И вновь Гоиббан отбросил его в сторону.
– Гм, – пробормотал Кажак, уже не улыбаясь.
Он стоял рядом с Таранисом, засунув большие пальцы рук за пояс, из-под тяжелых черных ресниц внимательно наблюдая за ходом борьбы.
Дасадас получил хороший урок; от третьего прыжка он воздержался. Нагнув голову, он бросился вперед и с ужасающей силой врезался головой в живот Гоиббана. Но тот даже не пошатнулся.
Удивленный Дасадас выпрямился и уставился на своего противника.
В следующий же миг Гоиббан схватил его левой рукой.
Дальнейшее произошло в течение нескольких мгновений. Невзирая на отчаянное сопротивление Дасадаса, Гоиббан раскрутил его тело в воздухе, затем упер левую руку в подбородок скифа и жал до тех пор, пока у того глаза едва не вывалились из глазниц. Хотя скиф и пробовал дотянуться рукой до подбородка кузнеца, его руки соскальзывали с потного тела Гоиббана.
– Гоиббан! Гоиббан! – вопила толпа; кузнец изогнул спину и отшвырнул прочь скифа. Дасадас с такой силой ударился о землю, что сразу не смог подняться, когда же он пришел в себя и попытался встать, на шею ему опустилась тяжелая нога противника.
Не сводя глаз с Тараниса, Гоиббан поднял сжатую в кулак правую руку, которой он так и не пользовался, и толпа разразилась дикими криками восторга.
– Хорошая борьба, – нехотя признал Кажак.
Отведя взгляд от площадки для борьбы, он заметил, что Эпона смотрит на него. И улыбнулся ей, не той быстрой привычной усмешкой, которая помогала ему завоевывать симпатии незнакомцев, но медленной улыбкой, предназначающейся только для братьев, для близких по духу.
У обоих было такое впечатление, будто они пожали друг другу руки.
Кажак в замешательстве отошел прочь и затерялся в толпе, пытаясь побороть какое-то странное внутреннее смятение, какого он никогда прежде не испытывал. Постоянно изменчивая, трудная жизнь, большую часть которой настоящий мужчина проводит в седле, под солнцем и звездами, обдуваемый чистым ветром; стремительная скачка; взмах и удар мечом; сладостное для слуха посвистывание стрелы, настигающей врага или добычу, – все это было для него хорошо понятно. Но вновь и вновь встречаться глазами с женщиной и испытывать такое чувство, как будто она сумела проникнуть в самую глубь его сердца!..
Такого с ним не случалось еще никогда в жизни, и он испытывал поистине нестерпимые муки.
Когда небо потемнело, снова был разведен пиршественный огонь, и кельты собрались, чтобы продолжать чествовать своих гостей. Кажак хотел бы уже спать, прильнув головой к гриве коня, но сперва надо было довершить начатое. Он сделал знак Баслу, и смуглый скиф ушел и после недолгого отсутствия вернулся с чем-то, завернутым в одеяло.
Кажак жестом велел ему положить принесенное к ногам Тараниса.
– Скиф держит слово, – сказал он. – Кажак обещал, что вы будете пировать олениной, – и вот вам олень.
Нагнувшись, Басл снял одеяло с ветвисторогого оленя, пронзенного стрелой в самое сердце. Олень был не очень большой, уж, конечно, не такой великан, которого Кажак собирался убить еще утром. Тем не менее свое слово он сдержал, и кельты оценили его преданность чести.
Если бы Кернуннос был в этот момент с ними, он ясно осознал бы, какой непоправимый удар нанесен по укладу кельтской жизни, по их обычаям и традициям.
– Таранис и Кажак в расчете? – спросил скиф.
Таранис сидел на своем почетном месте, облаченный в свой лучший клетчатый плед, с массивным золотым браслетом на руке, привезенным скифами. Он широко улыбнулся Кажаку, вновь играя роль радушного хозяина.
– Да, в расчете, – подтвердил он. – Эпона, принеси пиршественную чашу.
Ночь была долгая. Еще до ее окончания, после того как пиршественная чаша много раз обошла круг пирующих, Кажак отправился к своему коню. Его глаза туманились от усталости. Он даже не заметил, что Эпона ускользнула еще раньше его; свернувшись клубочком, укрывшись медвежьей шкурой, она спала, обратив лицо к лошадям. Скифы не смогли бы уехать без ее ведома.
На следующее утро скифы собирались покинуть деревню. Эпона наблюдала за ними с первых проблесков зари, надеясь переговорить с Кажаком, но прибыла группа старейшин во главе с Таранисом, чтобы, рассыпаясь в учтивостях, проститься и помочь погрузить железные изделия на лошадей скифов.
Кажак торопился с отъездом. Он не собирался терять драгоценное дневное время, выслушивая этих словоохотливых кельтов, которые все продолжали бубнить и бубнить. Надеясь, что они поймут его намек, он засунул за пояс свой новый меч – тот самый, что должен был принадлежать Таранису, – и расстреножил коня.
В соответствии с традицией пожелать путникам доброго пути явились и друиды, однако Кернунноса среди них не было. Уиска смущенно поднесла Кажаку и его людям полные бурдюки с водой, а Поэль сообщил им, что споет ребятишкам о них песню.
– Вы разговариваете детьми? – удивленно спросил Кажак.
– Конечно. Друиды обязаны обучать детей всему, что им требуется знать и помнить, – объяснил Поэль. – Мы должны передавать знание от поколения к поколению. Разве у ваших детей нет учителей?
Кажак был явно озадачен.
– Они наблюдают. Учатся или умирают, вот и все.
На этот раз удивлен был Поэль.
– Все звери учат своих детенышей; наши дети – наше будущее. Поэтому они должны быть как следует обучены.
Но скиф твердил свое:
– Они набирают сил, учатся ездить на конях, хорошо сражаться. Этого достаточно?
Он устал от общения с этими непростыми людьми. Тосковал по звездным небесам и бескрайним равнинам. Не обращая внимания на боль в ребрах, он вскочил в седло и вздыбил коня; из-под копыт полетели комки сухой грязи.
– Мы поехали, – пропел он; переполненный радостью, голос его зазвучал красиво.
Серый скакун рванулся вперед, направляясь к открытым воротам частокола, за которыми уже начиналась дорога. Другие скифы обрадованно последовали за ним.
Эпона бросилась бежать. Если очень поспешить, то она еще может перехватить Кажака в том месте, где дорога круто изгибается вдоль сосновой рощи и делает петлю. Никогда еще в своей жизни она не бегала так быстро, буквально летя над Матерью-Землей, подгоняемая отчаянием. Как раз в эту ночь луна должна достичь полнолуния.
Она мчалась напрямик по узкой, известной всем детям тропинке, мимо одинокого, похожего на горбуна дерева, которое, как знала Эпона, искривлено, потому что в нем обитает уродливый дух. Нематона учила детей развешивать на нижних ветвях этого странного дерева лоскуты яркой материи, чтобы помочь его духу избавиться от своего уродства. Пробегая мимо, Эпона увидела и свой дар, принесенный ею прошлым солнечным временем года, – широкую полосу голубой шерсти, выцветшую от солнца, дождя и ветра.
«Поклонись», – внезапно повелел ей ее дух, но она слишком спешила, чтобы выполнить его повеление, и побежала дальше.
Тропа извилисто бежала среди скопления валунов, этих выпирающих ребер Матери-Земли, пока Эпона не оказалась на маленьком выступе над дорогой и не увидела едущих по направлению к ней скифов.
Она спустилась вниз по склону и вышла на дорогу, преградив путь скачущим всадникам. Действовать ей приходилось быстро, не раздумывая, чтобы не потерять решимости.
Кажак поднял руку, останавливая свой маленький отряд. Его темные брови сдвинулись на лбу в одну линию, он не улыбался.
– В чем дело? – подозрительно спросил он.
– Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой, – сказала она, стоя у его колена.
Брови Кажака взметнулись вверх, к кромке выреза его войлочного шлема. От этих кельтов можно ждать любой выходки.
– Это шутка? – неуверенно спросил он.
– Никакая это не шутка. Пожалуйста, возьмите меня с собой. Я хочу оставить этот поселок; хочу до наступления темноты уехать как можно дальше. Меня не ждет тут ничего хорошего.
Скиф переменил положение в седле. На его лице не отражалось никаких мыслей или чувств.
– Зачем Кажаку брать тебя? На что ты можешь ему пригодиться?
Во всяком случае, он обдумывал, как ему поступить. Она вспомнила его собственные слова о том, как скифы поступают с женщинами, которые им нравятся: «берут, и айда». Ее глаза заискрились, и она показала ему одну свою тяжелую прядь.
– Это кельтское золото, – сказала она. – Если ты меня увезешь, оно твое.
К ее изумлению, скиф громко расхохотался.
– Ты совсем непохож на другие женщины, – сказал он. Повернулся к своим спутникам и что-то произнес на родном языке. Сказанное им, на слух Эпоны, прозвучало очень резко. Другие скифы посмотрели на нее с сомнением.
Переговорив с ними, Кажак вновь обратился к ней.
– Мы должны ехать, – сказал он. – Это место не нравится… Слишком странное. Слишком… – Не в силах подобрать нужных слов, он начертал в воздухе замысловатый узор, и Эпона его поняла.
– Мы должны ехать, – повторил он.
Его глаза пристально оглядели ее тело с головы до ног и с ног до головы. Его пятки коснулись коня, и тот заиграл на каменистой дороге.
– Может быть, ты и правда пригодишься, – решил Кажак. Он наклонился вперед и протянул ей руку. – Ты едешь?
Она сглотнула комок, застрявший у нее в горле.
– Еду.
Сильная рука схватила ее за кисть и рванула ввысь. После короткого барахтанья Эпона уже лежала на холке коня, перед Кажаком, лицом вниз и упершись кончиком носа в скакуна. Кажак пришпорил его и поскакал прочь от деревни кельтов.
Тем временем селение гудело, как потревоженный улей. Таранис был сильно озабочен угрожающими намеками Кажака, и даже ласковые разуверения Сироны не могли убедить его, что скиф не станет чернить его добрую славу среди других племен и народов.
Некоторые старейшины, которые еще хранили воспоминания о былых нападениях и битвах, живо представляли себе, как орды скифов ворвутся в их селение среди Голубых гор, насилуя женщин и расхищая богатства племени.
Меж тем друиды во главе с Кернунносом пытались подобрать торжественные заклинания, способные защитить племя от опасностей, которые мог предвидеть лишь главный жрец.
Кернуннос оставался в волшебном доме, глубоко переживая нанесенные ему обиды. Он знал, что Таранис обвиняет его во всех постигших их неудачах, и, в свою очередь, открыто упрекал вождя в недальновидности и алчности.
В душе главного жреца всегда жила забота о могуществе и преуспеянии племени. Она не покидала его ни во сне, ни во время бодрствования; эта забота являлась неотъемлемой частью всего его существа. Племя не только окружало его со всех сторон, в своем телесном виде, но и существовало внутри его, бестелесно; у него не было своей личной жизни, он жил только служением кельтам. Настроение всего племени было и его настроением. В его жилах непрерывно пульсировала энергия кельтов; его терзали муки, перенесенные ими в минувшем, и те, что им еще только суждено перенести. Иногда могучее общее волнение кельтов захлестывало все остальное, и он, как пригвожденный, стоял на месте, прислушиваясь к внутренним голосам и пытаясь найти правильную дорогу в противоречивых стремлениях. Закрыв глаза, забыв о настоящем, он витал в прошлом и будущем.
В этот день предчувствие грядущих бед повергало его в полное отчаяние.
– Все меняется, – стонал он вслух, глядя куда-то вдаль остекленевшими глазами. – Все, что имеет истинное значение, будет утрачено. Сейчас мы знаем так много, мы занимаем надежное место в этой жизни; находимся в полном единении с духами. Но нет, нас привлекает мнимая новизна; мы готовы отрешиться от нашего образа жизни, сойти с привычного пути. Сердце мое надрывается, когда я думаю об участи моего племени.
Он сунул руки в очаг, выгреб оттуда горячую золу и высыпал ее себе на голову и лицо, не испытывая никакой боли, продолжая горько оплакивать судьбу кельтов.
Когда солнце достигло зенита, а Эпона все еще не вернулась, Ригантоне надоело ждать ее. Она вышла из дома и стала расспрашивать поселян, но никто не знал, где ее дочь. Настроение ее резко испортилось.
Закончился день, наступила ночь полнолуния. Если Эпона так и не появится, чтобы пойти добровольно к друидам, они сами придут за ней. И как она тогда объяснит отсутствие дочери?
Наконец Ригантона отправилась в волшебный дом; во рту у нее пересохло, в висках болезненно стучало, но она не могла просить гутуитер о помощи. И не могла вернуться назад; ведь она была кельтской женщиной и готова была встретить лицом к лицу все, что бы ее ни ждало.
Из дома жреца тянуло едким дымом. При виде ее черные дрозды недовольно затрещали. Из волшебного дома доносился какой-то ритмичный шум, как будто там трясли наполненные камешками тыквы-горлянки, и слышалось пение друидов.
Ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы войти.
От пылавшего посреди дома очага было жарко и душно. Воздух пропитывала вонь. И тут Ригантона почему-то вспомнила слова, которые ей передала дочь, слова скифского предводителя: «Место живых людей – под открытым небом».
Она и сама не знала, почему вспомнила об этом.
Переступив через порог, Ригантона остановилась, и к ней тут же подошел Кернуннос.
– Ты привела дочь? – прошипел он сквозь зубы.
Нечего было и думать о том, чтобы лгать друиду.
– Я не могу ее найти. С самого утра никто не видел ее в селении, и я очень обеспокоена.
Кернуннос приблизил свое лицо к ее лицу.
– Ты хочешь сказать, что она опять убежала? Эта девушка истощает мое терпение, Ригантона. Она поступает чересчур опрометчиво и безрассудно, боюсь, что она губит свои способности. Обучить ее жреческим обязанностям будет нелегко, потому что ты была ей плохой матерью, Ригантона, не воспитала в ней необходимую покорность.
Ригантона обозлилась.
– Я воспитала ее смелой, решительной и трудолюбивой, она не боится никакой трудной работы. Я не знала, что она друидка и ей понадобятся другие душевные качества.
– Тебе следовало знать, женщина, что любая девушка может оказаться друидкой. Ты упустила ее из-за своей дурости. Но, где бы она ни была, я всегда сумею найти ее, Ригантона. – Он неприятно улыбнулся.
– Тогда найди ее, – сказала женщина, которой не терпелось покинуть волшебный дом.
Его рука, словно когтистая лапа, сжала ее плечо.
– Куда ты торопишься? Уж если твоя дочь не пришла, может быть, ты поможешь нам в наших занятиях магией?
Она посуровела.
– Меня ждут мои дети, Кернуннос. Я нужна и в других местах.
– Твои дети могут сами о себе позаботиться. И ни один мужчина не ждет тебя, Ригантона. Твое ложе давно остыло. Ты стала старой и жилистой, женщина. Ты лакомая еда для медведя, но я думаю, он единственный, кто захочет заключить тебя в свои объятия. Не согласишься ли ты, чтобы тебя принесли в жертву Косматому Человеку, Ригантона? С помощью этого жертвоприношения я смог бы приготовить сильнодействующие магические снадобья. – Он заухмылялся, наслаждаясь вспыхнувшим в ее глазах страхом.
Она вырвалась и перешагнула через порог. За ее спиной звучал смех, сливаясь с тарахтением черных дроздов.
После ухода Ригантоны Кернуннос погрузился в глубокое раздумье. Побег Эпоны – еще одно дурное предзнаменование. Уж не прогневал ли он, сам того не зная, могущественных духов?
Нет, не может быть. Меняющий Обличье никогда не должен сомневаться в себе самом, ибо его способности растают тогда, как снег под весенним солнцем. Все еще поправимо, он найдет и вернет Эпону, уничтожит влияние всадников и позаботится о своем племени.
По его велению пение возобновилось.
Кернуннос присел на корточки возле костра и попытался определить, где находится Эпона. На какой-то миг она, казалось, мелькнула перед ним, он даже ощутил ее запах, но тут же исчезла, удаляясь с поразительной быстротой, вне досягаемости его рук. Но не вне досягаемости его магии.
Меняющий Обличье обнажил свои острые зубы.
– Я верну ее, – поклялся он. – Мы не можем ее потерять. И то, что обещано мне, навсегда мое!

Часть вторая
МОРЕ ТРАВЫ
ГЛАВА 14
Подковы скифских лошадей молотили каменистую землю, как молот Гоиббана бил по звездному металлу. Сперва Эпона лежала на холке серого коня, точно мешок зерна, довольная, что ее увозят прочь, радуясь, что отныне сама распоряжается своей жизнью.
Однако постепенно неудобство ее положения давало о себе знать все сильнее и сильнее. Каждый шаг коня встряхивал ее так, что она с трудом переводила дух. Его костистый загривок буквально врезался в ее тело, превращая его в один большой ушиб. Она заворочалась, ища более удобное положение, но на ее спину тяжело опустилась рука Кажака.
– Лежи тихо, – приказал он. – Ты мешаешь конь.
Эпона испугалась, что он оставит ее прямо на дороге, вновь презрительно отвергнутую, и тогда, из-за своей слабости, она потеряет последнюю возможность спастись от волшебного дома. Стиснув зубы, она решила терпеть до конца.
Лошади скакали по узкой тропе одна за другой, вереницей, иногда скользя по камням. Невзирая на свои намерения, не в силах преодолеть мучительную боль, Эпона все старалась устроиться хоть чуть-чуть поудобнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49