Не считаете же вы, что тот, кто выкинул его из окна, прилетел в кабинет на дирижабле?
- Не считаю, - сухо ответил Тулаев.
Он вынул пленку из пластикового футляра, и из-под нее выпал сложенный вчетверо листик бумаги.
- Это записи жены Свидерского, - неохотно пояснил старший лейтенант. У них телефон не только с автоответчиком, но и с определителем номера. Каждого, кто звонил ему в последние дни, она записывала.
- Значит, чего-то боялась.
- Жены бизнесменов всегда чего-то боятся.
- Но он скорее офицер, чем бизнесмен.
- Не знаю. С этим тоже, если разбираться, то голова кругом пойдет.
Стопка цифр на листке напоминала школьную задачу по алгебре. Считать не пересчитать. Номера начинались и на единицу, и на тройку, и даже на пятерку.
- Вы не проверяли, чьи это номера? - не поднимая глаз от листка, спросил Тулаев.
- Что?.. А-а, я у жены Свидерского спрашивал.
В номера ткнулся ровно остриженный красивый, как у девочки, ноготь старшего лейтенанта.
- Вот эти три номера - его сослуживцы по управлению. Вот эти два - его родственники по линии отца. Вот эти четыре - звонки от соседей...
- Она даже их записывала?
Жена Свидерского почему-то представилась Тулаеву маленькой седенькой женщиной с испуганными глазами-пуговками. Муж, скорее всего, не посвящал ее ни в служебные, ни в бизнесовые тайны, но по его поведению, по лицу, по обрывкам слухов от его друзей она понимала, что у него плохи дела. Она ждала угрозы острее, чем он. Может, потому, что у женщин, как утверждает наука, интуиция развита сильнее, чем у мужчин?
- А это чей телефон? - подпер строчку своим ребристым
ногтем Тулаев.
- Где?.. А-а, это я не знаю. Жена Свидерского тоже впервые его зафиксировала.
- Пятерка, - подняла бровь Тулаеву первая из цифр
телефона. - Подмосковье?
- Сейчас-сейчас, где-то был ответ, - завыдвигал ящики стола старший лейтенант. - Где ж он, гад, подевался?.. Я в МГТС, то есть в Московскую телефонную сеть, запрос делал. Они ж мне продиктовали, а я записал... А-а, вот он!
Вскочив со стула, старший лейтенант пробежал к платяному шкафу, рядом с которым стояли его кроссовки, вытянул из-под них желтый форматный лист бумаги, подержал кроссовки на весу и все-таки поставил их прямо на пол.
- Я в креозот левой ногой влез, - объяснил он. - Наследишь по паркету, потом в жизни не ототрешь.
Тулаев опять начал очередную пятиминутку борьбы со сном и на листок, замазанный креозотом, смотрел слепо. А когда старший лейтенант еще что-то сказал, он уже ощущал себя оглохшим. Что ни говори, а сон всегда оказывается сильнее человека. Перед глазами качнулся туман, и Тулаеву пришлось из самой глубины вытянуть силы, чтобы хоть на минуту отогнать туман. Взгляд прояснился, но на висках повисли такие тяжелые капли пота, словно он поднял ящик в сто кило весом.
- Это вам нужно? - повторно спросил старший лейтенант.
- Обязательно, - с растяжкой ответил Тулаев.
После такой паузы солиднее всего смотрелись слова, произнесенные с растяжкой. Не объяснять же этому мальчику в погонах, что майоры ФСБ тоже иногда хотят спать.
- Марфинский военный санаторий? - только теперь понял Тулаев, что пытался ему сквозь вату дремы внушить старший лейтенант.
- Да, санаторий. Там не записано, но они еще сказали, что телефон не именной. Он установлен в холле одного из корпусов. По нему звонят отдыхающие в Москву. Причем с него позвонить можно, а на него сигнал не проходит.
- Ну, это понятно, - согласился Тулаев. - А кто звонил?
- Человек, который воспользовался этим телефоном, не стал ничего диктовать на пленку. Он прослушал сообщение автоответчика, подождал сигнал-пикалку... Знаете, ведь иногда хозяева могут и снять трубку...
- Знаю, - с прежней майорской солидностью ответил Тулаев, хотя сам никогда телефона с автоответчиком не имел и, честно говоря, не знал, могут ли хозяева после слов с пленки сами снять трубку.
- Ну так вот... Он подождал, вздохнул и сам положил трубку.
- И все?
- Почти. Дело в том, что уже перед самым касанием трубкой рычажков он тихо произнес: "М-м-да..." Очень тихо, но пленка записала и это. Все-таки "Панасоник"...
- А с какого номера звонил этот... террорист? - Тулаев усиленно складывал число телефонных номеров сослуживцев, друзей и родственников с этим марфинским телефоном, и по всему выходило, что в списке больше нет неназваных номеров.
- Его там и не может быть.
- Почему?
- Он звонил из телефона-автомата.
- Я могу взять у вас кассету? - спросил Тулаев.
Он толком-то не знал, зачем ему эта пленка с туманным "М-м-да". Звонивший из санатория мог оказаться старым знакомым Свидерского, приехавшим на отдых откуда-нибудь с Камчатки и решившим разыскать его. А могла вообще быть ошибка при наборе.
- Оригинал дать не могу, - помялся старший лейтенант. - А копию...
- Можно и копию.
- Сейчас сделаем. Я вниз спущусь. Минут пятнадцать без меня посидите здесь.
- С удовольствием, - честно сказал Тулаев.
За старшим лейтенантом мягко захлопнулась дверь. Туман, только и ждавший этого, метнулся к глазам Тулаева. В голове стало так пусто, словно он забыл все, что с таким трудом запоминал всю жизнь. Спиной Тулаев сполз по спинке стула, совсем не ощутив ее деревянной жесткости, уронил подбородок на грудь и сразу перестал ощущать даже то, что еще мог: душный воздух комнаты, нудный гул машин за окном и биение собственного сердца.
23
Из прокуратуры Тулаев вышел на год помолодевшим. Двадцать три минуты сна да еще и сидя - в общем-то мелочь для мужчины, как говорил Карлсон, который живет на крыше, в полном расцвете сил, но после забытья мир, так и оставшийся жарким и неуютным, казался чуть приветливее. Если бы еще можно было умыться, то прокуратура вообще ощущалась бы домом родным. Но в туалет Тулаев не зашел, а возвращаться в здание не хотелось.
Впереди, как перед богатырем у камня-развилки, лежало несколько дорог. В Генпрокуратуру к следователю-конкуренту - раз. В экспертизный, или, как он там еще назывался, центр к "слухачу", опознавшему голос террориста, два. К нежданно появившемуся на горизонте братцу Миуса - три. Впрочем, Межинский говорил, что его в Москве нет. И оттого, что сразу появилось волшебное слово "нет", Тулаеву расхотелось идти и в два других адреса.
Он снова открыл дипломат, с которым пришел в прокуратуру, и в нем черным кирпичом ударил по пластиковой стенке видеофильм останкинского оператора. Зачем он его взял с собой, Тулаев не мог вспомнить. То ли еще толком не проснулся, то ли во сне позабыл свою прежнюю мысль.
Кирпич лежал и умолял, чтобы от него избавились. Суперворовка в эту минуту вполне могла обчищать очередной карман, а Тулаев, увидевший ее преступления, ощущал себя соучастником. Совесть червячком точила душу, и он, вздохнув, пошел к остановке троллейбуса.
На знаменитой Петровке, 38 его не очень-то ждали. Во всяком случае, никто не хотел забирать его видеофильм, будто не горел желанием стать, как и Тулаев, соучастником. Лишь в одном кабинете ему посочувствовали и, сделав копию с его фильма, пообещали поймать воровку. Червячок совести утих, и в эту минуту Тулаев вспомнил о Ларисе. Его тело еще хранило память о ее теле. Он позвонил ей из телефона-автомата, но трубка не хотела обрадовать его голосом Ларисы. Трубка пикала, жалобно вымаливая, чтобы он оставил ее в покое и повесил на рычажки. Тулаев выполнил ее просьбу и теперь уже вспомнил о Прошке.
В утренней суете он забыл оставить в миске его обеденную пайку. Хоть и не очень хотелось, но Тулаев все же вернулся домой.
На кухне он застал спящего прямо на столе Прошку. Рядом с ним лежала разодранная пачка "Вискаса". Когда Тулаев уходил к Межинскому, в ней оставалось больше половины, а сейчас и стол, и пачка отливали вылизанным глянцем.
- Ну, Прохор, ты совсем обурел! - сел перед ним на стул Тулаев. - Мало того, что сожрал без спросу, так еще и спать на моем обеденном столе примостился! А-а?!
Сытый Прохор изображал из себя калач с медленно плавающим вверх-вниз животиком-сдобой и на голос хозяина не реагировал. Возможно, он и слышал Тулаева, но проснуться сейчас для него означало потерю наслаждения ото всего сразу: сытости, теплой неги сна, умиротворенности.
- Нельзя тебя кормить капиталистическими штучками, - пошел во вторую атаку Тулаев. - Ты сам становишься наглым как капиталист... А-а? Молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты, мерзавец, молчишь. Это что, бунт?
Правая нога Прошки дернулась во сне. На его мордочке безвольно поползла вниз челюсть с острыми иголочками зубов. Кот спал так крепко, словно это не Тулаев пропахал всю ночь в тяжком любовном труде, а он. Или он настолько любил хозяина, что решил сейчас доспать за него?
Телефонный звонок остановил руку Тулаева, занесенную для
шлепка по боку кота. Если его разыскивал Межинский, то он вряд ли смог бы ему объяснить, почему торчит дома, а не сидит в Генпрокуратуре. Но, с другой стороны, это вряд ли мог быть Межинский. Кажется, Тулаев еще не дал повода для того, чтобы начальник считал его не рьяным служакой. Друзей он давно приучил к тому, что звонил им сам. Кто же это?
- Да, - все-таки снял он трубку.
- Ты меня в угаре журналистского труда не забыл? - заполнил ее приятный женский голос.
- Лариса? - узнал он, но капля неверия все же осталась.
- А у тебя есть другие женщины?
- Если под честное пионерское, то нету.
- Это хорошо.
- А как ты узнала мой номер телефона?
- У тебя на аппарате он написан.
Тулаев удивленно посмотрел на низ старенького "ВЭФа", оставшегося от прежнего хозяина квартиры, и впервые увидел, что там под узенькой щелочкой плексигласа красуются семь цифр.
- Я тебе звонил, - не стал он развивать тему.
- Давно?
- Где-то час назад.
- Я ходила в магазин.
- Для меня еду покупала?
После новости о номере ему почему-то хотелось хамить. Кажется, Лариса уже увидела в нем потенциального мужа. А он так привык после развода к свободе, что если бы хотел от нее избавиться, то как-нибудь подороже. Лариса в общем-то ему понравилась, особенно телом и постельным умением, но жить-то придется по большей мере не с телом, а с характером, а его-то он понять не мог. То тихая и по-девчоночьи перепуганная после стрельбы, то энергично-развязная ночью. Хотя... Вполне возможно, что и то, и другое следствие нервного срыва. Вкус яблока можно понять, лишь укусив его. Тулаев провел лишь языком по кожице. Во рту было сухо и безвкусно.
- Для кого покупала? - она со значением помолчала. - Конечно, для тебя. А ты что, не придешь?
- Прямо сейчас?
- Да хоть в эту секунду!
- Ну-у, я так не могу. Телепортаторы есть только в
компьютерных играх.
- В жизни есть все... Даже эти... теле...
- Телепортаторы, - освободил он ее от явно неизвестного ей слова.
- Так ты придешь?
- А ты соскучилась?
Внутри у Тулаева боролись долг и страсть. Долг требовал забыть Ларису и ехать в Генпрокуратуру. Страсть мутила голову и требовала забыть все на свете, в том числе и долг.
- Конечно, соскучилась, - после паузы ответила она. - Ты такой хороший, такой...
- Ладно. Я уже бегу.
Страсть победила долг. Ей хватило пяти секунд, чтобы выиграть схватку. За такое время не выигрывал у своих соперников даже великий борец Карелин. Но Карелин был живым человеком, а страсть - невидимой, но страшной силой.
Она подбросила Тулаева со стула и заставила кинуться в прихожую. Боком он ударил стол, не ощутив ни бока, ни стола. Прошка разлепил склеенные мошнейшим клеем сна глаза, посмотрел в спину убегающему хозяину и подумал, что он сам второй раз не стал бы прыгать с дерева на балкон пятого этажа. Женщины должны знать свое место в жизни.
_24
Нет трудней работы, чем любовь.
Тулаев лежал на скомканной, перепутавшейся простыне и самому себе казался тоненькой соломинкой. Внутри - пустота. А во всем теле такая невесомость, что стоит дунуть легкому ветерку, и понесет его по комнате, понесет, понесет.
Лариса прижалась голой горячей грудью к его боку, посмотрела
ему на шею. Там пульсировала венка, и в этих ее толчках было
что-то жалкое и совсем не мужское.
- А ты хороший, - провела она пальчиком по венке и ощутила жалость. Но не к нему, а к себе. - Только очень мягкий. Если бы ты был чуть погрубее, пожестче...
- Что? - не расслышал он.
Тяжело быть одновременно и соломинкой, и что-то еще и слышать.
- Тебе нужно стать со мною погрубее. Я люблю, когда меня в узел скручивают. А ты очень нежный.
- Так что, поколотить тебя? - посчитал он ее слова шуткой.
- Нет, этого не нужно. А вот быть со мной посмелее - нужно.
- Да я вроде и так, - посмотрел он себе на низ живота.
- Ладно. Не будем об этом.
Она отодвинулась от него, всунула в красные распухшие губы сигарету, жадно прикурила от зажигалки.
Глаза стягивало невидимой пленкой, глаза не хотели подчиняться, но он все же провел ими по мебельной стенке. Фотографии в серванте уже не было. Наверное, тот, к которому на ней ластилась Лариса, не любил долгих церемоний и любовной игры. Небось, он-то как раз и скручивал ее в узел. Странно, но ей это нравилось. А чего ж тогда разбежались?
- Ты была замужем? - не сдержал он вопрос.
- Нет.
С такой твердостью в голосе не врут.
- А любила кого-нибудь?
- Не нужно об этом.
Голос чуть дрогнул. Наверное, на долю секунды, но он все-таки был пустой-пустой соломинкой и уловил даже это микронное подрагивание в воздухе.
- Он ушел навсегда из твоей жизни?
Она села. Простыня подержалась немного на ее спине и, отклеившись, упала ему на плечо. Зря он тратил последние силы на дурацкие вопросы. Еще не хватало скандала. Кажется, он уже начинал привыкать к Ларисе.
- О-о, "Макарена"! - вскинулась она с постели, голяком прошлепала к еле попискивающему однокассетнику и крутнула ручку громкости до упора.
Тулаев сразу оглох. К нему летели от Ларисы какие-то слова, но он ни одного из них не мог расслышать.
- Что-что? - привстал он на локтях.
- Это - "Макарена"! - все-таки перекричала она радио. - Последний модняк в Европе. От него балдеют все от немцев до греков. Танец закачаешься!
Такое название он слышал впервые. Оно походило на макароны, и Тулаев подумал, что его придумали итальянцы.
- Испанское изобретение! - криком разубедила его Лариса. - О-о, щас будет припев! Смотри, как он танцуется!
Она выставила перед собой руки, точно девушка в кокошнике, подносящая хлеб-соль, и поочередно на первые два такта повернула ладони вверх. Теперь она уже напоминала нищенку, стояшую в переходе метро.
- Оба! - положила она правую руку на левое плечо. - Аба! крест-накрест на другое плечо легла левая ладонь.
- Нравится?! - крикнула она через всю комнату.
Сытым усталым взглядом Тулаев посмотрел на ее точеные ножки, на ступни с тонкими, отлакированными на ногтях пальцами, на руки, закрывшие ее в общем-то неплохую, еще совсем не провисшую грудь, и нашел в себе силы крикнуть:
- Нет, не нравится!
Ее правая рука при новом такте музыки взлетела с плеча на затылок. Левая повторила ее движение. Теперь Лариса уже была похожа на пленную, которую вот-вот погонит конвой. Она, словно почувствовав уязвимость своей позы, в которой она действительно оказалась совершенно голой, перенесла руки по очереди на бедра и, слегка присев, два раза качнула бедрами с такой яростью, что Тулаев сразу вспомнил как-то виденный им по телевизору танец живота. Лариса точно так же втянула его и пружинисто выпустила, заставив напрячься до красноты вишенку пупка.
- А так?!
- Нравится, - соврал он.
Ему совсем не хотелось, чтобы Лариса и дальше голяком танцевала перед ним. В полумраке ночи ее тело почему-то смотрелось лучше, чем днем. А к тому же он дико, одуряюще хотел спать.
Локти стали тряпочными, и он упал на спину. Комнату все еще сотрясала "Макарена", мелькали в воздухе тонкие руки Ларисы, раскачивались ее упругие груди, но он уже ничего не слышал и не видел. Включился невидимый счетчик и после двадцати трех минут сна в прокуратуре пошла двадцать четвертая, потом двадцать пятая и дальше, дальше, дальше...
Дотанцевав, Лариса убрала громкость, подошла к Тулаеву, нагнулась к его лицу и послушала мерное дыхание. Лежащие на кресле брюки беззвучно попросили утюга. Лариса обошла кровать, взяла их и провела взглядом по стрелкам. Они были месячной давности. Что-то еще не тронутое в душе, материнское, отозвалось жалостью. Оно не походило на жалость к себе, которая ощущалась в душе даже после разбойного танца. Оно было еще очень слабеньким, но Лариса подчинилась и ему.
Накинув халат, она установила в комнате гладилку, включила утюг и подняла над собой, сложив штанина к штанине, брюки.
На пол скользнуло что-то белое. Руки сами отнесли брюки в сторону. Белой заплаткой на паласе лежала записка. Лариса подняла ее и прочла написанный ровным почерком Межинского адрес Зака.
25
Тулаев проснулся от звука сработавшей за окном автомобильной сигнализации. В голове все еще стоял туман, но ощущение соломинки исчезло. Пустоту заполнили чем-то плотным и вязким, и Тулаев поневоле потянулся, избавляясь от этой странной вязкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- Не считаю, - сухо ответил Тулаев.
Он вынул пленку из пластикового футляра, и из-под нее выпал сложенный вчетверо листик бумаги.
- Это записи жены Свидерского, - неохотно пояснил старший лейтенант. У них телефон не только с автоответчиком, но и с определителем номера. Каждого, кто звонил ему в последние дни, она записывала.
- Значит, чего-то боялась.
- Жены бизнесменов всегда чего-то боятся.
- Но он скорее офицер, чем бизнесмен.
- Не знаю. С этим тоже, если разбираться, то голова кругом пойдет.
Стопка цифр на листке напоминала школьную задачу по алгебре. Считать не пересчитать. Номера начинались и на единицу, и на тройку, и даже на пятерку.
- Вы не проверяли, чьи это номера? - не поднимая глаз от листка, спросил Тулаев.
- Что?.. А-а, я у жены Свидерского спрашивал.
В номера ткнулся ровно остриженный красивый, как у девочки, ноготь старшего лейтенанта.
- Вот эти три номера - его сослуживцы по управлению. Вот эти два - его родственники по линии отца. Вот эти четыре - звонки от соседей...
- Она даже их записывала?
Жена Свидерского почему-то представилась Тулаеву маленькой седенькой женщиной с испуганными глазами-пуговками. Муж, скорее всего, не посвящал ее ни в служебные, ни в бизнесовые тайны, но по его поведению, по лицу, по обрывкам слухов от его друзей она понимала, что у него плохи дела. Она ждала угрозы острее, чем он. Может, потому, что у женщин, как утверждает наука, интуиция развита сильнее, чем у мужчин?
- А это чей телефон? - подпер строчку своим ребристым
ногтем Тулаев.
- Где?.. А-а, это я не знаю. Жена Свидерского тоже впервые его зафиксировала.
- Пятерка, - подняла бровь Тулаеву первая из цифр
телефона. - Подмосковье?
- Сейчас-сейчас, где-то был ответ, - завыдвигал ящики стола старший лейтенант. - Где ж он, гад, подевался?.. Я в МГТС, то есть в Московскую телефонную сеть, запрос делал. Они ж мне продиктовали, а я записал... А-а, вот он!
Вскочив со стула, старший лейтенант пробежал к платяному шкафу, рядом с которым стояли его кроссовки, вытянул из-под них желтый форматный лист бумаги, подержал кроссовки на весу и все-таки поставил их прямо на пол.
- Я в креозот левой ногой влез, - объяснил он. - Наследишь по паркету, потом в жизни не ототрешь.
Тулаев опять начал очередную пятиминутку борьбы со сном и на листок, замазанный креозотом, смотрел слепо. А когда старший лейтенант еще что-то сказал, он уже ощущал себя оглохшим. Что ни говори, а сон всегда оказывается сильнее человека. Перед глазами качнулся туман, и Тулаеву пришлось из самой глубины вытянуть силы, чтобы хоть на минуту отогнать туман. Взгляд прояснился, но на висках повисли такие тяжелые капли пота, словно он поднял ящик в сто кило весом.
- Это вам нужно? - повторно спросил старший лейтенант.
- Обязательно, - с растяжкой ответил Тулаев.
После такой паузы солиднее всего смотрелись слова, произнесенные с растяжкой. Не объяснять же этому мальчику в погонах, что майоры ФСБ тоже иногда хотят спать.
- Марфинский военный санаторий? - только теперь понял Тулаев, что пытался ему сквозь вату дремы внушить старший лейтенант.
- Да, санаторий. Там не записано, но они еще сказали, что телефон не именной. Он установлен в холле одного из корпусов. По нему звонят отдыхающие в Москву. Причем с него позвонить можно, а на него сигнал не проходит.
- Ну, это понятно, - согласился Тулаев. - А кто звонил?
- Человек, который воспользовался этим телефоном, не стал ничего диктовать на пленку. Он прослушал сообщение автоответчика, подождал сигнал-пикалку... Знаете, ведь иногда хозяева могут и снять трубку...
- Знаю, - с прежней майорской солидностью ответил Тулаев, хотя сам никогда телефона с автоответчиком не имел и, честно говоря, не знал, могут ли хозяева после слов с пленки сами снять трубку.
- Ну так вот... Он подождал, вздохнул и сам положил трубку.
- И все?
- Почти. Дело в том, что уже перед самым касанием трубкой рычажков он тихо произнес: "М-м-да..." Очень тихо, но пленка записала и это. Все-таки "Панасоник"...
- А с какого номера звонил этот... террорист? - Тулаев усиленно складывал число телефонных номеров сослуживцев, друзей и родственников с этим марфинским телефоном, и по всему выходило, что в списке больше нет неназваных номеров.
- Его там и не может быть.
- Почему?
- Он звонил из телефона-автомата.
- Я могу взять у вас кассету? - спросил Тулаев.
Он толком-то не знал, зачем ему эта пленка с туманным "М-м-да". Звонивший из санатория мог оказаться старым знакомым Свидерского, приехавшим на отдых откуда-нибудь с Камчатки и решившим разыскать его. А могла вообще быть ошибка при наборе.
- Оригинал дать не могу, - помялся старший лейтенант. - А копию...
- Можно и копию.
- Сейчас сделаем. Я вниз спущусь. Минут пятнадцать без меня посидите здесь.
- С удовольствием, - честно сказал Тулаев.
За старшим лейтенантом мягко захлопнулась дверь. Туман, только и ждавший этого, метнулся к глазам Тулаева. В голове стало так пусто, словно он забыл все, что с таким трудом запоминал всю жизнь. Спиной Тулаев сполз по спинке стула, совсем не ощутив ее деревянной жесткости, уронил подбородок на грудь и сразу перестал ощущать даже то, что еще мог: душный воздух комнаты, нудный гул машин за окном и биение собственного сердца.
23
Из прокуратуры Тулаев вышел на год помолодевшим. Двадцать три минуты сна да еще и сидя - в общем-то мелочь для мужчины, как говорил Карлсон, который живет на крыше, в полном расцвете сил, но после забытья мир, так и оставшийся жарким и неуютным, казался чуть приветливее. Если бы еще можно было умыться, то прокуратура вообще ощущалась бы домом родным. Но в туалет Тулаев не зашел, а возвращаться в здание не хотелось.
Впереди, как перед богатырем у камня-развилки, лежало несколько дорог. В Генпрокуратуру к следователю-конкуренту - раз. В экспертизный, или, как он там еще назывался, центр к "слухачу", опознавшему голос террориста, два. К нежданно появившемуся на горизонте братцу Миуса - три. Впрочем, Межинский говорил, что его в Москве нет. И оттого, что сразу появилось волшебное слово "нет", Тулаеву расхотелось идти и в два других адреса.
Он снова открыл дипломат, с которым пришел в прокуратуру, и в нем черным кирпичом ударил по пластиковой стенке видеофильм останкинского оператора. Зачем он его взял с собой, Тулаев не мог вспомнить. То ли еще толком не проснулся, то ли во сне позабыл свою прежнюю мысль.
Кирпич лежал и умолял, чтобы от него избавились. Суперворовка в эту минуту вполне могла обчищать очередной карман, а Тулаев, увидевший ее преступления, ощущал себя соучастником. Совесть червячком точила душу, и он, вздохнув, пошел к остановке троллейбуса.
На знаменитой Петровке, 38 его не очень-то ждали. Во всяком случае, никто не хотел забирать его видеофильм, будто не горел желанием стать, как и Тулаев, соучастником. Лишь в одном кабинете ему посочувствовали и, сделав копию с его фильма, пообещали поймать воровку. Червячок совести утих, и в эту минуту Тулаев вспомнил о Ларисе. Его тело еще хранило память о ее теле. Он позвонил ей из телефона-автомата, но трубка не хотела обрадовать его голосом Ларисы. Трубка пикала, жалобно вымаливая, чтобы он оставил ее в покое и повесил на рычажки. Тулаев выполнил ее просьбу и теперь уже вспомнил о Прошке.
В утренней суете он забыл оставить в миске его обеденную пайку. Хоть и не очень хотелось, но Тулаев все же вернулся домой.
На кухне он застал спящего прямо на столе Прошку. Рядом с ним лежала разодранная пачка "Вискаса". Когда Тулаев уходил к Межинскому, в ней оставалось больше половины, а сейчас и стол, и пачка отливали вылизанным глянцем.
- Ну, Прохор, ты совсем обурел! - сел перед ним на стул Тулаев. - Мало того, что сожрал без спросу, так еще и спать на моем обеденном столе примостился! А-а?!
Сытый Прохор изображал из себя калач с медленно плавающим вверх-вниз животиком-сдобой и на голос хозяина не реагировал. Возможно, он и слышал Тулаева, но проснуться сейчас для него означало потерю наслаждения ото всего сразу: сытости, теплой неги сна, умиротворенности.
- Нельзя тебя кормить капиталистическими штучками, - пошел во вторую атаку Тулаев. - Ты сам становишься наглым как капиталист... А-а? Молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты, мерзавец, молчишь. Это что, бунт?
Правая нога Прошки дернулась во сне. На его мордочке безвольно поползла вниз челюсть с острыми иголочками зубов. Кот спал так крепко, словно это не Тулаев пропахал всю ночь в тяжком любовном труде, а он. Или он настолько любил хозяина, что решил сейчас доспать за него?
Телефонный звонок остановил руку Тулаева, занесенную для
шлепка по боку кота. Если его разыскивал Межинский, то он вряд ли смог бы ему объяснить, почему торчит дома, а не сидит в Генпрокуратуре. Но, с другой стороны, это вряд ли мог быть Межинский. Кажется, Тулаев еще не дал повода для того, чтобы начальник считал его не рьяным служакой. Друзей он давно приучил к тому, что звонил им сам. Кто же это?
- Да, - все-таки снял он трубку.
- Ты меня в угаре журналистского труда не забыл? - заполнил ее приятный женский голос.
- Лариса? - узнал он, но капля неверия все же осталась.
- А у тебя есть другие женщины?
- Если под честное пионерское, то нету.
- Это хорошо.
- А как ты узнала мой номер телефона?
- У тебя на аппарате он написан.
Тулаев удивленно посмотрел на низ старенького "ВЭФа", оставшегося от прежнего хозяина квартиры, и впервые увидел, что там под узенькой щелочкой плексигласа красуются семь цифр.
- Я тебе звонил, - не стал он развивать тему.
- Давно?
- Где-то час назад.
- Я ходила в магазин.
- Для меня еду покупала?
После новости о номере ему почему-то хотелось хамить. Кажется, Лариса уже увидела в нем потенциального мужа. А он так привык после развода к свободе, что если бы хотел от нее избавиться, то как-нибудь подороже. Лариса в общем-то ему понравилась, особенно телом и постельным умением, но жить-то придется по большей мере не с телом, а с характером, а его-то он понять не мог. То тихая и по-девчоночьи перепуганная после стрельбы, то энергично-развязная ночью. Хотя... Вполне возможно, что и то, и другое следствие нервного срыва. Вкус яблока можно понять, лишь укусив его. Тулаев провел лишь языком по кожице. Во рту было сухо и безвкусно.
- Для кого покупала? - она со значением помолчала. - Конечно, для тебя. А ты что, не придешь?
- Прямо сейчас?
- Да хоть в эту секунду!
- Ну-у, я так не могу. Телепортаторы есть только в
компьютерных играх.
- В жизни есть все... Даже эти... теле...
- Телепортаторы, - освободил он ее от явно неизвестного ей слова.
- Так ты придешь?
- А ты соскучилась?
Внутри у Тулаева боролись долг и страсть. Долг требовал забыть Ларису и ехать в Генпрокуратуру. Страсть мутила голову и требовала забыть все на свете, в том числе и долг.
- Конечно, соскучилась, - после паузы ответила она. - Ты такой хороший, такой...
- Ладно. Я уже бегу.
Страсть победила долг. Ей хватило пяти секунд, чтобы выиграть схватку. За такое время не выигрывал у своих соперников даже великий борец Карелин. Но Карелин был живым человеком, а страсть - невидимой, но страшной силой.
Она подбросила Тулаева со стула и заставила кинуться в прихожую. Боком он ударил стол, не ощутив ни бока, ни стола. Прошка разлепил склеенные мошнейшим клеем сна глаза, посмотрел в спину убегающему хозяину и подумал, что он сам второй раз не стал бы прыгать с дерева на балкон пятого этажа. Женщины должны знать свое место в жизни.
_24
Нет трудней работы, чем любовь.
Тулаев лежал на скомканной, перепутавшейся простыне и самому себе казался тоненькой соломинкой. Внутри - пустота. А во всем теле такая невесомость, что стоит дунуть легкому ветерку, и понесет его по комнате, понесет, понесет.
Лариса прижалась голой горячей грудью к его боку, посмотрела
ему на шею. Там пульсировала венка, и в этих ее толчках было
что-то жалкое и совсем не мужское.
- А ты хороший, - провела она пальчиком по венке и ощутила жалость. Но не к нему, а к себе. - Только очень мягкий. Если бы ты был чуть погрубее, пожестче...
- Что? - не расслышал он.
Тяжело быть одновременно и соломинкой, и что-то еще и слышать.
- Тебе нужно стать со мною погрубее. Я люблю, когда меня в узел скручивают. А ты очень нежный.
- Так что, поколотить тебя? - посчитал он ее слова шуткой.
- Нет, этого не нужно. А вот быть со мной посмелее - нужно.
- Да я вроде и так, - посмотрел он себе на низ живота.
- Ладно. Не будем об этом.
Она отодвинулась от него, всунула в красные распухшие губы сигарету, жадно прикурила от зажигалки.
Глаза стягивало невидимой пленкой, глаза не хотели подчиняться, но он все же провел ими по мебельной стенке. Фотографии в серванте уже не было. Наверное, тот, к которому на ней ластилась Лариса, не любил долгих церемоний и любовной игры. Небось, он-то как раз и скручивал ее в узел. Странно, но ей это нравилось. А чего ж тогда разбежались?
- Ты была замужем? - не сдержал он вопрос.
- Нет.
С такой твердостью в голосе не врут.
- А любила кого-нибудь?
- Не нужно об этом.
Голос чуть дрогнул. Наверное, на долю секунды, но он все-таки был пустой-пустой соломинкой и уловил даже это микронное подрагивание в воздухе.
- Он ушел навсегда из твоей жизни?
Она села. Простыня подержалась немного на ее спине и, отклеившись, упала ему на плечо. Зря он тратил последние силы на дурацкие вопросы. Еще не хватало скандала. Кажется, он уже начинал привыкать к Ларисе.
- О-о, "Макарена"! - вскинулась она с постели, голяком прошлепала к еле попискивающему однокассетнику и крутнула ручку громкости до упора.
Тулаев сразу оглох. К нему летели от Ларисы какие-то слова, но он ни одного из них не мог расслышать.
- Что-что? - привстал он на локтях.
- Это - "Макарена"! - все-таки перекричала она радио. - Последний модняк в Европе. От него балдеют все от немцев до греков. Танец закачаешься!
Такое название он слышал впервые. Оно походило на макароны, и Тулаев подумал, что его придумали итальянцы.
- Испанское изобретение! - криком разубедила его Лариса. - О-о, щас будет припев! Смотри, как он танцуется!
Она выставила перед собой руки, точно девушка в кокошнике, подносящая хлеб-соль, и поочередно на первые два такта повернула ладони вверх. Теперь она уже напоминала нищенку, стояшую в переходе метро.
- Оба! - положила она правую руку на левое плечо. - Аба! крест-накрест на другое плечо легла левая ладонь.
- Нравится?! - крикнула она через всю комнату.
Сытым усталым взглядом Тулаев посмотрел на ее точеные ножки, на ступни с тонкими, отлакированными на ногтях пальцами, на руки, закрывшие ее в общем-то неплохую, еще совсем не провисшую грудь, и нашел в себе силы крикнуть:
- Нет, не нравится!
Ее правая рука при новом такте музыки взлетела с плеча на затылок. Левая повторила ее движение. Теперь Лариса уже была похожа на пленную, которую вот-вот погонит конвой. Она, словно почувствовав уязвимость своей позы, в которой она действительно оказалась совершенно голой, перенесла руки по очереди на бедра и, слегка присев, два раза качнула бедрами с такой яростью, что Тулаев сразу вспомнил как-то виденный им по телевизору танец живота. Лариса точно так же втянула его и пружинисто выпустила, заставив напрячься до красноты вишенку пупка.
- А так?!
- Нравится, - соврал он.
Ему совсем не хотелось, чтобы Лариса и дальше голяком танцевала перед ним. В полумраке ночи ее тело почему-то смотрелось лучше, чем днем. А к тому же он дико, одуряюще хотел спать.
Локти стали тряпочными, и он упал на спину. Комнату все еще сотрясала "Макарена", мелькали в воздухе тонкие руки Ларисы, раскачивались ее упругие груди, но он уже ничего не слышал и не видел. Включился невидимый счетчик и после двадцати трех минут сна в прокуратуре пошла двадцать четвертая, потом двадцать пятая и дальше, дальше, дальше...
Дотанцевав, Лариса убрала громкость, подошла к Тулаеву, нагнулась к его лицу и послушала мерное дыхание. Лежащие на кресле брюки беззвучно попросили утюга. Лариса обошла кровать, взяла их и провела взглядом по стрелкам. Они были месячной давности. Что-то еще не тронутое в душе, материнское, отозвалось жалостью. Оно не походило на жалость к себе, которая ощущалась в душе даже после разбойного танца. Оно было еще очень слабеньким, но Лариса подчинилась и ему.
Накинув халат, она установила в комнате гладилку, включила утюг и подняла над собой, сложив штанина к штанине, брюки.
На пол скользнуло что-то белое. Руки сами отнесли брюки в сторону. Белой заплаткой на паласе лежала записка. Лариса подняла ее и прочла написанный ровным почерком Межинского адрес Зака.
25
Тулаев проснулся от звука сработавшей за окном автомобильной сигнализации. В голове все еще стоял туман, но ощущение соломинки исчезло. Пустоту заполнили чем-то плотным и вязким, и Тулаев поневоле потянулся, избавляясь от этой странной вязкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45