Оттого и не можем мы дольше его терпеть и все хотим его свергнуть.Затем Пяст рассказал им, как расправлялся Хвостек с кметами и как умертвил собственных дядьев, а также что он призвал немцев против своих и держал их сторону.Чудесный вечер выманил их из горницы, все трое уселись на крыльце и возобновили прерванный разговор. Пястун просил рассказать о новой вере, которая его весьма заинтересовала. Тогда младший из гостей начал:— Это единственная вера, имеющая столь великую силу, что может охватить весь мир, а когда это совершится, не будет ни вражды, ни рабства, ни подавления одних племён другими… и все станут жить, как братья, дети одного отца… На нашей земле она должна пустить корни и распространиться повсеместно, ибо уже много веков назад эти истины у нас господствовали, а мы никогда не были жестокими и безжалостными. Чужеземцы находили у нас прибежище, бедняки — хлеб, а немощные — милосердие, мы погребали умерших, кормили голодных и защищали угнетённых… Мы только не знали, да и не могли видеть бога единого во всем его величии.— И этот вот бог велит любить немцев и других врагов! — воскликнул Пястун. — Непостижимо!Гости усмехнулись.Тогда хозяин встал, поднял с земли два прутика и, сложив их крестом, показал гостям.— Я видел этот знак, — сказал он, — и знаю, что его чтят люди новой веры… даже носят на груди, чтобы он оберегал их от всего дурного… Скажите мне, что он означает?— Если вы захотите меня послушать, — молвил младший и с этими словами благоговейно взял крестик, поцеловал его, затем, достав из-за ворота другой крест, металлический, показал его Пястуну, — если вы хотите послушать, я с охотой расскажу вам об этом знаке и о новой вере, ибо и я и спутник мой ради того и пустились в странствие, чтобы искать детей бога единого и обращать к нему тех, кто ещё не знает его… Крест — знак того, кто явился на свет далеко на Востоке в лоне избранного народа, знак сына божья и самого бога во плоти…Пястун с любопытством уставился на чужеземца; он хотел было что-то спросить, но промолчал, и гость продолжал свой рассказ:— Был в ту пору на Востоке избранный народ, единственный среди идолопоклонников признававший бога единого, сотворившего небо и землю. В народе том были пророки, которым господь возвестил, что пошлёт на землю своего сына, дабы он возродил мир новой верой, засвидетельствовав истинность её всей своей жизнью. В назначенный день и час пророчество сбылось: миру явился сам бог, рождённый девой… в бедности, в убогих яслях, где-то на перепутье. Вся жизнь его была исполнена чудес. Едва выйдя из отроческого возраста, он обращал людей и открывал им глаза, исцелял больных, воскрешал мёртвых и утешал страждущих. Ни царём, ни вождём, ни господином он быть не хотел. Жил он у своего приёмного отца, плотника, среди рыбаков и простолюдинов, однако все признавали в нём бога по истинности и святости изрекаемых им слов и по тем чудесам, которые он творил. Учение его проникало в сердца всех. Он учил, что бог один, что все люди — дети его, братья между собой, и что они должны любить друг друга и делать добро. Он предписывал жизнь скромную и бедную, прощение обид и заботу о немощных. Злые люди, не уверовавшие в богочеловека и страшившиеся его, ибо он запрещал им делать зло, возвели на него обвинение, осудили и, распяв на таком вот деревянном кресте, умертвили…Пястун вздохнул.— Как же бог допустил, чтобы его мучили?— Он сделал это по доброй воле, дабы показать, что он бог, и, замученный, распятый, воскрес из мёртвых и вознёсся на небо.— И так это было? — спросил хозяин.— Так было, — ответил гость, — совершилось и много других чудес, подкрепляющих дело божье. Однако наибольшим чудом было то, что рыбаки и плотники, простой народ смог обратить в эту веру царей, мудрецов, властителей мира и что низвергли они алтари лжебогов, а вера эта день ото дня все ширится и крепнет…Пястун молча слушал, а второй путник, державший в руках сделанный им из палочек крестик, добавил, что этот знак смерти стал символом новой жизни, и потому его носят приверженцы веры, наречённой именем божьим, коль следуют по начертанному им пути.Простой человек был Пястун, однако он многое понял, иное было ему неясно, тогда он спрашивал или даже спорил; таким образом, беседа затянулась до поздней ночи.Они сидели на крыльце, откуда видны были озеро и башня, высившаяся среди широких просторов. Вдруг в темноте блеснул огонёк на одном из холмов, и пламя столбом поднялось ввысь. Приезжие ещё не успели спросить, что это означает, как показались ещё и ещё такие же огоньки… даже в лесу загорелись костры, и заревом занялось небо.— Что это за огни? — спросили гости, — не пожары ли это, не враг, ли поджигает дома?— Нет… Это огненные вицы, — ответил Пястун, — они возвещают войну… В эту минуту весь край, все наши общины узнают, что пора выступить в поход… туда…Он показал на башню.Словно в насмешку над кметами, огнём возвестившими войну, князь велел поджечь на вершине башни ворох лучины.Вспыхнул гигантский костёр, как будто вся башня пылала внутри.Пламя отражалось в глади озера. Зрелище было великолепное и в то же время страшное. Огненными письменами на фоне ночи начертали свой приход война и смерть. Приезжие грустно вздохнули.— Не бойтесь, — успокаивал их Пястун, — чужих у нас никто не тронет, хотя б и началась война, а пока народ соберётся, может пройти несколько дней. Прошу вас, останьтесь у меня на завтра… Это день моего сына, торжественный для меня: ему исполняется семь лет — начинается его жизнь. Не знаю, приедет ли ко мне кто-нибудь из близких, теперь все поглощены войной… так прошу вас, братья мои по языку, исповедующие бога мира, будьте дружками моего дитяти.Путники переглянулись, а младший, весело улыбаясь, сказал:— Да будет по воле вашей…И они отправились в амбар, где им уже приготовили постели.
На следующий день, чуть забрезжило, вся округа, леса и поля уже кишели народом, стекавшимся к городищу. Люди располагались невдалеке, но пока ничего не предпринимали, а тем временем прибывали все новые толпы со своими знамёнами на высоких древках и размещались подле них.Огненные вицы подняли на ноги все общины и ополья, какие только были вокруг. Хвостек мог видеть с башни, какие силы собрались против него и как они с минуты на минуту возрастали.В последние дни городище укреплялось: насыпали валы, перекапывали рвы и забивали частоколы, по валу расхаживала вооружённая стража, а на вершине башни непрестанно мелькали какие-то фигуры.Вопреки предположениям Пяста, не ожидавшего гостей, чуть не все старейшие кметы, жупаны и владыки толпились у ворот его убогого дома, так что и он и Репица не были уверены, накормят ли они такое множество народу. Правда, амбары и кладовые были полны и этих запасов могло бы хватить, но как потом прожить зиму? Пястун слегка обеспокоился, но решил раздать все до последнего и, по старинному обычаю, не скупясь, накормить и напоить гостей, хотя бы дома не осталось ни единой крошки, ни капли.Приняв это решение, он с весёлой улыбкой вышел к воротам встречать гостей.Старейшины, оставив своих людей, расположившихся в поле, со всех сторон тянулись к дому сына Кошичека. Явились и Мышки, которых вёл Кровавая Шея.— Счастливая примета для вас, дорогой хозяин, — крикнул он с порога, — в день рождения вашего сына начинается война против немецкой неволи. То верный знак, что мальчик дождётся возврата прежней нашей жизни и свободы…Затем все по очереди стали обнимать хозяина, а когда вчерашние чужеземные гости заговорили на языке «слова», их приветствовали как братьев и усадили на почётное место. Под деревьями поставили на дощатые столы мясо, хлеб и праздничные пироги, а возле столов бочки с мёдом и пивом, ковшики и чарки.Пока собирались гости — Мышки, Стиборы, родные, знакомые и друзья — и ещё не начинался обряд постригов, за едой и питьём завязался разговор.Младший путник снова стал уговаривать полян объединиться с братьями моравами, чехами и другими для противоборства немцам, ибо от них всем им грозила великая опасность, а одолеть их «слово» могло только общими усилиями.Мышки возражали:— Дайте нам сперва избавиться от своего зла и вырвать его с корнем, а потом мы подумаем, кого сажать на его место.К полудню избу, двор и лужайку за деревьями заполнили гости. Близилась минута, когда должен был совершиться обряд постригов. В семьях обязанности жреца обычно выполнял глава дома: отец совершал жертвоприношения и водил, когда требовалось, к святым местам. Достигнув семи лет, мальчики из рук матери, из-под женского надзора переходили под власть отца, дабы исподволь подготовиться к будущему ремеслу воина, земледельца и охотника… Однако большей частью у славян в те времена, как и поныне у многих кавказских племён, мальчиков поручали заботам дядьев или старших братьев, памятуя, что отцовское сердце нередко оказывается чрезмерно мягким и снисходительным, а излишняя суровость могла бы ослабить те узы любви и уважения, которые должны соединять отца с сыном.Под старыми деревьями неподалёку от сбитых из досок; столов, покрытых браными скатертями, бил источник, почитавшийся священным, а рядом с ним испокон веков лежал камень, на который возлагали жертвоприношения.Когда все собрались, привели мальчика в белой одежде, с длинными распущенными волосами, которых с рождения не касались ножницы; со слезами на глазах мать передала его в руки отцу.Пяст приготовился принять у неё ребёнка и, когда тот бросился к его ногам и обнял колена, поднял его и окропил водой из источника. Затем взял лежавшие наготове ножницы, подстриг несколько волосков на лбу и отдал ножницы старейшинам и другим гостям, которые понемногу подрезали их кругом. Срезанные волосы тщательно собрали и закопали под камнем, чтобы они не попали в огонь, что, по поверию, причиняло вред.Когда пришло время наречь мальчика, который доселе назывался только Пястовым сыном, хозяин обратился к младшему чужеземцу с просьбой придумать имя.Он поднялся и подошёл к старику.— Если я должен дать имя мальчику, позвольте мне сделать это по нашим обычаям и дать его вместе с благословением… Бог, в которого веруют чехи и моравы, такие же, как вы, дети «слова» Дети «слова» — так автор называет славян, разделяя теорию о том, что название их произошло от «слово», что славянами они называли себя в отличие от иноземцев, которых они называли «немыми» или «немцами», то есть не умеющими говорить на славянском языке.
— бог и отец для всех… Итак, во имя отца и сына и духа святого крещу и нарекаю его именем Земовид. Да будет ему даровано видеть землю свою спокойной и счастливой.С этими словами он смочил пальцы в воде и начертал на челе отрока крест.Услышав это прекрасное имя, все возрадовались, а Пястун, подойдя к чужеземцу, хотел одарить его чем только мог, но тот сказал, что никаких даров не принимает, ибо дал обет бедности; молвив это, он отошёл в сторону, чтоб не мешать совету старейшин, так как время было горячее и всех точила тревожная дума о войне.Все оглядывались на озеро, где сурово и грозно высилась башня, пылавшая ночью огнём, словно желая сказать: «Я вас не боюсь! Вы сзываете народ против меня, а я вызываю вас!»— Впрах разнесём последнее гнездо Попелеков! — вскричал Мышко Кровавая Шея, показывая на башню. — Да приведись нам осаждать её не один, а десять месяцев, всё равно мы возьмём их, хоть измором…— Так-то оно так, — возразил Стибор, — но в роду их остался Милош со своим сыном и — что хуже — двое сыновей Хвостека, которых мать отправила к деду немцу… они уже выросли и, наверное, придут требовать своё наследие… Это война не на один месяц, а на годы и, может быть, долгие годы; война не с одним Хвостеком, а с немцами, которые выступят в его защиту…— Милош — старик, убитый горем, его нечего бояться! Он будет спокойно сидеть в своём городище… А если понадобится сражаться с немцами за наши попранные права, — что же делать!Возможность длительной войны никому не была по душе, и каждый вздохнул про себя, ибо она выгоняла из дому, забирала людей, лишала покоя и отдыха, вынуждая сменить пашню и плуг на оружие и коня.Однако поступить иначе уже не было возможности. Огненные вицы созвали весь край, и каждый шёл с тем, что не успокоится, пока не восторжествуют исконные их права.Старики ещё вели беседу, когда из соседней рощи показались женщины и девушки, певшие хором пострижную песню; все умолкли и стали слушать. Песнь эта была так стара, что молодое поколение даже не могло её понять: в ней упоминались давно забытые боги и жертвоприношения, которых уже не умели совершать. Она взывала к ясному солнцу, прося его озарить лучом счастья голову мальчика, и к росе — чтобы она окропила его и помогла ему расти, и к воде — чтоб она напоила его жизненной силой и мужеством, и к земле — чтобы вселила в него разум и чтобы мальчик рос, как дуб, сиял, как звезда, и, как орёл, обрушивался на врагов… Потом все хлопали в ладоши и с криком: «Лада! Лада!» — отгоняли от него чёрных духов, порчу и прочее зло. По обычаю, мать принесла венок из трав, дающих здоровье и счастье, и возложила его на голову отроку. Она сплела его из девесила, сердечника, росянки, царской свечи, чернобыльника и веток омелы.Едва окончили эту песню, как начали новую — повеселее, и так одну за другой хором пели их женщины, стоявшие в стороне от мужчин.Наконец, встал отец и, взяв мальчика за руку, пригласил всех своих гостей идти с ним на жальник — поклониться духам предков и возложить на их могилы обетованную жертву. Хватились чужеземцев, которым хотели предоставить почётное место в шествии, но, сколько ни искали их кругом, так и не нашли. Они исчезли, оставив в горнице на столе подарок для Земовида — блестящий, как золото, крестик. Остальные гости отправились на жальник с чашами, в которых несли жертвоприношения. Посреди жальника высился курган Кошичека, отца Пястуна, дедов его и прадедов. Здесь погребали их испокон веков, начиная с тех пор, когда их усаживали в каменные могилы, и по нынешнее время, когда стали сжигать останки и хоронить пепел в скудельницах и урнах. Многие гости принесли с собой чарки с мёдом и выплеснули его на могилы. Снова подошли женщины и, встав поодаль, запели.Так справили это празднество постригов, затянувшееся до поздней ночи; подъезжали все новые гости, и для них снова и снова доставали из кладовки припасы. Звезды уже сияли на небе, когда последний гость, простившись с хозяином, затворил за собой ворота. Усталый Пястун сел на крыльцо отдохнуть.На пороге, поглядывая на мужа, стояла Репица.— Верно, радуется твоё сердце, — обратился к ней муж, — что судьба даровала нашему сыночку столь прекрасное начало жизни и что нас нежданно посетило больше гостей, чем когда-либо видела наша убогая усадьба?— И радуется сердце моё и тревожится, — ответила женщина. — Пойдите сами, взгляните, господин мой… бодни, закрома, кладовые — все опустело. Осталось на несколько дней хлеба и муки — и все…Хозяин улыбнулся.— Не будем жалеть о том, что мы отдали гостям: старинное поверие гласит, что отданное возвратится сторицей. Лишь бы скорее кончилась война!Оба обернулись к Гоплу: на башне пылал огонь, а в долине, насколько хватал глаз, тянулись расположившиеся лагерем толпы и мелькали у костров какие-то тени. XX Тут мы вынуждены прервать повествование и несколько отступить назад.В том месте, где пилигримы, желавшие посетить храм, переправлялись на остров Ледницу, на берегу стояло несколько хаток; первой с края была избушка гончара Мирша. Гончара знали далеко вокруг, потому что ни у кого, кроме старого Мирша, не покупали горшков, мисок, урн и других глиняных изделий. Отец его, дед и прадед, как и он, лепили, гнали и обжигали горшки, особенно жертвенные; ещё прадед его прадеда принёс сюда это искусство, и с тех пор из рода в род все Мирши были гончарами. Со временем семья разрослась, но все занимались гончарным делом, любили его и почитали, а селились там, где находили хорошую глину, и жили этой глиной и своим ремеслом.Глава этого разветвлённого рода, старый Мирш, был человек зажиточный, впору любому кмету, и люди говорили, что давно бы он мог бросить лепить свои горшки: и без них было у него чем жить, даже в достатке. Однако старик не бросал своего ремесла, предавался ему с рвением и гордился им. Печи его — не одна, так другая — всегда топились, и не проходило дня, чтобы Мирш не садился за гончарный круг и чего-нибудь не делал. Кроме хаты, в которой он жил, и клетей, набитых всяким добром, был ещё у Мирша большой сарай. Кто ни заходил туда, не мог надивиться на великое изобилие и порядок. Правда, сарай был сплетён из хвороста и только сверху обмазан глиной, но внутри его пол был глинобитный, гладкий, как в избе, а между столбами везде были вделаны полки, на которых стояли в ряд подобранные по величине кувшины, горшки, кружки, чашки и плошки всевозможных размеров, маленькие мисочки, гуськи, глиняные птички и шарики для детских игр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
На следующий день, чуть забрезжило, вся округа, леса и поля уже кишели народом, стекавшимся к городищу. Люди располагались невдалеке, но пока ничего не предпринимали, а тем временем прибывали все новые толпы со своими знамёнами на высоких древках и размещались подле них.Огненные вицы подняли на ноги все общины и ополья, какие только были вокруг. Хвостек мог видеть с башни, какие силы собрались против него и как они с минуты на минуту возрастали.В последние дни городище укреплялось: насыпали валы, перекапывали рвы и забивали частоколы, по валу расхаживала вооружённая стража, а на вершине башни непрестанно мелькали какие-то фигуры.Вопреки предположениям Пяста, не ожидавшего гостей, чуть не все старейшие кметы, жупаны и владыки толпились у ворот его убогого дома, так что и он и Репица не были уверены, накормят ли они такое множество народу. Правда, амбары и кладовые были полны и этих запасов могло бы хватить, но как потом прожить зиму? Пястун слегка обеспокоился, но решил раздать все до последнего и, по старинному обычаю, не скупясь, накормить и напоить гостей, хотя бы дома не осталось ни единой крошки, ни капли.Приняв это решение, он с весёлой улыбкой вышел к воротам встречать гостей.Старейшины, оставив своих людей, расположившихся в поле, со всех сторон тянулись к дому сына Кошичека. Явились и Мышки, которых вёл Кровавая Шея.— Счастливая примета для вас, дорогой хозяин, — крикнул он с порога, — в день рождения вашего сына начинается война против немецкой неволи. То верный знак, что мальчик дождётся возврата прежней нашей жизни и свободы…Затем все по очереди стали обнимать хозяина, а когда вчерашние чужеземные гости заговорили на языке «слова», их приветствовали как братьев и усадили на почётное место. Под деревьями поставили на дощатые столы мясо, хлеб и праздничные пироги, а возле столов бочки с мёдом и пивом, ковшики и чарки.Пока собирались гости — Мышки, Стиборы, родные, знакомые и друзья — и ещё не начинался обряд постригов, за едой и питьём завязался разговор.Младший путник снова стал уговаривать полян объединиться с братьями моравами, чехами и другими для противоборства немцам, ибо от них всем им грозила великая опасность, а одолеть их «слово» могло только общими усилиями.Мышки возражали:— Дайте нам сперва избавиться от своего зла и вырвать его с корнем, а потом мы подумаем, кого сажать на его место.К полудню избу, двор и лужайку за деревьями заполнили гости. Близилась минута, когда должен был совершиться обряд постригов. В семьях обязанности жреца обычно выполнял глава дома: отец совершал жертвоприношения и водил, когда требовалось, к святым местам. Достигнув семи лет, мальчики из рук матери, из-под женского надзора переходили под власть отца, дабы исподволь подготовиться к будущему ремеслу воина, земледельца и охотника… Однако большей частью у славян в те времена, как и поныне у многих кавказских племён, мальчиков поручали заботам дядьев или старших братьев, памятуя, что отцовское сердце нередко оказывается чрезмерно мягким и снисходительным, а излишняя суровость могла бы ослабить те узы любви и уважения, которые должны соединять отца с сыном.Под старыми деревьями неподалёку от сбитых из досок; столов, покрытых браными скатертями, бил источник, почитавшийся священным, а рядом с ним испокон веков лежал камень, на который возлагали жертвоприношения.Когда все собрались, привели мальчика в белой одежде, с длинными распущенными волосами, которых с рождения не касались ножницы; со слезами на глазах мать передала его в руки отцу.Пяст приготовился принять у неё ребёнка и, когда тот бросился к его ногам и обнял колена, поднял его и окропил водой из источника. Затем взял лежавшие наготове ножницы, подстриг несколько волосков на лбу и отдал ножницы старейшинам и другим гостям, которые понемногу подрезали их кругом. Срезанные волосы тщательно собрали и закопали под камнем, чтобы они не попали в огонь, что, по поверию, причиняло вред.Когда пришло время наречь мальчика, который доселе назывался только Пястовым сыном, хозяин обратился к младшему чужеземцу с просьбой придумать имя.Он поднялся и подошёл к старику.— Если я должен дать имя мальчику, позвольте мне сделать это по нашим обычаям и дать его вместе с благословением… Бог, в которого веруют чехи и моравы, такие же, как вы, дети «слова» Дети «слова» — так автор называет славян, разделяя теорию о том, что название их произошло от «слово», что славянами они называли себя в отличие от иноземцев, которых они называли «немыми» или «немцами», то есть не умеющими говорить на славянском языке.
— бог и отец для всех… Итак, во имя отца и сына и духа святого крещу и нарекаю его именем Земовид. Да будет ему даровано видеть землю свою спокойной и счастливой.С этими словами он смочил пальцы в воде и начертал на челе отрока крест.Услышав это прекрасное имя, все возрадовались, а Пястун, подойдя к чужеземцу, хотел одарить его чем только мог, но тот сказал, что никаких даров не принимает, ибо дал обет бедности; молвив это, он отошёл в сторону, чтоб не мешать совету старейшин, так как время было горячее и всех точила тревожная дума о войне.Все оглядывались на озеро, где сурово и грозно высилась башня, пылавшая ночью огнём, словно желая сказать: «Я вас не боюсь! Вы сзываете народ против меня, а я вызываю вас!»— Впрах разнесём последнее гнездо Попелеков! — вскричал Мышко Кровавая Шея, показывая на башню. — Да приведись нам осаждать её не один, а десять месяцев, всё равно мы возьмём их, хоть измором…— Так-то оно так, — возразил Стибор, — но в роду их остался Милош со своим сыном и — что хуже — двое сыновей Хвостека, которых мать отправила к деду немцу… они уже выросли и, наверное, придут требовать своё наследие… Это война не на один месяц, а на годы и, может быть, долгие годы; война не с одним Хвостеком, а с немцами, которые выступят в его защиту…— Милош — старик, убитый горем, его нечего бояться! Он будет спокойно сидеть в своём городище… А если понадобится сражаться с немцами за наши попранные права, — что же делать!Возможность длительной войны никому не была по душе, и каждый вздохнул про себя, ибо она выгоняла из дому, забирала людей, лишала покоя и отдыха, вынуждая сменить пашню и плуг на оружие и коня.Однако поступить иначе уже не было возможности. Огненные вицы созвали весь край, и каждый шёл с тем, что не успокоится, пока не восторжествуют исконные их права.Старики ещё вели беседу, когда из соседней рощи показались женщины и девушки, певшие хором пострижную песню; все умолкли и стали слушать. Песнь эта была так стара, что молодое поколение даже не могло её понять: в ней упоминались давно забытые боги и жертвоприношения, которых уже не умели совершать. Она взывала к ясному солнцу, прося его озарить лучом счастья голову мальчика, и к росе — чтобы она окропила его и помогла ему расти, и к воде — чтоб она напоила его жизненной силой и мужеством, и к земле — чтобы вселила в него разум и чтобы мальчик рос, как дуб, сиял, как звезда, и, как орёл, обрушивался на врагов… Потом все хлопали в ладоши и с криком: «Лада! Лада!» — отгоняли от него чёрных духов, порчу и прочее зло. По обычаю, мать принесла венок из трав, дающих здоровье и счастье, и возложила его на голову отроку. Она сплела его из девесила, сердечника, росянки, царской свечи, чернобыльника и веток омелы.Едва окончили эту песню, как начали новую — повеселее, и так одну за другой хором пели их женщины, стоявшие в стороне от мужчин.Наконец, встал отец и, взяв мальчика за руку, пригласил всех своих гостей идти с ним на жальник — поклониться духам предков и возложить на их могилы обетованную жертву. Хватились чужеземцев, которым хотели предоставить почётное место в шествии, но, сколько ни искали их кругом, так и не нашли. Они исчезли, оставив в горнице на столе подарок для Земовида — блестящий, как золото, крестик. Остальные гости отправились на жальник с чашами, в которых несли жертвоприношения. Посреди жальника высился курган Кошичека, отца Пястуна, дедов его и прадедов. Здесь погребали их испокон веков, начиная с тех пор, когда их усаживали в каменные могилы, и по нынешнее время, когда стали сжигать останки и хоронить пепел в скудельницах и урнах. Многие гости принесли с собой чарки с мёдом и выплеснули его на могилы. Снова подошли женщины и, встав поодаль, запели.Так справили это празднество постригов, затянувшееся до поздней ночи; подъезжали все новые гости, и для них снова и снова доставали из кладовки припасы. Звезды уже сияли на небе, когда последний гость, простившись с хозяином, затворил за собой ворота. Усталый Пястун сел на крыльцо отдохнуть.На пороге, поглядывая на мужа, стояла Репица.— Верно, радуется твоё сердце, — обратился к ней муж, — что судьба даровала нашему сыночку столь прекрасное начало жизни и что нас нежданно посетило больше гостей, чем когда-либо видела наша убогая усадьба?— И радуется сердце моё и тревожится, — ответила женщина. — Пойдите сами, взгляните, господин мой… бодни, закрома, кладовые — все опустело. Осталось на несколько дней хлеба и муки — и все…Хозяин улыбнулся.— Не будем жалеть о том, что мы отдали гостям: старинное поверие гласит, что отданное возвратится сторицей. Лишь бы скорее кончилась война!Оба обернулись к Гоплу: на башне пылал огонь, а в долине, насколько хватал глаз, тянулись расположившиеся лагерем толпы и мелькали у костров какие-то тени. XX Тут мы вынуждены прервать повествование и несколько отступить назад.В том месте, где пилигримы, желавшие посетить храм, переправлялись на остров Ледницу, на берегу стояло несколько хаток; первой с края была избушка гончара Мирша. Гончара знали далеко вокруг, потому что ни у кого, кроме старого Мирша, не покупали горшков, мисок, урн и других глиняных изделий. Отец его, дед и прадед, как и он, лепили, гнали и обжигали горшки, особенно жертвенные; ещё прадед его прадеда принёс сюда это искусство, и с тех пор из рода в род все Мирши были гончарами. Со временем семья разрослась, но все занимались гончарным делом, любили его и почитали, а селились там, где находили хорошую глину, и жили этой глиной и своим ремеслом.Глава этого разветвлённого рода, старый Мирш, был человек зажиточный, впору любому кмету, и люди говорили, что давно бы он мог бросить лепить свои горшки: и без них было у него чем жить, даже в достатке. Однако старик не бросал своего ремесла, предавался ему с рвением и гордился им. Печи его — не одна, так другая — всегда топились, и не проходило дня, чтобы Мирш не садился за гончарный круг и чего-нибудь не делал. Кроме хаты, в которой он жил, и клетей, набитых всяким добром, был ещё у Мирша большой сарай. Кто ни заходил туда, не мог надивиться на великое изобилие и порядок. Правда, сарай был сплетён из хвороста и только сверху обмазан глиной, но внутри его пол был глинобитный, гладкий, как в избе, а между столбами везде были вделаны полки, на которых стояли в ряд подобранные по величине кувшины, горшки, кружки, чашки и плошки всевозможных размеров, маленькие мисочки, гуськи, глиняные птички и шарики для детских игр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46