Или Выбейтесь? Сценарист смотрел на Карину насмешливо, с вызовом.
— Поехали, — согласилась она, хотя собиралась сказать другое. — Только ненадолго, в три я должна быть дома.
Колычев жил неподалеку от студии. Минут через двадцать Карина уже стояла посреди захламленной комнаты, недоуменно озираясь, пока Алексей возился на кухне с кофейником. Вся квартира напоминала склад старинных вещей — реликтовая мебель, граммофон, доисторические зонтики, статуэтки, вазы, пожелтевшие фотографии на стенах. В одном углу стояла промятая тахта со скомканным одеялом, в другом — огромный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами. Там же примостилась и пишущая машинка времен царя Гороха. На открытом окне колыхались белые занавески, щедро пропуская солнечный свет. Карина подошла к столу, наклонилась к вставленной в каретку странице. И от неожиданности вздрогнула. Там было напечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить. Алексей Колычев».
— Прочитали? — Он стоял за ее спиной с подносом. Неуязвимый, словно живущий не сейчас, а когда-то давным-давно.
— Зачем Вы играете с судьбой? — спросила Карина.
— На самом деле все очень разумно. Мало ли что может произойти в любую минуту? Это для меня как завещание, когда я выхожу из дома. Считаете, глупо?
— Я считаю, что у Вас нет никакой бабушки. Вы просто так и не повзрослевший мальчишка.
Колычев улыбнулся. Опустив поднос, он подошел к фотографии на стене. Мужчина со стертым от времени лицом, женщина, несколько девочек в дореволюционных платьях.
— Одна из них моя бабка, тут, правда, не разберешь — какая. Она говорила, но я не уверен в ее памяти. Старушка умерла пятнадцать лет назад. Какая Вам разница, общаться с живой или мертвой? Шучу, не уходите.
Карина направилась к двери, но чуть задержалась.
— А это — Бергер. — Колычев ткнул пальцем в мужчину на фотографии. — Вы, наверное, плохо читали мой сценарий. Он мой прадед. Видите ли, Бергер отравил всю семью, но младшей дочери в тот день не было дома. Гостила у тетушки. Это ее и спасло. Вот только не знаю: на ее счастье или нет? Род-то продолжился…
— А Вы об этом жалеете? — спросила Карина, подходя и вглядываясь в какие-то обреченные лица на фотографии.
— Иногда, — серьезно ответил Алексей. Затем неожиданно сильно притянул ее к себе, прошептав: — Не уходи, ты нужна мне…
«…Убивец бежал из особняка в сильно приподнятых чувствах, не разбирая дороги, а очухался только на мосту. И я с ним. То бишь, как бил он фигуркой мальчика с лютней и луком князя по башке непутевой, так и припустил с ней, окровавленной. Потом лишь сообразил, что с орудием убийства стоит, облокотись на перила, да в полынью смотрит. „Бедный Курт, лежать тебе на дне реки до лучших времен!“ — сообразил я. А чем эти-то времена плохи? Самое раздолье: всюду помрачение умов, всюду злость, подлость, предательство, всюду кровь проступает, того и гляди — потоками хлынет. Смешно человек сделан — цирк горит, а он над клоунами хохочет; его топят, а ему щекотно; у него душу крадут, а он торгуется… Ну, бросил тот дурак меня в прорубь, как старца царского, а я в лед вмерз, так до весны и пролежал, пока меня ребятишки, что на санках катались, не нашли.
В смуте, которая шла, сменилось несколько хозяев: мальчишка кухаркин, чуть не оторвавший лук с лютней; его отец-хам, толкнувший меня заезжему купцу за мешок овса; трактирщик, в чьем заведении тот пьяный купчик меня и оставил, поскольку спускать уже было больше нечего. Обчистили через две недели, на радость революции, и самого трактирщика — толпа продовольственные склады громила, и ему досталось, под шумок. Какой-то контуженный дезертир, вцепившись в меня скрюченными пальцами, уволок в свою конуру под чердаком. Все его имущество состояло из солдатской шинели, винтаря с примкнутым штыком и портретика голой распутной девки. Зачем я ему понадобился — один черт знает! Он ставил нас рядышком и скалил желтые зубы.
— Ну шо, раздуем мировой пожар? — бормотал дезертир, целясь из ружья то в фотографию, то в меня. — Бах-бух, кончены! Ужо дождетесь… — и грозил при том пальцем.
Уходил солдат со двора рано, а возвращался за полночь. В окне мелькали бродячие звериные стаи с красными бантами, сухо потрескивали выстрелы, девка рядом закатывалась от восторга.
— Дура сифиличная, тебе-то что до всего этого?
— Как же! Гуляем… Сыграй что-нибудь на своем струменте, парнишка…
Оказывается, была она когда-то женой этого солдатика: его — на фронт, а ее ростовщик богатый утешил, пока не надоела. А там и по рукам пошла, поскольку изначально с гнильцой была девка, есть такие, что с детства на передок слабы, сами перед мальчишками стелются, просят огонек в паху потушить. Эх, солдатик, кого ты в невесты брал, не видел, что ли? Очутилась она в дешевом борделе, горе не беда, Ивана своего не помнит, а он только к ней и тянулся все четыре года, пока грязь в окопах месил. Надоело, все побежали — и он тоже. Ни царя, ни Бога — все можно, все позволено! Удерживающего в России нет, а это и страшно, и… сладостно. К жене, к жене — новую жизнь строить! Задержался в Москве, товарищи уломали его заглянуть к девкам. Ну, пришли. Перед ними альбомчик с фотками выставили. Глянул солдат на одну распутную — и обмер.
— Эту вот! — сказал, ткнув пальцем. Дальше — ясно. Все старо в мире, и любовь, и смерть. Нету других сюжетов в истории человечества: либо большая война, либо малая, на двоих, но всюду кровь. Счастливы лишь дети, только народившиеся, еще бесполые ангелы, безгрешные даже от предчувствий любви, не ведающие страстей, а потому, коли их и забирает внезапно смерть, то отпускает чистые души — к Нему. Мне их не взять. А только начнут взрослеть, только начнут подглядывать и сгорать, только начнут мыслить об этой тайне, возжелают впервые — тут и поджидает пропасть. И все остальные бездны — уже от греха первородного. Так есть, так было. И будет до самой гибели человечества.
Солдат ее штыком заколол, а сам в весеннюю слякоть вышел. Был он контуженный с фронта, повредился в уме еще больше. А кругом все такие, кто на чем сдвинулся, так что незаметно. И вот ведь что интересно: в России смута разом всех охватывает — от верного царева слуги до калеки нищего. Общинная страна-то. А потом трезвеют и начинают расхлебывать. Или сидят сиднем и ждут народного спасителя. А вместо него один самозванец явится, второй, третий, потом лже-пророки косяками, как сельдь, пойдут, прочие мудрецы заморские… Благодатная почва, сей, что хочешь.
Скучно мне было в каморке с этой девкой глупой.
— Мальчик хорошенький, дай закурить, а я тебе покажу кое-что.
— Видел я твои прелести! Отстань.
— У-у какой у тебя железный! — хохочет. — Всю ночь сможешь.
Солдат как-то пришел не один, а с рыжим и вертлявым, похожим на собачий хвост. Увидел он меня и аж затрясся.
— Выбрось, немедленно выбрось, — кричит, — эту буржуазную нечисть. Мы, анархисты, отрицаем всякую сущность бытия! Тем более, искусство живописи с ядовитым креном! — Оказался он таким же психом, как все. — А фотку с девкой оставь, — добавил.
Так и очутился я на помойке, рядом с выгребной ямой…»
Назойливый звонок в дверь вывел Галю из оцепенения.
— Мама! — испуганно прошептала она, присев на корточки и собирая в охапку брошенную одежду, А Гера стоял над ней совершенно спокойно, словно издеваясь над ее страхами. Даже посвистывал.
— Ты что, очумел? Одевайся! — Сейчас ей хотелось убить его, а еще лучше если бы он был картонный — выбросить в окно.
— Пойду открою, — сказал Гера, — звонят же.
— Идиот! — прошипела Галя, успев схватить его за руку. — Ты же голый!
— Ну и что? Твои родители не видели этого? — Он выпятил живот. — Для тебя, может, и новость, а другим не привыкать.
Между ними завязалась борьба, в результате которой оба полетели на пол. Галя оказалась сильнее, наверху, прижимая его грудь коленом и не давая вырваться. Она еще больше раскраснелась, тяжело дыша. А звонок все не умолкал. Но теперь они уже не обращали на него внимания, словно привыкнув.
— Сдаешься? — грозно спросила она.
— Еще чего! — Гера ловко, как змея, вывернулся из-под нее, толкнул в бок. И они покатились по ковру. Как в любой войне, удача перешла на его сторону, и Гера распял ее руки. Наступило перемирие. Их лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. И Галя первая поняла, что игра зашла слишком далеко. Могло произойти то, чего она и ждала в своих ночных фантазиях, и боялась. Она чувствовала его тело, плоть, которая вдруг стала упираться в бедро. Колени ее сомкнулись, пробежала острая дрожь.
— Пусти! — сказала она, вывернувшись, ударив по руке, потянувшейся вниз, к ее межножью. Сладкое наваждение исчезло.
— Дура! — отреагировал Герасим, сев на колени. — Я же тебя не насилую, была охота!
— Тебе еще подрасти надо. Утенок!
— Растут огурцы на грядках, а я зрею. Не видишь, что ли?
— Вот и зрей дальше, без меня. И вообще, мы еще дети…
Галя, вскочив на ноги, уже поспешно одевалась. Ее примеру последовал и Гера, прыгал на одной ноге, пытаясь справиться с джинсами.
— Ну кто там все трезвонит, как пономарь? — выкрикнул он от злости. — У твоих родителей ключей нет?
— И слава богу, что дома забыли, — ответила Галя, поправляя волосы. — Лезь под кровать.
— А мы уроки делаем, книжки читаем, телевизор смотрим.
— Тогда сиди тихо. И не высовывайся.
— Ладно, товарищ генерал. Ты там построже с ними…
За дверью стоял Герин отчим, вдавив указательный палец в кнопку звонка. Казалось, что эта маленькая кнопка и не дает ему упасть, поскольку глаза его были закрыты, а сам он раскачивался, как молодой тростник.
— Это я! Дядя Вова! — очнулся он, когда опора вдруг исчезла, а перед ним обрисовалась девочка. — А мамка где? Дома? Наставили тут порогов…
— Вам чего? — спросила Галя, пытаясь вытолкнуть его обратно.
— Хозяйка нужна! Дело у меня… Пусть деньги дает — в счет долга, забубнил тот. — Давай поторапливайся, зови скорее. Меня люди ждут.
— Нет никого дома. Уходите. — Галя беспомощно оглянулась, не зная, что предпринять.
— Тогда… вещами возьму, — сказал отчим.
Войдя в квартиру, он осмотрелся. Пока в поле зрения попали лишь детские фигурные коньки, висевшие на крючке. Галя уже полгода не ходила в секцию, но с ноября занятия должны были возобновиться. Дядя Вова деловито повесил коньки себе на плечо.
— А лыжных ботинок нету? — озабоченно спросил он. — Классно за грибами ходить.
— Вам не стыдно? — Гале и плакать хотелось, и разбирал смех. — Взрослый человек, а ведете себя, как полный идиот!
— Цыть, соплячка! Щас ухо крутану.
Гера, наконец, вышел из комнаты, ему надоело ждать и прислушиваться. Рядом с отчимом он выглядел хрупким цыпленком, а дядя Вова отчего-то стал наливаться краской.
— Ты… чего здесь? — буркнул он недовольным голосом.
— Верни коньки, — сказал Гера, подходя ближе.
— Я спрашиваю: чего тут делаешь, гаденыш?
Отчим качнулся, пытаясь схватить пасынка, но тот ловко увернулся из-под руки, очутившись за его спиной. Толкнул — и дядя Вова налетел на трюмо, лезвия коньков ударились об зеркало, посыпались осколки.
— Ну я тебя сейчас! — Отчиму удалось поймать Геру за ворот рубашки. Он занес над его головой кулак. Посыпались удары…
— Прекратите! — закричала Галя. Она уже успела вернуться из комнаты.
Оба они застыли, увидев в ее руках пистолет. И в этот момент прогремел выстрел.
8
Осторожно, словно боясь разбудить старика, Драгуров приподнял его кисть, пытаясь нащупать пульс. Рука была холодной и морщинистой, как гусиная лапка. «Веселенькое дельце!» — подумал Владислав, тревожно оглядываясь. Слабый огонек свечки колыхался, грозя потухнуть в любую секунду. Перспектива остаться в полной темноте наедине с покойником не радовала. А помочь Белостокову было уже ничем нельзя. Старик вышел из игры. Наверное, отказало сердце. Или несчастный случай?
Тут только Драгуров обратил внимание на то, что в комнате царит беспорядок. В прошлый раз здесь было более прибрано, что ли, по крайней мере, казалось, что каждая вещь стоит на своем месте — как того хочет хозяин. Теперь некоторые куклы из его коллекции валялись на полу, одна полка с рогатыми игрушками-чертями была даже сорвана, словно Александр Юрьевич, прежде чем упасть, ухватился за нее. Или это сделал не он? И запах… Противный кисло-сладкий запах, смешанный с дурманящей мутью, как из чана с наркотическим зельем. Владислав почувствовал, что у него начинает кружиться голова, болезненно заныли виски. Он поспешил на кухню, проверил газовую плиту, но все конфорки были отключены. И тем не менее ощущение каких-то болотных испарений продолжало оставаться. Дом старый, прогнил насквозь, возможно что угодно… Находиться здесь дальше было бессмысленно и опасно. Надо уходить.
Владислав вернулся в комнату, пребывая в некоторой растерянности. Он вспомнил о металлическом мальчике с лютней и луком, оставленном здесь накануне. Фигурка так и стояла на столе, будто Белостоков не прикасался к игрушке. Теперь уже не узнать. Первым желанием было уйти, оставить все как есть. Но металлический мальчик должен вернуться к хозяину. И лучше, если это произойдет как можно скорее. Драгуров шагнул к столу и чуть не упал, будто двигался на ватных ногах. Сознание еще ясное, а все тело — чужое, отказывается повиноваться. Понятно, почему свалился старик… Действительно, что-то произошло с трубами… Впрочем, какая разница? Хотелось точно также прилечь на пол, рядом с мертвым телом, и уснуть. Владислав даже не заметил, что огарок свечи погас. В темноте перед ним продолжали вырисовываться очертания предметов. Блестела на столе металлическая фигурка. Неожиданно, сквозь равнодушное спокойствие, ему показалось, что он узнает в ней свою дочь. Словно она вошла в эту игрушку, превратившись в мальчика с лютней и луком, и теперь глядит на него, улыбается, наблюдает, ждет чего-то…
— Галя? — произнес он, поперхнувшись. И вырвавшийся звук ненадолго вернул его в реальный мир. Быстрее, вон отсюда!..
Драгуров схватил фигурку, побрел к двери, едва не споткнувшись о тело Белостокова. В коридоре он сорвал с крючка хозяйственную сумку, бросил туда, на картофельную шелуху, металлического мальчика, переступил через порог. На лестничной клетке дышать было немного легче, хотя и тут ощущался приторный запах. Держась за перила, Драгуров побрел вниз.
На улице стало лучше, в лицо ударил холодный ветер, Владислав набрал полные легкие воздуха. Пошатываясь, зашагал в сторону метро, больше не оборачиваясь на старый дом и не вспоминая об оставленном мастере. У него еще мелькнула мысль вызвать милицию, но потом он решил, что на старика все равно наткнется кто-нибудь из соседей. Какая разница, кто обнаружит труп? Сейчас это не играет никакой роли.
Драгуров поехал не домой, а обратно в мастерскую. Он и сам бы не смог объяснить, почему поступил именно так. Возможно, он даже не отдавал себе отчета, куда едет. А очнулся только тогда, когда вставил ключ в замочную скважину.
— Вот ведь история! — растерянно пробормотал он, увидев выгнувшего спинку котенка. — Выходит, я снова здесь?
На некоторое мгновение ему даже показалось, что он никуда и не уезжал, а Белостоков сидит спокойненько у себя дома и пьет чай. Но его хозяйственная сумка — с ним, а в ней — металлический мальчик. Котенок Никак прыгнул на эту сумку, выпустив когти.
— Раз уж я вернулся, не купить ли чего-нибудь съестного — для тебя и меня? — произнес Владислав. Странно, но ему вовсе не хотелось ехать домой. Не было и желания позвонить. В конце концов, они могут поужинать и без него. А он имеет полное право… напиться! Эта неожиданная идея пришлась Драгурову по душе. Может он хоть раз в жизни подпортить свою репутацию трезвенника? И повод достаточно убедительный: смерть Александра Юрьевича. Тут надо помянуть как следует, по полной программе.
Владислав вышел из мастерской, основательно отоварился в ближайшем магазине и съестным, и питьем. Когда он вернулся и подошел к двери, то вдруг почувствовал, что внутри кто-то есть. На порог пробивалась узкая полоска света, а в замочной скважине торчал ключ, который он, уходя, позабыл вынуть. Толкнув дверь, он произнес:
— Снежана?.. — И увидел ее в углу мастерской, сидящей на диване и прижимавшей котенка к груди.
Глава восьмая
1
Карина смотрела на этого «соломенного» человека с недоумением и досадой, ощущая на губах вкус его поцелуя, — все произошло так неожиданно… Она не успела оттолкнуть Алексея. Может быть, и не хотела? Теперь и он стоял перед ней с какой-то виноватой улыбкой, а взгляд вновь ускользал, словно блуждал в лабиринте.
— Неужели ты думаешь, что я пришла сюда только затем, чтобы заняться с тобой любовью? — насмешливо спросила она.
— А разве нет? — нагло ответил Алексей. Секунду спустя он уже потирал щеку, а пыл его несколько остудился.
Карина на всякий случай отступила к стене.
— Квиты, — сказал сценарист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Поехали, — согласилась она, хотя собиралась сказать другое. — Только ненадолго, в три я должна быть дома.
Колычев жил неподалеку от студии. Минут через двадцать Карина уже стояла посреди захламленной комнаты, недоуменно озираясь, пока Алексей возился на кухне с кофейником. Вся квартира напоминала склад старинных вещей — реликтовая мебель, граммофон, доисторические зонтики, статуэтки, вазы, пожелтевшие фотографии на стенах. В одном углу стояла промятая тахта со скомканным одеялом, в другом — огромный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами. Там же примостилась и пишущая машинка времен царя Гороха. На открытом окне колыхались белые занавески, щедро пропуская солнечный свет. Карина подошла к столу, наклонилась к вставленной в каретку странице. И от неожиданности вздрогнула. Там было напечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить. Алексей Колычев».
— Прочитали? — Он стоял за ее спиной с подносом. Неуязвимый, словно живущий не сейчас, а когда-то давным-давно.
— Зачем Вы играете с судьбой? — спросила Карина.
— На самом деле все очень разумно. Мало ли что может произойти в любую минуту? Это для меня как завещание, когда я выхожу из дома. Считаете, глупо?
— Я считаю, что у Вас нет никакой бабушки. Вы просто так и не повзрослевший мальчишка.
Колычев улыбнулся. Опустив поднос, он подошел к фотографии на стене. Мужчина со стертым от времени лицом, женщина, несколько девочек в дореволюционных платьях.
— Одна из них моя бабка, тут, правда, не разберешь — какая. Она говорила, но я не уверен в ее памяти. Старушка умерла пятнадцать лет назад. Какая Вам разница, общаться с живой или мертвой? Шучу, не уходите.
Карина направилась к двери, но чуть задержалась.
— А это — Бергер. — Колычев ткнул пальцем в мужчину на фотографии. — Вы, наверное, плохо читали мой сценарий. Он мой прадед. Видите ли, Бергер отравил всю семью, но младшей дочери в тот день не было дома. Гостила у тетушки. Это ее и спасло. Вот только не знаю: на ее счастье или нет? Род-то продолжился…
— А Вы об этом жалеете? — спросила Карина, подходя и вглядываясь в какие-то обреченные лица на фотографии.
— Иногда, — серьезно ответил Алексей. Затем неожиданно сильно притянул ее к себе, прошептав: — Не уходи, ты нужна мне…
«…Убивец бежал из особняка в сильно приподнятых чувствах, не разбирая дороги, а очухался только на мосту. И я с ним. То бишь, как бил он фигуркой мальчика с лютней и луком князя по башке непутевой, так и припустил с ней, окровавленной. Потом лишь сообразил, что с орудием убийства стоит, облокотись на перила, да в полынью смотрит. „Бедный Курт, лежать тебе на дне реки до лучших времен!“ — сообразил я. А чем эти-то времена плохи? Самое раздолье: всюду помрачение умов, всюду злость, подлость, предательство, всюду кровь проступает, того и гляди — потоками хлынет. Смешно человек сделан — цирк горит, а он над клоунами хохочет; его топят, а ему щекотно; у него душу крадут, а он торгуется… Ну, бросил тот дурак меня в прорубь, как старца царского, а я в лед вмерз, так до весны и пролежал, пока меня ребятишки, что на санках катались, не нашли.
В смуте, которая шла, сменилось несколько хозяев: мальчишка кухаркин, чуть не оторвавший лук с лютней; его отец-хам, толкнувший меня заезжему купцу за мешок овса; трактирщик, в чьем заведении тот пьяный купчик меня и оставил, поскольку спускать уже было больше нечего. Обчистили через две недели, на радость революции, и самого трактирщика — толпа продовольственные склады громила, и ему досталось, под шумок. Какой-то контуженный дезертир, вцепившись в меня скрюченными пальцами, уволок в свою конуру под чердаком. Все его имущество состояло из солдатской шинели, винтаря с примкнутым штыком и портретика голой распутной девки. Зачем я ему понадобился — один черт знает! Он ставил нас рядышком и скалил желтые зубы.
— Ну шо, раздуем мировой пожар? — бормотал дезертир, целясь из ружья то в фотографию, то в меня. — Бах-бух, кончены! Ужо дождетесь… — и грозил при том пальцем.
Уходил солдат со двора рано, а возвращался за полночь. В окне мелькали бродячие звериные стаи с красными бантами, сухо потрескивали выстрелы, девка рядом закатывалась от восторга.
— Дура сифиличная, тебе-то что до всего этого?
— Как же! Гуляем… Сыграй что-нибудь на своем струменте, парнишка…
Оказывается, была она когда-то женой этого солдатика: его — на фронт, а ее ростовщик богатый утешил, пока не надоела. А там и по рукам пошла, поскольку изначально с гнильцой была девка, есть такие, что с детства на передок слабы, сами перед мальчишками стелются, просят огонек в паху потушить. Эх, солдатик, кого ты в невесты брал, не видел, что ли? Очутилась она в дешевом борделе, горе не беда, Ивана своего не помнит, а он только к ней и тянулся все четыре года, пока грязь в окопах месил. Надоело, все побежали — и он тоже. Ни царя, ни Бога — все можно, все позволено! Удерживающего в России нет, а это и страшно, и… сладостно. К жене, к жене — новую жизнь строить! Задержался в Москве, товарищи уломали его заглянуть к девкам. Ну, пришли. Перед ними альбомчик с фотками выставили. Глянул солдат на одну распутную — и обмер.
— Эту вот! — сказал, ткнув пальцем. Дальше — ясно. Все старо в мире, и любовь, и смерть. Нету других сюжетов в истории человечества: либо большая война, либо малая, на двоих, но всюду кровь. Счастливы лишь дети, только народившиеся, еще бесполые ангелы, безгрешные даже от предчувствий любви, не ведающие страстей, а потому, коли их и забирает внезапно смерть, то отпускает чистые души — к Нему. Мне их не взять. А только начнут взрослеть, только начнут подглядывать и сгорать, только начнут мыслить об этой тайне, возжелают впервые — тут и поджидает пропасть. И все остальные бездны — уже от греха первородного. Так есть, так было. И будет до самой гибели человечества.
Солдат ее штыком заколол, а сам в весеннюю слякоть вышел. Был он контуженный с фронта, повредился в уме еще больше. А кругом все такие, кто на чем сдвинулся, так что незаметно. И вот ведь что интересно: в России смута разом всех охватывает — от верного царева слуги до калеки нищего. Общинная страна-то. А потом трезвеют и начинают расхлебывать. Или сидят сиднем и ждут народного спасителя. А вместо него один самозванец явится, второй, третий, потом лже-пророки косяками, как сельдь, пойдут, прочие мудрецы заморские… Благодатная почва, сей, что хочешь.
Скучно мне было в каморке с этой девкой глупой.
— Мальчик хорошенький, дай закурить, а я тебе покажу кое-что.
— Видел я твои прелести! Отстань.
— У-у какой у тебя железный! — хохочет. — Всю ночь сможешь.
Солдат как-то пришел не один, а с рыжим и вертлявым, похожим на собачий хвост. Увидел он меня и аж затрясся.
— Выбрось, немедленно выбрось, — кричит, — эту буржуазную нечисть. Мы, анархисты, отрицаем всякую сущность бытия! Тем более, искусство живописи с ядовитым креном! — Оказался он таким же психом, как все. — А фотку с девкой оставь, — добавил.
Так и очутился я на помойке, рядом с выгребной ямой…»
Назойливый звонок в дверь вывел Галю из оцепенения.
— Мама! — испуганно прошептала она, присев на корточки и собирая в охапку брошенную одежду, А Гера стоял над ней совершенно спокойно, словно издеваясь над ее страхами. Даже посвистывал.
— Ты что, очумел? Одевайся! — Сейчас ей хотелось убить его, а еще лучше если бы он был картонный — выбросить в окно.
— Пойду открою, — сказал Гера, — звонят же.
— Идиот! — прошипела Галя, успев схватить его за руку. — Ты же голый!
— Ну и что? Твои родители не видели этого? — Он выпятил живот. — Для тебя, может, и новость, а другим не привыкать.
Между ними завязалась борьба, в результате которой оба полетели на пол. Галя оказалась сильнее, наверху, прижимая его грудь коленом и не давая вырваться. Она еще больше раскраснелась, тяжело дыша. А звонок все не умолкал. Но теперь они уже не обращали на него внимания, словно привыкнув.
— Сдаешься? — грозно спросила она.
— Еще чего! — Гера ловко, как змея, вывернулся из-под нее, толкнул в бок. И они покатились по ковру. Как в любой войне, удача перешла на его сторону, и Гера распял ее руки. Наступило перемирие. Их лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. И Галя первая поняла, что игра зашла слишком далеко. Могло произойти то, чего она и ждала в своих ночных фантазиях, и боялась. Она чувствовала его тело, плоть, которая вдруг стала упираться в бедро. Колени ее сомкнулись, пробежала острая дрожь.
— Пусти! — сказала она, вывернувшись, ударив по руке, потянувшейся вниз, к ее межножью. Сладкое наваждение исчезло.
— Дура! — отреагировал Герасим, сев на колени. — Я же тебя не насилую, была охота!
— Тебе еще подрасти надо. Утенок!
— Растут огурцы на грядках, а я зрею. Не видишь, что ли?
— Вот и зрей дальше, без меня. И вообще, мы еще дети…
Галя, вскочив на ноги, уже поспешно одевалась. Ее примеру последовал и Гера, прыгал на одной ноге, пытаясь справиться с джинсами.
— Ну кто там все трезвонит, как пономарь? — выкрикнул он от злости. — У твоих родителей ключей нет?
— И слава богу, что дома забыли, — ответила Галя, поправляя волосы. — Лезь под кровать.
— А мы уроки делаем, книжки читаем, телевизор смотрим.
— Тогда сиди тихо. И не высовывайся.
— Ладно, товарищ генерал. Ты там построже с ними…
За дверью стоял Герин отчим, вдавив указательный палец в кнопку звонка. Казалось, что эта маленькая кнопка и не дает ему упасть, поскольку глаза его были закрыты, а сам он раскачивался, как молодой тростник.
— Это я! Дядя Вова! — очнулся он, когда опора вдруг исчезла, а перед ним обрисовалась девочка. — А мамка где? Дома? Наставили тут порогов…
— Вам чего? — спросила Галя, пытаясь вытолкнуть его обратно.
— Хозяйка нужна! Дело у меня… Пусть деньги дает — в счет долга, забубнил тот. — Давай поторапливайся, зови скорее. Меня люди ждут.
— Нет никого дома. Уходите. — Галя беспомощно оглянулась, не зная, что предпринять.
— Тогда… вещами возьму, — сказал отчим.
Войдя в квартиру, он осмотрелся. Пока в поле зрения попали лишь детские фигурные коньки, висевшие на крючке. Галя уже полгода не ходила в секцию, но с ноября занятия должны были возобновиться. Дядя Вова деловито повесил коньки себе на плечо.
— А лыжных ботинок нету? — озабоченно спросил он. — Классно за грибами ходить.
— Вам не стыдно? — Гале и плакать хотелось, и разбирал смех. — Взрослый человек, а ведете себя, как полный идиот!
— Цыть, соплячка! Щас ухо крутану.
Гера, наконец, вышел из комнаты, ему надоело ждать и прислушиваться. Рядом с отчимом он выглядел хрупким цыпленком, а дядя Вова отчего-то стал наливаться краской.
— Ты… чего здесь? — буркнул он недовольным голосом.
— Верни коньки, — сказал Гера, подходя ближе.
— Я спрашиваю: чего тут делаешь, гаденыш?
Отчим качнулся, пытаясь схватить пасынка, но тот ловко увернулся из-под руки, очутившись за его спиной. Толкнул — и дядя Вова налетел на трюмо, лезвия коньков ударились об зеркало, посыпались осколки.
— Ну я тебя сейчас! — Отчиму удалось поймать Геру за ворот рубашки. Он занес над его головой кулак. Посыпались удары…
— Прекратите! — закричала Галя. Она уже успела вернуться из комнаты.
Оба они застыли, увидев в ее руках пистолет. И в этот момент прогремел выстрел.
8
Осторожно, словно боясь разбудить старика, Драгуров приподнял его кисть, пытаясь нащупать пульс. Рука была холодной и морщинистой, как гусиная лапка. «Веселенькое дельце!» — подумал Владислав, тревожно оглядываясь. Слабый огонек свечки колыхался, грозя потухнуть в любую секунду. Перспектива остаться в полной темноте наедине с покойником не радовала. А помочь Белостокову было уже ничем нельзя. Старик вышел из игры. Наверное, отказало сердце. Или несчастный случай?
Тут только Драгуров обратил внимание на то, что в комнате царит беспорядок. В прошлый раз здесь было более прибрано, что ли, по крайней мере, казалось, что каждая вещь стоит на своем месте — как того хочет хозяин. Теперь некоторые куклы из его коллекции валялись на полу, одна полка с рогатыми игрушками-чертями была даже сорвана, словно Александр Юрьевич, прежде чем упасть, ухватился за нее. Или это сделал не он? И запах… Противный кисло-сладкий запах, смешанный с дурманящей мутью, как из чана с наркотическим зельем. Владислав почувствовал, что у него начинает кружиться голова, болезненно заныли виски. Он поспешил на кухню, проверил газовую плиту, но все конфорки были отключены. И тем не менее ощущение каких-то болотных испарений продолжало оставаться. Дом старый, прогнил насквозь, возможно что угодно… Находиться здесь дальше было бессмысленно и опасно. Надо уходить.
Владислав вернулся в комнату, пребывая в некоторой растерянности. Он вспомнил о металлическом мальчике с лютней и луком, оставленном здесь накануне. Фигурка так и стояла на столе, будто Белостоков не прикасался к игрушке. Теперь уже не узнать. Первым желанием было уйти, оставить все как есть. Но металлический мальчик должен вернуться к хозяину. И лучше, если это произойдет как можно скорее. Драгуров шагнул к столу и чуть не упал, будто двигался на ватных ногах. Сознание еще ясное, а все тело — чужое, отказывается повиноваться. Понятно, почему свалился старик… Действительно, что-то произошло с трубами… Впрочем, какая разница? Хотелось точно также прилечь на пол, рядом с мертвым телом, и уснуть. Владислав даже не заметил, что огарок свечи погас. В темноте перед ним продолжали вырисовываться очертания предметов. Блестела на столе металлическая фигурка. Неожиданно, сквозь равнодушное спокойствие, ему показалось, что он узнает в ней свою дочь. Словно она вошла в эту игрушку, превратившись в мальчика с лютней и луком, и теперь глядит на него, улыбается, наблюдает, ждет чего-то…
— Галя? — произнес он, поперхнувшись. И вырвавшийся звук ненадолго вернул его в реальный мир. Быстрее, вон отсюда!..
Драгуров схватил фигурку, побрел к двери, едва не споткнувшись о тело Белостокова. В коридоре он сорвал с крючка хозяйственную сумку, бросил туда, на картофельную шелуху, металлического мальчика, переступил через порог. На лестничной клетке дышать было немного легче, хотя и тут ощущался приторный запах. Держась за перила, Драгуров побрел вниз.
На улице стало лучше, в лицо ударил холодный ветер, Владислав набрал полные легкие воздуха. Пошатываясь, зашагал в сторону метро, больше не оборачиваясь на старый дом и не вспоминая об оставленном мастере. У него еще мелькнула мысль вызвать милицию, но потом он решил, что на старика все равно наткнется кто-нибудь из соседей. Какая разница, кто обнаружит труп? Сейчас это не играет никакой роли.
Драгуров поехал не домой, а обратно в мастерскую. Он и сам бы не смог объяснить, почему поступил именно так. Возможно, он даже не отдавал себе отчета, куда едет. А очнулся только тогда, когда вставил ключ в замочную скважину.
— Вот ведь история! — растерянно пробормотал он, увидев выгнувшего спинку котенка. — Выходит, я снова здесь?
На некоторое мгновение ему даже показалось, что он никуда и не уезжал, а Белостоков сидит спокойненько у себя дома и пьет чай. Но его хозяйственная сумка — с ним, а в ней — металлический мальчик. Котенок Никак прыгнул на эту сумку, выпустив когти.
— Раз уж я вернулся, не купить ли чего-нибудь съестного — для тебя и меня? — произнес Владислав. Странно, но ему вовсе не хотелось ехать домой. Не было и желания позвонить. В конце концов, они могут поужинать и без него. А он имеет полное право… напиться! Эта неожиданная идея пришлась Драгурову по душе. Может он хоть раз в жизни подпортить свою репутацию трезвенника? И повод достаточно убедительный: смерть Александра Юрьевича. Тут надо помянуть как следует, по полной программе.
Владислав вышел из мастерской, основательно отоварился в ближайшем магазине и съестным, и питьем. Когда он вернулся и подошел к двери, то вдруг почувствовал, что внутри кто-то есть. На порог пробивалась узкая полоска света, а в замочной скважине торчал ключ, который он, уходя, позабыл вынуть. Толкнув дверь, он произнес:
— Снежана?.. — И увидел ее в углу мастерской, сидящей на диване и прижимавшей котенка к груди.
Глава восьмая
1
Карина смотрела на этого «соломенного» человека с недоумением и досадой, ощущая на губах вкус его поцелуя, — все произошло так неожиданно… Она не успела оттолкнуть Алексея. Может быть, и не хотела? Теперь и он стоял перед ней с какой-то виноватой улыбкой, а взгляд вновь ускользал, словно блуждал в лабиринте.
— Неужели ты думаешь, что я пришла сюда только затем, чтобы заняться с тобой любовью? — насмешливо спросила она.
— А разве нет? — нагло ответил Алексей. Секунду спустя он уже потирал щеку, а пыл его несколько остудился.
Карина на всякий случай отступила к стене.
— Квиты, — сказал сценарист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35