Они тоже плакали, не стыдясь.
– Князь Гэндзи, – произнес один из них. – Князь Гэндзи…
Больше он ничего не смог из себя выдавить.
– Держитесь, мой князь, – сказал второй. – Помощь уже идет.
Он снял свою куртку и попытался зажать рану Гэндзи. Гэндзи увидел у него на боку кобуру с плоским пистолетом, прежде скрытым под курткой. Ага! Мечи сменились пистолетами! Что ж, вполне разумно. Интересно, сколько пистолетов носят самураи, один или два? И кстати, зачем прятать оружие? Гэндзи очень хотелось спросить об этом, но у него не было сил. Ему начало казаться, что тело его сделалось очень легким, каким-то невесомым.
Женщина улыбнулась ему сквозь слезы. Она сказала:
– Сегодня утром я закончила перевод. Я только не знаю, что лучше: оставить японское название или все-таки перевести заголовок на английский. Как ты думаешь?
– Он вас не слышит, госпожа Сидзукэ, – сказал один из мужчин. – Он потерял сознание.
Госпожа Сидзукэ. Так звали принцессу-ведьму, заколдовавшую основателя их клана. Нет, это не может быть она. Разве что она вновь родилась на свет. Хотя Гэндзи не верил в повторные рождения… Как сгоревшее дерево не восстанет из пепла, так и умерший человек не вернется к жизни. Значит, это другая госпожа Сидзукэ.
– Он слышит меня, – твердо сказала госпожа Сидзукэ. Теперь Гэндзи видел, что ее красота не вполне японская.
Глаза у нее были светло-карими, а не черными, а волосы – каштановыми. Он не узнал эту женщину. Но всякий раз, как он старался восстановить видение в памяти, она казалась ему все более знакомой. Кого-то она ему напоминала… Но кого? Этого Гэндзи не знал до сих пор. Зато он твердо знал, что госпожа Сидзукэ – прекраснейшая из всех женщин, каких он только видел в жизни. (Точнее говоря, прекраснейшая из всех, кого он увидит.)
– Английский, – сказал Гэндзи.
Он хотел попросить, чтобы она все-таки перевела название на английский, но ему хватило сил лишь на одно слово.
– Хорошо, пусть будет английский, – согласилась госпожа Сидзукэ. И снова улыбнулась сквозь слезы. – Это вызовет еще один скандал. Люди будут говорить: «Опять этот Гэндзи и эта его ужасная Сидзукэ!» Но нам до этого нет никакого дела, ведь правда?
Губы ее дрожали, но женщина продолжала улыбаться. На миг ей даже удалось сдержать слезы.
– Она так гордилась бы нами! – сказала госпожа Сидзукэ.
Гэндзи хотелось спросить, кто ими гордился бы и почему, но у него пропал голос. На изящной шее женщины что-то блестело. Гэндзи присмотрелся. Он увидел, что это было. Потом он услышал, как бьется его сердце. А больше он ничего не видел и не слышал.
* * *
– Оставь всякую надежду, – сказал Сигеру. – У тебя было видение – сомнений быть не может.
– Что из того, что я описал, знакомо тебе?
– Кое-что. Одежда. Прически. Отсутствие оружия. Объяснение может быть лишь одно: чужеземцы победили нас, и мы стали народом рабов.
– А что такое парламент?
– Этого я не видел. Не исключено, этот самый «парламент» заменит сёгунский совет, когда нас обратят в рабство. Присутствовавшие вели себя просто непристойно. Такое вероятно лишь тогда, когда исчезнут всякие представления о порядке и Дисциплине. Можешь ли ты себе представить, чтобы хоть кто-нибудь позволил себе неучтиво возвысить голос в присутствии сёгуна – не говоря уже обо всех сразу?
– Нет, дядя. Это действительно немыслимо.
– А твой убийца? Ты узнал его?
– Нет. Я вообще никого не узнал. Там не было ни единого знакомого лица.
– Значит, все твои вассалы будут убиты. Ибо я никогда не позволил бы тебе отправиться в подобное место без охраны. Равно как и Сэйки, Кудо или Сохаку.
– А кто тогда эти люди, прятавшие под одеждой пистолеты? Они очень беспокоились обо мне.
– Возможно, кто-то тебя все-таки защищал.
Сигеру закрыл глаза и застыл на несколько мгновений, глубоко дыша. Потом он вновь открыл глаза и низко поклонился.
– Мой господин, простите меня за то, что я так вас подвел.
Гэндзи рассмеялся:
– Ты пока что меня не подводил, дядя. Возможно, нам удастся найти способ изменить ход событий.
– Мы не в силах этого предотвратить. Мы можем защитить от страданий тех, кого любим. Но нам не остановить будущее, не помешать ему терзать нас и тех, кто останется.
– Так вот почему ты это сделал… – мягко произнес Гэндзи.
Сигеру напрягся. Его начала бить дрожь – сперва легкая, едва заметная. Потом она усилилась, а затем превратилась в конвульсии. В конце концов у Сигеру вырвался один-единственный сдавленный вскрик. Он рухнул на пол и разрыдался.
Гэндзи не двигался. Он ничего не сказал и не стал ничего предпринимать. Через несколько минут Сигеру сумел взять себя в руки. Гэндзи налил ему чаю. Сигеру принял чашку.
– Я отдаю себе отчет в том, дядя, что это причиняет тебе боль, но разговора не избежать. Мне нужно узнать о твоих видениях как можно больше. Это моя единственная возможность глубже постичь смысл собственного откровения.
– Понимаю, мой князь. – Сигеру вновь стал вести себя чрезвычайно церемонно. Он цеплялся за этикет как за опору. – Время от времени я буду отвечать на ваши вопросы – насколько сумею.
– Спасибо, Сигеру, – сказал Гэндзи. – Ну а пока что хватит с нас видений. Давай перейдем к другой теме. Когда я повернулся, чтобы выйти из оружейной, ты собрался убить меня. Почему ты этого не сделал?
– Меня остановила тишина, – ответил Сигеру. – Картины и звуки, непрерывно преследовавшие меня, в вашем присутствии исчезли. И я вспомнил слова, сказанные давным-давно моим отцом. Он предрек мне то, что произойдет. И добавил, чтобы я, когда это случится, не действовал в соответствии с первым порывом.
– Князь Киёри был мудрым человеком, – молвил Гэндзи.
«И истинным провидцем», – добавил он про себя.
И все же он не предотвратил собственной гибели от рук сошедшего с ума родного сына. Почему? Возможно, Сигеру прав. Мы не в силах предотвратить то, чему должно свершиться.
Сигеру ждал, сколько мог. Но Гэндзи так и не заговорил, и Сигеру спросил сам:
– Так что же ты увидел? Что сверкало на шее у той женщины?
– Это единственная деталь, которую я так и не могу вспомнить, – сказал Гэндзи.
На самом деле эта картина до сих пор стояла у него перед глазами. Но он подумал, что неразумно будет увеличивать ношу, взваленную на дядю. Довольно и того, чем он уже успел с ним поделиться.
– Плохо. Это могло бы оказаться ценной подсказкой.
– Да, – согласился Гэндзи. – Могло бы.
* * *
Когда князь обратился к присутствующим, Сигеру почти не слушал его. Вместо этого он размышлял об откровении Гэндзи. Этому явно должно предшествовать множество событий. Как бы ни выродились самураи и как бы могущественны ни стали чужеземцы, любым завоевателям понадобится не один год, чтобы захватить Японию. Остались еще люди, не утратившие древней воинской доблести и готовые сражаться насмерть. Очевидно, Гэндзи не относится к их числу. Его называли предателем. Сигеру надеялся, что это клевета.
Несмотря ни на что, Сигеру испытывал надежду. Впервые за много месяцев безудержный поток видений прекратился. За несколько часов, минувших с момента приезда Гэндзи, Сигеру лицезрел лишь то, что и все остальные. Возможно, тот же самый таинственный механизм, что отмерил Гэндзи всего три видения, остановил наплыв безумия.
Нет, Сигеру не думал, что излечился навсегда. Глупо было бы ожидать этого. Видения вернутся. Но если в них будут перерывы, хотя бы раз в несколько дней, он сможет использовать паузы и восстановить самоконтроль. В этом Сигеру не сомневался. Всю жизнь он занимался воинскими искусствами, чтобы при необходимости защититься от агрессии. А в конце концов, что такое видение, если не нападение изнутри? Ничем, кроме происхождения, они не отличаются от прочих нападений. Он не допустит, чтобы они нанесли ему поражение.
Тут до слуха Сигеру донеслось имя Хидё, и он увидел, как молодой самурай низко поклонился Гэндзи. Князь объявил о его новом назначении. Сигеру отметил, на чьих лицах отразилось недовольство. За этими людьми нужно будет присматривать. Сигеру взглянул на Сохаку. Он ждал, что тот будет потрясен и возмущен. Но настоятель монастыря Мусиндо, бывший и нынешний командир кавалерии, отнесся к этому известию с полнейшей невозмутимостью. И Сигеру понял, что ему придется убить старого друга. Назначение Хидё могло не вызвать у Сохаку гнева лишь в одном-единственном случае: если тот уже решил предать молодого князя. Но Сохаку не знал того, что знал теперь Сигеру: до тех пор, пока чужаки не завоюют Японию, Гэндзи неуязвим.
Но даже и тогда, когда этот миг настанет, Гэндзи окажется счастливчиком. Он умрет без страха, залитый кровью своего сердца, в объятиях прекрасной женщины, плачущей о нем.
Чего еще желать самураю?
Часть III
ДАЙМЁ
Глава 7
САТОРИ
Не каждое сражение выигрывается при помощи наступления.
Не всякое отступление ведет к поражению.
Наступление – это стратегия.
Отступление – тоже стратегия. Отступление должно быть планомерным и упорядоченным. Однако оно не обязательно должно выглядеть таковым. Отступление – это стратегия. Притвориться отступающим – тоже стратегия.
Судзумэ-нокумо (1600)
– Дзимбо – не настоящее твое имя, – сказал Гэндзи.
– А что такое – настоящее имя? – отозвался Дзимбо.
Гэндзи расхохотался:
– Ты – чужеземец. Однако же ты обрил голову, надел залатанную рясу дзэнского монаха и разговариваешь загадками, в точности как говорил старый настоятель Дзэнгэн. Это он научил тебя говорить по-японски?
– Нет, мой господин. Настоятель Дзэнгэн спас меня во время эпидемии холеры. А деревенские дети, ухаживавшие за мной, пока я выздоравливал, научили меня слушать и говорить.
– Как неожиданно! Я уверен, что никто из них не знает ни единого иероглифа.
– И я не знаю, мой господин.
– В таком случае твои способности к языкам выглядят еще более поразительными. Никто из нас, прожив год в американской деревне, среди неграмотных крестьян, не выучил бы ваш язык и вполовину так хорошо, как ты выучил наш.
– Благодарю вас, господин, от лица моих учителей. Это им по праву принадлежат все ваши похвалы.
Ткань шатра на миг затрепетала под легким порывом ветра. Гэндзи взглянул на бледное зимнее небо. Уже начало смеркаться. Прежде чем закончится час барана, они смогут выступить в обратный путь. Они доберутся к границе к тому моменту, как стемнеет, и пересекут враждебную им провинцию Ёсино ночью. В том имелось одно явное преимущество: ночью куда меньше шансов напороться на вражеский отряд. Хватит с него одной бессмысленной бойни.
– Когда ты приехал в Японию, – сказал Гэндзи, – ты был христианским миссионером. Теперь ты дзэнский монах. Тогда ты называл себя Джеймсом Боханноном. Теперь ты говоришь, что ты – Дзимбо. Скажи, а как ты называл себя до того, как стал Джеймсом Боханноном?
– Итан Круз, – ответил Дзимбо.
– А до того?
– До того я был просто Итан.
– Полагаю, эта смена имен никак не связана с христианской религией?
– Совершенно верно, мой господин.
– И с дзэном тоже.
– И это верно, мой господин.
– Тогда с чем же это связано?
Прежде чем ответить, Дзимбо опустил взгляд и сделал медленный глубокий вдох, прогоняя энергию через тандэн, центр сосредоточения. С выдохом он изгнал из себя страх, ненависть и страсти.
– Я бежал.
– От кого?
– От себя.
– Нелегкая затея, – сказал Гэндзи. – Многие пытались убежать от себя. Но никто из тех, кого я знал, не преуспел. А тебе это удалось?
– Да, мой господин, – ответил Дзимбо. – Удалось.
* * *
Он не в первый раз отправлялся в путь вместе с Томом, Пеком и Хэйлоу. Они были достаточно представительны на вид и никогда не создавали проблем. Но Итан не любил их, поскольку не доверял им. Он унаследовал эту привычку от старика. Привычка была хорошая, особенно для человека его ремесла. А промышлял Итан грабежами, кражами и угоном скота.
«Доверять нельзя никому и никогда, – говорил старый Круз. – Неважно, каким умником ты себя считаешь. Неважно, насколько тебе кто-то понравился. Никогда не забывай держать ухо востро. А то ведь во всех этих теплых чувствах есть что-то такое, отчего теряешь бдительность. Уж не знаю, в чем тут дело. Но только стоит тебе проникнуться теплыми чувствами к человеку, которому ты не доверяешь, и вскорости ты просыпаешься ночью оттого, что тебе раскроили череп топором. И тебе остается винить за все лишь собственное слюнтяйство».
Итан сильно подозревал, что Круз исходил из собственного опыта, поскольку у старика на затылке красовалась вмятина, оставленная топором, и поверх этого шрама волосы не росли.
«Это очень плохо – влюбляться в тех, кто не заслуживает доверия, – говорил Круз. – Да, парень, я о женщинах. И нечего мне тут кивать и соглашаться. Я точно знаю, что все равно ты в это вляпаешься. Все мы вляпываемся. А знаешь почему? Да потому, что нет на свете женщины, заслуживающей доверия. Все они, все до единой – лживые, вероломные шлюхи».
Несомненно, на эти воззрения повлияло еще и общество, в котором вращался Круз. В конце концов, сутенер проводит большую часть времени среди шлюх, а ложь, жульничество и вероломство – обычные уловки любой шлюхи. Так-то.
Итан так никогда и не узнал, кому Круз был обязан тем ударом топора, мужчине или женщине. Но он предполагал, что если в это дело и была замешана женщина, то без мужчины тоже не обошлось. Обычное дело. А Круз сваливал на рану свои приступы головокружения и дурноты, вспышки бешеной ярости, провалы в памяти и тягу к спиртному.
«Даже и не помню, как это вышло, – говорил Круз. – Голова зажила, но кость так и осталась вдавленной. Вот она теперь и давит мне на мозги. Напоминает, чтобы я больше никогда в жизни не привязывался к тому, кому нельзя доверять. Эй, малый, ты меня слышишь? Я по большей части имею в виду женщин, но за мужчинами тоже нужен глаз да глаз, особенно когда в дело замешаны женщины и деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Они всегда замешаны, женщины и деньги. Именно потому мир превратился в юдоль воровских разборок. Из-за любви женщин к деньгам».
Но в конечном итоге Круза доконала не тяга женщин к деньгам и не топор. Это была шлюха по имени Мэри Энн. Ничем не примечательная шлюха, немолодая, с двумя дочками, которых нужно было кормить и одевать. Девчонки были слишком маленькие, чтобы торговать собой, поскольку Круз терпеть не мог педофилов. Он заявил, что в его заведении не будут трахать никого, кому еще не сравнялось двенадцати лет, – и твердо придерживался этой линии. В тот день, когда они познакомились с Итаном, Круз из-за этого застрелил двоих мужчин. Собственно, они как раз собирались трахнуть Итана. Они это делали не в заведении Круза, но Итану тогда еще не исполнилось двенадцати лет – точнее говоря, ему и десяти-то еще не было, – а Круз случайно проходил мимо конюшни, и крики привлекли его внимание. Круз заглянул в конюшню, увидел то, что увидел, распространил действие своего правила на этих двух педофилов и вывел их из строя – на веки вечные.
«Малый, родители не для того тебя растили, – сказал Круз. – Ты бы держался поосмотрительнее. Пожалуй, я поговорю с ними на эту тему».
Итан ответил, что как только он выяснит, кто же были его родители, так непременно ему сообщит.
«Э, так ты сирота?»
«А что такое сирота?»
Круз тоже был сиротой. Он забрал Итана в свой бордель, велел Бетси выкупать мальчишку и приставил его убирать комнаты, драить полы, наливать виски и кормить свиней. Круз утверждал, что есть в запахе свиней что-то такое, от чего мужчину так и тянет трахаться. Свиньи полезны для нашего бизнеса. Итан же на это сказал, что ему не нравится, как пахнут свиньи. «Э, малый, побудешь здесь немного – передумаешь. Что ж это у нас за мир, что мальчишке вроде тебя безопаснее работать в борделе, чем на конюшне?»
«Как тебя зовут, малый?»
«Итан».
«Итан, а дальше?»
«Просто Итан. А тебя?»
«Мануал Круз».
«Мануэль Круз».
«Нет, черт подери! Мануал, а не Мануэль! Я тебе что, какой-нибудь гребаный мексиканский батрак, подыхающий с голоду? Я что, похож на гребаного батрака? – Он указал на свою безукоризненно чистую одежду. – Или я похож на умирающего с голоду? – Круз похлопал себя по выпуклому брюшку. – Или, может, я похож на гребаного мексиканца?»
Ответить на последний вопрос было труднее всего, поскольку Круз действительно был мексиканцем. Но Итан решил придерживаться выбранной линии и снова покачал головой.
Круз расхохотался и весело хлопнул мальчишку по плечу: «Лучше уж я буду выглядеть как гребаный мексиканец, поскольку я и вправду мексиканец. Но зато я не голодаю и не ковыряю землю мотыгой. Мои родители здорово ради этого потрудились, да вот только умерли до срока».
Круз тоже умер до срока. Потому-то Итан Круз и сидел сейчас вместе с Томом и Пекому костра, в холмах севернее Остина, и ждал, пока вернется Хэйлоу, вернется и сообщит, что нашел нору Мэтью Старка. И Хэйлоу вернулся.
– Маленькое ранчо, милях в двадцати к северу отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Князь Гэндзи, – произнес один из них. – Князь Гэндзи…
Больше он ничего не смог из себя выдавить.
– Держитесь, мой князь, – сказал второй. – Помощь уже идет.
Он снял свою куртку и попытался зажать рану Гэндзи. Гэндзи увидел у него на боку кобуру с плоским пистолетом, прежде скрытым под курткой. Ага! Мечи сменились пистолетами! Что ж, вполне разумно. Интересно, сколько пистолетов носят самураи, один или два? И кстати, зачем прятать оружие? Гэндзи очень хотелось спросить об этом, но у него не было сил. Ему начало казаться, что тело его сделалось очень легким, каким-то невесомым.
Женщина улыбнулась ему сквозь слезы. Она сказала:
– Сегодня утром я закончила перевод. Я только не знаю, что лучше: оставить японское название или все-таки перевести заголовок на английский. Как ты думаешь?
– Он вас не слышит, госпожа Сидзукэ, – сказал один из мужчин. – Он потерял сознание.
Госпожа Сидзукэ. Так звали принцессу-ведьму, заколдовавшую основателя их клана. Нет, это не может быть она. Разве что она вновь родилась на свет. Хотя Гэндзи не верил в повторные рождения… Как сгоревшее дерево не восстанет из пепла, так и умерший человек не вернется к жизни. Значит, это другая госпожа Сидзукэ.
– Он слышит меня, – твердо сказала госпожа Сидзукэ. Теперь Гэндзи видел, что ее красота не вполне японская.
Глаза у нее были светло-карими, а не черными, а волосы – каштановыми. Он не узнал эту женщину. Но всякий раз, как он старался восстановить видение в памяти, она казалась ему все более знакомой. Кого-то она ему напоминала… Но кого? Этого Гэндзи не знал до сих пор. Зато он твердо знал, что госпожа Сидзукэ – прекраснейшая из всех женщин, каких он только видел в жизни. (Точнее говоря, прекраснейшая из всех, кого он увидит.)
– Английский, – сказал Гэндзи.
Он хотел попросить, чтобы она все-таки перевела название на английский, но ему хватило сил лишь на одно слово.
– Хорошо, пусть будет английский, – согласилась госпожа Сидзукэ. И снова улыбнулась сквозь слезы. – Это вызовет еще один скандал. Люди будут говорить: «Опять этот Гэндзи и эта его ужасная Сидзукэ!» Но нам до этого нет никакого дела, ведь правда?
Губы ее дрожали, но женщина продолжала улыбаться. На миг ей даже удалось сдержать слезы.
– Она так гордилась бы нами! – сказала госпожа Сидзукэ.
Гэндзи хотелось спросить, кто ими гордился бы и почему, но у него пропал голос. На изящной шее женщины что-то блестело. Гэндзи присмотрелся. Он увидел, что это было. Потом он услышал, как бьется его сердце. А больше он ничего не видел и не слышал.
* * *
– Оставь всякую надежду, – сказал Сигеру. – У тебя было видение – сомнений быть не может.
– Что из того, что я описал, знакомо тебе?
– Кое-что. Одежда. Прически. Отсутствие оружия. Объяснение может быть лишь одно: чужеземцы победили нас, и мы стали народом рабов.
– А что такое парламент?
– Этого я не видел. Не исключено, этот самый «парламент» заменит сёгунский совет, когда нас обратят в рабство. Присутствовавшие вели себя просто непристойно. Такое вероятно лишь тогда, когда исчезнут всякие представления о порядке и Дисциплине. Можешь ли ты себе представить, чтобы хоть кто-нибудь позволил себе неучтиво возвысить голос в присутствии сёгуна – не говоря уже обо всех сразу?
– Нет, дядя. Это действительно немыслимо.
– А твой убийца? Ты узнал его?
– Нет. Я вообще никого не узнал. Там не было ни единого знакомого лица.
– Значит, все твои вассалы будут убиты. Ибо я никогда не позволил бы тебе отправиться в подобное место без охраны. Равно как и Сэйки, Кудо или Сохаку.
– А кто тогда эти люди, прятавшие под одеждой пистолеты? Они очень беспокоились обо мне.
– Возможно, кто-то тебя все-таки защищал.
Сигеру закрыл глаза и застыл на несколько мгновений, глубоко дыша. Потом он вновь открыл глаза и низко поклонился.
– Мой господин, простите меня за то, что я так вас подвел.
Гэндзи рассмеялся:
– Ты пока что меня не подводил, дядя. Возможно, нам удастся найти способ изменить ход событий.
– Мы не в силах этого предотвратить. Мы можем защитить от страданий тех, кого любим. Но нам не остановить будущее, не помешать ему терзать нас и тех, кто останется.
– Так вот почему ты это сделал… – мягко произнес Гэндзи.
Сигеру напрягся. Его начала бить дрожь – сперва легкая, едва заметная. Потом она усилилась, а затем превратилась в конвульсии. В конце концов у Сигеру вырвался один-единственный сдавленный вскрик. Он рухнул на пол и разрыдался.
Гэндзи не двигался. Он ничего не сказал и не стал ничего предпринимать. Через несколько минут Сигеру сумел взять себя в руки. Гэндзи налил ему чаю. Сигеру принял чашку.
– Я отдаю себе отчет в том, дядя, что это причиняет тебе боль, но разговора не избежать. Мне нужно узнать о твоих видениях как можно больше. Это моя единственная возможность глубже постичь смысл собственного откровения.
– Понимаю, мой князь. – Сигеру вновь стал вести себя чрезвычайно церемонно. Он цеплялся за этикет как за опору. – Время от времени я буду отвечать на ваши вопросы – насколько сумею.
– Спасибо, Сигеру, – сказал Гэндзи. – Ну а пока что хватит с нас видений. Давай перейдем к другой теме. Когда я повернулся, чтобы выйти из оружейной, ты собрался убить меня. Почему ты этого не сделал?
– Меня остановила тишина, – ответил Сигеру. – Картины и звуки, непрерывно преследовавшие меня, в вашем присутствии исчезли. И я вспомнил слова, сказанные давным-давно моим отцом. Он предрек мне то, что произойдет. И добавил, чтобы я, когда это случится, не действовал в соответствии с первым порывом.
– Князь Киёри был мудрым человеком, – молвил Гэндзи.
«И истинным провидцем», – добавил он про себя.
И все же он не предотвратил собственной гибели от рук сошедшего с ума родного сына. Почему? Возможно, Сигеру прав. Мы не в силах предотвратить то, чему должно свершиться.
Сигеру ждал, сколько мог. Но Гэндзи так и не заговорил, и Сигеру спросил сам:
– Так что же ты увидел? Что сверкало на шее у той женщины?
– Это единственная деталь, которую я так и не могу вспомнить, – сказал Гэндзи.
На самом деле эта картина до сих пор стояла у него перед глазами. Но он подумал, что неразумно будет увеличивать ношу, взваленную на дядю. Довольно и того, чем он уже успел с ним поделиться.
– Плохо. Это могло бы оказаться ценной подсказкой.
– Да, – согласился Гэндзи. – Могло бы.
* * *
Когда князь обратился к присутствующим, Сигеру почти не слушал его. Вместо этого он размышлял об откровении Гэндзи. Этому явно должно предшествовать множество событий. Как бы ни выродились самураи и как бы могущественны ни стали чужеземцы, любым завоевателям понадобится не один год, чтобы захватить Японию. Остались еще люди, не утратившие древней воинской доблести и готовые сражаться насмерть. Очевидно, Гэндзи не относится к их числу. Его называли предателем. Сигеру надеялся, что это клевета.
Несмотря ни на что, Сигеру испытывал надежду. Впервые за много месяцев безудержный поток видений прекратился. За несколько часов, минувших с момента приезда Гэндзи, Сигеру лицезрел лишь то, что и все остальные. Возможно, тот же самый таинственный механизм, что отмерил Гэндзи всего три видения, остановил наплыв безумия.
Нет, Сигеру не думал, что излечился навсегда. Глупо было бы ожидать этого. Видения вернутся. Но если в них будут перерывы, хотя бы раз в несколько дней, он сможет использовать паузы и восстановить самоконтроль. В этом Сигеру не сомневался. Всю жизнь он занимался воинскими искусствами, чтобы при необходимости защититься от агрессии. А в конце концов, что такое видение, если не нападение изнутри? Ничем, кроме происхождения, они не отличаются от прочих нападений. Он не допустит, чтобы они нанесли ему поражение.
Тут до слуха Сигеру донеслось имя Хидё, и он увидел, как молодой самурай низко поклонился Гэндзи. Князь объявил о его новом назначении. Сигеру отметил, на чьих лицах отразилось недовольство. За этими людьми нужно будет присматривать. Сигеру взглянул на Сохаку. Он ждал, что тот будет потрясен и возмущен. Но настоятель монастыря Мусиндо, бывший и нынешний командир кавалерии, отнесся к этому известию с полнейшей невозмутимостью. И Сигеру понял, что ему придется убить старого друга. Назначение Хидё могло не вызвать у Сохаку гнева лишь в одном-единственном случае: если тот уже решил предать молодого князя. Но Сохаку не знал того, что знал теперь Сигеру: до тех пор, пока чужаки не завоюют Японию, Гэндзи неуязвим.
Но даже и тогда, когда этот миг настанет, Гэндзи окажется счастливчиком. Он умрет без страха, залитый кровью своего сердца, в объятиях прекрасной женщины, плачущей о нем.
Чего еще желать самураю?
Часть III
ДАЙМЁ
Глава 7
САТОРИ
Не каждое сражение выигрывается при помощи наступления.
Не всякое отступление ведет к поражению.
Наступление – это стратегия.
Отступление – тоже стратегия. Отступление должно быть планомерным и упорядоченным. Однако оно не обязательно должно выглядеть таковым. Отступление – это стратегия. Притвориться отступающим – тоже стратегия.
Судзумэ-нокумо (1600)
– Дзимбо – не настоящее твое имя, – сказал Гэндзи.
– А что такое – настоящее имя? – отозвался Дзимбо.
Гэндзи расхохотался:
– Ты – чужеземец. Однако же ты обрил голову, надел залатанную рясу дзэнского монаха и разговариваешь загадками, в точности как говорил старый настоятель Дзэнгэн. Это он научил тебя говорить по-японски?
– Нет, мой господин. Настоятель Дзэнгэн спас меня во время эпидемии холеры. А деревенские дети, ухаживавшие за мной, пока я выздоравливал, научили меня слушать и говорить.
– Как неожиданно! Я уверен, что никто из них не знает ни единого иероглифа.
– И я не знаю, мой господин.
– В таком случае твои способности к языкам выглядят еще более поразительными. Никто из нас, прожив год в американской деревне, среди неграмотных крестьян, не выучил бы ваш язык и вполовину так хорошо, как ты выучил наш.
– Благодарю вас, господин, от лица моих учителей. Это им по праву принадлежат все ваши похвалы.
Ткань шатра на миг затрепетала под легким порывом ветра. Гэндзи взглянул на бледное зимнее небо. Уже начало смеркаться. Прежде чем закончится час барана, они смогут выступить в обратный путь. Они доберутся к границе к тому моменту, как стемнеет, и пересекут враждебную им провинцию Ёсино ночью. В том имелось одно явное преимущество: ночью куда меньше шансов напороться на вражеский отряд. Хватит с него одной бессмысленной бойни.
– Когда ты приехал в Японию, – сказал Гэндзи, – ты был христианским миссионером. Теперь ты дзэнский монах. Тогда ты называл себя Джеймсом Боханноном. Теперь ты говоришь, что ты – Дзимбо. Скажи, а как ты называл себя до того, как стал Джеймсом Боханноном?
– Итан Круз, – ответил Дзимбо.
– А до того?
– До того я был просто Итан.
– Полагаю, эта смена имен никак не связана с христианской религией?
– Совершенно верно, мой господин.
– И с дзэном тоже.
– И это верно, мой господин.
– Тогда с чем же это связано?
Прежде чем ответить, Дзимбо опустил взгляд и сделал медленный глубокий вдох, прогоняя энергию через тандэн, центр сосредоточения. С выдохом он изгнал из себя страх, ненависть и страсти.
– Я бежал.
– От кого?
– От себя.
– Нелегкая затея, – сказал Гэндзи. – Многие пытались убежать от себя. Но никто из тех, кого я знал, не преуспел. А тебе это удалось?
– Да, мой господин, – ответил Дзимбо. – Удалось.
* * *
Он не в первый раз отправлялся в путь вместе с Томом, Пеком и Хэйлоу. Они были достаточно представительны на вид и никогда не создавали проблем. Но Итан не любил их, поскольку не доверял им. Он унаследовал эту привычку от старика. Привычка была хорошая, особенно для человека его ремесла. А промышлял Итан грабежами, кражами и угоном скота.
«Доверять нельзя никому и никогда, – говорил старый Круз. – Неважно, каким умником ты себя считаешь. Неважно, насколько тебе кто-то понравился. Никогда не забывай держать ухо востро. А то ведь во всех этих теплых чувствах есть что-то такое, отчего теряешь бдительность. Уж не знаю, в чем тут дело. Но только стоит тебе проникнуться теплыми чувствами к человеку, которому ты не доверяешь, и вскорости ты просыпаешься ночью оттого, что тебе раскроили череп топором. И тебе остается винить за все лишь собственное слюнтяйство».
Итан сильно подозревал, что Круз исходил из собственного опыта, поскольку у старика на затылке красовалась вмятина, оставленная топором, и поверх этого шрама волосы не росли.
«Это очень плохо – влюбляться в тех, кто не заслуживает доверия, – говорил Круз. – Да, парень, я о женщинах. И нечего мне тут кивать и соглашаться. Я точно знаю, что все равно ты в это вляпаешься. Все мы вляпываемся. А знаешь почему? Да потому, что нет на свете женщины, заслуживающей доверия. Все они, все до единой – лживые, вероломные шлюхи».
Несомненно, на эти воззрения повлияло еще и общество, в котором вращался Круз. В конце концов, сутенер проводит большую часть времени среди шлюх, а ложь, жульничество и вероломство – обычные уловки любой шлюхи. Так-то.
Итан так никогда и не узнал, кому Круз был обязан тем ударом топора, мужчине или женщине. Но он предполагал, что если в это дело и была замешана женщина, то без мужчины тоже не обошлось. Обычное дело. А Круз сваливал на рану свои приступы головокружения и дурноты, вспышки бешеной ярости, провалы в памяти и тягу к спиртному.
«Даже и не помню, как это вышло, – говорил Круз. – Голова зажила, но кость так и осталась вдавленной. Вот она теперь и давит мне на мозги. Напоминает, чтобы я больше никогда в жизни не привязывался к тому, кому нельзя доверять. Эй, малый, ты меня слышишь? Я по большей части имею в виду женщин, но за мужчинами тоже нужен глаз да глаз, особенно когда в дело замешаны женщины и деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Они всегда замешаны, женщины и деньги. Именно потому мир превратился в юдоль воровских разборок. Из-за любви женщин к деньгам».
Но в конечном итоге Круза доконала не тяга женщин к деньгам и не топор. Это была шлюха по имени Мэри Энн. Ничем не примечательная шлюха, немолодая, с двумя дочками, которых нужно было кормить и одевать. Девчонки были слишком маленькие, чтобы торговать собой, поскольку Круз терпеть не мог педофилов. Он заявил, что в его заведении не будут трахать никого, кому еще не сравнялось двенадцати лет, – и твердо придерживался этой линии. В тот день, когда они познакомились с Итаном, Круз из-за этого застрелил двоих мужчин. Собственно, они как раз собирались трахнуть Итана. Они это делали не в заведении Круза, но Итану тогда еще не исполнилось двенадцати лет – точнее говоря, ему и десяти-то еще не было, – а Круз случайно проходил мимо конюшни, и крики привлекли его внимание. Круз заглянул в конюшню, увидел то, что увидел, распространил действие своего правила на этих двух педофилов и вывел их из строя – на веки вечные.
«Малый, родители не для того тебя растили, – сказал Круз. – Ты бы держался поосмотрительнее. Пожалуй, я поговорю с ними на эту тему».
Итан ответил, что как только он выяснит, кто же были его родители, так непременно ему сообщит.
«Э, так ты сирота?»
«А что такое сирота?»
Круз тоже был сиротой. Он забрал Итана в свой бордель, велел Бетси выкупать мальчишку и приставил его убирать комнаты, драить полы, наливать виски и кормить свиней. Круз утверждал, что есть в запахе свиней что-то такое, от чего мужчину так и тянет трахаться. Свиньи полезны для нашего бизнеса. Итан же на это сказал, что ему не нравится, как пахнут свиньи. «Э, малый, побудешь здесь немного – передумаешь. Что ж это у нас за мир, что мальчишке вроде тебя безопаснее работать в борделе, чем на конюшне?»
«Как тебя зовут, малый?»
«Итан».
«Итан, а дальше?»
«Просто Итан. А тебя?»
«Мануал Круз».
«Мануэль Круз».
«Нет, черт подери! Мануал, а не Мануэль! Я тебе что, какой-нибудь гребаный мексиканский батрак, подыхающий с голоду? Я что, похож на гребаного батрака? – Он указал на свою безукоризненно чистую одежду. – Или я похож на умирающего с голоду? – Круз похлопал себя по выпуклому брюшку. – Или, может, я похож на гребаного мексиканца?»
Ответить на последний вопрос было труднее всего, поскольку Круз действительно был мексиканцем. Но Итан решил придерживаться выбранной линии и снова покачал головой.
Круз расхохотался и весело хлопнул мальчишку по плечу: «Лучше уж я буду выглядеть как гребаный мексиканец, поскольку я и вправду мексиканец. Но зато я не голодаю и не ковыряю землю мотыгой. Мои родители здорово ради этого потрудились, да вот только умерли до срока».
Круз тоже умер до срока. Потому-то Итан Круз и сидел сейчас вместе с Томом и Пекому костра, в холмах севернее Остина, и ждал, пока вернется Хэйлоу, вернется и сообщит, что нашел нору Мэтью Старка. И Хэйлоу вернулся.
– Маленькое ранчо, милях в двадцати к северу отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50