- Я же сказал: будет что-то - позвоню. А ты взял и приперся.
Иванов уже знал, что следователь, нагрянувший тогда в номер по гражданке, - старший лейтенант милиции, и, в принципе, не должен был так нагло себя вести со старшим по званию, тем более с эфэсковцем, но времена сейчас были не те, когда от одного имени КГБ менты вскакивали по стойке "смирно", да и вообще какая-то отграниченность, какой-то барьер, существовавший всегда и существующий сейчас между ФСК, МВД, погранцами и армией, не давали возможности ставить знак равенства между званиями. У тех же эмвэдэшников можно было найти пятидесятилетнего старлея-участкового, а в армии в таком же возрасте - уже генерала. Поэтому Иванов решил не уподобляться белогвардейцу из "Белого солнца пустыни", заоравшего на пьяного таможенника:"Встать, когда с вами разговаривает подпоручик!" Он просто как можно спокойнее спросил о главном:
- А что дежурная по этажу? Неужели ничего подозрительного не заметила?
Следователь уколол холодным змеиным взглядом.
- Я б эту паскуду своими руками задушил. Какой из нее свидетель, если она сто раз со своего поста за эти полчаса убегала. То к подруге, такой же дуре-дежурной, за заваркой. Чаю ей, видишь ли, стерве, захотелось. То в сральник. То по телефону трепалась. А номер-то, сам помнишь где, - в конце коридора. Любой мог войти...
- Или ждать его в номере...
- Может, и ждал. Но это менее вероятно. Хотя... если внизу, когда вы регистрировали этого козла Пестовского, был еще один сообщник, то вполне...
- А что пистолет?
Следователь вскочил, отшвырнув к стене стул, вылетел из-за стола.
- Слушай: я сказал, что-то будет, позвоню! Что ты мне допрос устраиваешь?! Ты что: младенец?! Никогда не слышал, что киллер как правило оставляет орудие убийства на месте? Один хрен, им уже второй раз не наследишь. А по номеру инчего не определишь - оно же привозное, из-за "бугра", дальнего.
- А почему вы решили, что работал киллер, наемный убийца, а не случайный мокрушник?
- Пулю в пулю кладет только профессионал. Плюс контрольный выстрел в голову.
И вдруг засобирался. Сгреб со стола бумаги, вмолотил их в сейф, и без того доверху утрамбованный папками, скоросшивателями, бумажками и бумаженциями, нервно защелкнул замок, опечатал и, бросив взгляд на улицу через давно не мытое, забранное крашеной зеленой решеткой окно, закончил разговор:
- Слушай, на мне сейчас двенадцать трупов, кроме твоего маримана: три банкира, пять коммерсантов разного калибра из всяких там ТОО и АОО, один ларечник и три по бытовухе. А знаешь, сколько мне платят? То-то! Сколько платят, на столько и раскрываю. Законы рынка. Все. Мне бежать надо. И не приходи больше. Появится
ниточка - позвоню...
От следователя Иванов возвращался на Лубянку тремя "транспортами": пешком, на метро и снова пешком. Машина полагалась лишь на серьезные задания, но это было настолько редко, словно начальство уже давно считало всю их работу несерьезной. Иванов шел по Москве и с удивлением обнаруживал, что вот сегодня по сравнению всего лишь со вчерашним, календарным, днем, столица все меньше становилась похожа на себя и все больше - на Нью-Йорк или Мюнхен. В свое время он был на "практике" в Германии, Швейцарии и Великобритании, а потому мог сравнивать спокойно, без слюнявой восторженности телекомментаторов, которые, сменив "минус" на "плюс", восхваляли Запад до небес. Витрины, машины, дома. Но ведь это - фасад, красивая лакированная обложка книги. А что под ней? А там своей грязи, преступности столько, что наши демократы, строя подобие Запада, не подумали, что подобие будет не только в фасаде, но и в том, что за ним. А поскольку и без того уже кое-чего в этой области мы достигли, то благодатная почва только ускорила рост. И полезли в гору "цветочки", да побыстрее, чем успевали красить фасад. Так полезли, что, на манер плюща, уже и зацепились усиками за Запад, за Юг, за Восток. И вот уже весь мир стал их родиной...
Вошел в задумчивости в кабинет, а там уже Петров. Двинул навстречу по пустой глянцевой плахе стола бумажку:"Посмотри".
- Что это?
- Ксерокс с накладной на получение груза в Таиланде. Только что из посольства перегнали факсом.
- Ну и что?
- Как это что? - Петров возвысил голос так, что, кажется, оконные стекла звякнули. - Ты посмотри: груз - рис. И подпись...
- Пестовского? - не совсем понял замысловатые закорючки.
- Его, его. Уже проверили. Калининград подтвердил - подделки нет. А там графолог классный.
- Значит, он нам врал, - еще раз попытался по закорючке восстановить что-то похожее на большое "П". - Техника, видаки... Шефу доложил?
- Конечно, - хотел еще что-то пробасить, но прервал телефонный звонок. - Слушаю. Да. Есть. Так точно, - и, положив трубку, кивнул в потолок. - Иди, шеф вызывает. Что там: у того козла-следователя?
- По нулям, - мрачно прожевал Иванов и пошел к начальнику управления...
Через минут десять-двенадцать он вернулся с другим лицом. Курносый нос казался еще более вздернут, а глаза почему-то очень озабочены.
- Отодрал?
- У тебя чистый бланк командировки есть? - выдвигая ящики своего стола и взъерошивая ненужные, годами копившиеся бумажки, спросил Иванов.
- Так что: не отодрал?
- О, у меня есть, - бережно разгладил загнутый уголок. - В командировку еду, старина, в Йемен. А связь со следователем тебе держать...
- А что там делать, в Йемене этом? - вскинул брови Петров. - "Ирша" ведь на дне.
- А матросы?
- Да утопили они их. Пойми, это вполне укладывается в их мораль: лучший свидетель - мертвый свидетель.
- Не уверен. Нужно на месте кое-какие свежие факты проверить...
Глава четвертая
1
В зеркальце он казался крупнее, чем под пальцами. И здорово на что-то похож, причем это что-то он видел совсем недавно. Майгатов подвел кончик языка к углу рта, выпятил бурую кляксу герпеса и сразу вспомнил: условный знак рифовой отмели. Рваные края, мелкие точки, слившиеся здесь, на герпесе, в шероховатости. Выдох из носа замутил круглое зеркальце, затянул светлую полынью легкой мутнинкой, которая подержалась тонкой марлей на поверхности и рассосалась, расползлась к краям, вновь открыв глазу "знак рифовой отмели".
Похоже, и сам он сел на рифовую мель. И сел надолго. Прошло двое суток, как попал в больницу, а облегчение так и не пришло. К утру температура падала, но зато к вечеру, наверстывая упущенное, загоняла ртутный столбик чуть ли не под купол стеклянного термометра. Невидимый нож в кишках то покачивался, пронизывая болью до испарины на висках, то начинал погружаться глубже и вот-вот, кажется, должен был вылезти стальным острием из поясницы. Позывов в туалет, правда, стало меньше, но кровь, предательская кровь, которую он каждый раз видел в утке, несмотря на жгучее желание ее не видеть, расстраивала сильнее всех болей и температуры. Он уже сбился со счета, сколько съел таблеток и сколько было влито в него банок глюкозы, хлористого натрия, гемодеза и метрогила, а аппетит все никак не приходил, словно он был заодно с болезнью, терзающей организм.
Герпес скользнул по зеркальцу и сменился на
грустные-прегрустные глаза. Небольшая синева между переносицей и
углами глаз почему-то перетекла и под нижние веки и делала и без
того печальные, неулыбчивые глаза совсем уж безнадежными,
потерянными. А может, это только казалось? Да, его кромсала боль,
да, жгла температура, да, любая еда казалась противнее отравы и
безвкуснее тряпки, но что-то же заставляло его упорно глотать и
глотать таблетки и, пересиливая самого себя, в какой-то дальней,
еле ощутимой глубине души, верить, что все обойдется, что он
осилит болезнь, вновь станет прежним, сильным, решительным, вновь
увидит ее...
Ее? Он вспомнил Леночку Кудрявцеву, хотя, собственно, не забывал ее ни на минуту. Но все-таки вспомнил, чуть отчетливее, чуть ярче. Вспомнил потому, что с того момента, как она ушла с анализами вслед за арабкой, он не видел ее. Вторые сутки подряд приходила другая медсестра - высокая худощавая женщина с грубым мужским лицом. Она сразу заставила называть себя по имени-отчеству Верой Иосифовной, но, к сожалению, возраст совсем не соответствовал ее опыту. Иглу в вену она вводила удивительно больно да и то не с первого раза, отчего на сгибе уже лежало пятно синяка. Таблетки путала, словно для нее вообще было все равно, что давать. И все время злилась, злилась, злилась: на Майгатова за то, что он вообще здесь существует и не просто существует, а еще и болеет, на врачей за то, что они получали по шесть тысяч риалов в месяц, а она - только три с половиной, на Леночку за то, что она была моложе, что ее любили больше нее и за то, что она принесла этому Майгатову их общий кондиционер, но, кажется, больше всего злилась на себя, на свое мужское лицо с грубыми, резкими чертами, с прущими непонятно зачем усами над тонкой верхней губой, на свой баскетбольный рост, но именно злость на себя скрывала сильнее всего, хотя всем и так это было ясно.
Зеркальце на тумбочке забыла тоже она, и, разглядывая впервые за многие дни свое исхудавшее, в проволоке щетины бескровное лицо, Майгатов думал о том, что вот она сейчас вернется и наорет на него за это зеркальце, словно забыла его не она, а это он каким-то образом повлиял на ее память. А ему уже самому так надоело быть ее козлом отпущения, что уж в этот раз он бы точно не стерпел. И когда скрипнула дверь, он быстро положил звякнувшее зеркальце на тумбочку.
Но вошла не Вера, а Леонид Иванович, инфекционист. В этот раз на нем были одеты белые брюки и белая рубашка с короткими рукавами и непонятно зачем проведенной на груди синей полосой. Он пригладил ладонью вверх остатки волос на темени, осветил и без того доброе, как у детского врача, лицо улыбкой и неожиданно попросил Майгатова встать.
Майгатов сбросил липкую простыню, опустил босые ноги на деревянный пол, еле нашел под кроватью тапочки и, вбив в них непривычно слабые спутни, встал. Слабость качнула его, невидимый нож в кишках завибрировал. Леонид Иванович тут же подставил плечо и предложил:
- Нужно пройтись немного по коридору. Сделаем УЗИ на печени... На всякий случай.
Майгатову не понравилось это отчеркнутое паузой "На всякий случай", но он промолчал, понимая, что если худшее уже состоялось,
то его не изменить, а если не состоялось, то нечего и спрашивать.
Хотя аббревиатура его все-таки заинтересовала.
- А что такое УЗИ? - спросил он, ковыляя вслед за Леонидом Ивановичем по коридору, густо набитому больными из местных жителей.
- Ультразвуковое исследование. На японской машине, - пояснил инфекционист, прокладывающий ледоколом путь Майгатову в густой черно-смуглой толпе йеменцев, сидящих, стоящих, а то и лежащих у дверей кабинетов.
Оператор УЗИ оказался тоже русским парнем, довольно молодым, веселым и, судя по чистому говору, ленинградцем.
- Питерцем, - поправил он. - Ложись сюда. Простышку снимем, мы ж не в Древней Греции...
Майгатов положил на спинку стула белую простыню, завернувшись по грудь в которую он шел по коридору и самому себе казался посетителем бани, выбравшимся из парной, а этот парень, видимо, имел фантазию побуйнее.
- Смажем животик, - пояснил он странное увлажнение кожи в том месте под ребрами, где мыслилась печень. Потом поднес к помазанной области пластиковый шток размером с чехол для очков и здорово напоминающий именно чехол для очков и стал им водить влево-вправо, вверх-вниз. - Придумали ж такое японцы! Никаких надрезов - и все видно.
- А что видно? - скосил глаза на экран Майгатов, но ничего не понял: на сером дрожащем желеобразном фоне - какие-то белые прожилки, точки.
- Ну как - что? - удивился парень. - Посмотри, Леня...
Инфекционист наклонился, сощурил явно близорукие глаза и с минуту не дышал.
- Вроде не попали, - то ли спросил, то ли подтвердил что-то оператору.
- Вот и я считаю: в печени чисто.
- Ну и слава Богу! - наконец, вернул он на лицо улыбку, почему-то оставленную перед дверью кабинета.
Майгатов почувствовал, что здесь произошло что-то важное, как будто бы он сам, ничего не делая, принес облегчение обеим врачам, и ему стало стыдно интересоваться этим, словно бы выпрашивать похвалу самому себе.
- Что? - обернулся к пропевшей двери Леонид Иванович. - Все хорошо. Амебы в печень не попали, Леночка.
Майгатова молниеносно повернуло к двери, но там уже никого не было. Только охнуло сердце, и качнулась в душе злость на дверь, скрывшую за собой сказочное видение.
- Во японцы удумали, а, старлей? - выключая аппарат, еще более оживился парень. - Ты как думаешь, почему они такие умные?
- Н-не знаю, - никак не мог отойти от ощущения близкой потери Майгатов, хотя вроде и не терял ничего, а что не успел к двери обернуться, так это...
- А я знаю, - хлопнул ладонями по своим коленкам парень. - Облучили их. Ты погляди: две бомбы на них американцы сбросили. Атомные, значит. Больше никто из людей под такой эксперимент не попадал...
- А Чернобыль? - поправил Майгатов.
- Ну как тебе сказать... Может, что-то похожее и было в Чернобыле, но все-таки в меньших размерах. А потом последствия сразу трудно уловить. То ли дело у японцев - почти полста лет прошло. И результаты - налицо. Лучшие машины, телевизоры, видео, аудио, медаппаратура, - погладил светло-серый монитор комплекса УЗИ. - Знаешь анекдот? Это когда японцев наши спрашивают: скажите, а на сколько лет мы от вас отстали по уровню техники - на двадцать или на тридцать? А те отвечают: навсегда...
- Ничего, догоним, - непонятно почему прервал красноречие парня Майгатов.
- Ты думаешь? - замер он со шнуром в руке.
- Уверен, - резко встал с такой же, как у него в палате, металлической кровати Майгатов и, внутренне охнув от боли в кишках, все-таки не выпустил эту боль на лицо.
Завернул ноги в так и не подсохшую простыню и пошел из комнаты. От двери обернулся.
- Спасибо за помощь.
Леонид Иванович догнал его и, распахивая скрипучую створку двери, подхватил за локоть.
- А вообще старайтесь меньше ходить. Больше будьте в горизонтальном положении.
- Медсестры - что: по сменам работают? - не удержался Майгатов и внутренне напрягся от ожидания того, что врач разгадает подоплеку вопроса.
- По-разному. Смены, конечно, есть. Но у нас много всякой текучки. Например, выездов в ближайшие городки. Здесь же на десятки километров вокруг никаких больше лечебных учреждений нет.
Зашел в палату и пожалел, что медленно шел. Леночка меняла простыню-покрытие на его кровати, и от того, что это делала именно она, ему вдруг захотелось как можно быстрее лечь на эту простыню. Леонид Иванович, сославшись на дела, нет, даже на море дел, остался за дверью переплывать это "море". Майгатов присел на стул и вытянул левую, обожженную, ногу. Стало легче.
- Зеркало Вера забрала, - не оборачиваясь, пояснила Лена. - Она нервничала. Думала, совсем его потеряла. Вы б видели, как она обрадовалась. Все. Ложитесь.
Он с удовольствием выполнил ее приказание.
- А вы в рубашке родились.
- Почему же?
- Еще сутки без медпомощи - и амебы попали бы в печень.
- И что тогда?
- Начали бы ее поедать. А против этого... - замерла в задумчивости, словно бы примеряя страшный вариант на этого бледного, исхудавшего парня, а, примерив, вдруг ощутила прилив радости от того, что это все-таки не произошло. - Против этого нет лечения. Прямой путь в... В общем, в рубашке родились.
Она подвезла к кровати "систему", установила вниз крышечкой банку. Готовясь ввести в вену иглу, коснулась руки Майгатова своими пальчиками. Коснулась нежно, осторожно и - как обожгла. Майгатов не знал, почему так получилось, но ощутил какой-то ток от ее мягких подушечек, который кольнул в руку, молнией пронесся до головы и теплой, приятной волной прошелся по всему телу. Он не ощутил вошедшей иглы, а только лежал, боясь пошевелиться и сбросить с себя такое сладкое, тягучее оцепенение.
- А почему вы решили моряком стать? - некстати, ох некстати спросила Лена, и он, чувствуя, как резко, рывком исчезло приятное обволакивающее ощущение, попытался внутренним усилием вернуть его, но ничего не вышло. То ли уже не было ее пальчиков на коже, то ли показалось все это.
- Моряком? Ну вообще-то я хотел у себя дома, в Новочеркасске... Это рядом с Ростовом-на-Дону. Там и хотел поступать в военное училище. Оно у нас - командное связи, на Атаманской улице. Или, на крайний случай, в Ростове. Но майор в военкомате не дал направление. Сказал, что мест по разнарядке и туда, и туда - по одному, а он и так по доброте души уже семерым "добро" дал. Знаете, если б за меня кто походатайствовал, этого бы барьера не было. Но это я сейчас, с высоты прожитых лет и кое-какого опыта, понимаю. А тогда... Отец - водитель, мать - швея. Кто б за меня ходатайствовал? Я здорово расстроился. Характер такой: если что решу, хоть ты меня убивай, - все равно сделаю. Казацкое что-то бурлит. Раз решил офицером стать, то это мертво.
- Серьезно? - с улыбкой, за которой пряталось нечто большее, спросила Лена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23