки. Патрик был совершенно очарован туземкой. Она выглядела совсем юной: прекрасный цветок, нетронутый бегом времени; но глаза ее говорили о том, что она много пережила и перечувствовала, речь ее была речью взрослой, умудренной жизнью женщины. Девушка эта совершенно не похожа на европейских неженок, которых нужно постоянно опекать, ублажать, исполнять их капризы. Так думал Патрик, разглядывая Олаву, которая ехала перед ним. Тем не менее ему так хотелось исполнить какое-нибудь ее желание, удивить, порадовать, увидеть, как ее темные прекрасные глаза зажигаются радостью, интересом к нему. Но нет, она даже не глядела в его сторону. Туземка почти все время молчала, глядя вперед, изредка посматривая на Джека, а Патрика не замечала, как будто его и не было. Такого в его жизни еще не было. Он привык к тому, что нравится девушкам, привык к томным взглядам, брошенным из-под ресниц, к кокетливым фразам. А с Олавой он не знал, о чем говорить. Несмотря на свой юный возраст, она казалась старше и умней его, поэтому любая заготовленная фраза замирала у него на устах, стоило ему только взглянуть на ее нежное строгое лицо.
Сейчас, глядя на ее гибкую тоненькую спину, на косы, змеящиеся до самых колен, на изящную линию шеи, Патрик чувствовал, как у него перехватывает дыхание от нежности и желания. Как он обожал эту девушку, о существовании которой несколько дней тому назад и не подозревал, как хотел сделать ее счастливой. Но он понимал, что такое сокровище, такая красота не для него. Она недостижима, как звезда на небе. Ему остается только вздыхать и любоваться, пока это возможно. Он повторял сто раз ее имя, наслаждаясь его звучанием. «Олава, Олава, Олава… – звучало у него в голове, как гимн любви. – Милая, любимая, ненаглядная, недостижимая Олава! Как хорошо, что ты есть на свете, какое счастье видеть тебя!» Вот и все, о чем он мог думать сейчас, несмотря на смертельную опасность, подстерегавшую их, на тревожные мысли о пленении сестры и смерти родителей…
Патрик и не подозревал, что в эту минуту Олава, опустив свои темные, как ночь, ресницы, мечтала о рыжеволосом гиганте, поразившем ее воображение. Она и не подозревала, что мужчины могут быть нежными, могут быть робкими, сочетая в себе львиную храбрость и силу. Она чувствовала любовь, исходящую от него, сквозившую в каждом его жесте и взгляде, обращенном к ней, и наслаждалась, как наслаждаются первыми лучами солнца после долгой зимы. Такой уверенной и сильной она себя не ощущала ни с одним мужчиной, которых она знала. Ей казалось, что удел женщины – беззаветная преданность, угождение мужу, но с Патриком она поняла, что возможны другие отношения.
Она видела, что этот белый мужчина уважает и слушает ее как равную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Внезапно где-то в отдалении раздался громкий ружейный выстрел.
– Майор Дурсль! – громко возгласил часовой, стоявший на смотровой площадке и выстреливший в воздух, чтобы привлечь внимание солдат в форте.
– Он плывет по реке один в пироге. Он жив!
В форте раздались крики ужаса и отчаяния. Многие солдаты побледнели от страха, испугавшись, что обнаружится их пренебрежение к делам службы, если майор узнает о том, что они похитили несколько бутылок прекрасного вина из его запасов, преждевременно решив отпраздновать приятное событие – избавление от него.
Увидев форт, майор Дурсль почувствовал себя в полной безопасности. Он с трудом встал и начал причаливать к берегу. Выйдя из пироги, он быстро направился к форту и, войдя в его широкие ворота, пришел в ярость, заметив, что здесь происходило.
– Что здесь творится? – закричал он, потрясая кулаками и не замечая того, какое впечатление производит его неприглядный вид на солдат, смотревших на него во все глаза. Взгляд майора сразу же остановился на сержанте Пинкорне, стоявшем у открытой двери в его дом. У сержанта был вид ребенка, которого застали за кражей сладостей. Майору Дурслю надоел этот ублюдок со слабым желудком. Пора отправить его на тот свет.
Обернувшись, майор заметил солдата, сжимавшего в руке горлышко бутылки с лучшим вином, которое его всегда согревало в долгие одинокие ночи. Похоже, его здесь не ждали!
Резко повернувшись на каблуках, майор Дурсль сердито взглянул на Пинкорна, а затем, даже не задумываясь над тем, что делает, схватил беднягу и втащил в сарай.
– Ты сгниешь здесь, и через месяц никто даже не вспомнит, как тебя звали, – процедил майор сквозь зубы. – Я по горло сыт твоими фокусами!
– Но, майор Дурсль… – промямлил Пинкорн и вздрогнул, когда майор захлопнул дверь и запер ее снаружи. – За что?! Я же выполнял все ваши приказы, даже те, которые не хотел выполнять! – Сержант принялся барабанить кулаками по двери и стучал до тех пор, пока его руки не заболели. Тогда он остановился и уставился перед собой невидящим взглядом, его желудок сводило от страха и ненависти.
Майор Дурсль подошел к одному из солдат и показал на его пистолет.
– Заряди его и дай мне, – холодно сказал он, не сводя глаз с солдата, все еще державшего в руках бутылку вина. – Я хочу вас проучить! – И он в упор выстрелил в солдата.
Пинкорн тоже услышал громкий голос майора Дурсля и прижал ухо к закрытой двери. Но, услышав выстрел, тут же упал на колени, чувствуя, что у него заурчало в животе от страха. Дрожа всем телом, он пополз к крошечному окошку. Майор Дурсль не стал убивать Пинкорна, но не был ли этот сарай хуже расстрела? Майор тем временем безжалостно смотрел на мертвое тело солдата, распростертое на земле, и грозно говорил:
– Ты пил мое вино! Я добирался сюда один, боролся за свою жизнь, потерял большую часть своего полка в стычке с аборигенами, потерял даже женщину, которую желал, а в это время остальные мои солдаты праздновали, радуясь этим потерям?
Отбросив в сторону пистолет, майор окинул зловещими глазами одного за другим всех солдат, каждый из которых боялся встретиться взглядом с разъяренным майором.
– А теперь слушайте меня внимательно, – крикнул он. – Как только мы пополним ряды рекрутами, будьте готовы вступить в схватку с этими проклятыми аборигенами. Мы сотрем их с лица земли! А я займусь поисками этой проклятой девки и постараюсь вернуть ее назад. Вы меня поняли? – майор, помолчал, а затем добавил: – И верните мне мое золото!.Ни один самородок не должен пропасть. За каждый пропавший самородок я буду расстреливать по одному человеку!
Женщины бежали по узкому темному туннелю, спотыкаясь, хватаясь руками за скользкие стены, сворачивая то в одну, то в другую сторону, пока голоса англичан, близко подошедших к пещере, где они спрятались, стали не слышны. В кромешной темноте они стояли, тяжело дыша, совершенно обессилев. Этот безумный день никак не хотел заканчиваться, и казалось, что если придется сделать еще хоть одно усилие, они упадут замертво. У Энни не хватало сил даже для отчаяния. Она сползла по мокрой скользкой стене на землю и замерла в молчании, без эмоций, движений, мыслей… Очень скоро раздался испуганный голос Маоры:
– Энни! Энни!
Туземка ходила где-то поблизости, Энни слышала мокрое чавканье воды под ее ногами. Эхо металось по туннелю и боковым ответвлениям, возвращаясь обратно. Маора истомно кричала:
– Белая женщина, отзовись! Мне так страшно здесь одной! Я боюсь, что придут злые духи и заберут меня! Здесь так темно! Энни, Энни, белая женщина, не молчи!
Энни незачем было знать маорийский язык, чтобы понять смысл отчаянных криков аборигенки. Паника, звучавшая в ее голосе, говорила обо всем без перевода. Девушка преодолела слабость, которая нашептывала ей остаться на месте, и, с трудом приподнявшись с земли, слабым голосом позвала:
– Маора! Иди сюда…
Стараясь, чтобы в голосе звучали уверенность и спокойствие, Энни продолжала:
– Иди ко мне, мы сейчас отдохнем немного, а потом пойдем обратно. Солдаты наверняка проехали дальше, опасность миновала… Как же мне хочется есть и пить! Тут так холодно и сыро, но где найти хоть каплю чистой воды, не знаю…
Пока девушка говорила, Маора пришла на голос, ощупала Энни и села у нее в ногах, дрожа от холода и страха. Как она не ненавидела эту белую женщину, отнявшую у нее место первой жены вождя, но сейчас она совершенно не могла обойтись без нее. Туземка чувствовала присутствие злых духов в темноте, которые только и ждут, когда она успокоится и расслабится, чтобы утащить ее. Сколько людей уже ушло в этот лабиринт и не вернулось. Сколько любопытных маленьких детишек и смелых юношей погибло здесь! Люди ее племени всегда опасались далеко заходить в скалы. Но пока с ней эта белая женщина, Маоре ничего не грозит. Она такая смелая, она не принадлежит их народу, похоже, духи не осмелятся тронуть их, пока они вместе. Аборигенка пододвинулась еще ближе и взяла Энни за ногу. Так-то вернее. Как Маоре хотелось есть! Целый день она страдала от унижения, встречая толпы любопытных женщин, которые пришли в их дом, чтобы посмотреть на новую жену вождя, и Маоре в связи с этим совершенно не хотелось есть.
Потом она планировала обезобразить белую женщину, и опять не поела, а потом пришли белые люди с огненными палками и стали убивать всех подряд. Маора содрогнулась, вспоминая падающих замертво соплеменников, и прижалась к ногам Энни.
Девушка улыбнулась в темноте, слыша, как скребется у ее ног аборигенка. Нет, нельзя на нее обижаться, она как ребенок. Дети обычно не видят выхода из тяжелой ситуации, поэтому, когда они не могут сдержать свои эмоции, они набрасываются с кулаками или разряжаются слезами. Вот также и Маора. У нее отбирают привилегии первой жены, и она решила избавиться от Энни, не подумав о том, что на ее место может прийти другая, а её безжалостно накажут, уличив в преступлении.
Время тянулось невыносимо медленно в этой непроницаемой чавкающей темноте. Только эти всхлипывающие звуки, плеск падающих капель, да тяжелое, прерывистое дыхание загнанных женщин нарушали тишину. Холодная, сырая, хлюпающая чернота пугала больше, чем самые страшные сказки, которые рассказывают друг другу дети.
Маора совсем потеряла голову от страха. Прижавшись к ногам Энни, она сжалась в комочек и тихонько скулила, как побитый щенок. Энни от всей души жалела маорийку, понимая, как пугает темнота женщину с первобытным сознанием. Манипу рассказывал девушке, что туземцы верят в живущих в лабиринтах пещер злых духов, которые забирают души несчастных, случайно попавших туда. Наверняка Маора представляет себе невероятные ужасы. Энни потянулась и стала тихонько гладить туземку по волосам. Та сначала дернулась, словно от удара, но потом расслабилась и постепенно затихла, успокаиваясь.
Наконец Энни почувствовала, что достаточно отдохнула и может идти дальше. Она стала тормошить Маору, вынуждая ее подняться. Туземка подчинилась и, найдя руку Энни и сильно сжав ее, встала. Энни молча улыбнулась в Темноте, а затем уверенно проговорила:
– Мы возвращаемся обратно, солдаты наверняка проехали дальше, нам уже ничего не грозит. Надо выбираться, подруга. Мы идем обратно, понимаешь?
Маорийка с трудом разлепила спекшиеся от крови и непосильного бега губы и проговорила непривычное для нее английское слово:
– Обра-а-тно…
Она поняла, что белая женщина хочет куда-то ее отвести. Маора устала, ей хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть надолго, чтобы, проснувшись, убедиться в том, что все произошедшее с нею было кошмарным сном. Но туземка понимала, что если она отстанет хотя бы на один шаг от Энни, то рискует остаться одна в этой жуткой, хлюпающей, кромешной и плачущей темноте. Наверное, это плачут те, кого похитили ранее злые духи. Им больше не дано увидеть свет, пройтись по зеленой траве, насладиться свежим воздухом, и поэтому они вечно льют слезы, оплакивая свою горькую участь. Маора содрогнулась. О, хотя бы капельку света сейчас, чтобы не было так страшно! Внезапно туземка вспомнила, что в ее в кармане находятся трут и огниво. Сегодня днем, когда пришла к ним в дом толпа любопытных женщин, Маора так разозлилась, что, вместо того чтобы положить трут на обычное место около очага, совершенно бессознательно сунула его в карман. Потом она была занята планами, как обезобразить белую женщину и выйти сухой из воды, потом пришли солдаты… Маора остановилась, задергала Энни за руку и закричала как оголтелая:
– Огонь! У меня есть огонь! Белая женщина, остановись, у меня есть огонь, но его надо разжечь!
Уши Энни услышали знакомое слово, которое не раз произносил Манипу, когда приказывал воинам на привале разжечь костер. И дома он, указывая на огонь в очаге, произносил это слово. Энни задрожала от радости. Неужели у них будет свет? Какое облегчение! Девушка остановилась, показывая аборигенке, что поняла ее. Маора остановилась тоже и, нашарив в кармане трут и огниво, задумалась, чем же ей заменить факел. Никакой палки у них с собой не было, ничего похожего на лучину тоже. Делать нечего, придется пожертвовать одеждой. Маоре нелегко было на это решиться, учитывая, как она гордилась и дорожила своими нарядами, а, кроме того, туземка понимала, что в деревне все сожжено, и ей не скоро удастся одеться в новое платье. Вздохнув, маорийка сняла длинную безрукавку, одетую поверх платья, и, оторвав от нее кусок, принялась высекать огонь. Руки ее дрожали, не слушались, ей никак не удавалось поджечь тряпку. Наконец, после получасовых усилий, ей это удалось. Ткань медленно горела, освещая усталые лица женщин и пространство в нескольких сантиметрах от них. Конечно, это был совсем крошечный огонь, но даже он принес некоторое успокоение. Как выяснилось, зажгли огонь они очень вовремя, так как справа, в двух шагах от них, чернел узкий глубокий провал, в который они могли угодить. Женщины подошли и заглянули в глубину. Черная щель достигала, казалось, преисподней, так далеко она простиралась. Энни содрогнулась и, подняв разгорающуюся тряпку повыше, попыталась оглядеться. По мокрым, покрытым слизью и солью стенам, стекала вода. В пористом, словцо губка, полу стояли лужицы. Энни наклонилась и с жадностью стала пить прозрачную, чуть солоноватую воду. Глядя на нее, Маора, хоть и с опаской, но тоже выпила из лужицы и утолила мучившую ее жажду. Она, конечно, не была уверена, что эта вода не заколдована злыми духами, но ей так хотелось пить, что жажда пересилила страх.
Энни посмотрела вокруг и, выбрав направление, пошла вперед. Нельзя останавливаться, нельзя паниковать, иначе они умрут здесь без солнечного света, без свежего воздуха, погребенные заживо в этой мрачной, мокрой могиле…
Высоко подняв голову, Энни быстро шла вперед, понимая, что когда. сгорит ткань, им придется двигаться медленно, на ощупь. От быстрой ходьбы тряпка разгоралась все сильнее, и девушка с тоской предчувствовала тот момент, когда они с Маорой опять погрузятся в непроницаемую темноту. У них так мало одежды, которую можно сжечь: безрукавка туземки, нижняя юбка Энни. Но это все очень быстро закончится, и надо что-то придумать… Но что?
Джек, Патрик и Олава скакали во весь опор несколько часов, затем свернули с дороги и поехали по узкой виляющей тропинке в глубину леса. Патрик встревоженно озирался, понимая, что они с каждым шагом удаляются в непроходимую чащу. Наконец он воскликнул, обращаясь к Джеку:
– Послушай, приятель, тебе не кажется, что мы сами загоняем себя в ловушку? Скоро мы не сможем двигаться дальше, а если у британцев есть хороший следопыт, они обнаружат нас и перестреляют, как куропаток!
Джек повернулся к ирландцу и, насмешливо глядя на него, объяснил:
– Я не люблю капканы, приятель. Этот лес скоро поредеет, и мы выедем прямо к реке. Мы будем двигаться вверх по течению к деревне Манипу – все правильно, Олава?
Олава кивнула, а потом проговорила по-английски:
– Все верно, брат мой, ты правильно выбрал направление и правильно выбрал путь. Около реки всегда много еды. Рыба и звери, которые идут на водопой, не дадут нам голодать, и ты не будешь тратить много времени на охоту, мы сможем быстро двигаться вперед…
Патрик раздосадованно подумал, что выглядит полным дураком перед этими, людьми. Они действуют так уверенно, знают, куда направляются, и что им делать сейчас, а он, точно слепой котенок, тычется в поисках помощи. Всю свою сознательную жизнь Патрик провел в городе, который знал как свои пять пальцев. Он целыми днями делал мебель у отца в мастерской, сидел в кафе с приятелями, ухаживал за девушками… А потом этот переезд, смерть родителей, аборигены, пленение Энни. Патрик оказался в совершенно новых для себя условиях, он был растерян и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ничего, скоро будет привал, и он покажет Олаве, что умеет хорошо охотиться и устраивать ночлег. Может быть, ему удастся завоевать доверие этой удивительной девушки. Патрик был совершенно очарован туземкой. Она выглядела совсем юной: прекрасный цветок, нетронутый бегом времени; но глаза ее говорили о том, что она много пережила и перечувствовала, речь ее была речью взрослой, умудренной жизнью женщины. Девушка эта совершенно не похожа на европейских неженок, которых нужно постоянно опекать, ублажать, исполнять их капризы. Так думал Патрик, разглядывая Олаву, которая ехала перед ним. Тем не менее ему так хотелось исполнить какое-нибудь ее желание, удивить, порадовать, увидеть, как ее темные прекрасные глаза зажигаются радостью, интересом к нему. Но нет, она даже не глядела в его сторону. Туземка почти все время молчала, глядя вперед, изредка посматривая на Джека, а Патрика не замечала, как будто его и не было. Такого в его жизни еще не было. Он привык к тому, что нравится девушкам, привык к томным взглядам, брошенным из-под ресниц, к кокетливым фразам. А с Олавой он не знал, о чем говорить. Несмотря на свой юный возраст, она казалась старше и умней его, поэтому любая заготовленная фраза замирала у него на устах, стоило ему только взглянуть на ее нежное строгое лицо.
Сейчас, глядя на ее гибкую тоненькую спину, на косы, змеящиеся до самых колен, на изящную линию шеи, Патрик чувствовал, как у него перехватывает дыхание от нежности и желания. Как он обожал эту девушку, о существовании которой несколько дней тому назад и не подозревал, как хотел сделать ее счастливой. Но он понимал, что такое сокровище, такая красота не для него. Она недостижима, как звезда на небе. Ему остается только вздыхать и любоваться, пока это возможно. Он повторял сто раз ее имя, наслаждаясь его звучанием. «Олава, Олава, Олава… – звучало у него в голове, как гимн любви. – Милая, любимая, ненаглядная, недостижимая Олава! Как хорошо, что ты есть на свете, какое счастье видеть тебя!» Вот и все, о чем он мог думать сейчас, несмотря на смертельную опасность, подстерегавшую их, на тревожные мысли о пленении сестры и смерти родителей…
Патрик и не подозревал, что в эту минуту Олава, опустив свои темные, как ночь, ресницы, мечтала о рыжеволосом гиганте, поразившем ее воображение. Она и не подозревала, что мужчины могут быть нежными, могут быть робкими, сочетая в себе львиную храбрость и силу. Она чувствовала любовь, исходящую от него, сквозившую в каждом его жесте и взгляде, обращенном к ней, и наслаждалась, как наслаждаются первыми лучами солнца после долгой зимы. Такой уверенной и сильной она себя не ощущала ни с одним мужчиной, которых она знала. Ей казалось, что удел женщины – беззаветная преданность, угождение мужу, но с Патриком она поняла, что возможны другие отношения.
Она видела, что этот белый мужчина уважает и слушает ее как равную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28