В-третьих, я уверен, он стоял за плечом твоего грабителя... как его?..
- Жбанского.
- Ну да - Жбанского... Стоял, когда тот вскрывал сейф. Представляешь его рожу, когда он увидел, что вахтенного журнала там нет?
Кивком Майгатов согласился с этим, хотя он не думал о том, что Серов мог находиться в секретке во время самого ограбления. Небось, ждал где-нибудь за забором.
- Телефон я не успел проверить, - вспомнил девочку-телефонистку со смешным белым хвостиком волос на затылке. - Хотя к чему это теперь. Все равно я их берлогу увидел...
- Толку от твоего телефона! - добавил горечи Иванов. - Славка мне его проверил. Это номер дежурной по общаге профтехучилища. Явно контактный телефончик. И не более. Ты бы месяц потратил, чтобы узнать, какой пэтэушник забирает сообщение и несет его какому-нибудь другому дятлу, а тот... В общем, радуйся, что ты по этому следу не пошел...
От другого варианта, впрочем, радости тоже было мало. Все случившееся выглядело бессмыслицей. Сейчас, когда они явно проиграли, гораздо большее значение имело другое - выберутся они отсюда или примерзнут к пням.
- Знаешь, я больше голосовать не буду, - спрыгнул на снег Иванов. Хоть сдохни, никто не остановит. Пойду до ближайшей деревни. Там переночую.
- А далеко до деревни?
- Не знаю. Может, с километр, а, может, и намного дальше.
- Я не пойду. Должен же хоть кто-то остановиться. Мы же просим помощи!
- Ты меня уже со своей провинциальной простотой заколебал! - вспыхнул Иванов. - Я тебе русским языком объясняю, что не остановят, а он уперся как бык! Точно говорят, что у донских казаков характер - не сахар...
- Ты казаков не трогай, - тихо сказал Майгатов. - Понял?
- Да иди ты! - махнул рукой и пошел по краю шоссе к Москве.
Майгатов, может, и направился бы следом за ним, но после слов о провинциальной простоте и казаках внутри все клокотало. Он вскочил с пня, перебрался через поросший мертвой, присыпанной снегом травой кювет, поднялся на дорогу и стал еще яростнее махать редким машинам.
А Иванов, на которого он изредка оборачивался, все уменьшался и уменьшался на глазах. Тьма поглотила его. И Майгатову впервые за последнее время стало по-настоящему страшно.
4
- Ле-е-на-а...
Квартира ответила молчанием.
Предрассветные сумерки уже растекались по ней, отгоняя тьму по углам, но в душу Майгатова этот свет еще не попал. Его солнце было иным, с прекрасным, курносеньким лицом.
Он еле стащил кирзачи и мягко, боясь грохнуть их пудовыми каблучищами об пол, поставил на паркет в прихожке.
Через два часа после того, как ушел Иванов, он все-таки остановил автобус. На двери оранжевого, округлого, как колобок, "ПАЗика" красовалась пятиугольная эмблема из цветов российского флага и в средней - синей полосе - виднелись желтые буквы "ВС". В усталом, уже безразличном ко всему мозгу они расшифровались как "Верховный Совет", и только когда изнутри, из тепла, пропахшего кирзой и потом, высунулась голова армейского лейтенанта, он понял, что "ВС" - это "Вооруженные Силы". Они без всяких вопросов посадили его, растерли ноги спиртом, который оказался у запасливого старшины-прапорщика, заставили обуть сапоги самого крупного из солдат да так и оставили их в подарок.
Первые километры пути в автобусе он до рези в зрачках вглядывался в дорогу, но Иванова так и не увидел. Только две краски бесконечно вливались в глаза: белая в желтом свете фар - дорога и черная - лес. Первую деревню они встретили только минут через десять езды, но дома были так же черны, как лес, и в этой черноте сквозило что-то зловещее.
Он на цыпочках прошел в комнату и тут же сглотнул удивление уже ощутимым, начинающим болеть горлом. Лены не было. Метнулся на кухню пусто. И только когда сел, заметил записку.
"Юрочка, милый, мне страшно, но мама умоляла приехать. Я ждала почти до полночи. Уезжаю, наверное, последним поездом метро. Целую. Твоя Лена".
От Мишки даже таких следов не осталось.
Ему было приятно сидеть на этом жестком кухонном стульчике. И скорее даже не от того, что страшный вечер и бессонная ночь отняли все силы и хотелось сидеть вечно, не двигаясь, а от того, что это место, казалось, еще хранило тепло Лены с той минуты, когда она выводила буквы на обрывке тетрадного листка.
Широко раздвинув локти, он положил руки на холодный пластик стола, уронил на них голову. Тьма из углов кухни хлынула на него и растворила в своем густом терпком настое...
Звонок пульсировал где-то вне пределов этой тьмы. Он был похож на путника, стучащего в дверь, но путника слишком робкого, чтобы ему открыли сразу. Да и тьма не хотела, чтобы он прервал ее владычество. Она расширялась и расширялась, как шар, который упорно накачивали. А звонок все ввинчивался и ввинчивался в темноту, но так и не мог в нее попасть. Звонок был с надрывом, просительный, и он, которому сегодня помогли, не выдержал, разжал глаза. Шар лопнул - и от тьмы осталось одно ощущение. Кухня горела от солнечного света. Кажущаяся секунда, которую он спал, оказалась четырьмя часами с лишком.
Все еще не веря, что он так долго был в черноте, не ощущая времени, Майгатов отекшей, с красным пролежнем от щеки, неподчиняющейся рукой снял трубку, неприятно отзывающимся на каждый звук горлом прохрипел:
- Слушаю.
- Это Юра?
Сдавленный женский голос. Где он его слышал?
- Да. Это я, - и взялся другой рукой за горло. Кажется, эксперимент сентиментального главаря начинал приносить плоды.
- Вас беспокоит мама Лены... Они забрали ее.
- Кто - они? - рука сама упала с шеи на стол.
- Два молодых человека. Очень крепко сложенных. Они сказали, что от ее отъезда зависит ваша жизнь...
- Моя?! - вскочил он. - А когда они... ну, приходили?
- Утром. Сегодня утром... И она уехала.
По голосу чувствовалось, что она вновь плакала. Она даже не спрашивала, на самом ли деле ему грозит опасность, наверно, уже все поняв только по его удивленным вопросам.
- Зачем я ее только позвала? Наверное, самой стало страшно... Знаете, этой ночью мне снился... снился Эдуард. У него были черные руки... Вы не зна... не знаете, где она может быть?
- Знаю, - ответила за него злость. - Я вам позвоню. Не волнуйтесь. Ради Бога, не волнуйтесь...
Положил трубку и вдруг понял, что не знает он, где она. И что толку даже от того, если бы знал? На дачу в третий раз, да еще и днем, незаметно забраться он бы не смог, а если бы проник, то что толку от его кулаков. У охранников - пистолеты. Адрес квартиры главаря он не знал. Только Эдуарда...
Наверно, это тоже выглядело глупо, но он решил съездить на квартиру к Эдуарду. Хотя бы потому, что это был самый легкий путь из всех возможных...
5
Пацан нахмурился и ловким движением вогнал сосульку сопли в нос.
- Не паду я до дядьки Эдика. Он делется...
- С кем? - удивился Майгатов.
Они стояли за кирпичной трансформаторной будкой, и не могли быть видны из окон квартиры Эдуарда, но Майгатов все равно почему-то горбился.
- Са мной, - выдохнул и опять вывесил соплю над обветренной губкой. Я иво спласил: "Со, дядь Эдь, жубы болят?" У ниво ж уся ссека апухла. А он как дал по баске...
- Когда же это он тебя?
- Сиводня.
- Так он дома?
Пацан с недовольным лицом кивнул.
- Я иво зду. Как кину здалека ледыской! И плям по иво зубам!
- А мстить некрасиво, - сказал пацану, а сам подумал, как трудно следовать законам морали, когда другие им не следуют. - Ты пойми: тебе нужно только позвонить, чтоб он открыл...
- А вы циво сами?
Пацан усиленно морщил лоб, чтобы казаться взрослым. Он, правда, и без того считал взрослых просто крупными детьми, которые этого всего лишь не знали. Но он-то знал и потому чувствовал, что этот усатый дядька играет в какую-то странную игру, и самым интересным для него было не то, почему позвонить должен он, а то, что же это за игра.
- У меня сюрприз, - еле придумал Майгатов. - Он тебе откроет, и мы его обрадуем. Ну, лады? - и протянул кисть.
Пацан запанибратски хлопнул своей узкой, как селедка, ладошкой по мозолистой майгатовской, и этой дани рукопожатия ему хватило, чтобы согласиться с усатым дядькой...
Сначала Майгатов расстроился. Он стоял на площадке между этажами, снизу смотрел на пацана, который не мог дотянуться до звонка, и отчаяние чуть ли не бросило его самого к двери. Но мальчишка вспомнил про свои санки, перевернул их, стал на полозья, удерживая равновесие рукой об стену, и все-таки до кнопки достал. Давил так долго, пока хватило терпения, а потом, спрыгнув с санок, стал перед дверью, наклонив на бок голову со светлыми, намертво перепутавшимися волосенками.
Наверное, маневр выглядел глупо. Ну зачем Эдику открывать дверь сопливому пацану? Нужно было придумать что-нибудь пооригинальней. Майгатов разочарованно махнул пацану: "Спускайся", и в этот момент щелкнул замок.
- Чего тебе? - все-таки через цепочку спросил хриплый голос.
- Дядь Эдь, а у вас масыну угнали!
Пацан, оказывается, был еще тем юмористом. А, может, решил свою месть с ледяным снежком заменить на более утонченное издевательство. "Вольво" спокойно стояла во дворе, что Майгатов краем глаза отметил еще по пути в подъезд.
Щелкнула отбрасываемая цепочка.
- Ты их видел? - вылетел из квартиры Эдуард с рукой в гипсовом набалдашнике и на перевязи.
Пацан уверенно кивнул. Если бы он был одного роста с Эдуардом, то влепил бы ему ответную затрещину. А так еще требовалось подпрыгнуть, врезать и убежать, но тогда бы он потерял санки, а санки для него были важнее, чем "Вольво" для этого бородача.
Майгатов медленно, как тогда, в дельфинарии, вышел из-за вонючей трубы мусоросборника и двинулся по лестнице вверх. Ноги Эдуарда успели сделать два шага вниз, и в этот момент они встретились глазами.
Пацан вдруг ни с того, ни с сего налег руками на бронированную дверь, крякнул, и она захлопнулась.
Эдуард оглянулся и стал белее гипсовой повязки. Только бусинки глаз яростно горели на маленьком, уменьшенном бородкой лице. Теперь он должен был потратить время на открывание двери, а не просто, скользнув за нее, спрятаться от этого бешеного усача.
- Где она? - негромко спросил Майгатов.
- Ты ее не получишь, - прошипел, отступая Эдуард. - Никогда... Она моя жена...
- С каких пор? - наступал он.
- Час назад мы расписались.
- И она согласилась?
- За деньги можно согласиться на все, - и, резко развернувшись, локтем левой руки ударил по лицу мальчишку.
Тот отлетел в угол, сполз на пол, и на его потертое серое пальтецо из носа и рта потекла кровь. В широко распахнутых синих глазах пацана мутнинка медленно вытесняла удивление.
Гнев такой же плотной мутью залил мозг Майгатова, и он прыгнул на Эдуарда. Тот по-обезьяньи ловко увернулся и бросился вверх по лестнице.
Майгатов бежал за ним, а в голове пульсировало: "Как там пацан? Как там пацан?"
Сорвав марлевую перевязь с шеи, Эдуард прыгнул с площадки самого верхнего, технического, этажа на металлическую лестницу и с невероятной ловкостью взлетел по ней на крышу. Ему очень хотелось захлопнуть люк, но тот намертво примерз к гудрону. И тогда сверху он начал лягаться. Нога попала по голове Майгатову, а потом лишь тыкалась в пустоту, потому что не успевала за резко уклоняющимся лбом.
Это могло продолжаться вечность: мелькание черной кроссовки, нырки головой вниз, влево, вправо, угрюмое молчаливое сопение двух взрослых людей, холод, втекающий из квадратного люка в подъезд, гудение безразличного к ним, ездящего то вниз, то вверх лифта, хлопание закрывающихся дверей, чьи-то скомканные расстоянием голоса, нервный смех на нижних этажах, грохот мусора, летящего по гулкой полой трубе, обрывки пошлой, глупой музыки. У этой сумасшедшей сцены с сумасшедшим звуковым оформлением могло бы не быть конца, если бы снизу, с площадки, Майгатова не спросили:
- Делется, гад?
Он обернулся, хорошо понимая, что рискует получить удар, и увидел пацана с бледным лицом, вымазанным кровью и устало опущенными руками, тоже темными от крови.
Второй тычок пришелся в больную бровь. Кроссовка скользнула и Майгатов, резко развернувшись, поймал ее и, обняв одной рукой, потянул на себя. Эдуард в ярости ударил по его темени другой ногой. Рука разжалась, но разжалась под его рывок вверх, и он, не ожидая, что ему так легко отдадут ногу, отлетел от люка на пару метров. Майгатов быстро-быстро, как матрос парусного флота, взбирающийся по вантам на рею, чтобы успеть убрать паруса и спасти попавший в шторм корабль, заработал руками и пробкой выскочил из люка на крышу.
Не успевший встать Эдуард задом отполз по ледяной корке, укрывшей гудрон, вскочил, привычно сунул руку к пояснице, и Майгатов уже решил прыгать солдатиком вниз, в люк, но то, как медленно шарил он по спине и как не менял испуганного лица, вдруг подсказало ему, что у него нет никакого пистолета. И он, набычившись, молча пошел на сразу измельчавшего, осунувшегося Эдуарда, чувствуя, как противно, нудно пульсирует шишка над бровью.
- Ты никогда ее не получишь, ублюдок, - хрипел Эдуард. - Она всегда была моей, всегда... Чего тебе нужно? Вали в свой вонючий Севастополь!
Он наткнулся ногой на барьер, обернулся и с ужасом увидел, что крыша кончилась. Внизу лежала двадцатиметровой ширины пропасть до стены следующего дома, а внизу, по обледенелой земле ветер гнал поземку, словно с жалостью поглаживал замерзший асфальт.
- Где она? - еле выжал из горла, по которому каждое слово полосонуло лезвием.
- Ты ее никогда не увидишь, - опять прохрипел он и вдруг заметил канаты, перекинутые через стену. Они удерживали строительную люльку, висящую метрах в трех-четырех ниже крыши. На ее деревянном, сером от навеки въевшихся цемента и белой извести, днище лежал продолговатый пульт с тремя кнопками. Он быстрее любого лифта мог спустить его вниз, и Эдуард, даже не оглядываясь на Майгатова, вскочил на бортик крыши и прыгнул в люльку.
Три или даже четыре метра - это так мало! Но если под ними - еще тридцать пять-сорок, то три (или четыре) метра решают все. Он прыгнул с облегчением, почти с радостью и эта усыпляющая радость не дала ему заметить еще один серый канат, висящий под углом к основным, удерживавшим люльку. Нога зацепилась за него, развернула Эдуарда в воздухе и он, испуганно прижав загипсованную кисть, словно больше всего остального оберегая ее от удара, попытался свободной рукой поймать один из канатов, но тут голова ударилась о перила люльки и он, сразу, за секунду, потеряв сознание, камнем рухнул в пропасть...
В расширившихся зрачках Майгатова плескалась белизна снега с черным крестом на ней. Эдуард лежал ничком, широко разбросив руки, будто хотел обнять всю землю, и очень напоминал крест.
- Ты убил его! - истерично закричали сзади. - Ты убийца!
Он обернулся, и на место исчезнувшего креста в зрачки ворвалось обезображенное страхом и ненавистью лицо Лены.
- Он сам... Я не...
- Ты, ты, ты! Ты убил его! - подступалась она к нему.
Майгатов хотел сказать что-то, но пронзившая его догадка омертвила слова в горле. Он вдруг ясно, как после вспышки, осветившей ночь, понял, что Лена все-таки любила Эдуарда, что он был для нее первым, а не Майгатов, что любила она его и как мать сына, когда давала списывать в школе уроки и когда сама за руку привела его в секцию стрельбы, и как дочь - отца, когда восхищалась сначала его успехами в спорте, а потом - нахлынувшим богатством, и как женщина - мужчину. И когда он отверг эту третью, самую важную любовь, она была на грани самоубийства, и только командировка в далекий, одним только расстоянием способный излечить ее Йемен, спасла Лену от страшного шага. Его звонки через тысячу километров, его просьбы приехать медленно-медленно, по каплям заполняя, казалось, опустевший сосуд, вернули любовь. И никакой Майгатов уже ничего не мог изменить. Если бы не Анна, испугавшая ее на даче, она бы приняла их предложение об интимных услугах. Не сразу бы, но приняла, потому что вместе с этим согласием она бы навсегда приобрела Эдуарда. Маленького, лысеющего человечка с глазами-бусинками.
Он снова посмотрел вниз, на крест, вокруг которого уже собиралась толпа, и все-таки выдавил:
- Он сам... Я его даже пальцем...
- Ты, ты его убил! - машинально повторила она и прижала к губам твердые кулачки. - Ненавижу! Ненавижу! Откуда ты взялся на мою голову?!
Ледяной ветер шевелил ее волосы. Ему так хотелось их поцеловать, ему так хотелось обнять ее хрупкие плечи, и он еле вытерпел эту муку, проходя мимо нее. Отошел на несколько тяжелых шагов и вполоборота тихо сказал:
- Я любил тебя.
Она ничего не ответила.
Майгатов бросил прощальный взгляд на ее подрагивающие плечи и спустился по лестнице на площадку технического этажа.
Пацана там уже не было.
Люди, которых он сегодня встречал, почему-то исчезали, переставали для него существовать. Черная, страшная бездна поглощала их, и он был бессилен перед этим смерчем.
_
6
Майгатов не помнил, как доехал до квартиры, как вошел в нее, как упал прямо в одежде на все еще постеленную посреди комнаты на матрас простыню, на сбившиеся комком подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- Жбанского.
- Ну да - Жбанского... Стоял, когда тот вскрывал сейф. Представляешь его рожу, когда он увидел, что вахтенного журнала там нет?
Кивком Майгатов согласился с этим, хотя он не думал о том, что Серов мог находиться в секретке во время самого ограбления. Небось, ждал где-нибудь за забором.
- Телефон я не успел проверить, - вспомнил девочку-телефонистку со смешным белым хвостиком волос на затылке. - Хотя к чему это теперь. Все равно я их берлогу увидел...
- Толку от твоего телефона! - добавил горечи Иванов. - Славка мне его проверил. Это номер дежурной по общаге профтехучилища. Явно контактный телефончик. И не более. Ты бы месяц потратил, чтобы узнать, какой пэтэушник забирает сообщение и несет его какому-нибудь другому дятлу, а тот... В общем, радуйся, что ты по этому следу не пошел...
От другого варианта, впрочем, радости тоже было мало. Все случившееся выглядело бессмыслицей. Сейчас, когда они явно проиграли, гораздо большее значение имело другое - выберутся они отсюда или примерзнут к пням.
- Знаешь, я больше голосовать не буду, - спрыгнул на снег Иванов. Хоть сдохни, никто не остановит. Пойду до ближайшей деревни. Там переночую.
- А далеко до деревни?
- Не знаю. Может, с километр, а, может, и намного дальше.
- Я не пойду. Должен же хоть кто-то остановиться. Мы же просим помощи!
- Ты меня уже со своей провинциальной простотой заколебал! - вспыхнул Иванов. - Я тебе русским языком объясняю, что не остановят, а он уперся как бык! Точно говорят, что у донских казаков характер - не сахар...
- Ты казаков не трогай, - тихо сказал Майгатов. - Понял?
- Да иди ты! - махнул рукой и пошел по краю шоссе к Москве.
Майгатов, может, и направился бы следом за ним, но после слов о провинциальной простоте и казаках внутри все клокотало. Он вскочил с пня, перебрался через поросший мертвой, присыпанной снегом травой кювет, поднялся на дорогу и стал еще яростнее махать редким машинам.
А Иванов, на которого он изредка оборачивался, все уменьшался и уменьшался на глазах. Тьма поглотила его. И Майгатову впервые за последнее время стало по-настоящему страшно.
4
- Ле-е-на-а...
Квартира ответила молчанием.
Предрассветные сумерки уже растекались по ней, отгоняя тьму по углам, но в душу Майгатова этот свет еще не попал. Его солнце было иным, с прекрасным, курносеньким лицом.
Он еле стащил кирзачи и мягко, боясь грохнуть их пудовыми каблучищами об пол, поставил на паркет в прихожке.
Через два часа после того, как ушел Иванов, он все-таки остановил автобус. На двери оранжевого, округлого, как колобок, "ПАЗика" красовалась пятиугольная эмблема из цветов российского флага и в средней - синей полосе - виднелись желтые буквы "ВС". В усталом, уже безразличном ко всему мозгу они расшифровались как "Верховный Совет", и только когда изнутри, из тепла, пропахшего кирзой и потом, высунулась голова армейского лейтенанта, он понял, что "ВС" - это "Вооруженные Силы". Они без всяких вопросов посадили его, растерли ноги спиртом, который оказался у запасливого старшины-прапорщика, заставили обуть сапоги самого крупного из солдат да так и оставили их в подарок.
Первые километры пути в автобусе он до рези в зрачках вглядывался в дорогу, но Иванова так и не увидел. Только две краски бесконечно вливались в глаза: белая в желтом свете фар - дорога и черная - лес. Первую деревню они встретили только минут через десять езды, но дома были так же черны, как лес, и в этой черноте сквозило что-то зловещее.
Он на цыпочках прошел в комнату и тут же сглотнул удивление уже ощутимым, начинающим болеть горлом. Лены не было. Метнулся на кухню пусто. И только когда сел, заметил записку.
"Юрочка, милый, мне страшно, но мама умоляла приехать. Я ждала почти до полночи. Уезжаю, наверное, последним поездом метро. Целую. Твоя Лена".
От Мишки даже таких следов не осталось.
Ему было приятно сидеть на этом жестком кухонном стульчике. И скорее даже не от того, что страшный вечер и бессонная ночь отняли все силы и хотелось сидеть вечно, не двигаясь, а от того, что это место, казалось, еще хранило тепло Лены с той минуты, когда она выводила буквы на обрывке тетрадного листка.
Широко раздвинув локти, он положил руки на холодный пластик стола, уронил на них голову. Тьма из углов кухни хлынула на него и растворила в своем густом терпком настое...
Звонок пульсировал где-то вне пределов этой тьмы. Он был похож на путника, стучащего в дверь, но путника слишком робкого, чтобы ему открыли сразу. Да и тьма не хотела, чтобы он прервал ее владычество. Она расширялась и расширялась, как шар, который упорно накачивали. А звонок все ввинчивался и ввинчивался в темноту, но так и не мог в нее попасть. Звонок был с надрывом, просительный, и он, которому сегодня помогли, не выдержал, разжал глаза. Шар лопнул - и от тьмы осталось одно ощущение. Кухня горела от солнечного света. Кажущаяся секунда, которую он спал, оказалась четырьмя часами с лишком.
Все еще не веря, что он так долго был в черноте, не ощущая времени, Майгатов отекшей, с красным пролежнем от щеки, неподчиняющейся рукой снял трубку, неприятно отзывающимся на каждый звук горлом прохрипел:
- Слушаю.
- Это Юра?
Сдавленный женский голос. Где он его слышал?
- Да. Это я, - и взялся другой рукой за горло. Кажется, эксперимент сентиментального главаря начинал приносить плоды.
- Вас беспокоит мама Лены... Они забрали ее.
- Кто - они? - рука сама упала с шеи на стол.
- Два молодых человека. Очень крепко сложенных. Они сказали, что от ее отъезда зависит ваша жизнь...
- Моя?! - вскочил он. - А когда они... ну, приходили?
- Утром. Сегодня утром... И она уехала.
По голосу чувствовалось, что она вновь плакала. Она даже не спрашивала, на самом ли деле ему грозит опасность, наверно, уже все поняв только по его удивленным вопросам.
- Зачем я ее только позвала? Наверное, самой стало страшно... Знаете, этой ночью мне снился... снился Эдуард. У него были черные руки... Вы не зна... не знаете, где она может быть?
- Знаю, - ответила за него злость. - Я вам позвоню. Не волнуйтесь. Ради Бога, не волнуйтесь...
Положил трубку и вдруг понял, что не знает он, где она. И что толку даже от того, если бы знал? На дачу в третий раз, да еще и днем, незаметно забраться он бы не смог, а если бы проник, то что толку от его кулаков. У охранников - пистолеты. Адрес квартиры главаря он не знал. Только Эдуарда...
Наверно, это тоже выглядело глупо, но он решил съездить на квартиру к Эдуарду. Хотя бы потому, что это был самый легкий путь из всех возможных...
5
Пацан нахмурился и ловким движением вогнал сосульку сопли в нос.
- Не паду я до дядьки Эдика. Он делется...
- С кем? - удивился Майгатов.
Они стояли за кирпичной трансформаторной будкой, и не могли быть видны из окон квартиры Эдуарда, но Майгатов все равно почему-то горбился.
- Са мной, - выдохнул и опять вывесил соплю над обветренной губкой. Я иво спласил: "Со, дядь Эдь, жубы болят?" У ниво ж уся ссека апухла. А он как дал по баске...
- Когда же это он тебя?
- Сиводня.
- Так он дома?
Пацан с недовольным лицом кивнул.
- Я иво зду. Как кину здалека ледыской! И плям по иво зубам!
- А мстить некрасиво, - сказал пацану, а сам подумал, как трудно следовать законам морали, когда другие им не следуют. - Ты пойми: тебе нужно только позвонить, чтоб он открыл...
- А вы циво сами?
Пацан усиленно морщил лоб, чтобы казаться взрослым. Он, правда, и без того считал взрослых просто крупными детьми, которые этого всего лишь не знали. Но он-то знал и потому чувствовал, что этот усатый дядька играет в какую-то странную игру, и самым интересным для него было не то, почему позвонить должен он, а то, что же это за игра.
- У меня сюрприз, - еле придумал Майгатов. - Он тебе откроет, и мы его обрадуем. Ну, лады? - и протянул кисть.
Пацан запанибратски хлопнул своей узкой, как селедка, ладошкой по мозолистой майгатовской, и этой дани рукопожатия ему хватило, чтобы согласиться с усатым дядькой...
Сначала Майгатов расстроился. Он стоял на площадке между этажами, снизу смотрел на пацана, который не мог дотянуться до звонка, и отчаяние чуть ли не бросило его самого к двери. Но мальчишка вспомнил про свои санки, перевернул их, стал на полозья, удерживая равновесие рукой об стену, и все-таки до кнопки достал. Давил так долго, пока хватило терпения, а потом, спрыгнув с санок, стал перед дверью, наклонив на бок голову со светлыми, намертво перепутавшимися волосенками.
Наверное, маневр выглядел глупо. Ну зачем Эдику открывать дверь сопливому пацану? Нужно было придумать что-нибудь пооригинальней. Майгатов разочарованно махнул пацану: "Спускайся", и в этот момент щелкнул замок.
- Чего тебе? - все-таки через цепочку спросил хриплый голос.
- Дядь Эдь, а у вас масыну угнали!
Пацан, оказывается, был еще тем юмористом. А, может, решил свою месть с ледяным снежком заменить на более утонченное издевательство. "Вольво" спокойно стояла во дворе, что Майгатов краем глаза отметил еще по пути в подъезд.
Щелкнула отбрасываемая цепочка.
- Ты их видел? - вылетел из квартиры Эдуард с рукой в гипсовом набалдашнике и на перевязи.
Пацан уверенно кивнул. Если бы он был одного роста с Эдуардом, то влепил бы ему ответную затрещину. А так еще требовалось подпрыгнуть, врезать и убежать, но тогда бы он потерял санки, а санки для него были важнее, чем "Вольво" для этого бородача.
Майгатов медленно, как тогда, в дельфинарии, вышел из-за вонючей трубы мусоросборника и двинулся по лестнице вверх. Ноги Эдуарда успели сделать два шага вниз, и в этот момент они встретились глазами.
Пацан вдруг ни с того, ни с сего налег руками на бронированную дверь, крякнул, и она захлопнулась.
Эдуард оглянулся и стал белее гипсовой повязки. Только бусинки глаз яростно горели на маленьком, уменьшенном бородкой лице. Теперь он должен был потратить время на открывание двери, а не просто, скользнув за нее, спрятаться от этого бешеного усача.
- Где она? - негромко спросил Майгатов.
- Ты ее не получишь, - прошипел, отступая Эдуард. - Никогда... Она моя жена...
- С каких пор? - наступал он.
- Час назад мы расписались.
- И она согласилась?
- За деньги можно согласиться на все, - и, резко развернувшись, локтем левой руки ударил по лицу мальчишку.
Тот отлетел в угол, сполз на пол, и на его потертое серое пальтецо из носа и рта потекла кровь. В широко распахнутых синих глазах пацана мутнинка медленно вытесняла удивление.
Гнев такой же плотной мутью залил мозг Майгатова, и он прыгнул на Эдуарда. Тот по-обезьяньи ловко увернулся и бросился вверх по лестнице.
Майгатов бежал за ним, а в голове пульсировало: "Как там пацан? Как там пацан?"
Сорвав марлевую перевязь с шеи, Эдуард прыгнул с площадки самого верхнего, технического, этажа на металлическую лестницу и с невероятной ловкостью взлетел по ней на крышу. Ему очень хотелось захлопнуть люк, но тот намертво примерз к гудрону. И тогда сверху он начал лягаться. Нога попала по голове Майгатову, а потом лишь тыкалась в пустоту, потому что не успевала за резко уклоняющимся лбом.
Это могло продолжаться вечность: мелькание черной кроссовки, нырки головой вниз, влево, вправо, угрюмое молчаливое сопение двух взрослых людей, холод, втекающий из квадратного люка в подъезд, гудение безразличного к ним, ездящего то вниз, то вверх лифта, хлопание закрывающихся дверей, чьи-то скомканные расстоянием голоса, нервный смех на нижних этажах, грохот мусора, летящего по гулкой полой трубе, обрывки пошлой, глупой музыки. У этой сумасшедшей сцены с сумасшедшим звуковым оформлением могло бы не быть конца, если бы снизу, с площадки, Майгатова не спросили:
- Делется, гад?
Он обернулся, хорошо понимая, что рискует получить удар, и увидел пацана с бледным лицом, вымазанным кровью и устало опущенными руками, тоже темными от крови.
Второй тычок пришелся в больную бровь. Кроссовка скользнула и Майгатов, резко развернувшись, поймал ее и, обняв одной рукой, потянул на себя. Эдуард в ярости ударил по его темени другой ногой. Рука разжалась, но разжалась под его рывок вверх, и он, не ожидая, что ему так легко отдадут ногу, отлетел от люка на пару метров. Майгатов быстро-быстро, как матрос парусного флота, взбирающийся по вантам на рею, чтобы успеть убрать паруса и спасти попавший в шторм корабль, заработал руками и пробкой выскочил из люка на крышу.
Не успевший встать Эдуард задом отполз по ледяной корке, укрывшей гудрон, вскочил, привычно сунул руку к пояснице, и Майгатов уже решил прыгать солдатиком вниз, в люк, но то, как медленно шарил он по спине и как не менял испуганного лица, вдруг подсказало ему, что у него нет никакого пистолета. И он, набычившись, молча пошел на сразу измельчавшего, осунувшегося Эдуарда, чувствуя, как противно, нудно пульсирует шишка над бровью.
- Ты никогда ее не получишь, ублюдок, - хрипел Эдуард. - Она всегда была моей, всегда... Чего тебе нужно? Вали в свой вонючий Севастополь!
Он наткнулся ногой на барьер, обернулся и с ужасом увидел, что крыша кончилась. Внизу лежала двадцатиметровой ширины пропасть до стены следующего дома, а внизу, по обледенелой земле ветер гнал поземку, словно с жалостью поглаживал замерзший асфальт.
- Где она? - еле выжал из горла, по которому каждое слово полосонуло лезвием.
- Ты ее никогда не увидишь, - опять прохрипел он и вдруг заметил канаты, перекинутые через стену. Они удерживали строительную люльку, висящую метрах в трех-четырех ниже крыши. На ее деревянном, сером от навеки въевшихся цемента и белой извести, днище лежал продолговатый пульт с тремя кнопками. Он быстрее любого лифта мог спустить его вниз, и Эдуард, даже не оглядываясь на Майгатова, вскочил на бортик крыши и прыгнул в люльку.
Три или даже четыре метра - это так мало! Но если под ними - еще тридцать пять-сорок, то три (или четыре) метра решают все. Он прыгнул с облегчением, почти с радостью и эта усыпляющая радость не дала ему заметить еще один серый канат, висящий под углом к основным, удерживавшим люльку. Нога зацепилась за него, развернула Эдуарда в воздухе и он, испуганно прижав загипсованную кисть, словно больше всего остального оберегая ее от удара, попытался свободной рукой поймать один из канатов, но тут голова ударилась о перила люльки и он, сразу, за секунду, потеряв сознание, камнем рухнул в пропасть...
В расширившихся зрачках Майгатова плескалась белизна снега с черным крестом на ней. Эдуард лежал ничком, широко разбросив руки, будто хотел обнять всю землю, и очень напоминал крест.
- Ты убил его! - истерично закричали сзади. - Ты убийца!
Он обернулся, и на место исчезнувшего креста в зрачки ворвалось обезображенное страхом и ненавистью лицо Лены.
- Он сам... Я не...
- Ты, ты, ты! Ты убил его! - подступалась она к нему.
Майгатов хотел сказать что-то, но пронзившая его догадка омертвила слова в горле. Он вдруг ясно, как после вспышки, осветившей ночь, понял, что Лена все-таки любила Эдуарда, что он был для нее первым, а не Майгатов, что любила она его и как мать сына, когда давала списывать в школе уроки и когда сама за руку привела его в секцию стрельбы, и как дочь - отца, когда восхищалась сначала его успехами в спорте, а потом - нахлынувшим богатством, и как женщина - мужчину. И когда он отверг эту третью, самую важную любовь, она была на грани самоубийства, и только командировка в далекий, одним только расстоянием способный излечить ее Йемен, спасла Лену от страшного шага. Его звонки через тысячу километров, его просьбы приехать медленно-медленно, по каплям заполняя, казалось, опустевший сосуд, вернули любовь. И никакой Майгатов уже ничего не мог изменить. Если бы не Анна, испугавшая ее на даче, она бы приняла их предложение об интимных услугах. Не сразу бы, но приняла, потому что вместе с этим согласием она бы навсегда приобрела Эдуарда. Маленького, лысеющего человечка с глазами-бусинками.
Он снова посмотрел вниз, на крест, вокруг которого уже собиралась толпа, и все-таки выдавил:
- Он сам... Я его даже пальцем...
- Ты, ты его убил! - машинально повторила она и прижала к губам твердые кулачки. - Ненавижу! Ненавижу! Откуда ты взялся на мою голову?!
Ледяной ветер шевелил ее волосы. Ему так хотелось их поцеловать, ему так хотелось обнять ее хрупкие плечи, и он еле вытерпел эту муку, проходя мимо нее. Отошел на несколько тяжелых шагов и вполоборота тихо сказал:
- Я любил тебя.
Она ничего не ответила.
Майгатов бросил прощальный взгляд на ее подрагивающие плечи и спустился по лестнице на площадку технического этажа.
Пацана там уже не было.
Люди, которых он сегодня встречал, почему-то исчезали, переставали для него существовать. Черная, страшная бездна поглощала их, и он был бессилен перед этим смерчем.
_
6
Майгатов не помнил, как доехал до квартиры, как вошел в нее, как упал прямо в одежде на все еще постеленную посреди комнаты на матрас простыню, на сбившиеся комком подушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31