Промедление со стороны федеральных органов власти может дорого стоить всем без исключения жителям страны. События сегодняшнего дня заставили нас перейти к решительным мерам. Я подписал указ о введении чрезвычайного положения и прямого президентского правления в ряде регионов страны. Для воинских частей, дислоцированных на территориях данных субъектов, объявлена боевая готовность. В течение 24-х часов в отдельные регионы будут введены дополнительные войска. Службы безопасности и правоохранительные органы переводятся на круглосуточные дежурства. Я призываю всех сознательных, честных граждан государства быть бдительными, оказывать поддержку и помощь службам безопасности и правоохранительным органам. С этого часа во всех силовых службах действуют прямые телефоны, по которым граждане могут сообщать о подозрительных фактах, о людях, допускающих правонарушения, о возможных террористических актах. Я уверен в поддержке простого населения страны, я уверен, соотечественники, что вместе мы сможем искоренить заразу, мешающую нашей спокойной и достойной жизни. Особенно прошу быть бдительными и осторожными тех, кто проживает непосредственно в террозоне или поблизости...
Нельзя сказать, что речь президента окрылила Смоковницына. Между лопаток образовался холодный ежик гусиного беспокойства, но что Петр испытывал - то ли животный страх, то ли безумную радость, сам не мог разобраться.
Выражение лица президента, его холодный уверенный колкий взгляд вселяли в него уверенность в будущем огромной державы, будили в сознании самые патриотические мысли, ему хотелось в миг сорваться с места и бежать, бежать, мчаться - исполнять волю верховного главкома, ловить - хватать гадов, подлецов, убийц, насильников, воров. Он был готов к этому.
Готов не спать сутками, плохо питаться, не получать зарплату, готов уставать до чертей собачьих, на многое - многое готов...
Арутюнов, по-прежнему возлегавший в кресле, мешал ему. Мешал своим тупым присутствием не только в данном кабинете, но и вообще в органах, в жизни самой.
Петр отчетливо сознавал, что президент говорит именно об Арутюнове, что такие, как этот мерзавец - чирьи на теле МВД, они развратили состав милиции, они спаялись с преступными кланами, они - виновники той ситуации, в которой оказалась страна. Петр понимал, что он должен бороться именно с Арутюновым, тогда он выполнит распоряжение президента. Понимал. Но как осуществить свой гражданский долг он не знал.
- Вот с утра и начнем борьбу, - новый начальник янского УВД сладко потянулся, зевнул и пропустил еще одну коньячную стопочку, - завтра и начнем... А ты иди в отпуск, Смоковницын, иди...
- Какая же ты сволочь, Маргел! - это все на что хватило капитана Смоковницына в борьбе за чистоту органов. Никогда в будущем ему не суждено было сделать большего для выполнения указа президента, чем в данный момент.
Он не мог применить к своему непосредственному руководству мер физического воздействия и совершил единственно возможный поступок - оскорбил полковника, чем хотел морально его изничтожить, хотя грубая лексика никогда не была у капитан в чести.
Но выпад подчиненного вызвал у начальника неожиданную реакцию. Маргел Юросович пьяно и заливисто расхохотался, сначала искренне, а потом уже с нажимом, но все равно открыто и беззлобно, так родители смеются над шалостями и глупостями малолетних детей.
Укачанный алкоголем, он тяжело поднял с кресла увесистый зад, не выпуская сигары, подошел к Смоковницыну почти вплотную. "Сейчас не сдержусь, решил последний, вдарю, как есть вдарю, справа вдарю, хуком, и будь что будет!"
- Не надо, не надо, - прошлепал толстыми губами полковник, словно читая мысли Петра, - бить меня, Петя не надо. Я вот что тебе предложу. Давай-ка, заходи как-нибудь ко мне. Я недалеко здесь живу. Посидим - поокаем. Ты мне что-нибудь расскажешь, я тебе расскажу. Ведь ты - прямой, честный, я люблю таких. Ты мне еще тогда понравился, хороший ты мент, только непонятливый. Заходи ко мне - попьем вина, закусим хлебом... Так вроде бы у поэта, да?
Смоковицын отрицательно и очень энергично завертел головою, не знаю, мол, как там у поэтов, отстань. А сам от злости позеленел весь.
- Да...- сам с собою согласился Арутюнов, - приезжай на вороной своей кобыле, в дом гетер под городскую нашу стену, дай им цену за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену... Жаль, что не знаешь, Смоковницын, жаль. А ты бы Бродского погонял бы в то время, ой, погонял бы!..
И он снова заливисто расхохотался. Петр хотел развернуться и уйти уже без позволения, но начальник цепко схватил его за рукав кителя, и вполне трезво, совсем другим тоном, не допускающим возражения, произнес, выдыхая спиртные пары прямо в лицо:
- К губернатору не суйся! Не суйся. Оставь все как есть. Сунешься пожалеешь!
"Запугивает", решил Смоковницын, дернул плечом и ушел.
- Осторожнее на тротуарах - закричал вслед доморощенный полковник, внимательней, не нарвись на растяжку, итак, служить уже некому, всех в расход отправили. И еще отправят... А мы им будем "рахмат" кричать, "рахмат"!
Последние слова он произносил почти шепотом.
ФАЙЛ ПЯТЫЙ.
Мелкий вредный дождь, с утра моросящий, несмотря на свою несолидность, успел - таки основательно вымочить грунтовку. Дорога и вчера оставляла желать лучшего, а теперь и вовсе стала не проезжей.
Веня еще умудрялся как-то двигаться вперед, большей частью даже не по дороге, а по кромке поля, плотно заросшей травой. Густая трава стлалась под колеса, создавала вполне приемлемый щит, по которому не без сложностей, с переменным успехом, но можно было покорять расстояние.
Мучиться оставалось недолго. В трех-четырех километрах, судя по карте, проходила новая супермагистраль с подвесными ярусами и жестким каучуковым покрытием особой шершавости с подогревом.
Ранним утром стрингер распрощался с гостеприимным добродушным Поликарпычем, чмокнул на прощанье чуть смущенную Маринку (у них прошла бурная ночь), пообещал на днях обязательно появиться, завел "Седан" и был таков.
Двинулся предусмотрительно не на старую московскую трассу, откуда спешно ретировался сутки назад, а в противоположную сторону.
Поликарпыч снабдил Веньку, готового, как считал старик, партнера по бизнесу, подробной картой местности, подсказал, как лучше выбраться на модную магистралку.
Во время путаных стариковских объяснений Венька - не будь лопухом, косился глазком на свою пассию и искренне удивлялся. Та менялась в цвете, то отчаянно неуправляемо краснела, то желтела внезапно, то становилась полотняно-белой, рисовала ножкой что-то застенчиво на земле, крутилась возле мужиков, то совсем близко подходила, заглядывая через отцовское плечо на отмеченный в карте маршрут, то отходила в сторонку, отворачивалась спиной, стояла молча, не двигалась. Но плечи вздрагивали.
- Черт! Елы-палы! Блин казанский! Перестарался! - клял себя мысленно Веня, - Переусердствовал. Влюбилась. Втюрилась морковка, что теперь? Ну что теперь, делать-то с ней?..
К такому обороту стрингер не был готов. Хотя еще ночью после жаркой с травами бани ощутил нечто не хорошее - его насторожило поведение случайной знакомицы - Марина демонстрировала высший пилотаж. Причем, Веня - честный малый - сразу предупредил, что платить ему нечем ни за ночлег, ни за дополнительные услуги. Гонорары большие в Московии, а малых, мол, денег самому маловато. Та лишь покривилась. И вот тебе на - теперь!
Пришлось стрингеру включать максимальные авральные обороты чувственной лести. Обещать - ничего не обещал, кроме скорого приезда ненадолго, но растряс слов ласковых в результате на три короба.
Маринка расчувствовалась, в прощальном экстазе лизнула в ухо, шепнула что-то нежное, Венька и не расслышал, а головой закивал - ладно, ладно! Буду, буду! - только б смыться, потом уже неважно, возвращаться в теплый дом он, понятно, и не думал. Другие дела, заботы у него другие.
Ждет его странная страна с широкими проспектами, высокими домами, богатыми горожанами, где жизнь в трех уровнях - надземном - развязки и высотки высотные; в прямом смысле - земном, что ни на есть, земном; и подземном - метро, стоянки - понятно, а теперь - и рестораны, и заведения всякие - коридоры, коридоры, завороты, залы, вниз-вверх, ой, кто не был в нижней Московии - обязательно надо б туда опуститься, обязательно!
В нежном детстве, когда Веня не знал, что Подмосковьем называют географически близкие к столице населенные пункты, думалось ему, что это то, что непосредственно под Москвой находится.
Он представлял себе селения и города, где живут обычные люди, пашут, сеют, в праздники водку пьют. Представлял себе как сказку о царствах подземных, откуда герой вылетал только с помощью волшебной птицы, прикармливая ее собственным мясом.
Все там есть в подземном мире. Все. Только солнца нет. Впрочем, оно там и не нужно. Без него хорошо. Некогда тамошним жителям еще и на солнце любоваться. Красоты и так хватает.
"Седан" внезапно затянул гнусаво и визгливо пронзительный жалобный аккорд, захрюкал утробно, затрясся, гукнул раз движком и остановился уже в полном безмолвии. До трассы не дотянул всего ничего.
Вон она - рядышком, раз шагнуть, кажется. Повисла на желтых столбах, похожих на курьи ноги, замерла острой длинной стрелою над размокшей землею. Редкие, пока еще утро, машинки проносятся - туда-сюда мелькают, поскольку скорости бешенные, меньше ста верст и двигаться запрещено. Чуть поодаль еще в паре верст Венечка и въезд рассмотрел, как Поликарпыч обещал, без понтовый. Только электроника на турникете - пешеходам вход закрыт.
Такой подлости от своего автомобиля стрингер не ожидал. Чем хорош был "Седан", так тем, что никогда без предупреждения не ломался. Как только в нем заводилась какая-нибудь неисправность он начинал истошно, будто дикое животное, выть и стонать, уведомляя владельца, что сил мало осталось. Веня бросался к ремонтникам и те уже парились над хитроумным устройством. Теперь посреди славной дикорастущей русской природы Веня кумекал, как ему поступить.
Вариантов, прямо сказать, немного. Возвращаться в Николо-Царевну бессмысленно и сложно. Веня успел отмахнуть, если верить приборам, тридцать с гаком километров. Идти вперед еще смешней - на трассу не попасть, а попадешь, так все одно - никто не остановит; чем прелестна магистраль - даже патрулей нет на ней, до самого Янска никто не тормознет, даже если очень захочет. Первый блок-пост на повороте в город.
Но что делать? Шариться лесом - занятие опасное, в первую очередь, и ни к чему не ведущее, во вторую. Проплутать в здешних местах можно всю жизнь, так и не выйдя из леса.
Последнее, что оставалось - установить связь с большой жизнью. Но и здесь возникали проблемы. Первое - Веня не зарядил батарею, дом у Поликарпыча без лампочек, а энергии оставалось ровно на один звонок и то непродолжительный, второе, более важное, как только возникало соединение, сигнал телефона фиксировался, а значит, его преследователи могли тут же воспользоваться этой информацией.
Но больше делать было нечего. Стрингер вышел из машины, пнул в отчаянии "Седан" по колесу и окунулся в тучные размышления, как наилучшим образом использовать последнее оставшееся у него благо цивилизации - право последнего звонка.
И здесь выбор был ограничен. Более того, Венечка с удивлением обнаружил, что он, практически, отсутствует. Звонить просто некуда. В обычную ремонтную мастерскую смысла нет - не Америка, даже за большие деньги, каких у Вени и не было, механики в такую глушь не поедут. Каждый боится за свою задницу. Хочешь ремонтироваться - добирайся до конторы, как хочешь.
Из всех янских знакомых реально помочь Вениамину не мог никто. Из московских - тем более. Звонить телевизионщикам - себя вознелюбить и заживо сгноить. Продадут, как пить Тем более, что стрингер пока сам плохо понимал в какую вступил игру, одно отчетливо уяснил, что увяз, увяз по горло в чей-то мощной, со смаком выполненной авантюре, где и стал лишним, потому что - или наследил, или так спланировано было ранее, а может быть, просто глупое стечение обстоятельств привело его в нынешнее положение.
Гадать об этом бессмысленно, понятно только, что обращаться нужно к человеку, который точно сохранит Венино инкогнито и поможет разобраться в ситуации. Таких, увы, не было.
Без особой надежды на успех, Веня рефлекторно щелкал клавишей аппарата - рылся в бесконечном списке телефонных номеров, скопившихся в памяти лет за десять, а то и больше.
При покупке новой, более современной трубки, Веня ленился просеивать информацию - просто сгонял со старых карт-книжек все, что содержалось в их памяти скопом в новую. Порядок в файлах тоже не наводил, а потому время от времени приходилось пролистывать массу застывшей в недрах телекомпьютера информации, находя нужное.
Вот и сейчас на экран дисплея полезли адреса и телефоны, записанные еще в одном из первых Вениных телефонов, купленных на рубеже тысячелетий. Тогда Веня, как оператор Большого телеканала, на месте не сидел, находился в постоянном профессиональном движении. О чем и свидетельствовали электронные надписи - "Бишкек", "Владикавказ", "Тбилиси", "Вена", "Секешвехервар", - что за тьму-таракань, подумал Веня, так и не вспомнив, где такое находится и как он туда смог попасть; "Грозный -2000" - выскочило, Веня нажал "открыть".
Здесь хранились адреса, телефоны, чуть ли не пароли и явки, с которыми стрингер работал во время антитеррористической операции, так тогда назвали военную кампанию против горных бунтовщиков.
Начинающим необстрелянным оператором он попал на Кавказ, где еще отчетливо виднелись, а в некоторых местах даже заботливо содержались и охранялись следы первой чеченской кампании.
Но первые сюжеты, которые он снял в Грозном, ему самому не понравились. Веня стремился воссоздать масштаб многолетней бойни.
Натура представала перед ним шикарная, а Веня тратил много времени, чтобы разыскать характерные детали. Ему хотелось выдавать не просто стандартные новостийные видеосюжеты, а приблизиться к документальному кино, стать хроникером чеченских событий третьего тысячелетия.
"Город теней" представал в его передаче не только в виде развороченных кварталов с холмами из щебня, строительной арматуры, битого кирпича, и воронками от мин и авиабомб.
На его кадрах в разбитых зданиях с обгорелым кирпичом нехотя, со страхом, в оглядку, совсем не победно размещались российские комендатуры, а рядом даже во время перестрелок не утихала торговля; за углом - пацаны, совсем крохотные, балуются с АКМСами, которые чуть ли не больше их самих; женщины в платках, продают ручные гранаты, квадратные километры пустот в самом центре города - все снесено...
Кривые слова на обшарпанных строениях в четвертом микрорайоне - СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ... На обрушенной стене развороченного бомбами Дома Моды желтый рекламный плакат фирмы "Кодак".
Темнолицая небритая молодежь сидит на кругами на карачках, плюется семечками, курит план...
И главное - колючие чеченские взгляды. Острые, пронзительные. И настороженность в них особая, злюче глядят, с ненавистью. Искоса.
И Веня почти сразу уяснил себе - смотреть пристально на чечена нельзя. Ни в коем случае. Надо скользнуть глазами поверх, ни на ком не задерживаясь, не присматриваясь, а лучше совсем не замечать никого. Как бы.
Зацепил кого-нибудь взглядом - все пиши пропало! Непременно прицепиться. Отвязаться - невозможно. Непременно заноситься начнет, на понт брать. Да еще братва местная в шляпах и тюбетейках подопрется, как загалдят разом, так и помереть от их крика можно. А в толпе ненароком кто-нибудь да перышко сунет, или чего доброго и вовсе из нагана пальнет.
Нет уж, лучше не смотреть на них, не встречаться взглядом.
Когда он увидел свой сюжет в эфире, заскрипел до боли зубами. Такие же, как и у всех других собратьев по цеху обычные картинки, не лучше, не хуже. Монтаж показался Вене отвратительным, ушла документальность, да и камера не глаз человечий, убедился Веня, ой, далеко не глаз человечий! - натура обуженная, детали, что Венечка старательно выхватывал, не просматриваются, короче, война, как война, да и все.
О своей обиде он поведал знакомому оператору - старожилу битвы в Чечне. "Да брось ты, сказал старожил, поливай и поливай - что выйдет, тут столько понаворочано, а ты еще усложнить хочешь, пей вон водку, не держи стакан!"
Выпивали они, кстати сказать, с местными жителями. Пророссийски настроенные чечены /Веня не знал тогда, что правильно - чеченцы/ пару-тройку лет назад сражались еще под зелеными знаменами Дудаева - Яндарбиева. Очень гордились личным знакомством с Шамилем Басаевым и тем, что положили в январе девяносто пятого Майкопскую бригаду на железнодорожном вокзале.
Они ничуть не скорбили о прошлом и вовсе не раскаивались в деяниях, как ожидал тогда Веня, а наоборот, смачно, колоритно, иногда посмеиваясь с легким прищуром, легко повествовали, как косили русских салаг - сопляков, жгли танки, как брали в августе 96-го Грозный, как их командование вынудило генерала Лебедя подписать кабальный для России мир, который все чеченцы восприняли как капитуляцию "старшего брата".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29