- Мне для доклада комиссии попросили узнать у вас о положительном опыте набора контрактников, - соврал Тулаев.
- А стоит ли? - лбом и щеками покраснел Дрожжин.
Тоненькая, точно грифелем проведенная черточка усов сохранила северную бледность на подбородке.
- У меня указание, - не унимался Тулаев. - Раз наверху решили, значит, стоит.
- Ну, не знаю.
- Какие, к примеру, специалисты у вас стали контрактниками?
- Ну, сигнальщик... Ну, еще три турбиниста...
- Они из матросов?
- Нет, - неохотно ответил Дрожжин, - завербовались уже
после гражданки.
- Как это? - не понял Тулаев.
- Ну, как... Приехали с Большой земли, написали рапорт. Я
их проверил и взял на лодку...
По центральному посту, отражаясь от панелей, загрохотал окрепший до шаляпинских ноток голос механика:
- Глубина девять метров! Крен - ноль! Дифферент - ноль! Провентилированы главная осушительная и трюмные магистрали! Отсеки осмотрены, замечаний нет! Подняты выдвижные устройства...
- А с кем-нибудь из них можно побеседовать? - не стал дослушивать арию механика Тулаев.
- Сейчас - нет.
- Почему?
- Лодка погружается. Никто не имеет права покидать свой пост. Отсеки задраены. А они все - в других отсеках.
Дрожжин посмотрел за спину Тулаева, разглядел рядом со штурманом щекатую физиономию сигнальщика, снизу серую от пемзовой щетины, сверху бумажно-бледную, и уже тверже произнес:
- Сейчас никого здесь нет.
- А когда погрузимся, можно будет?
- Можно... Когда с вахты сменятся.
- То есть?
- То есть через четыре часа.
Его усталые глаза стали уж вовсе изможденными. Половина команд из центрального поста шла с матерной приправкой. Возможно, что старпому стоило немалых усилий не вставить в свои ответы ни единого ругательства. Во всяком случае, когда Тулаев отошел от него в сторонку, Дрожжин выпулил в адрес штурмана такую соленую тираду, что Тулаев так и не понял смысл фразы. Ни на один язык на Земле ее невозможно было перевести.
Но Балыкин, кажется, фразу понял, потому что спросил все того же штурмана, сухонького белобрысенького старшего лейтенанта:
- Тебе что старпом сказал? Я жду доклад?
- Глубина с карты двести одиннадцать метров, - неохотно ответил он и воткнул иголку циркуля в ластик.
Возможно, ластик у него изображал старпома.
- И больше без напоминаний, штурман, - потребовал Балыкин.
И уже механику, чуть громче: - Заполнить среднюю!
- Есть заполнить среднюю!
- Боцман, погружаться на глубину девятнадцать метров!
Из угла поста ответили уже привычным повторением слов с добавкой "есть". Дырчатые сандалии адмирала, с видом пляжника лежащего на шезлонге, сдвинулись ниже, и Тулаев разглядел крупную седую голову боцмана. У него была красная-красная шея. Такие шеи бывают или у гипертоников, или у рыжих. Тулаев вспомнил Машу и понял, что боцман - не гипертоник. Просто седина съела его огненную шевелюру. То, что минуло его рыжую жену, вовсю отыгралось на нем.
- Принимать в уравнительную!
- Есть принимать в уравнительную!
- Погружаемся на глубину девятнадцать метров! Осмотреться в отсеках!
Дождь из бесконечных команд все сыпался и сыпался с центрального поста. Какие-то из них Тулаев уже начинал понимать. Во всяком случае, осмотреться он немного успел. Но чем больше он понимал, тем меньше ему хотелось быть подводником.
И он даже не мог предположить, что уже им стал.
- Внимание экипажу! - отобрав рожок мегафона у механика, объявил на всю лодку Балыкин. - Сейчас в центральном посту пройдет обряд посвящения в подводники. Сегодня впервые в своей жизни погрузились на глубину... э-э, он вскинул к глазам бумажку, - а-а, представитель Главного штаба Военно-Морского Флота офицер-психолог капитан третьего ранга Корнеев и рулевой-сигнальщик старшина второй статьи контрактной службы Бугаец. Командир.
Сказал, как подписался.
Тулаев, проходивший по бумагам комиссии Корнеевым, удивленно посмотрел на Балыкина. А тот уже протягивал ему заботливо поданный кем-то стеклянный плафон, наполненный мутной жидкостью.
- Что это? - с тревогой спросил Тулаев.
- Морская вода.
- Соленая?
- На глубине она уже не такая соленая, - с улыбкой пояснил Балыкин. Нужно выпить, а потом перевернуть плафон, чтобы все увидели, что не выпало ни единой капли. Понятно?
- Э-эх, попробуем, - молодецки качнул головой Тулаев и припал губами к холодному ободу плафона.
- Мы вас пожалели. Самый маленький плафон нашли. Обычно
моряки пьют из плафонов в два раза большего размера.
Вода оказалась самой обыкновенной. Соль ощущалась еле-еле. В куске воблы ее было бы гораздо больше.
- Старпом! - крикнул Балыкин. - Где кувалда?
- Вот.
Руки Дрожжина еле удерживали на весу перед грудью пудовую кувалду.
- Нужно поцеловать железо. Как раз там, чем бьют,
показал Балыкин на отполированный ударами бок.
Тулаев от имени мифического Корнеева прижался губами к шершавому холодному металлу и прямо перед глазами увидел красивую заколку. По синему океану-полоске неслась вперед золотая подводная лодка. Точно такая, на которой они шли сейчас на глубине девятнадцати метров. Заколка прижимала черный флотский галстук к рубашке Дрожжина. Куртка РБ была расстегнута, и из-под нее виднелись и рубашка, и галстук, и заколка. За такой редкостный экземпляр Межинский отдал бы многое. Золотой лодки в его коллекции явно не было.
- А теперь ты, - протянул Балыкин плафон рослому парню с поломанными борцовскими ушами.
На кармане его куртки четко виднелась надпись "Рулевой-сигнальщик". Он оказался первым из контрактников Дрожжина, которого увидел Тулаев. Бугаец тремя глотками выпил где-то граммов сто пятьдесят воды, перевернул плафон, и из него по ниточке упали на зеленый линолеум палубы несколько капель.
- Сачку-у-уешь, - со своего стула пропел механик.
Бугаец ответил пристальным взглядом, потом повернулся к кувалде и поцеловал ее с другой стороны, чем Тулаев.
- А грамоты, удостоверяющие факт посвящения в подводники, вам вечером выдаст замполит, - по-старому назвал замповоспа Балыкин.
Строгость волной сошла с его лица. Оно стало добрым и даже по-детски наивным. Вспомнив что-то, он повернулся к адмиралу, который уже встал с шезлонга, и с задором сказал:
- Когда только начали погружаться, я в перископ посмотрел. Там стая дельфинов резвилась. Они как увидели, что мы вниз пошли, все бросились к нам. Спасать.
Все находящиеся в центральном посту, захохотали. Не сдержался и Тулаев. Он смеялся совершенно искренне, но даже в этом смехе оставаясь агентом отдела "Т", он заметил, что некоторые хохотали наиболее громко, подхалимски, адмирал - снисходительно, а отошедший в угол поста Бугаец лишь улыбался, показывая крепкие рекламные зубы.
Его рука покоилась на стальном брикете кувалды, приставленной к переборке, и на указательном пальце лежали две синие точки татуировки.
_11
Незаметно для многих глаз в девяностые годы двадцатого века в России шла гражданская война. У нее была довольно странная, совсем не исследованная историками и новомодными политологами форма: преступные группировки, группировочки, а зачастую и отдельные граждане-бандиты не покладая своих натруженных рук воевали с государством. А поскольку единого фронта не существовало, то группировки в паузах между боями успевали воевать и друг с другом. В этой схватке государство во многом взяло что-то от бандитов, а бандиты - от государства. Так бывает в любой войне. Американцы во Вьетнаме научились есть змей, а вьетнамцы - жевать жвачку. У нас это получилось еще масштабнее. Возможно, от наших географических масштабов. Государство само научилось воровать и мошенничать, а бандиты стали респектабельны и величественны как чиновники высочайшего ранга.
Война шла уже не один год. Степа Четверик успел за это время закончить военное училище, перейти в контрразведку и дослужиться до капитана. В отделе "Т" он обеспечивал кавказское направление. Межинский, только лишь взглянув в его карие, с желтыми белками, глаза, сразу определил ему место работы. Впрочем, кавказской крови у Степы Четверика не было. В нем смешались молдавская и южно-украинская. В училище его дразнили Цыганом, на офицерской службе не дразнили уже никак, но пару раз в Москве милицейские патрули все-таки останавливали его для проверки документов.
Потом на Кавказе чуть поутихло, и Межинский отозвал его из Моздока. Наверно, даже на замиренном Кавказе этого не стоило делать, но людей катастрофически не хватало.
В жаркий московский полдень Четверик сидел за рулем служебной белой "Волги" и ждал у дома на Ленинградском шоссе белую "девятку". В салоне, в отличие от "BMW", не было кондиционера, и если тогда Четверик ощущал себя в хрустальной воде озера, то теперь - в медном котле, в котором вот-вот должна закипеть вода.
- Объект отъехал от дома, - прохрипела рация.
- Понял, - нехотя ответил он ей.
Ночного парня с Киевского вокзала от его дома вели другие люди. Здесь, возле мрачной сталинской домины, они должны были уступить место Четверику. А то, что парень точно приедет сюда, в отделе "Т" знали почти наверняка. Час назад он навел справки по телефону о том, кому принадлежит "BMW", и вскоре должен был появиться здесь. "BMW" числилась за инофирмой, выкупившей под офис коммуналку в доме на Ленинградке. Парень не знал, что гаишники арестовали машину три дня назад, и упорно ехал по ложному адресу.
- Объект виден, - заметил белую "девятку" Четверик.
- Передаем слежение, - ответили из проехавшей мимо него красной "Нивы".
Парень припарковал машину, переговорил с кем-то по сотовому и только после этого лениво выбрался в полдневное пекло. Нос на его лице смотрелся смешно и нелепо. Для такого широкого лица его бы не мешало в два раза нарастить.
Внимательным взглядом парень изучил белые полоски жалюзи на окнах офиса на третьем этаже. Полоски, видимо, показались ему довольно миролюбивыми, потому что он пошел к подъезду, не заинтересовавшись больше ничем.
Вернулся он минуты через три. Тяжело прошлепал к машине,
забрался в нее и снова сообщил что-то далекому абоненту.
Четверик уже знал, что сотовик у парня цифровой, с защитой,
что такие пока не прослушиваются, и тоже вслед за Межинским
послал проклятие японцам. Так уж получалось, что японцы слишком усложняли жизнь. Наверное, не будь японцев, они бы уже давно нашли пути к лежбищу Зака.
Белая "девятка" плавно тронулась вперед. Четверик отсчитал до пяти и так же плавно стартовал. Группу подстраховки Межинский расположил на выезде с Ленинградки на кольцевую автодорогу. Но парень, судя по всему, решил нанести удар по провидческому гению начальника отдела "Т".
Он крутнулся на Ленинградке, и понесся к центру. Четверику стоило немалых усилий удержать его в поле видимости. У Белорусского вокзала он даже подумал, что потерял преследуемого, но пробка спасла его. Вцепившись взглядом в наклейку "SONY" на заднем стекле "девятки", Четверик выдержал пытку под названием "Преследование в заторе". В одном месте парень нырнул из плотной реки затора в ручеек проулка. Четверику пришлось нагло выехать на тротуар и, распугивая ошалевших прохожих, по соседнему проулку догнать беглеца.
К счастью, это ему удалось, и больше он не терял белую наклейку "SONY" из виду. Когда парень проехал мимо дома бабульки-инвалида на Кутузовке и лихо понесся на выезд из Москвы, Четверик сообщил об этом Межинскому. Тот дал команду грппе подстраховки переместиться по кольцевой к пересечению с Можайкой. Парень неожиданно увеличил скорость, и Четверик вдруг понял, что он остался с ним один на один. На пересечение группа подстраховки успела бы только на вертолетах. А если учесть, что и на кольцевой есть пробки...
На Минском шоссе, сразу после поста ГАИ, парень вообще плюнул на все правила и законы и понесся так, будто в эту секунду узнал, что у него в Подмосковье умирает любимая мамочка. Он делал обгоны слева и справа, подрезал и выезжал на встречную полосу.
Одежда на Четверике стала мокрой, словно та горячая вода, в которой его пытались сварить, вылилась на него потоком. Руки скользили по пластику казенного руля, сердце билось быстрее, чем молотили поршни в двигателе "Волги".
Парень дважды подряд обернулся, и Четверик понял, что "засветился". Доложить об этом Межинскому он не мог. Слишком много времени заняло бы опускание руки к рации. И хоть оттуда слышался голос начальника, Четверик упорно не поворачивался на эти звуки.
- Щас, щас, - твердил он лобовому стеклу.
Впереди грозной стеной надвигался затор. Машины, сбившись вправо горячим стальным стадом, старательно объезжали огороженный сеткой-рабицей участок ремонтируемой дороги. Парень в лучшей манере самоубийцы бросил свою белую "девятку" прямо на сетку.
Нога Четверика метнулась к тормозу и в этот момент он увидел, как дорожники, проносившие вдоль загородки еще одну вибрирующую на весу полосу сетки, в испуге бросили ее на асфальт, но сетка упала одной стороной на ограждение. "Девятка" взлетела по ней и исчезла из виду.
Под крик Межинского по рации Четверик направил "Волгу" на трамплин из сетки, с ужасом подумав, что забыл пристегнуться, и очнулся только тогда, когда после удара машины о землю увидел уменьшающиеся вдали буквы "SONY". Межинский все еще кричал, словно воочию видел его полет, и Четверик уже решил сжалиться над начальником, но тут парень швырнул "девятку" на встречную полосу, между идущих к Москве трейлеров.
Впереди наплывало очередное стальное чудовище затора, и Четверик оценил безрассудство парня. Он тоже бросился за ним, сразу попав в ущелье между трейлерами. Истеричный гул клаксонов разорвал желтый полуденный воздух над шоссе. Уходя от столкновения с бешеной "девяткой", трейлеры уступали ей дорогу, а Четверик шел за ней, как за ледоколом, разваливающим льды.
Когда они обогнали мычащее двигателями стадо затора, парень взял вправо, на свою полосу, но не понявший его маневра встречный трейлер тоже бросил руль в эту же сторону. Тупой удар и скрежет металла перекрыли все звуки шоссе.
Четверик на полном ходу свернул влево, к лесу, сгорбившись над рулем, уловил тупые удары сталкивающихся легковушек на встречной полосе и, уже ничего, ну совершенно ничего не видя, нажал на тормоз. "Волгу" развернуло, задом перебросило через кювет, она ударилась боком о ствол дуба, еще раз повернулась вдоль оси, нырнула в кусты, взлетела вверх, потом нырнула передом вниз, уткнулась во что-то твердое, жесткое и замерла. Окаменевшими ногами, упершимися в кузов, Четверик смягчил удар, но руль все равно вмялся ему в грудь. Лоб с размаху врезался в стойку двери, и левый глаз сразу стал мокрым и слепым.
Снизу, от ног, все еще что-то орал из упавшей рации Межинский. Мог бы и не вопить так громко. Заезд уже закончился. Четверик его не выиграл. Но и, кажется, не проиграл.
Дрожащей ладонью Четверик провел по мокрому глазу. Она сразу стала такой же мокрой и красной. Но зато прояснившимся глазом он разглядел столпившихся у "Волги" людей. Они стояли и будто бы ждали, сумеет водитель сам выбраться из машины или нет. Злость на зрителей заставила Четверика толкнуть левую дверь плечом. Она не поддалась. Перегнувшись над рулем, он дернул за ручку правой дверцы. Она испуганно открылась. Кто-то, наконец, догадался распахнуть ее.
Размазывая ладонью кровь по лобовому стеклу и креслам, Четверик выкарабкался из салона. Ноги оставались каменными. Ногам казалось, что он все еще летит навстречу страшным толстым стволам деревьев.
- У вас радио работает, - сказали ему сбоку.
- Да... дай его сю... сюда, - потребовал от голоса
Четверик.
Черный брикет рации сунули ему в руку. Он сразу стал красно-бурым, как будто тоже получил ранение от удара, но только сейчас из черной морщинистой кожи рации проступила кровь.
- До... до... докладывает Се... Се... - слово "Седьмой"
никак не получалось, и он назвал себя по фамилии: - Че... Четверик до... докладыв-вает...
- Ты где, мать твою?! - гаркнула окровавленная черная кожа
и добавила еще пару-тройку такой нецензурщины, что кто-то
рядом хихикнул.
- Пре... преследовал об... об-бабъект по... по Минс...
Минскому шоссе...
- Хана твоему объекту! - нагло крикнул кто-то сбоку.
Дрожащим задымленным взглядом Четверик нашел губы, произнесшие эти слова. От них пахло водкой и сигаретами. Губы не могли врать.
- Что... что ты сказал? - спросил эти губы Четверик.
- Разбился в лепешку тот пацан, за которым ты гнался. Я сам видел. Токо из пивнухи вышел, а он ш-шмяк об трейлер. Кизяк, а не машина. А ты молоток! Счастливый, видать...
12
После обеда Тулаева пригласил в свою каюту особист. Пятьдесят граммов венгерского ризлинга - суточная норма подводника-атомщика, выпитые перед наваристым борщом и бефстрогановым, вместо подразумеваемого от их употребления взбадривания вызвали липкую сонливость. Веки стали килограммовыми. И еще - очень клейкими. Им очень хотелось часа на два плотненько прилипнуть друг к дружке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45