- Второй. Там еще один. Он...
- Не дергайся! Он уже сбежал. Ты ж ему глаз вырвал. Можно сказать, сделал еще одного адмирала Нельсона. Только в мичманских погонах...
Злой порыв ветра ударил во фрамугу на площадке и чуть не вырвал ее. Но где-то выше, может быть, даже на самом последнем, пятом, этаже, фрамуги не было, и оттуда слышался непрерывный, нудный гул, прорежаемый змеиным шипением ветра в еще не обсыпавшихся до конца, до голых ветвей, кронах каштанов, тополей и акаций.
- Откуда... это? - слабой рукой показал на желтую, засиженную мухами грушу лампочки.
- А-а, свет! - понял Силин. - Всего лишь рубильник включил. Они подъезд обесточили перед самым твоим приходом. Электричество, значит, экономили. На Украине с этим проблемы...
Жбанский лежал трупом, и Майгатову стало страшно.
- А он... не того... ну...
- Дышит. Не боись. Я его - нектаром...
- Чем-чем? - он пытался встать, но это получалось так плохо, словно он лежал не на площадке одного из этажей, а на палубе штормящего, кидаемого с борта на борт "Альбатроса".
- Смотри, - показал Силин полбутылки с острыми, зубчатыми краями. "Старый нектар". Шестнадцать градусов и шестнадцать процентов сахара. Крымсовхозвинпром. С ног сшибает. А если бутылкой да по затылку, то вообще эффект на мировом уровне.
Наконец-то сел. Лицо почему-то было мокрым. Рукой он провел по щекам и по лбу и неприятно, брезгливо ощутил, что ладони стали липкими, будто обмакнул он их в сироп. Только от сиропа несло винищем. Наконец-то он понял, что же за дождь поливал его лицо. Шея болела так, точно ее перепилили, а потом приклеяли. Не было тяжелее испытания, чем сделать глоток. А нужно было еще и говорить.
- Ты здесь - как?
- Химичил, - улыбнулся Силин.
- В смысле?
- Следил я, помоха, за Жбанским. Он же тебя угрохать решил. Это я нюхом учуял.
- Нюхом? - удивился приходящий в себя Майгатов.
- Конечно. Ты же их, мичманов, в каюте собирал? Собирал. Сказал, что знаешь грабителя? Сказал. Ну вот он со страху в штаны и наложил. Кретин какой-то - решил ограбление убийством замести. Может, у него с мозгами чего?
- Силин, а как ты его... ну, говоришь, учуял?
- Ну как? Носом? Вот так же точно, как сейчас чую, что от тебя несет изопреном и феромоном.
- Чем?
- Даю сноску. Первое: в испарениях человека, то есть в поте, - более трехсот веществ. Одно из самых пахнущих - изопрен. А из-под мышек сильнее всего несет феромоном. Кстати, такую же гадость выделяет трюфель. Знаешь, такой гриб есть? Деликатес...
Химическое всезнайство Силина сейчас уже не раздражало. Оно, скорее, радовало, как может радовать глоток воды в раскаленной пустыне после дня пути. Да и лицо Силина казалось менее пропитым, а мешки под глазами - не такими пухлыми. И перегар воспринимался лучше аромата духов.
- А его ты как... вычислил? Тоже по запаху?
- Не смейся, помоха, но все-таки - по запаху.
- Интересно-интересно, - пощупал шею, проверяя, а есть ли она вообще на месте.
- Я в пятницу после обеда уловил от боцмана необычное амбрэ. Такого одеколона и такой туалетной воды он никогда не использовал. Это был запах молекулы...
- Силин, давай без формул! Я в них все равно ничего не понимаю...
Химик обернулся к Жбанскому, оценил его все еще бледное, безжизненное лицо и продолжил:
- Ладно. В общем, я проследил за ним и увидел, что он пудрит лоб.
Взмахом руки Майгатов прервал его.
- Дурак я! Он же прическу изменил. Чуб - на глаза. И на КПП тогда фуражку на переносицу опускал - чтоб я ничего не увидел... И тампон...
- Ну да... Так вот: потом я узнал про ограбление дивизионной секретки и сходил туда. Дурачком прикинулся. Вроде бы как за документами приперся. И глазомером своим прибросил - точно, здесь он врезался лбом...
- Стоп! - не понравилось что-то Майгатову. - А не мог он ушибиться уже потом, после взлома? Ведь он был у меня понятым...
- Нет, помоха, зря ты сомневаешься. Я же сказал: засек его я в пятницу в обед. А ты в бригаде объявился уже после адмиральского часа.
- Ну да, - вспомнил измятое со сна лицо Бурыги. - Точно - после адмиральского часа.
- Это была, если помнишь, уверенность на семьдесят семь и семь десятых процента. Но не на все сто. А я так не люблю. И я подумал: а как он подобрал ключи?
- Слепки, - подсказал Майгатов.
- Правильно. Но - как?.. Ты видел эту крошку?
- Секретчицу?
- Да.
- Что ты глупости спрашиваешь? Конечно, видел...
- Понимаешь, можно видеть и как бы не видеть. Я в нее всмотрелся. Баба, кончено, аппетитная, но... на любителя. Вряд ли у нее могло быть много ухажеров. И я разведал ее прошлое.
- На бербазе, - сухо добавил Майгатов. - Я тоже знал, что там вместе в ней служили Жбанский и наш фельдшер-сверхсрочник, но мало знать... Я по рассказам тех, кто их еще помнил, понял, что оба ухлестывали за ней. Все-таки дам на бербазе не так уж много, и в основном - замужние. А тут холостячка, да еще такая дородная. Но, знаешь, я подумал, что все-таки настоящий роман у нее был с фельдшером...
- А почему - с фельдшером?
- Ну, понимаешь, он там дольше служил, еще срочную, а Жбанский - всего полгода. И уже был мичманом... Я их когда в каюте собрал, то на фельдшера и думал. А когда вахтенный журнал подкинули...
- Какой журнал? - не понял Силин.
Майгатов обиделся на себя за болтливость, и обида неудобно, как кость в горле, постояла в душе. Наверное, он бы не стал рассказывать о секретке "Альбатроса" тому Силину, которого он знал до этой сцены, но от нового Силина, который стоял напротив и так же, как он, потирал шею, он не мог утаить.
- Он же и в нашу секретку залезал.
- Шпион, что ли?
- Скорее, дурак, - и посмотрел на бесчувственное лицо Жбанского. - Так вот: когда журнал уже подкинули, и можно было успокоиться, я вдруг вспомнил, что секретчик, чуть-чуть не успевший за грабителем, слышал стук ботинок...
- Так почти все же...
- Да, почти все ходят в тропических сандалиях, - досказал Майгатов. А ботинки обувают или в город, или на дежурство...
- И что из этого?
- А то, что его поставили дежурным по КПП. На подмену. После того, как Бурыга предыдущего дежурного за сон снял. И Перепаденко, вахтенный на юте, когда я спрашивал, кто на борту был, о Жбанском не подумал. Ведь он пришел на пять минут и тут же сошел на дежурство.
Словно в подтверждение этих слов, Жбанский застонал и по-лошадиному лягнул ногой воздух.
- Тренируется, гад, - прокомментировал Силин. - Одолеем его вдвоем, если что, или, на всякий случай, связать ему руки?
- Не надо, - Майгатову не хотелось, чтобы кто-то попал в его шкуру поверженного.
Тяжелые веки Жбанского всплыли ко лбу, открыли мутные глаза. Рука ощупала затылок. Он вплотную, чуть ли не как близорукий, осмотрел побывавшие в волосах пальцы, и кровь разъярила его.
- Суки! - кинул он в их сторону из-под черного козырька усов. - Убить же могли!
- А ты здесь, в подъезде, что: в песочницу игрался? - с такой злостью сказал Силин, что Майгатов даже не поверил, что это произнес пьяница-добряк Силин.
И он скосил глаза, чтобы развеять свои сомнения, но Силина не увидел. Вместо его долговязой фигуры в необъятном засаленом кителе перед Майгатовым качалась широченная спина в черном, как траурный креп, свитере. Когда Жбанский вскочил и как это получилось у него настолько беззвучно, Майгатов не понял. Он ухватился за потертый, в насечках от перочинного ножичка, пластиковый брус перил, подтянулся, встал и только тут увидел, почему молчит Силин. Жбанский душил его. На почерневшем лице Силина беззвучно шевелились губы, но никак не могли рассказать Майгатову о том, что произошло.
Он не помнил, почему ударил именно по почкам. Наверное, по измазанному кровью затылку было бы больнее, но то ли с боксерских лет усвоил, что нельзя бить по затылку, то ли брезгливость вызывал у него этот буро-красный сгусток в сплевшихся черных волосах, но удар пришелся в почки. Жбанский охнул, как от испуга, и осел. Руки Силина, сразу почему-то ставшие сильными, оттолкнули боцмана в угол, на старое место.
- Я же го... го... гов-ворил... руки ему... связать...
- Ты - дурак, Жбанский, - сверху вниз сказал Майгатов. - Чего ты дергаешься? Все улики - против тебя...
- Хрен вам, а не улики, - с закрытыми глазами прохрипел тот, лежа в уже привычном углу. - Нет у вас ничего против меня! Приемник найден, деньги Танька завтра в ящике откопает.
- А сломанный ключ? - нанес решающий удар и почувствовал, что от вопроса больше всего напрягся Силин, который ничего об этом ключе не знал.
- Что: Анфимова хочешь притоптать? Ты ж ему сам пообещал, что не заложишь, - открыл глаза и обжег презрительным взглядом.
Перекоробило от фамильярного "ты", от наглости, которой за болтуном Жбанским никогда раньше не замечал, от брезгливого выражения лица. Что так изменило его, что искорежило? И вдруг понял.
- Сколько он тебе заплатил?
- Военная тайна.
- Ты - о чем? - влез Силин.
Рука пошарила в нагрудном кармане. Лежит. Сплющенный, из трубочки превратившийся в гармошку, но лежит. Достал и, развернув, сунул к лицу Жбанского.
- Узнаешь красавчика?
Долго смотреть Жбанский не смог. Отвел глаза, будто не выдержал состязания взглядами со взирающим на него с ватмана очкариком Зубаревым.
- Чего ты мне картинки показываешь?
- Узнал?
- Первый раз вижу, - зло процедил в сторону.
- А отвертка, что ты ему подкинул в каюту, - кивнул на Силина, - тоже, по-твоему, не улика?
- Была б уликой, если б вы на ней мои отпечатки нашли... А так железяка ржавая - и все...
- Слушай, - опять напомнил о своем присутствии Силин, - а зачем ты приемник у Таньки стянул?
- Не брал я его, - все так же не поворачивая головы, словно разговаривая с человеком за обшарпанной дверью, который был ему милее обеих офицеров. - Наверное, чертежники, когда вернулись из самоволки, стянули...
Ссадина на виске у старшины. Майгатов вспомнил ее, и цепочка событий окончательно сложилась. Рассвет. Матросы возвращаются из самовольной отлучки. Увидели открытую секретку и спящего часового. Нагленький морячок с голосом Мамочки предложил украсть приемник. Старшина уперся. Получил удар в висок. В итоге приемник они все-таки забрали. А потом старшина дрогнул. И под видом случайно найденного вернул.
- Это еще доказать надо, - сказал Майгатов совсем не то, о чем подумал. - А доллары?
- Мои это баксы. С похода. Я их Таньке на день рождения подарил.
- Значит, вроде как свое забрал? - съехидничал Силин.
- Да, свое! - крикнул Жбанский, и его голос эхом отдался на верхних этажах. - И мясо, что вашему дураку-фельдшеру на лоб прикладывали, тоже мое. Я ей подарил...
- Ни хрена себе - подарок?! - удивился Силин.
- Это он в доверие входил, - пояснил Майгатов. - Чтоб поймать возможность снять слепки с ключей. Точно?
- Пошли вы... шерлок-холмсы хреновы... Ты мне почки, гад, отбил. Будешь теперь пенсию выплачивать...
- А ты пойди, заяви в милицию... Пойди-пойди, - иронично посоветовал Силин. - Может, сразу посадят. За покушение на убийство... Ну и сволочь! Мясо он дарил!.. Я б тебя, боцман, вместе с тем мясом в соляной кислоте...
Попрекать его за горячность Майгатов не стал. Он свернул портрет Зубарева, сунул его на старое место, в теплый нагрудный карман и негромко посоветовал Жбанскому:
- Завтра все это расскажешь Бурыге. Иначе...
- Ничего я никому не буду говорить, - ухмыльнулся одними усами. - И хрен вы до меня теперь дотянетесь! Я вчера украинскую присягу подписал. Служу на другом флоте. Поняли? И вас, гадов, ненавижу!..
11
В поиске иголки в стоге сена - масса преимуществ. Во-первых, все происходит в одном месте, и не нужно тратить время и силы на транспортные издержки. Во-вторых, сам процесс предельно прост: берешь по соломинке и перекладываешь на заранее выбранную площадку. В-третьих, твердо знаешь, что рядом с последней соломинкой будет лежать иголка. В-четвертых, учтите полезность нахождения на свежем воздухе, целительный запах скошенных трав. А если поднапрячь мозги, то можно отыскать и пятое, и шестое, и сто шестое преимущество. Но, к сожалению, Майгатов искал не иголку в стоге сена, а человека с фамилией Зубарев в более чем трехсоттысячном городе, и при этом даже не был уверен в безупречной точности измятого, заштрихованного линиями сгибов портрета.
Утром, после того, как натрудившийся за ночь ветер опал, штормовое предупреждение по главной базе сняли, на "Альбатросе" отменили боевую готовность номер два, и Майгатов смог сойти на берег. Конечно, у него была куча дел на корабле, но, поскольку все дела на флоте имеют способность никогда не заканчиваться, то уходил он не от дел, а всего лишь от часа их исполнения. Анфимов покряхтел-покряхтел, но отпустил.
Гостиниц оказалось даже больше, чем он думал, - десять. Начал с самой дальней, с Дома межрейсового отдыха в Камышовой бухте.
Дежурный администратор, седая, фельдфебельской стройности и такой же костистости дама, так долго смотрела на портрет, словно запоминала его на всю жизнь. Вернула с кратким пояснением:
- Интеллигентное лицо. У нас такие не живут.
В подтверждение ее многолетних жизненных наблюдений к стеклянному окошечку администратора не просто подошел, а "подгреб" черными клешами, каждая из брючин которых могла бы стать юбкой для администраторши, высокий моряк рыболовецкой флотилии и, не вынимая потухшую "приму" изо рта, попросил:
- Мамуля, ко мне пацанки вечерком завернут. Отдай им мои ключи. А то у меня се-о-оня в порту намечаи-ц-ца...
- Не положено! - строго сказала дама, но, скорее всего, сказала только потому, что рядом стоял Майгатов.
Ее отказ явно выпадал из рамок гостиничной морали, потому что потрясенный моряк онемел. На его бугристом, похожем на много раз стиранную, но ни разу не глаженную коричневую рубаху, загорелом лице медленно скапливалась обида, которая, вполне возможно, перешла бы в злость, но Майгатов не стал досматривать сцену. Он поехал в центр, где находились самые дорогие гостиницы, и где вполне могли жить люди с интеллигентными лицами.
"Крым", "Приморская", "Азовская", "Севастополь", "Украина".
С монотонностью запрограммированного робота он задавал везде один и тот же вопрос, но слышал совершенно разные ответы. В одной из гостиниц дежурный администратор, тоже дама, но только полная, невысокая, с мягкими, совсем не администраторскими манерами, даже собрала всех дежурных по этажам, горничных и электриков и устроила консилиум, который, правда, ничего не дал. В другой с ним полчаса не хотели разговаривать, полагая, что он избрал очень хитрый, новый метод бронирования мест, которых, как обычно в наших гостиницах, не было, хотя на самом деле они, конечно же, были. В тертьей его чуть не сдали патрулю, предположив в Майгатове нечто среднее между психически больным и дезертиром. В остальных гостиницах столь бурных шекспировских сцен не было, но и слово "да" он не услышал.
Остались гостиницы Корабельной стороны города и флотская, или как ее называли, "Гостиница КЧФ". Флотская стояла ближе к центру, и он, предчувствуя, что не мог Зубарев жить в убогих номерах, где селились бесквартирные лейтенанты и мичманы, все-таки выбрал ее. Наверное, потому, что мысленно решил "поселить" уже надоевшего ему Зубарева именно в убогие, с минимумом удобств, если таковыми можно считать, туалет в номере и холодную воду, подаваемую на час в сутки, крошечные, густо населенные тараканами номера.
Дежурный администратор, опять дама и опять фельдфебельски костистая, точно в гостиницы, хоть как-то относящиеся к флоту, на работу брали лишь женщин подобной комплекции, даже смотреть на портрет не стала.
- Идите к вахтеру. Он когда-то сигнальщиком на крейсере служил. У него зрительная память хорошая...
"Сигнальщику" оказалось далеко за шестьдесят. На вытянутой руке он подержал перед собой портрет, грустно вздохнул, достал из кармана очечки с треснутым стеклом, прижал их к глазам и сказал совсем не то, на что настроился Майгатов:
- Знаток нашлась: на крейсере! На линкоре я служил, марсовым. Корабли определял, когда те еще за горизонтом скрывались. По самой слабой струечке дыма, по ниточке, - и грубо сунул портрет назад Майгатову. - Нет, ни разу не видел. Двадцать лет вахту несу на этом посту. А такого гражданина не запечатлевал. Недавно в центре генерала встретил, в машину он шел садиться. "Здравия желаю! - говорю. - А вы, - говорю, - в нашей гостинице проживали, - говорю, - в году семьдесят втором, - говорю, - в лейтенантском звании." "Точно, - отвечает, - я командиром строительного взвода служил, а теперь - зам командующего по строительству и расквартированию." О, какая сила в зрении!
Судя по всему, не глаза, а язык был самой развитой частью тела "сигнальщика". Подобные люди могли или развеселить до упада, или утомить до такого же упада. А поскольку впереди ждал путь на далекую Корабельную сторону, то Майгатов сумбурно и, наверное, не очень учтиво распрощался с "сигнальщиком" и вышел на крыльцо гостиницы.
- Привет, Юра! Какими судьбами? - оглоушили его сбоку. - Ты тоже здесь живешь?
- А-а, штурман, - узнал он бывшего соседа по каюте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31