Кажак ухмыльнулся.
– Видишь? Дело идет все лучше.
В эту ночь первую стражу должен был нести Кажак. Дотлевавшие в костре угли отбрасывали лишь слабый свет, но никто не подходил, чтобы разворошить их, разжечь костер пожарче. Стоя рядом с ним, Кажак разделся до пояса и осмотрел повязки, стягивающие его ребра.
Эпона наблюдала за ним через опущенные ресницы. Его тело оказалось покрытым картинками.
Она удивленно ахнула.
Он повернулся к ней.
– В чем дело?
Жестом она показала на его торс. Обвивая его плечо, змея исчезала под грязными повязками на груди. На руке вприпрыжку бежали рогатые овцы.
Кажак, улыбаясь, посмотрел на самого себя.
– Татуировка, – объяснил он. – Правда, красиво?
Он начал разматывать повязки, раскрывая покрытую вьющимися темными волосами грудь, где находилось гнездо, откуда выползала змея.
– Как ты можешь совершать подобное со своим телом? – поразилась Эпона. – Ведь тебе придется жить в этом теле.
– Кажак и есть это тело, – ответил он. – Татуировка придает телу силы, украшает его. – Он смотал еще несколько витков повязки и показал Эпоне спину, где рисунки отдельных частей тела лошадей, котов и птиц сливались в одно целое, заставляя вспомнить о Меняющем Обличье…
Нет, нет, она не будет думать о Меняющем Обличье!
Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть татуировку.
– Как ее делают? – спросила она, заинтересованная, помимо воли.
Кажак был доволен ее заинтересованностью.
– У нашего племени есть художники, красиво разрисовывают. Прокалывают кожу, втирают сажу. Очень тонкая работа.
«Может быть, и так, – подумала она. – У скифов, видно, свое представление о красоте». Долг каждого живущего человека – как можно лучше заботиться о теле, где обитает дух, но, пожалуй, нет ничего дурного в том, чтобы украшать свое тело узорами, как Гоиббан отделывает рукоятки мечей. Это не так вредно, как есть нездоровую пищу, жевать мясо больного животного или поедать давно уже собранные, покинутые их духами овощи.
Кажак почесывал свое тело: повязки вызывали у него сильный зуд. «Сколько можно носить их, не снимая», – думал он. Тут его взгляд упал на забинтованную руку Эпоны.
– Ты тоже снимай, – предложил он.
Она почти забыла о руке. Срослась ли кость, зажила ли рана? Будь она в селении, в нужное время к ней пришли бы гутуитеры, сняли бы повязки и дощечки, в которых лежала рука, совершили небольшое жертвоприношение… но здесь нет никаких гутуитер.
Она медленно размотала повязки. Подойдя к ней, Кажак наблюдал за ней с интересом. Освободив руку, она подняла ее, и они оба посмотрели на нее. От долгого пребывания под бинтами плоть сморщилась, но кость срослась прямо.
– Хорошо, – сказал Кажак.
Откинув голову, он жадно, будто пил сладкую воду, втянул в себя воздух.
– Ааааххх!.. – Вновь поглядел на Эпону, с новым выражением в глазах. – Хочешь спать?
– Да, я очень устала. – Она стала собирать сухие листья, чтобы подостлать их под себя, но рука Кажака крепко стиснула ее кисть. – Кажак будет разделить с тобой ложе.
Он свистнул своему коню, и послушный конь сперва опустился на колени, затем лег на бок. Взмахнув рукой, Кажак показал на его серебристую гриву.
Она поняла. Кажак предлагал ей положить голову на лошадь, рядом с его головой. Только когда Дасадас что-то пробормотал неподдельно изумленным тоном Баслу, она поняла, какое необычное предложение это было.
Кажак что-то резко крикнул им, точно стегнул бичом, и они замолчали, повернувшись спиной к своему предводителю и девушке.
Эпона бросила взгляд на распростертого коня.
Она поступила опрометчиво, не продумав все последствия своего поступка. У нее было одно-единственное желание – убежать от Кернунноса, от отрекшейся от нее семьи, от кузнеца, который не пожелал ее достаточно сильно, чтобы сделать своей женой. Только сейчас с мучительной ясностью она увидела то, что натворила.
Она предложила Кажаку торговый обмен, и он готов потребовать свою долю.
ГЛАВА 15
Серый конь лежал на боку, в ожидании. Его длинная шея была распластана на земле. Она сделала полшага по направлению к нему, он покосился на нее одним глазом, но не шевельнулся.
– Хорошо, – настаивал Кажак. – Удобно спать.
Она все еще колебалась.
– Кажак придет, когда на вторую стражу заступит Дасадас, – сказал ей скиф. – А ты пока спи.
Стало быть, ей предоставляется небольшая отсрочка; скиф ляжет с ней только после того, как на стражу заступит Дасадас. Закутавшись в медвежью шкуру, Эпона встала на колени возле головы коня. Учуяв медвежий запах, конь захрапел, и она отпрыгнула, опасаясь, что животное вскочит на ноги.
Кажак ласково, даже любовно заговорил с серым на своем скифском языке; она никогда не слышала в его голосе такой нежности. Это приятно удивило девушку. Значит, по отношению к животным он чувствует то же самое, что и она. Не такие уж они суровые, какими кажутся, эти скифы.
Послушный конь лежал неподвижно, и Эпона прилегла рядом с ним. Насколько позволяло ее ноющее, негнущееся тело, она свернулась в клубок и положила голову на шею коня. Она была теплая, покрытая шелковистой шерстью и удобная.
Это было ее последнее ощущение, перед тем как близ нее опустилось тяжелое тело Кажака. Он шлепнул ее по бедру с такой силой, будто она была лошадью.
– Проснись! – велел он. Она открыла глаза, думая, что уже наступило утро, но это было не утро, а темная ночь: сквозь серое облачное руно пробивался рассеянный свет холодной луны, но звезд не было видно.
По телу Эпоны шарила рука Кажака.
«Ты кельтская женщина, – напомнил ей дух. – Ты договорилась о торговом обмене».
Она не шевелилась, прикидываясь спящей. Но потом поняла, что для скифа это не имеет никакого значения. Он думал о себе, не о ней. Его тело было уже готово. Она чувствовала, как его упругий пенис упирается в ее промежность, а его пальцы пробираются к ее нагому телу.
Ледяное прикосновение его пальцев заставило ее вскочить. Без всякого умысла она сильно ткнула локтем в его ребра. Скиф застонал от боли. Он отодвинулся от нее и сел, обхватив грудь руками. Но он ничего не сказал, и она вновь свернулась под медвежьей шкурой, не зная, как он с ней поступит.
Когда боль немного утихла, он поглядел на нее. Среди темных теней он различал лишь маленький, бледный овал ее лица. Все это время он думал о ней, как о взрослой женщине, но теперь вспомнил, что она всего-навсего девочка, хотя и высокая, как все кельты. Она причинила ему боль, но, по всей видимости, ненамеренно. Возможно, она напугана. Женщины всегда чего-нибудь опасаются. Они робки и слабы, как антилопы. Ни у одной из них не хватит наглости ударить мужчину.
Однако ребра продолжали болеть, он даже не мог глубоко дышать. Он подвигался, пытаясь определить пределы своих возможностей, затем принял решение. Женщина никуда не денется, она всегда будет у него под рукой, с этим можно подождать. Отныне и до тех пор, пока не надоест, она принадлежит ему, поэтому спешить незачем. Лучше лечь спать, и пусть тело продолжает исцеляться, ибо им предстоит еще долгий путь. Очень долгий путь.
Ничего не сказав Эпоне, ибо не было никакого смысла обсуждать все это с женщиной, он повернулся на бок и попытался найти наиболее удобное положение, чтобы скоротать оставшуюся ночь.
Эпона с широко открытыми глазами лежала на шее коня в ожидании рассвета. Еще никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой.
Через некоторое время после того, как Дасадас передал стражу Баслу, она протянула чуть расставленные пальцы к шее коня и почесала то чувствительное место, которое находится у всех коней под челюстью. Она почувствовала, как конь тотчас проснулся, но не пошевелился. Она погладила его, а затем приложила ладонь к широкой, плоской снизу челюсти.
Конь испустил довольный вздох.
Эпона закрыла глаза, а когда открыла их вновь, было уже утро и скифы готовились продолжать путь.
Заря была розовая, и синяя, и золотая, холодная струя воздуха обжигала горло и грудь. Тишина звенела в ушах, точно колокольцы. Лошади выдыхали облачка пара, и Эпона тоже выдохнула свое собственное облачко, чтобы посмотреть, как ее внутренняя суть клубится в воздухе, на какой-то миг осязаемая.
Кажак даже не упомянул о ночном происшествии. Да и вообще ничего не сказал, кроме:
– Едем.
Глядя вниз с коня, Эпона заметила, что цвет земли под ними изменился, стал темнее. Воздух имел какой-то другой запах и вкус, и птичьи песни сильно отличались от тех, что она знала. В деревьях, мимо которых они проезжали, казалось обитали незнакомые духи. Может быть, и дружественные… но другие. Дни шли, горы все уменьшались и уменьшались.
Они ехали по гряде круглых холмов, оставив взметнувшиеся в небо высокие вершины далеко за собой. Впереди показалась широкая, поросшая пышной травой долина. С дальней стороны долины можно было отчетливо видеть темную ленту дороги.
Остановив лошадей, Кажак и его люди молча сидели на лошадях, оглядывая дорогу. Затем осторожно подъехали к ней и спешились. Присев на корточки, они все вместе рассматривали колеи от колес и отпечатки копыт на земле.
В их разговоре Эпона уловила название народа бойи и заметила, что Кажак на несколько мгновений нахмурился. Затем, ухмыльнувшись, он опять вскочил на коня.
Некоторое время они ехали по дороге, никого не встречая; но Эпона дважды видела спирали дыма, исходившего, очевидно, из домашних очагов. Вдоль дороги теперь лежали лощины и низины, кое-где были разбросаны рощи ив. Ветер с юго-востока принес с собой запах воды; сморщив носы, Эпона и конь учуяли его одновременно.
– Река, – только и сказал Кажак.
Перед ними расстилалась река. Всю свою жизнь Эпона слышала о реках, находящихся к северу от Голубых гор, но она представляла их себе в виде горных речек, только побольше, шумных и порожистых, но эта была спокойная, извилистая, окаймленная зарослями камышей.
– Никогда не думала, что реки бывают такие большие, – произнесла она вслух.
Кажак рассмеялся.
– Это не большая река. Поедем дальше, Кажак покажет тебе большую реку, мать всех рек.
«Большая река. Если она не похожа на эту, то какая же она? Широкая, как озеро?.. Жаль, что со мной нет Махки, – подумала Эпона. – Мы бы с ней поговорили об этом».
Скифы ехали теперь вдоль берега, держась в стороне от открытой дороги, где их могли подстерегать всякие неожиданности. Они остановились лишь один раз – для того чтобы подстрелить косулю, которая выскочила из подлеска совсем рядом; Басл искусно выпотрошил животное и положил тушу перед собой, на лошадь.
– Это повкуснее, чем ястреб, – заверил Кажак Эпону.
Холмистые пастбища и волнистые пойменные луга были богато удобрены гумусом. Всего в нескольких шагах от берега начинались пшеничные поля, где покачивались спелые, готовые к жатве колосья. Земля здесь выглядела более кроткой, чем в Голубых горах, она давно уже была приручена человеком.
Река широкой плавной дугой поворачивала почти точно на юг; восточный берег был крутым и обрывистым. Скифы показывали друг другу на мыс, где виднелся окруженный бревенчатым частоколом крепостной форт.
Кажак остановил своих людей.
– Кто там живет? – спросила Эпона.
Они находились под прикрытием молодой березовой рощи, которая не позволяла их видеть с другого берега. Ниже по течению можно было видеть обширную отмель: там был брод.
– Чья это крепость? – спросила Эпона. – Бойи?
Ворота в частоколе были открыты. За фортом, на пологом склоне расстилались золотистые поля вызревающей пшеницы; острые глаза Кажака видели движущихся, размахивающих руками людей. Значит, поселок пустынен, все взрослые мужчины и женщины в поле.
– Глупые, – проговорил он. – Построили высокие стены для защиты от врагов, но врагов нет. Забыли об осторожности. Уходят, оставляют ворота открытыми. Глупые эти люди. Мы будем давать им хороший урок.
Он ухмыльнулся в свою темную бороду, но Эпона этого не видела.
– Держись крепко, – велел он девушке и пришпорил коня.
Поднимая тучи брызг, скифы быстро переехали через брод и поскакали вверх по склону к широко распахнутым, как бы зазывающим внутрь, воротам.
Единственный часовой, косматый парень в голубой тунике, сидя в лучах солнца на бревне, развлекался игрой на камышовой дудке. Увидев пересекающих реку всадников, он встал, чтобы объявить тревогу, но прежде чем он успел это сделать, Кажак пустил в него одну из своих смертоносных стрел. Стрела, звеня, понеслась по воздуху с такой уверенностью, точно у нее были глаза, хорошо видящие цель, и вонзилась прямо в горло часовому, не дав вырваться крику.
Лошади влетели в открытые ворота.
Внутри частокола находилась лишь горстка высоких белокурых людей, явно ошеломленных нападением скифов. Вместе со стариками и детьми они могли оказать лишь самое слабое сопротивление. Во главе с Кажаком скифы проскакали через поселок и остановились перед самым большим домом. Басл и Аксинья спрыгнули с лошадей и кинулись внутрь. Послышались вопли и звуки борьбы, затем оба скифа выбежали наружу с медным котлом, куда они уложили все найденные ими богатства. За ними бежала пожилая женщина, беспомощная, но взбешенная.
Басл поднял котел так, чтобы Кажак мог взять оттуда что захочет; в котле лежали бронзовые и медные украшения, несколько серебряных и большое ожерелье из балтийских янтарных бус. Кажак выбрал ожерелье, взмахом руки отвергнув все остальное. Трое его людей поделили между собой всю добычу.
Скифы развернули лошадей и поскакали галопом к воротам, так и не причинив особого ущерба поселку, если не считать украденных украшений, раненой гордости и убитого часового, который все еще сжимал в руке свою дудку.
Кажак смеялся.
– Мы давали им хороший урок, – сказал он Эпоне.
Они направились к пшеничным полям.
Эпона не знала, как ей отнестись к этому набегу. Один человек убит – убит, можно сказать, в боевой схватке, за что он, возможно, получит награду в другом мире. Кроме этого, не было причинено никакого вреда. Но набег, несомненно, был захватывающим. Очень захватывающим.
В памяти Эпоны запечатлелись рассерженные багровые лица селян, их негодующие жесты, смех, с которым Кажак бросил ей через плечо ожерелье, в полной уверенности, что она его поймает.
Усмехнувшись, как и скиф, она почувствовала на зубах дыхание сухого ветера.
Однако, достигнув полей, скифы напали на захваченных врасплох селян, осыпая их тучей стрел. Многие падали замертво. Желтоволосые, рыжеволосые, члены одного племени. Они не были воинами, у них не было никакого оружия, только орудия труда, и погибали они не как воины. Они умирали, вопя от боли, все в крови, ничего похожего на то, как надлежит переходить в мир иной.
Эпона закрыла глаза и спрятала лицо между лопаток Кажака, не зная, как ей поступить. Соскочить с коня и сражаться вместе со своим народом? Но теперь ее народ – скифы, к тому же они наверняка ее прикончат, если она попытается это сделать, она пожертвует собой совершенно напрасно. Отдаст свою жизнь, защищая право существования людей, которых даже не знает.
«Лучше умереть, сражаясь за свободу, чем жить без свободы», – высказал свое мнение ее дух, но он не стал настаивать на том, чтобы она спрыгнула с коня.
Обороняющиеся сбились в группы, пользуясь для защиты косами и кинжалами. Охотничьими кинжалами, а не боевыми мечами. «Может быть, Кажак и прав, – мелькнуло в голове у Эпоны, – им необходим урок: даже кельты, защищенные своими горами, всегда держат меч под рукой. Это опасный мир, и тот, кто не оберегает свою искру жизни, достоин позора».
Размахивая своим жалким оружием, с боевым кличем на устах, селяне перешли в нападение. К изумлению Эпоны, скифы казались устрашенными. Они повернули лошадей и поскакали в сторону. Она подумала было, что неравная стычка закончена; подумала даже, что всадники не хотят сражаться с таким плохо вооруженным сбродом. Но скифы выхватили луки и стрелы, обернулись, сидя в седле, и выстрелили с поразительной точностью; несколько селян упали, корчась в предсмертных муках.
Больше не оглядываясь, скифы продолжали скакать на юг, но Эпона обернулась и посмотрела.
– Зачем вы застрелили их? – крикнула она в ухо Кажаку. – Вы ведь даже их не ограбили.
– У них нет ничего ценного, – ответил он. – Только селяне и женщины, даже их головы ни на что не годятся.
– Тогда зачем же?
– Да просто так.
Лошади продолжали мчаться, оглушительно стуча копытами по земле.
Эпона продолжала держаться за ремень; костяшки ее пальцев побелели; перед ее глазами неотступно стояло все то же видение: груды мертвецов, валяющихся среди возделанного ими поля, а ведь с помощью собранного зерна эти люди, наверное, надеялись благополучно дотянуть до следующего лета. А когда она закрыла глаза, видение все еще продолжало стоять перед ней.
«Это был мой народ, – думала она. – Мне следовало что-нибудь сделать».
Всадники держали путь все дальше и дальше на восток;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49