Народ назначает старост и тысячников, поддерживает мир с соседями и блюдёт безопасность. А Хвостек связался с немцами и хочет из своего городища распоряжаться нами, будто не мы выбрали род его для обороны. Виш наш убит за то, что посмел созывать вече!В толпе послышались гневные возгласы и ропот. Старцы покачивали головами.Но вот справа вышел, засунув руки за пояс, чернобородый человек средних лет. Он поднял глаза, до этой минуты смотревшие в землю, и обвёл взглядом толпу, как будто отыскивая своих.— Без князей нам не обойтись, — воскликнул он, — порядка не будет!.. Нападут на нас немцы или хоть те же поморяне и вильки, когда голод доймёт их и доведёт до бешенства. Кто тогда будет предводительствовать и управлять нами, кто будет оборонять нас? Князь ли, король — как бы его там ни звали — должен у нас быть. А мы хоть и ровня с ним, а должны ему подчиняться — и мы, жупаны, баны Бан — так называли у южных славян представителей знати.
, кметы и владыки, и простой народ, и наши невольники… Князь должен быть!..Снова поднялся ропот, но чернобородый продолжал:— С немцами он братается, а что ж тут худого, если нам он этим покупает мир?Ропот все возрастал и, наконец, заглушил его речь, но, видно, были и такие, что стояли за него.— Князь должен быть! — подхватил Боимир. — Ну что ж… он и будет! Кто же станет перечить? Без князя нам не устоять против немцев… Они лезут к нам с мечом и со своей верой, с уговорами и с угрозами… а сила у них большая и доброе оружие… и собственные князья, что ведут народ, словно волов в ярме… Порознь мы не оборонимся… Князья нужны! Пусть будут! Но не Хвостеки, не из рода Полелей Попел, ими Попель — легендарный польский князь, родоначальник династии Попелей, свергнутой затем Пястами.
, что уже позабыли, откуда они вышли!..— Нет!.. Нет!.. — закричали в одной стороне.Но и в другой поднялась буря. Многие стояли, меряя противников глазами, уже можно было счесть тех, что шли за и против. А из уст вырывалось одно «нет» против другого.— Долой Хвостишку! — кричали одни. — Долой Хвоста!..Другие поднимали шум, чтоб заглушить их призыв.За Боимиром всем родом сидели расплодившиеся Мешки, которых звали Мышами или Мышками Мешки, или Мыши. — Легенда гласит, что Хвостек из рода Попелей был съеден мышами в башне на одном из островов озера Гопла. Для полной увязки с легендой Крашевский в главе XXII недвусмысленно говорит: «Мышки, сумевшие съесть Попелека».
, потому что многие из них носили это имя… Мешки горланили громче всех:— Долой Хвостека!— Теперь только и остаётся, что идти на городище и передушить в гнезде этих гадов! — кричали они.— Легко сказать, — спорил другой, — да не так-то просто это сделать. Мы сами дали им рассесться, расплодиться, войти в силу, вооружиться, снюхаться с немцами, брать у них жён и втихомолку вести с ними сговоры… Нынче стоит князю мигнуть, как немцы придут его защищать… Весь край наш разорят пуще Хвостека… народ в неволю угонят… Лучше уж терпеть своего мучителя, нежели чужого, что всех нас изничтожит, а сам завладеет землёй, в которой покоится прах отцов наших… Не бросаться надо на Хвоста, а идти к нему и сказать в глаза…— Идти!.. Да ни один из нас оттуда не вернётся! — кричали Мышки. — Всех перед башней перевешает, как собак. Он слов не слушает…— А силы против него у нас нет, — орал Рудан, — нет у нас силы!— Сила-то найдётся, была бы охота, — молвил старый, бедно одетый Пяст.Многие поддакивали, но большинство молчало, понуря головы.— Как же быть? — тихонько спрашивали, заглядывая в глаза, менее смелые.— Терпеть, — отвечал Рудан, — он ведь не вечен, а сыновья будут лучше.— Вот-вот! Для того-то их немцы и обучают у себя, охотясь с ними на сербов, — закричал один.— Ждать! — горячился другой. — Ждать, чтобы нас перебили по одиночке, как Виша, детей забрали в городище, а землю отдали дружинникам…С разных сторон раздавались разные голоса, а единодушия не было. Многие уже стали шёпотом разговаривать и совещаться с соседями, испугавшись приверженцев Хвостека, которые могли их выдать… Понемногу ропот перешёл в свары; шум и гам был такой, что одни не слышали других.Мышки звали идти на городище, крушить все, не оставляя камня на камне, разделаться с князем и выбрать другого из кметов; Рудан и его приятели отговаривали.— Немцев, поморян и вильков только не видно, — толковали они, — а эти враги нам страшнее, чем Хвостек. Вот прослышат они, что мы между собой дерёмся, что главы у нас нет, — налетят и весь край наш опустошат… Сидели бы тихо. Они давно уж точат на нас зубы. Для нас главное — пашня да гусли, для них — железо и кровь… Им легко нас одолеть… Они все стоят заодно, а мы и одного не можем стерпеть…— Неправда! — крикнул Боимир. — Мы терпели, сами их выбрали, подчинялись, кормили, пока он не взбесился… Слыхали, какие он кровавые пиры задаёт, как своих же кровников душит… у многих кметов уже забрали дворы, угоняют девок, парней, скотину… А где же наша былая свобода? Где старинные обычаи?..Споры не прекращались. Мышки потрясали секирами и, сжимая кулаки, повторяли:— Идти на это поганое гнездо и передушить их, гадов…— Идти! Всем идти! — раздавались голоса. Многие повскакали с мест, словно хотели тотчас же идти походом, но большинство противилось.Обе стороны прикидывали на глаз силы противника.Мышки преобладали; приверженцы князя замолкли и осторожно отодвинулись. Рудан остался с маленькой кучкой людей, кусая бороды и бросая гневные взгляды, они молча сидели на земле, ни во что не вмешиваясь. Кое-кто подходил к ним, стараясь их переубедить, но они и смотреть не хотели и говорить отказывались.Шум и крики не утихали. Мало было сказать: идти, — надо было обдумать, как и когда, а городище Хвостеково было, словно крепость, обнесено валом и частоколом, частью окружено озером, подготовлено к обороне, богато людьми и оружием. Да к тому же они могли и немцев кликнуть, чтоб шли им на подмогу… а уж тогда и Мышкам и дружкам их не сносить бы головы.Солнце высоко поднялось над урочищем. Было уже за полдень. У старейшин в горле пересохло, а они все говорили и ни до чего не могли договориться. Минутами все начинали кричать, толпа бросалась то в одну — сторону, то в другую, собираясь вокруг взявшего слово старейшины.Поодаль городища дожидалась челядь; стреноженные лошади паслись на опушке леса; молодёжь уселась на земле, перекидывалась шутками и громко смеялась.До дерева, из которого смотрели два глаза, голоса доносились, как волны, то сильнее, то слабее; видно было, как на городище поднимают руки, грозят кулаками, сбиваются в кучу и снова расходятся… То один, то другой поднимался на высокий вал, чтоб его лучше слышали, и говорил оттуда, надсаживая грудь, а подчас и раздирая на себе одежду и рубаху. Грозные слова долетали даже сюда. Два светлых глаза смотрели не отрываясь.Невольники, сидевшие на лугу, глазели по сторонам. Вдруг один из них толкнул другого и вскрикнул:— Зырун! Взгляни-ка на старый дуб… туда, на старый дуб!..— А что там? Дупло, верно, здоровое…— Да ты не видишь, что ли? Вон под дуплом два глаза светятся в щёлках… Словно дикая кошка смотрит!..— Отвернись! Наваждение это… Дуб — священный. Кто знает, какой в нём засел дух… Не сглазил бы только…— Не дух это, а зверь! Или околдованный человек…— Духи среди дня не ходят, — заметил первый.Вся челядь уставилась на дуб, но многих охватил ужас.— Дуб-то старый… священный… Что ж там, в дупле, человеку делать?..— Зверь это.— Спугнуть его! — крикнул первый. — Глаза-то все светятся… Я вижу их…С этими словами он схватил лук, натянул тетиву, в воздухе просвистела стрела и попала прямо в щёлку, где светился глаз.В ту же минуту глаза скрылись. Испуганная челядь сидела молча.— Зверя ты убил или ранил, — сказал Зырун.— Хорошо бы хоть шкуру с него содрать! — вскочил парень.— А если он только ранен, но жив, будет обороняться в дупле, — стали его уговаривать приятели.Разгорячённый охотник не слушал; заткнув секиру за пояс, он бросился к дубу, остальные только смотрели. Как кошка, он вскарабкался на дерево, потом остановился и приложил к нему ухо. Заслышав шорох, он знаками показал своим, что там кто-то есть. Однако из осторожности не полез прямо в дупло. Ухватившись за толстый, надломленный сук, он повис над дуплом и заглянул внутрь. Долго смотрел парень, ничего не различая, хотя подвигался все ближе.На дне, под убитым зверем, которому сам он вонзил в глаз стрелу, лежал, засыпав себя листьями, хитроумный Зносек. Рукой он зажимал выбитый глаз, из которого текла кровь. Парень, ничего не видя и не слыша никакого движения, наконец решился запустить руку в дупло и с радостным возгласом вытащил оттуда дикую кошку, у которой в глазу торчала стрела. Он торжествующе замахал своей добычей, показывая её столпившейся челяди, которая просто глазам своим не верила. Дуб окружили, а у счастливого ловца уже и в мыслях не было поглубже порыться в дупле, где, почти не дыша, притаился полумёртвый Зносек.Не выпуская своей добычи из рук, парень слез с дерева и бросил её любопытным, которые рассматривали зверя, передавая его из рук в руки. Стрела, пробив глаз, вонзилась так глубоко, что даже сам стрелок дивился своей силе. Зверь уже закоченел, пасть у него была разодрана, и из неё вываливался язык.Все это было как-то непонятно, один шутник даже стал уверять, что охотник только добил издыхающего зверя. Под дубом поднялся такой шум, что его услышали на городище. Старейшины стали оборачиваться, и им издали показали зверя. Кто был из кметов помоложе — все бросились посмотреть, а один до того распалился, что схватил кошку за загривок и замахал ею, словно то было предзнаменование.— Боги вещают нам! — раздались голоса. — Зверь притаился в дупле, а охотник, почти не целясь, попал в глаз и убил его на месте. Так и Хвостек сидит в своём каменном дупле… и стрелы наши его сразят. Боги вещают нам… Долой Хвостека!Толпа, окружавшая Мышков, закричала:— Лада! Коляда! Лада!Они радовались и хлопали в ладоши.Остальные молчали… Все устали от споров, которые постепенно затихли. Вдруг на опушке, леса показался старый слепец с маленьким поводырём, и все взоры обратились к нему.— Слован, сюда! — закричали ему. — Сюда, Слован, с. песней… по старинному обычаю…Слепец медленно повернул на шум, догадавшись по голосам, что приближается к городищу. Ему были рады, все приободрились, увидя гусляра, хранящего дух стародавних времён и деяний.— Привет тебе, старый Слован!Он шёл молча, как будто знал и помнил это урочище; переступив вал, он нащупал себе палкой место и уселся на земле. Гусли он положил на колени и задумался.— Запоздал я, запоздал, — наконец, заговорил он надтреснутым, но ещё певучим голосом, — старые ноги плохо служат, длиннее стали дороги… А какое же вече без вещуна? Можно ли держать совет, не вспомнив про былые сборища дедов?.. Орлам легко летать в вышине, улитка едва ползёт… едва-едва…Он ударил по струнам, все замолкли, и старец протяжно запел: Когда вымерло Лехово племя, племя,Спало с кметов тяжёлое бремя, бремя…Захотелось пожить им без пана,Воевод себе выбрали сами…Все двенадцать такие же кметы…Плоть от плоти, родные нам братья…Пусть же суд нам чинят и расправу… О Лада!Да всем краем на радость нам правят… О Лада!Ох, избрали двенадцать, избрали…Да не радость видали, а горе —Брат родимый стал брату слугою…Одного-то князька не желали…А двенадцать себе навязали…Двенадцать… О Лада, о Лада…Этот разум мутил себе мёдом,Пировал, помыкая народом…Тот народ обирал, словно липку,И мошну набивал себе шибко…Третий рыскал, до девок охочий,Забирал мёд из ульев — всех дочек…О Лада! О Лада!Так двенадцатью были довольны, довольны,Что за море послали с поклоном…Нам-де воина нужно такого,Что один бы над всем верховодил…Крак, взывали они, мудрый княже,Приходи нами править и княжить…Воеводы вновь кметами стали —Всех двенадцать из замков прогнали…И лишь Краку теперь покорялись…О Лада! О Лада! Когда кончилась протяжная песнь, все продолжали молчать, многие поглядывали на старца, не понимая, что же она означала…— Так и ты, Слован, — сказал ему кто-то, — Хвостека полюбил…Старец насторожился.— Полюбил? — Он покачал головой, зазвенели струны, странный старик снова заунывно затянул: Смотрит Хвостек, сидя в башне ; Где да что творится… добрый пан…Дым ли вьётся над светлицей,Зеленеют ли где пашни,Кони ржут, иль мёд где сытят —Все сгребает, что увидит… добрый пан!Смотрит Хвостек издалека…Кметы ль ропщут, псы ли воют?Шлёт дружину — цыц вы, гады…Всех на сук повешу рядом… добрый пан…Братьев кметов он сзывает,На пиру их угощает,Так их потчует, что гостиВвек уж есть не станут после…Челядь трупы собираетИ их в озеро бросает… добрый пан…Смотрит Хвостек, сидя в башне,И смеётся… Смех несётся,Эхом в чаще отдаётся…От него леса пустеют…Люди в хатах цепенеют… добрый пан!С немцем Хвостек дружбу водит,Немку белую взял в жены…Немец меч ему готовитПротив кметов непокорных.Всех он сгубит, всех порубит…Добрый пан! Добрый пан!.. Все вторили старцу хором — «добрый пан». Но от двух его песен, соединённых вместе, насупились и одни и другие… Слован умолк, опустив голову, и, полулёжа, облокотился — больше он петь не хотел.Понемногу снова зашептались, заговорили, стали совещаться.Солнце уже садилось, когда старейшины, видя, что вече ни к чему не приведёт, кучками разошлись по городищу, уселись в круг, каждый со своими, и достали что у кого было привезено из еды и питья — белый хлеб, холодное мясо, а в деревянных и глиняных сосудах — мёд, пиво и квас…Гусляра усадили с собой Мышки, потчевали его и ему подали первую чару.— По старинному обычаю, — сказал он, — первое отдаётся богам. Лада!И он выплеснул мёд на землю.Вторую он тоже вылил — в жертву духам урочища, добрым и злым, белым и чёрным, чтоб не мешали они держать совет, третью вылил духам отцов, которые незримо присутствовали на вече… В жертву им поставили также белый хлеб в маленьких плошках, и тогда лишь молча принялись есть и пить.Старый Слован едва пригубил чару и, почти не притронувшись к еде, снова запел, на этот раз более весёлую старинную, всем знакомую песню. Едва услышав её, все хором стали ему вторить, даже челядь с лужайки робко подтягивала.Настал час песни, одна следовала за другой, и всё новые, хотя и схожие. Потом старец спел старую дунайскую песню об иной стране, где рос виноград, где водились львы, жили драконы и змеи, а волна морская ударяла в скалистые берега, и жарко светило солнце… Все вздыхали, тоскуя по этой стране из песни, словно она была им родной.Уже настала ночь, когда кончились беседы, жертвоприношения, песни и не давшее плодов вече. Старейшины поднялись, все стали прощаться, пожимая друг другу руки и вздыхая.Кто знает? Может быть, они подумывали о новом вече?Челядь привела с пастбищ лошадей, и все разъехались — каждый в свою сторону. Осталось лишь человек двадцать, которые ещё тихонько переговаривались, потом десять, потом — никого. Урочище снова было пустынно и безмолвно. Только ветер раскачивал ветви дуба да кричали птицы на болоте. На небе уже мерцали звезды, с лугов доносилось лёгкое дуновение ветерка.Вдруг на вершине дуба что-то зашелестело, зафырчало, две руки уцепились за край дупла, затем показалась голова, и Зносек с окровавленным лицом вылез наружу. Обхватив руками и ногами ствол, он осторожно соскользнул вниз. Карлик едва дышал и, повалившись на землю, растянулся, как неживой. Долго он так лежал, расправляя затёкшие руки и ноги, и стонал.Но вот какой-то шорох донёсся из лесу… Карлик вздрогнул всем телом: бежать уже было поздно. По грузной, медлительной поступи он узнал нового врага. Зносек лёг, будто мёртвый, припав лицом к земле. Из зарослей медленно, неуклюже загребая лапами, вышел медведь. Носом он шарил по земле, как будто что-то почуяв. Слышно было его пыхтение и урчание. Жёлтые глазки, светившиеся в темноте, уставились на неподвижного, словно мертвец, человечка… Хозяин леса осторожно подошёл и принялся обнюхивать его, как собака. Легонько толкнув карлика лапой, он заурчал и пошёл дальше. Зносек увидел, как он, тяжело переваливаясь, вышел в поле, время от времени поднимая морду и нюхая воздух. Потом сел отдохнуть, долго лизал лапу и снова лениво поплёлся куда-то — в поисках пищи или к приятелю, по которому соскучился. Едва медведь пересёк поле, карлик вскочил и со всех ног бросился в лес. XI Было прелестное утро, весна стояла во всем своём роскошном убранстве. Даже ленивые, глухие ко всему дубы оделись листьями; благоухали берёзы, развесив длинные косы; у подножия деревьев, куда бы ни заглянуло солнце, ему улыбался цветок. На каждой ветке щебетала какая-нибудь пичуга, в каждом лучике плясали золотые мушки…Весь этот мир — воды, леса, птицы и звери, золотые мушки и серебряные рыбки — жили в ту пору одной жизнью, в удивительном согласии и братстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
, кметы и владыки, и простой народ, и наши невольники… Князь должен быть!..Снова поднялся ропот, но чернобородый продолжал:— С немцами он братается, а что ж тут худого, если нам он этим покупает мир?Ропот все возрастал и, наконец, заглушил его речь, но, видно, были и такие, что стояли за него.— Князь должен быть! — подхватил Боимир. — Ну что ж… он и будет! Кто же станет перечить? Без князя нам не устоять против немцев… Они лезут к нам с мечом и со своей верой, с уговорами и с угрозами… а сила у них большая и доброе оружие… и собственные князья, что ведут народ, словно волов в ярме… Порознь мы не оборонимся… Князья нужны! Пусть будут! Но не Хвостеки, не из рода Полелей Попел, ими Попель — легендарный польский князь, родоначальник династии Попелей, свергнутой затем Пястами.
, что уже позабыли, откуда они вышли!..— Нет!.. Нет!.. — закричали в одной стороне.Но и в другой поднялась буря. Многие стояли, меряя противников глазами, уже можно было счесть тех, что шли за и против. А из уст вырывалось одно «нет» против другого.— Долой Хвостишку! — кричали одни. — Долой Хвоста!..Другие поднимали шум, чтоб заглушить их призыв.За Боимиром всем родом сидели расплодившиеся Мешки, которых звали Мышами или Мышками Мешки, или Мыши. — Легенда гласит, что Хвостек из рода Попелей был съеден мышами в башне на одном из островов озера Гопла. Для полной увязки с легендой Крашевский в главе XXII недвусмысленно говорит: «Мышки, сумевшие съесть Попелека».
, потому что многие из них носили это имя… Мешки горланили громче всех:— Долой Хвостека!— Теперь только и остаётся, что идти на городище и передушить в гнезде этих гадов! — кричали они.— Легко сказать, — спорил другой, — да не так-то просто это сделать. Мы сами дали им рассесться, расплодиться, войти в силу, вооружиться, снюхаться с немцами, брать у них жён и втихомолку вести с ними сговоры… Нынче стоит князю мигнуть, как немцы придут его защищать… Весь край наш разорят пуще Хвостека… народ в неволю угонят… Лучше уж терпеть своего мучителя, нежели чужого, что всех нас изничтожит, а сам завладеет землёй, в которой покоится прах отцов наших… Не бросаться надо на Хвоста, а идти к нему и сказать в глаза…— Идти!.. Да ни один из нас оттуда не вернётся! — кричали Мышки. — Всех перед башней перевешает, как собак. Он слов не слушает…— А силы против него у нас нет, — орал Рудан, — нет у нас силы!— Сила-то найдётся, была бы охота, — молвил старый, бедно одетый Пяст.Многие поддакивали, но большинство молчало, понуря головы.— Как же быть? — тихонько спрашивали, заглядывая в глаза, менее смелые.— Терпеть, — отвечал Рудан, — он ведь не вечен, а сыновья будут лучше.— Вот-вот! Для того-то их немцы и обучают у себя, охотясь с ними на сербов, — закричал один.— Ждать! — горячился другой. — Ждать, чтобы нас перебили по одиночке, как Виша, детей забрали в городище, а землю отдали дружинникам…С разных сторон раздавались разные голоса, а единодушия не было. Многие уже стали шёпотом разговаривать и совещаться с соседями, испугавшись приверженцев Хвостека, которые могли их выдать… Понемногу ропот перешёл в свары; шум и гам был такой, что одни не слышали других.Мышки звали идти на городище, крушить все, не оставляя камня на камне, разделаться с князем и выбрать другого из кметов; Рудан и его приятели отговаривали.— Немцев, поморян и вильков только не видно, — толковали они, — а эти враги нам страшнее, чем Хвостек. Вот прослышат они, что мы между собой дерёмся, что главы у нас нет, — налетят и весь край наш опустошат… Сидели бы тихо. Они давно уж точат на нас зубы. Для нас главное — пашня да гусли, для них — железо и кровь… Им легко нас одолеть… Они все стоят заодно, а мы и одного не можем стерпеть…— Неправда! — крикнул Боимир. — Мы терпели, сами их выбрали, подчинялись, кормили, пока он не взбесился… Слыхали, какие он кровавые пиры задаёт, как своих же кровников душит… у многих кметов уже забрали дворы, угоняют девок, парней, скотину… А где же наша былая свобода? Где старинные обычаи?..Споры не прекращались. Мышки потрясали секирами и, сжимая кулаки, повторяли:— Идти на это поганое гнездо и передушить их, гадов…— Идти! Всем идти! — раздавались голоса. Многие повскакали с мест, словно хотели тотчас же идти походом, но большинство противилось.Обе стороны прикидывали на глаз силы противника.Мышки преобладали; приверженцы князя замолкли и осторожно отодвинулись. Рудан остался с маленькой кучкой людей, кусая бороды и бросая гневные взгляды, они молча сидели на земле, ни во что не вмешиваясь. Кое-кто подходил к ним, стараясь их переубедить, но они и смотреть не хотели и говорить отказывались.Шум и крики не утихали. Мало было сказать: идти, — надо было обдумать, как и когда, а городище Хвостеково было, словно крепость, обнесено валом и частоколом, частью окружено озером, подготовлено к обороне, богато людьми и оружием. Да к тому же они могли и немцев кликнуть, чтоб шли им на подмогу… а уж тогда и Мышкам и дружкам их не сносить бы головы.Солнце высоко поднялось над урочищем. Было уже за полдень. У старейшин в горле пересохло, а они все говорили и ни до чего не могли договориться. Минутами все начинали кричать, толпа бросалась то в одну — сторону, то в другую, собираясь вокруг взявшего слово старейшины.Поодаль городища дожидалась челядь; стреноженные лошади паслись на опушке леса; молодёжь уселась на земле, перекидывалась шутками и громко смеялась.До дерева, из которого смотрели два глаза, голоса доносились, как волны, то сильнее, то слабее; видно было, как на городище поднимают руки, грозят кулаками, сбиваются в кучу и снова расходятся… То один, то другой поднимался на высокий вал, чтоб его лучше слышали, и говорил оттуда, надсаживая грудь, а подчас и раздирая на себе одежду и рубаху. Грозные слова долетали даже сюда. Два светлых глаза смотрели не отрываясь.Невольники, сидевшие на лугу, глазели по сторонам. Вдруг один из них толкнул другого и вскрикнул:— Зырун! Взгляни-ка на старый дуб… туда, на старый дуб!..— А что там? Дупло, верно, здоровое…— Да ты не видишь, что ли? Вон под дуплом два глаза светятся в щёлках… Словно дикая кошка смотрит!..— Отвернись! Наваждение это… Дуб — священный. Кто знает, какой в нём засел дух… Не сглазил бы только…— Не дух это, а зверь! Или околдованный человек…— Духи среди дня не ходят, — заметил первый.Вся челядь уставилась на дуб, но многих охватил ужас.— Дуб-то старый… священный… Что ж там, в дупле, человеку делать?..— Зверь это.— Спугнуть его! — крикнул первый. — Глаза-то все светятся… Я вижу их…С этими словами он схватил лук, натянул тетиву, в воздухе просвистела стрела и попала прямо в щёлку, где светился глаз.В ту же минуту глаза скрылись. Испуганная челядь сидела молча.— Зверя ты убил или ранил, — сказал Зырун.— Хорошо бы хоть шкуру с него содрать! — вскочил парень.— А если он только ранен, но жив, будет обороняться в дупле, — стали его уговаривать приятели.Разгорячённый охотник не слушал; заткнув секиру за пояс, он бросился к дубу, остальные только смотрели. Как кошка, он вскарабкался на дерево, потом остановился и приложил к нему ухо. Заслышав шорох, он знаками показал своим, что там кто-то есть. Однако из осторожности не полез прямо в дупло. Ухватившись за толстый, надломленный сук, он повис над дуплом и заглянул внутрь. Долго смотрел парень, ничего не различая, хотя подвигался все ближе.На дне, под убитым зверем, которому сам он вонзил в глаз стрелу, лежал, засыпав себя листьями, хитроумный Зносек. Рукой он зажимал выбитый глаз, из которого текла кровь. Парень, ничего не видя и не слыша никакого движения, наконец решился запустить руку в дупло и с радостным возгласом вытащил оттуда дикую кошку, у которой в глазу торчала стрела. Он торжествующе замахал своей добычей, показывая её столпившейся челяди, которая просто глазам своим не верила. Дуб окружили, а у счастливого ловца уже и в мыслях не было поглубже порыться в дупле, где, почти не дыша, притаился полумёртвый Зносек.Не выпуская своей добычи из рук, парень слез с дерева и бросил её любопытным, которые рассматривали зверя, передавая его из рук в руки. Стрела, пробив глаз, вонзилась так глубоко, что даже сам стрелок дивился своей силе. Зверь уже закоченел, пасть у него была разодрана, и из неё вываливался язык.Все это было как-то непонятно, один шутник даже стал уверять, что охотник только добил издыхающего зверя. Под дубом поднялся такой шум, что его услышали на городище. Старейшины стали оборачиваться, и им издали показали зверя. Кто был из кметов помоложе — все бросились посмотреть, а один до того распалился, что схватил кошку за загривок и замахал ею, словно то было предзнаменование.— Боги вещают нам! — раздались голоса. — Зверь притаился в дупле, а охотник, почти не целясь, попал в глаз и убил его на месте. Так и Хвостек сидит в своём каменном дупле… и стрелы наши его сразят. Боги вещают нам… Долой Хвостека!Толпа, окружавшая Мышков, закричала:— Лада! Коляда! Лада!Они радовались и хлопали в ладоши.Остальные молчали… Все устали от споров, которые постепенно затихли. Вдруг на опушке, леса показался старый слепец с маленьким поводырём, и все взоры обратились к нему.— Слован, сюда! — закричали ему. — Сюда, Слован, с. песней… по старинному обычаю…Слепец медленно повернул на шум, догадавшись по голосам, что приближается к городищу. Ему были рады, все приободрились, увидя гусляра, хранящего дух стародавних времён и деяний.— Привет тебе, старый Слован!Он шёл молча, как будто знал и помнил это урочище; переступив вал, он нащупал себе палкой место и уселся на земле. Гусли он положил на колени и задумался.— Запоздал я, запоздал, — наконец, заговорил он надтреснутым, но ещё певучим голосом, — старые ноги плохо служат, длиннее стали дороги… А какое же вече без вещуна? Можно ли держать совет, не вспомнив про былые сборища дедов?.. Орлам легко летать в вышине, улитка едва ползёт… едва-едва…Он ударил по струнам, все замолкли, и старец протяжно запел: Когда вымерло Лехово племя, племя,Спало с кметов тяжёлое бремя, бремя…Захотелось пожить им без пана,Воевод себе выбрали сами…Все двенадцать такие же кметы…Плоть от плоти, родные нам братья…Пусть же суд нам чинят и расправу… О Лада!Да всем краем на радость нам правят… О Лада!Ох, избрали двенадцать, избрали…Да не радость видали, а горе —Брат родимый стал брату слугою…Одного-то князька не желали…А двенадцать себе навязали…Двенадцать… О Лада, о Лада…Этот разум мутил себе мёдом,Пировал, помыкая народом…Тот народ обирал, словно липку,И мошну набивал себе шибко…Третий рыскал, до девок охочий,Забирал мёд из ульев — всех дочек…О Лада! О Лада!Так двенадцатью были довольны, довольны,Что за море послали с поклоном…Нам-де воина нужно такого,Что один бы над всем верховодил…Крак, взывали они, мудрый княже,Приходи нами править и княжить…Воеводы вновь кметами стали —Всех двенадцать из замков прогнали…И лишь Краку теперь покорялись…О Лада! О Лада! Когда кончилась протяжная песнь, все продолжали молчать, многие поглядывали на старца, не понимая, что же она означала…— Так и ты, Слован, — сказал ему кто-то, — Хвостека полюбил…Старец насторожился.— Полюбил? — Он покачал головой, зазвенели струны, странный старик снова заунывно затянул: Смотрит Хвостек, сидя в башне ; Где да что творится… добрый пан…Дым ли вьётся над светлицей,Зеленеют ли где пашни,Кони ржут, иль мёд где сытят —Все сгребает, что увидит… добрый пан!Смотрит Хвостек издалека…Кметы ль ропщут, псы ли воют?Шлёт дружину — цыц вы, гады…Всех на сук повешу рядом… добрый пан…Братьев кметов он сзывает,На пиру их угощает,Так их потчует, что гостиВвек уж есть не станут после…Челядь трупы собираетИ их в озеро бросает… добрый пан…Смотрит Хвостек, сидя в башне,И смеётся… Смех несётся,Эхом в чаще отдаётся…От него леса пустеют…Люди в хатах цепенеют… добрый пан!С немцем Хвостек дружбу водит,Немку белую взял в жены…Немец меч ему готовитПротив кметов непокорных.Всех он сгубит, всех порубит…Добрый пан! Добрый пан!.. Все вторили старцу хором — «добрый пан». Но от двух его песен, соединённых вместе, насупились и одни и другие… Слован умолк, опустив голову, и, полулёжа, облокотился — больше он петь не хотел.Понемногу снова зашептались, заговорили, стали совещаться.Солнце уже садилось, когда старейшины, видя, что вече ни к чему не приведёт, кучками разошлись по городищу, уселись в круг, каждый со своими, и достали что у кого было привезено из еды и питья — белый хлеб, холодное мясо, а в деревянных и глиняных сосудах — мёд, пиво и квас…Гусляра усадили с собой Мышки, потчевали его и ему подали первую чару.— По старинному обычаю, — сказал он, — первое отдаётся богам. Лада!И он выплеснул мёд на землю.Вторую он тоже вылил — в жертву духам урочища, добрым и злым, белым и чёрным, чтоб не мешали они держать совет, третью вылил духам отцов, которые незримо присутствовали на вече… В жертву им поставили также белый хлеб в маленьких плошках, и тогда лишь молча принялись есть и пить.Старый Слован едва пригубил чару и, почти не притронувшись к еде, снова запел, на этот раз более весёлую старинную, всем знакомую песню. Едва услышав её, все хором стали ему вторить, даже челядь с лужайки робко подтягивала.Настал час песни, одна следовала за другой, и всё новые, хотя и схожие. Потом старец спел старую дунайскую песню об иной стране, где рос виноград, где водились львы, жили драконы и змеи, а волна морская ударяла в скалистые берега, и жарко светило солнце… Все вздыхали, тоскуя по этой стране из песни, словно она была им родной.Уже настала ночь, когда кончились беседы, жертвоприношения, песни и не давшее плодов вече. Старейшины поднялись, все стали прощаться, пожимая друг другу руки и вздыхая.Кто знает? Может быть, они подумывали о новом вече?Челядь привела с пастбищ лошадей, и все разъехались — каждый в свою сторону. Осталось лишь человек двадцать, которые ещё тихонько переговаривались, потом десять, потом — никого. Урочище снова было пустынно и безмолвно. Только ветер раскачивал ветви дуба да кричали птицы на болоте. На небе уже мерцали звезды, с лугов доносилось лёгкое дуновение ветерка.Вдруг на вершине дуба что-то зашелестело, зафырчало, две руки уцепились за край дупла, затем показалась голова, и Зносек с окровавленным лицом вылез наружу. Обхватив руками и ногами ствол, он осторожно соскользнул вниз. Карлик едва дышал и, повалившись на землю, растянулся, как неживой. Долго он так лежал, расправляя затёкшие руки и ноги, и стонал.Но вот какой-то шорох донёсся из лесу… Карлик вздрогнул всем телом: бежать уже было поздно. По грузной, медлительной поступи он узнал нового врага. Зносек лёг, будто мёртвый, припав лицом к земле. Из зарослей медленно, неуклюже загребая лапами, вышел медведь. Носом он шарил по земле, как будто что-то почуяв. Слышно было его пыхтение и урчание. Жёлтые глазки, светившиеся в темноте, уставились на неподвижного, словно мертвец, человечка… Хозяин леса осторожно подошёл и принялся обнюхивать его, как собака. Легонько толкнув карлика лапой, он заурчал и пошёл дальше. Зносек увидел, как он, тяжело переваливаясь, вышел в поле, время от времени поднимая морду и нюхая воздух. Потом сел отдохнуть, долго лизал лапу и снова лениво поплёлся куда-то — в поисках пищи или к приятелю, по которому соскучился. Едва медведь пересёк поле, карлик вскочил и со всех ног бросился в лес. XI Было прелестное утро, весна стояла во всем своём роскошном убранстве. Даже ленивые, глухие ко всему дубы оделись листьями; благоухали берёзы, развесив длинные косы; у подножия деревьев, куда бы ни заглянуло солнце, ему улыбался цветок. На каждой ветке щебетала какая-нибудь пичуга, в каждом лучике плясали золотые мушки…Весь этот мир — воды, леса, птицы и звери, золотые мушки и серебряные рыбки — жили в ту пору одной жизнью, в удивительном согласии и братстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46