- Мы приносим вам, Юрий Николаевич, свои извинения, - продолжал прокурор, когда Сосновский поставил стакан на стол, - за причиненное вам горе, за тяжелые страдания. Виновные в этой ошибке будут строго наказаны.
Сосновский не сводил глаз с прокурора, словно все еще не верил собственным ушам. Потом наклонил голову к столу и задышал громко, прерывисто и тяжело.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Внезапно художник вскочил и спросил:
- Я могу уйти?
- Да, да, вы свободны и можете уйти, - ответил прокурор. - Необходима только еще одна небольшая формальность. Вы должны расписаться в том, что вам объявлено постановление Верховного суда.
- Может быть, отвезти вас на машине в Березовое? - спросил прокурор, когда Сосновский коряво, как первоклассник, вывел на документе свою подпись.
- Нет, нет! - вскричал художник. - Я не поеду туда! Никогда!
- Но ведь в городе у вас нет квартиры... Устроить вас в гостиницу?
Сосновский снова отрицательно покачал головой.
- Гостиница? Коридоры, коридоры... камеры... Нет, нет. У меня есть знакомые. Я устроюсь сам.
- Ну что ж. Вам виднее. Подвезти вас на машине?
- Я хочу пройтись пешком.
- Всего вам хорошего! - прокурор протянул руку художнику.
Сосновский торопливо пожал ее и вышел.
Вслед за Сосновским по знаку прокурора вышел и Коваль. Наблюдая за художником, он увидел, как тот сделал сперва несколько робких шагов, словно пробуя ногами прочность земли, оглянулся, а потом, дойдя до угла, свернул и уверенно зашагал через площадь. Проводив его взглядом, Коваль вернулся в прокуратуру.
39
За окнами маленького домика Коваля лежал снег, забор и кусты казались высокой белой насыпью вокруг двора.
От искрящегося на солнце снега в комнате было как-то особенно светло и уютно. Подполковник, вернувшийся в этот декабрьский день домой очень рано - начался его отпуск, - наслаждался покоем и теплым домашним уютом.
Была пятница - день, когда Наташа бывала дома, - и время от времени Дмитрий Иванович заглядывал в гостиную, где она занималась за большим круглым столом, заваленным книгами и тетрадями.
Он видел ее голову: подстриженную "под мальчика" и склоненную над столом, резко приподнятое левое плечо, и с сожалением думал, что напрасно в раннем детстве не приучил ее сидеть прямо.
В конце концов не выдержал, зашел в гостиную. Наташа продолжала писать.
Он остановился у открытой форточки, с наслаждением вдохнул терпкий морозный воздух.
В саду стучал дятел. Подполковник присмотрелся к заснеженным деревьям и обнаружил пернатого труженика на стволе высокой сосны.
У Коваля было сейчас редкое для него состояние умиротворенности, когда отдыхал он, совершенно отрешившись от тревожных будничных забот.
Думал обо всем и ни о чем. Видел все и не замечал ничего. Внимание его ни на чем подолгу не задерживалось: все, что видели его глаза, не требовало каких-либо конкретных выводов или неотложных решений.
- Папа, - услышал он за спиной, - можно тебя спросить?
Коваль обернулся.
- Пожалуйста! - он смотрел на Наташу, и показалась она ему прозрачным облачком с такими же, как у покойной матери, голубыми глазами.
- Пап, а суд уже был?
- Да.
- Какой приговор?
Коваль вгляделся в облачко, и оно все больше становилось похоже на Наташу.
- Расстрел. Обоим.
Это страшное слово прозвучало в уютном домике подполковника очень просто, буднично, как нечто само собой разумеющееся. Потому что приговор восстанавливал в их душах оскорбленное и поруганное убийцами чувство справедливости.
- Дик! - Наташа отложила в сторону ручку. - А что же тот обрывок фотографии? Ты выяснил, откуда он?
- Конечно. Это было фото старшего Семенова с женой. Он прислал его из Брянска. И когда муж Нины Андреевны решил убить свою жену, фотографию эту он порвал и выбросил.
- Тебе очень помог этот обрывок? Правда?
- В некотором смысле - да, - улыбнулся Коваль. - Без него было бы труднее. Но не будь его, нашлись бы другие улики. Нет преступления, которое не оставляло бы следов. Не было бы фото, я поехал бы на родину настоящего Петрова, в Вятскую область, с фотографией управляющего, и там выяснил бы у местных жителей, что он совсем не Петров. Ведь не может же быть, чтобы кто-нибудь из земляков не помнил Ваню Петрова. Возможно, и через шофера треста вышли бы на брата Петрова. Он заявил, что Нина Андреевна никогда не ездила с ним одна, а теперь известно, что однажды Костя заметил ее на улице и отвез в больницу, где лежал маляр. На рыбалке Петров рассказывал мне о выдуманном им Андрее, говорил, что всегда и во всем виноваты обстоятельства, которые толкают человека на преступление. Стоило нам случайно напасть на еще какую-нибудь, самую мелкую, но точную деталь, и она могла бы подсказать, что в рассказе Петрова, который как-то под настроение вырвался у него, речь шла о нем самом.
- Папа, а почему он так разоткровенничался? Ты ведь мог догадаться!
- Трудно сказать, - ответил Коваль. - Возможно, после осуждения Сосновского он был абсолютно уверен в своей безнаказанности. Или же наоборот. Иногда преступника тянет на место преступления или даже к людям, которые ведут розыск и следствие. Ему снова и снова хочется убедиться в своей безопасности, успокоиться. И тогда преступник вопреки здравому смыслу ходит по острию ножа. А может быть, у Петрова-Семенова появилась потребность к такому разговору именно с человеком, который раньше представлял для него опасность и которого он ловко одурачил. Захотелось выговориться, но так, чтобы и взгляды свои изложить, и тайну не раскрыть. Проверить мою реакцию. Внутренне восторжествовать надо мной. Все это психологически допустимо. Как видишь, Наташенька, ниточек было достаточно. Беда только - времени не хватало. Я мог докопаться до истины слишком поздно. Вот тут-то обрывок фотографии и сыграл свою роль. Каждая ниточка хороша тем, что помогает распутать клубок, и плоха тем, что часто уводит в сторону и тем самым исключает другие пути. А бывает и так, что совокупность улик создает свою версию, внешне очень убедительную, а на самом деле - ошибочную, ложную. Так вот и получилось с Сосновским.
- Пап, а почему Сосновский бежал из лесу и оглядывался?
- Дождя боялся. Хотел добежать до дому, пока не началась гроза.
Наташа задумалась. Потом, тряхнув головой и виновато улыбнувшись, сказала:
- Пап, меня интересует еще один вопрос. Но может быть, это профессиональная тайна...
- Не хитри, щучка, - прищурился Коваль. - Откуда ты знаешь, что тайна, а что нет?
- Я не могу забыть, как тогда ночью ты вскочил и поехал в Березовое. Помнишь, потом говорил, что нашел тетрадь Нины Петровой и арестовал ее мужа. А как ты сразу догадался, что тетрадь спрятана именно там?
Коваль ласково потрепал дочку по руке.
- Можешь отнести эту находку на свой счет.
- Я не понимаю тебя!
- Ты заговорила об отоплении в нашем доме. О том, что сейчас хорошее, паровое, а раньше было плохое - платья в саже пачкались. Помнишь?
- Да. Ну и что?
- Так вот, ничего не делается "сразу" и "вдруг". Все, что кажется внезапным, в действительности приходит постепенно. По ассоциации я вспомнил о шелковом халате Нины Андреевны, который висел на даче. И задумался: почему рукав чистого летнего халата в саже? Когда я впервые увидел эту черную полоску, я почувствовал необъяснимое, смутное волнение. Но не понимал, что же именно меня волнует. Спросил управляющего, хорошей ли была хозяйкой его жена, аккуратной ли. Он даже обиделся. Я подумал: значит, она не могла хозяйничать у печи в таком халате. Но дальше этой мысли тогда не пошел. А сам по себе факт мне ничего не давал. Но, очевидно, где-то в подсознании все время жила мысль об этом шелковом халате и черной полоске сажи на нем. Жила и беспокоила меня. И вот во время нашего разговора ты случайно коснулась этой темы. И старая мысль повлекла за собой новые умозаключения. Когда Нина Андреевна могла иметь дело с печью, если учесть, что убита она была семнадцатого мая, уже после отопительного сезона? Может быть, зимой? Но зимой не носят такие легкие халаты. Кроме того, у аккуратной хозяйки халат не висел бы с зимы грязным. Значит, это было в мае. Когда уже не надо было топить. А она зачем-то полезла в печь. И что-то торопливо прятала, понимая, что до осени никто туда не заглянет. Почему торопливо? Потому что иначе, будучи женщиной аккуратной, она не запачкала бы свой халат. А чем вызвана была такая торопливость? Тем, что она нервничала и от кого-то что-то прятала. От кого же? Только от мужа! От кого же еще! А что же именно могла она прятать от мужа? Деньги? Вряд ли. Управляющий трестом не ограничивал ее в деньгах. Тогда, может быть, какую-нибудь записку для Сосновского или для кого-то еще, для какого-то неизвестного нам человека? А если то, что она прятала, связано и с убийством, которое произошло вскоре после этого?! Тогда у меня еще не было доказательств вины мужа Петровой и многое казалось непонятным, но во время нашего с тобой разговора меня осенило, и я понял, что в холодной печи в Березовом - разгадка трагедии, в которой, скорее всего, виноват муж Нины Андреевны.
Наташа не сводила с отца глаз. Когда он кончил, перевела дыхание и сказала:
- Дик, ты очень устал от всего этого, правда? Даже поседел еще больше...
- Пора, доченька, и поседеть, - виновато улыбнулся Коваль.
- Ничего не пора, - запротестовала Наташа, - ты совсем молодой, только устал, переутомился. Так ведь, скажи сам? Отдохнешь вот месяц после трудного дела, сил наберешься... - Наташа засмеялась и пододвинула к себе тетрадь.
- Ну, работай, работай, не буду мешать.
Не зная, куда себя девать, подполковник опять подошел к чуть замороженному окну. На этот раз его внимание привлекли красногрудые снегири, прыгавшие по снегу. Потом он заметил, как приоткрылась калитка и женщина-почтальон что-то бросила в почтовый ящик, прибитый с внутренней стороны ворот.
- Почта! - обрадовался Коваль и направился в прихожую, чтобы выйти за газетами.
- Не надо, пап, я сейчас! - Наташа вскочила и, набросив пальто, выбежала во двор.
"Что это она так? - подумал Коваль. - Может быть, письма от кого-то ждет... Подозрительно!" И тут же отругал себя за то, что подозрительность доведена у него до автоматизма и он машинально распространяет ее даже на собственную дочь. Но эта мысль сразу же сменилась другой: его бесконечная занятость в конце концов приведет к тому, что он прозевает-таки то время, когда появится у Наташи своя, самостоятельная жизнь, в которую войдет и в которой займет свое место пока еще не известный человек. И, подумав об этом, невольно ощутил отцовскую тревогу и боль. Каким он будет, каким окажется этот неизвестный человек? Что принесет Наташке? Этого уж, несмотря на всю свою проницательность, Коваль угадать не мог...
Наташа запыхавшись вбежала в гостиную и произнесла разочарованно:
- Только тебе... Письмо.
- От кого?
- Не знаю. Местное. Фамилия отправителя написана неразборчиво.
- Читай.
Наташа разорвала конверт и пробежала глазами небольшой листок.
- Знаешь, от кого, - сказала она, - от художника Сосновского!
- Гм, - удивился Коваль, откладывая газеты и протягивая руку за письмом. - Ну-ка, ну-ка!
- Он пишет, - шутливо изображая испуг, ответила Наташа, - что хочет написать твой портрет.
- Что, что? - не понял подполковник. - Какой портрет?
Коваль взял в руки письмо и быстро пробежал его глазами. Потом прочел вслух:
- "Я понимаю, что Вам, возможно, не очень удобно будет удовлетворить мою просьбу. Я обращался к комиссару, и он рассказал мне о Вас. После того, что произошло, я не мог взяться за кисть. Но теперь, кажется, я смогу преодолеть свое неверие в людей. И я хочу написать портрет настоящего человека, человека долга и справедливости. Это моя художническая и духовная потребность. Помогите мне в этом, пожалуйста, своим согласием".
Коваль положил письмо на стол и задумался.
- Нет, - сказал он после долгого молчания, - не могу я ему в этом помочь.
Он взял газеты и встал.
- Слушай, Дик, - предложила Наташа, - ты почитаешь, я позанимаюсь, а потом давай вместе пойдем в кино!
- Давай!
- На комедию.
- Да. И чтобы она была не только веселой, но и совершенно пустой!
Вместо эпилога
В декабре в Верховный суд республики пришли две кассационные жалобы.
"В Верховный суд УССР от заключенного Семенова Владимира Матвеевича.
К а с с а ц и о н н а я ж а л о б а
Граждане судьи!
Меня считают жестоким убийцей. Какой я убийца, если у меня череп сшит после операции и нет половины желудка, посмотрели бы вы на меня. Я не думал ее убивать, когда ехал с нею встречаться. Мне и не снилось, что такое случится. Я думал поговорить с ней, чтобы Константина не выдавала. Но он сказал, чтоб убить. Я не помню, сколько раз ударил. Когда она упала, я испугался и убежал. Коронки я снял, только чтобы подумали, что это грабители убили.
А то, что я у немцев служил, так они меня тоже заставили, и за это я тоже отбыл. Мера наказания - расстрел - слишком тяжелая для меня. Прошу заменить мне меру наказания".
Вторая жалоба была значительно длиннее.
"В Верховный суд УССР от осужденного по статьям 17, 93 п. "ж" - "з" и 194 ч. УК УССР Семенова Константина Матвеевича, он же - Петров Иван Васильевич.
К а с с а ц и о н н а я ж а л о б а
Областной суд приговорил меня к смертной казни по обвинению в организации и подготовке убийства моей жены, а также за участие в убийстве в 1933 году Дегтяревых в Москве и Петрова в Одессе.
Эти факты действительно имели место. Я осознал и осознаю свою вину. По всем трем случаям я дал исчерпывающие и искренние показания. Дело о моем участии в убийствах Дегтяревых и Петрова в связи с истечением срока давности согласно ст. 48 УК УССР приостановлено.
Я еще раз подтверждаю, что в полной мере виновен в убийстве своей жены, хотя непосредственно его не осуществлял.
Мое моральное поведение является совершенно не таким, как отражено в приговоре суда. На это преступление толкнули меня сложные обстоятельства, среди которых - поведение жены, которая угрожала меня выдать.
Я еще давно имел намерение покаяться в ошибках молодости. Я устал на протяжении тридцати лет прятаться и жить под страхом. От переживаний уже в двадцать четыре года поседел, и у меня полностью подорвана нервная система. С каждым годом под влиянием нашего советского образа жизни я все больше убеждался, что в 1933 году совершил гнусные преступления, и все больше верил, что наше гуманное общество простит меня за мои старые грехи.
Но я оказался жалким трусом и так и не нашел в себе силы пойти и признаться, в чем теперь горько раскаиваюсь.
Из тридцати лет, которые я прожил под фамилией Петрова, я шесть лет учился (в техникуме и на высших инженерных курсах, которые окончил на "отлично"), двадцать четыре года работал в одной и той же системе. Бурил артезианские колодцы на юге Украины, в Одесской, Николаевской, Запорожской и Херсонской областях, в период войны обеспечивал водоснабжением оборонные строительные объекты в Средней Азии, за что был награжден медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". После войны я продолжал добросовестно трудиться на Украине.
В приговоре суд бросил мне упрек, будто я пробрался на руководящую работу.
По служебной лестнице - от мастера до управляющего трестом - меня выдвигал мой труд, на который, чтобы смыть позор прошлого, я не жалел ни времени, ни сил. Я глубоко осознал свою вину и готов нести заслуженное наказание в свете советских законов, но суд слишком сурово отнесся ко мне.
Я прошу Верховный суд внимательнейшим образом пересмотреть мое дело, отменить смертную казнь, заменив ее лишением свободы на заслуженный срок.
Весь остаток жизни буду честно, как и раньше, трудиться, чем принесу большую пользу нашему народу, нашей Родине".
* * *
А в январе в городской газете появилась краткая заметка "Убийцы наказаны". В ней говорилось о трагедии в Березовом и о судебном процессе над убийцами Нины Петровой. Заканчивалась она словами: "Приговор приведен в исполнение".
Дымер - Киев, 1968 г.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18