- спросил Коваль маляра.
- Нет, не говорил.
- Ясно. Продолжайте, Владимир Семенов. Как появилась мысль совершить преступление? Как готовилось убийство?
- Через неделю после праздников, девятого мая, ко мне неожиданно приехал Константин. Он опять стал меня ругать, что я проболтался, говорил, что теперь нет ему из-за меня жизни, потому что она может выдать. Потом сказал, что раз я виноват, значит, я и должен исправить дело, то бишь Нинку убрать.
- Что означало "убрать"?
- Ну, убить...
- Вы подтверждаете слова брата? - спросил следователь Петрова-Семенова.
- Не я предложил "убрать", а он сам. Так и сказал: "Раз я виноват, исправлюсь, уберу ее".
- И вы согласились?
- Я сказал: "Ты лучше поговори с ней, убеди, чтобы меня не выдавала".
- Продолжайте, Владимир Семенов.
- Брехня. Не говорил он такого, - боязливо оглянувшись на брата, произнес маляр.
- Где же истина? - следователь поднял голову и посмотрел на Петрова-Семенова.
- Я настаиваю на своих словах! - ответил тот.
- Хорошо. Так и запишем. Дальше, Владимир Семенов.
- На майские праздники, второго, мы выпивали на поляне, в сосновой роще, недалеко от дачи. Приехав ко мне, Константин сказал: "Вот там, на той поляне, где мы были. Под яблоней. Понял?" Я ответил, что понял. Он говорит: "И положишь так, как она на той картине в зале. Посмотри еще раз, когда будешь, и запомни".
- А вы не поинтересовались, почему именно так, как на картине?
- Спрашивал. Он сказал: "Не твое дело, балда!"
- Константин Семенов, вы подтверждаете слова брата?
- В Брянске я этого не говорил. А на картину посоветовал посмотреть просто так.
- А где вы указали Владимиру Семенову место убийства вашей жены?
- Когда он приехал в наш город, семнадцатого, я встретил его на вокзале. Там я сказал ему о месте встречи с Ниной, а не убийства.
- А почему не дача была местом встречи? Зачем нужно было ориентировать на сосновую рощу? - спросил следователь.
- Там очень хорошо.
- А почему местом встречи не могла быть ваша городская квартира? Почему вы выбрали Березовое?
- Мне казалось, что там Владимиру легче будет ее уговорить. В мое отсутствие.
- А зачем вообще нужна была эта встреча в лесу? Неужели вы действительно полагали, что Владимир Семенов сможет лучше вас повлиять на Нину Андреевну? - задал вопрос до сих пор молчавший прокурор области, все время не сводивший испытующего взгляда с бывшего управляющего.
- Ну, в крайнем случае, он мог и припугнуть ее немного, Иван Филиппович.
- Чем? - резко спросил прокурор.
На этот вопрос Петров-Семенов не ответил.
- Что было дальше, Владимир Семенов? - спросил Коваль.
- На городском вокзале он мне сказал только, что в Березовом, на соседней даче, лежит на куче угля молоток и чтобы я его обязательно взял.
- Значит, уже было решено убить именно этим молотком?
- Вроде бы...
- Константин Семенов, вы подтверждаете эти слова?
- Нет. Ничего не было решено. На вокзале я говорил примерно то же, что раньше.
- Что именно?
- Чтобы там, на поляне, в роще, где мы были в праздничный день, он поговорил с ней, чтобы убедил ее во имя всего хорошего, что было в нашей жизни, не позорить меня.
- То есть ваш брат сам догадался взять молоток во дворе у Сосновского и положить убитую под яблоней именно в той позе, в какой изображена она на картине? Так?
- Не знаю. Может быть, и сам.
- Константин Семенов, вы ведь взрослый человек. Зачем же глупости говорить? - заметил Коваль.
- Я правду говорю! - вскричал бывший управляющий и внезапно вскочил. - А вы не подсказывайте, Коваль! - Огромный, грузный, он сделал несколько шагов к столу и обратился к прокурору области: - Кому вы больше верите - мне или этой фашистской шкуре, полицаю?!
Прокурор не ответил.
- Сядьте, - приказал подполковник.
- Не бойтесь! Не укушу, - зло проворчал Петров-Семенов.
- Сядьте! - еще строже приказал Коваль, и подследственному пришлось подчиниться, но теперь он сел совсем рядом с братом и глянул на него с нескрываемой ненавистью.
Маляр съежился и отодвинулся.
- В эту же ночь, девятого мая, Константин уехал из Брянска домой, продолжал он. - Сказал, чтобы я был через неделю, утром семнадцатого, и дал мне двадцать пять рублей на дорогу. Обещал встретить на городском вокзале. Я так и приехал.
- Как вы были одеты, что у вас было в руках? - спросил Коваль.
- Одет я был в черный костюм, в синюю с белой полоской рубаху, в руке корзина была.
- А в корзине что?
- Бутылка спирта. И еще ацетон.
- Вы подтверждаете, Константин Семенов?
- Да. Но еще и ручка торчала.
- Какая ручка? От чего?
- Не знаю. Никакой ручки в корзине не было, - возразил маляр. - Две бутылки, больше ничего.
- А зачем ацетон? - спросил Коваль.
- Чтобы пятна крови вывести, если на одежде будут.
- Константин Семенов, вы подтвердили, что видели в корзине эти бутылки, - сказал следователь. - Как вы тогда думали, зачем взял с собою ацетон ваш брат?
- Я не знал, что это ацетон.
- В котором часу вы приехали на городской вокзал? - спросил Коваль маляра.
- В восемь пятьдесят утра. Брат меня встретил. Сказал, чтобы я ехал электричкой в Березовое, там подождал в лесу, а в час дня чтобы на дачу пришел. Туда, мол, он и Нинку пришлет. На этом разговор наш кончился. Константин еще раз напомнил мне про молоток и поехал на работу, а я остался ждать электричку. Приехав в Березовое, я побыл немного в лесу и пошел к даче. Когда проходил мимо соседа ихнего, увидел во дворе кучу угля, а на ней молоток. Я вошел во двор и взял его.
Прокурор открыл сейф и достал оттуда два молотка.
- Какой? - спросил Коваль.
Маляр уставился на один из них - почерневший от угольной пыли и влаги, отшатнулся и издали ткнул пальцем:
- Этот. Справа.
- Константин Семенов, вы подтверждаете встречу с братом на вокзале семнадцатого мая в восемь пятьдесят?
- Да! Да! Да! - закричал бывший управляющий, снова вскакивая со стула. - Подтверждаю, черт возьми! Но только прекратите это! Прекратите! Я не могу больше! Я устал...
- Хорошо, - сказал прокурор, - сделаем перерыв. Сядьте и подпишите протокол.
- Дайте закурить, - попросил Петров-Семенов и, жадно затянувшись сигаретой, принялся читать страницы протокола.
36
"17 мая. Уходя на работу, Иван постучал ко мне и сказал, что сегодня днем приедет его брат. Владимира вроде бы вызывали в Брянске в милицию и расспрашивали о младшем брате. По телефону Владимир не мог рассказать подробности и поэтому приезжает. Но не на квартиру, а прямо на дачу. Иван просил меня поехать туда к часу дня и поговорить с братом. Сам он не может - у него в это время важное совещание, и приедет немного позже.
Я согласилась. Подумала: милиция заинтересовалась - это хорошо. Может быть, это и будет толчком, который заставит Ивана во всем признаться. Да и Владимира попрошу на него повлиять.
Сейчас я сижу на даче у окна и пишу эти строки. Владимира еще нет. Хотя и гадок мне, и страшен теперь Иван, но если бы я верила в бога, то без конца, без устали просила бы: "Господи, помоги спасти его от самого себя, помоги ему смыть кровь со своих рук!"
Но вот на повороте дороги показался Владимир. Он идет с корзинкой в руке. Почему у меня на сердце так тяжело? Это, наверно, тот самый камень, который давит и Ивана, и меня.
Ну, пока все. Оставлю страницу недописанной. Надо еще спрятать тетрадь и переодеться..."
37
- Итак, продолжим, - сказал прокурор, обращаясь к Ковалю и к следователю, занявшему свое место за столиком.
- Подтверждаете ли вы показания, которые дали на предыдущих допросах? - спросил подполковник Семенова-старшего.
- Да, - ответил маляр.
- Мы остановились на том, что ваш брат Константин Семенов возвратился с вокзала в город, а вы уехали в Березовое. Что было дальше? - спросил Коваль.
- Приехавши в Березовое, я посидел немного в лесу, а потом на дачу пошел. Нинка во дворе меня встретила, а затем в дом позвала. Я постоял возле картины, потом ей говорю, мол, пойдем, погуляем, мне для здоровья на свежем воздухе хорошо быть. Нинка согласилась, и мы с ней пошли в лес, то бишь в рощу.
- Нина Андреевна не заметила у вас молотка?
- Нет, я его на дно положил. Она спросила, почему я не оставил корзину на даче и что там в ней. Я сказал: "Спирт, чтобы выпить".
- Дальше!
- Ну, посидели мы на траве. Я выпил спирту и Нинке предложил. Она отказалась. Вскоре тучи стали собираться.
- О чем был разговор?
- Ни о чем. Нинка сказала, что о брате хочет поговорить, спросила, зачем меня в Брянске в милицию вызывали. Я говорю: "Подождем, Коська приедет, тогда все вместе и обсудим".
- Вы действительно думали, что он приедет?
- Нет. Мы договорились, что после всего я вернусь в город, на ипподром, и он там будет меня ждать.
- Константин Семенов, вы подтверждаете это?
- Да, - ответил бывший управляющий, на этот раз вид у него был крайне подавленный и сидел он все время повесив голову.
- Дальше, Владимир Семенов!
Маляр молчал.
Казалось, что в кабинет прокурора вошла тень Нины Петровой.
- Продолжайте, Владимир Семенов! - проговорил подполковник.
Маляр, упершись взглядом в стену, продолжил:
- Я ей сказал: "Приляг, отдохни!" А она не захотела, боялась простудиться. Так мы посидели немного, потом поднялись. Где-то далеко уже гремел гром, налетел ветер, и сразу стало темно. Она наклонилась за ридикюлем. Сверкнула молния. Я выхватил из корзины молоток и ударил ее по голове. Она вскрикнула, но не упала, а выпрямилась. У нее на голове была закручена толстая коса. "Володя, меня молния ударила!" Я набросился на нее, на землю повалил и начал бить молотком. Она отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "За что? За что?" - "Ты - последний свидетель!.. Ты последний свидетель!.. Иначе нельзя!.." - повторял я. Она просила: "Не убивай меня!", но я уже не мог остановиться...
Маляр умолк. Его старческое худощавое лицо как-то странно скривилось. Может быть, так плачут убийцы...
Когда Семенов закончил свою исповедь, тень Нины выплыла из помещения.
Тяжелое молчание, воцарившееся в кабинете и продолжавшееся несколько минут, прервал подполковник Коваль:
- Два месяца Нина Андреевна выхаживала вас в больнице...
Маляр молчал.
Прокурор, ломая спички, закурил сигарету.
- Подпишите страницу, - сказал следователь.
Владимир Семенов неловко взял ручку и подписал. Подписал и его брат.
Следователь начал новую.
- После убийства вы вырвали у убитой золотые коронки?
- Да. Но сперва узнал, жива она или нет.
- Каким образом?
- Поднял ее ноги и бросил их. Они упали, как падают у мертвых. Потом и коронки снял.
- Каким инструментом?
- Руками, то бишь пальцами.
Все посмотрели на ревматические, но еще сильные руки убийцы.
- Одними пальцами снять коронки невозможно. Зубные техники обычно распиливают их.
- Я в войну научился. Когда немцы расстреливали, меня заставляли коронки снимать.
- Без зубов?
- Да. Иначе потом морока - кость выковыривать.
- Где эти коронки?
- Дома у меня, в Брянске. На кухне, под половицей.
- Дальше.
- Я хотел облить ее спиртом и ацетоном. Но она все равно не сгорела бы, потому что пошел дождь. Тогда я порвал на ней платье, расцарапал ногтями ноги и живот.
- Зачем?
- Так велел Константин.
- Дальше.
- Когда царапал, она еще вздрагивала. Я схватил ее ридикюль и быстро побежал. Уйти надо было, пока земля не намокла, потому что на мокрой земле после дождя могли остаться следы.
- А молоток оставить на месте преступления вам тоже брат посоветовал? - спросил следователь.
- Он.
- Подпишите...
Вызванный прокурором конвоир увел Семенова-старшего.
Подполковник, не обращая внимания на оставшегося в кабинете бывшего управляющего, отвернулся к окну.
Запотевшие стекла подрагивали под ударами ветра. Летела пороша. Пустынная улица виделась Ковалю мертвой женщиной, холодной и безучастной ко всему. На душе у подполковника было тоскливо и гадко. Всего одну минуту стоял он у окна, потом снова сел к столу.
Служба требовала, чтобы он взял себя в руки и до конца выполнил свои обязанности.
- Константин Семенов, вы подтверждаете последние показания брата? спросил следователь.
- Да, - немного поколебавшись, ответил бывший управляющий.
- Теперь ответьте еще на один вопрос, - сказал прокурор. - Почему вы пошли на убийство своей жены? Ведь Нина Андреевна любила вас и, кажется, была единственным человеком, которого и вы по-своему тоже любили?
- Я боялся, что она меня выдаст и мне не простят прошлое... Это был какой-то дьявольский круг, из которого я никак не мог вырваться. Сколько сил потрачено, сколько страданий! Песок и ветер, холод и зной, и колодцы, колодцы, колодцы... Дни без отдыха, ночи без сна. И все насмарку?! Я Иван Васильевич Петров, поймите меня, Иван Филиппович, - и вдруг снова никто и ничто, пустое место!.. Нет, я не пережил бы этого!.. - и бывший управляющий закрыл лицо руками и зарыдал.
38
Наконец о н и пришли.
Через сколько дней?
А может быть, лет?
Сосновский потерял ощущение времени. Но все же, наверно, после приговора много воды утекло, он даже перестал ждать э т и х л ю д е й, и ему казалось, что все уже было и что он давно уже не на белом свете, а мчится в мире потустороннем, частицей чего-то вечного и бесконечного...
Но, услышав в коридоре не в обычное время раздачи пищи, а в неурочный час шаги людей, он внезапно ощутил, что еще жив и что ему придется сейчас пройти через ужасную неизбежность. Охваченный диким страхом, он забегал по камере.
Когда камеру отперли, его обнаружили забившимся в угол, скорчившимся и съежившимся за койкой, словно пытающимся стать маленьким, незаметным.
Несколько секунд надзиратель и дежурный офицер молча смотрели на него. Он тихо постанывал, как пойманный зверек.
- Сосновский, - сказал дежурный офицер, - на выход!
- Нет, нет! - художник распрямился, как пружина. - Нет! - закричал он снова, закрывая руками лицо. - Я не пойду! Не пойду!
Всклокоченный, с белой, поседевшей в камере головой, с вытаращенными глазами, он был похож на умалишенного.
Потом, словно поняв, что сопротивление бесполезно, зажмурил глаза и покорно протянул руки вперед, чтобы можно было надеть на них наручники.
Удивленный тем, что обошлось без наручников, Сосновский раскрыл глаза и испуганно осмотрелся. Словно слепой, ощупывая стены, он послушно вышел в коридор, в сопровождении конвоя прошел через несколько железных дверей и вскоре очутился в тюремном дворе.
Ярко светило солнце. Художник жадно вдохнул свежий воздух, который после долгого пребывания в камере опьянил его, и, пошатнувшись, снова закрыл глаза. Его поддержали чьи-то сильные руки.
Потом началось совсем непонятное. Опомнившись, он увидел, что сидит в машине, в обыкновенной, без решеток на окнах. А рядом с ним - подполковник Коваль и какой-то незнакомый человек.
Машина выехала из тюремного двора и помчалась по улицам. Все происходило совсем не так, как представлял себе Сосновский, в течение долгих дней и ночей пытаясь нарисовать в воспаленном воображении мрачную картину своего последнего часа. Он снова видел улицы, дома, людей, очень много людей. Некоторые из них останавливались и смотрели вслед машине, которая, беспрерывно сигналя, мчалась с огромной скоростью, как на пожар.
Еще окончательно не придя в себя, он очутился в большом светлом кабинете, где увидел прокурора, обвинявшего его на суде, следователя Тищенко, комиссара милиции, человека в белом халате и еще какого-то незнакомца с блестящими черными глазами. Человек этот сидел за большим столом и, когда Сосновский вошел, встал и представился. Это был областной прокурор.
Словно во сне, художник опустился в предложенное ему кресло. Заместитель прокурора Компаниец, обвинявший его на процессе, и следователь Тищенко прятали глаза. Комиссар милиции встретил Сосновского взглядом, в котором художник уловил и доброжелательство, и неловкость.
- Юрий Николаевич, - очень вежливо, пожалуй, даже мягко произнес прокурор области, - мы пригласили вас сюда, чтобы сообщить вам радостную весть. Вы освобождены... - Прокурор сделал паузу, наблюдая за художником, который все еще удивленно и испуганно осматривал и кабинет и находящихся в нем людей. - Вы свободны, - уже тверже повторил прокурор. - Пленум Верховного суда республики снял выдвинутое против вас обвинение и приговор отменил.
Сосновский хотел что-то сказать, но не смог. Ему стало душно. Он облизал языком пересохшие губы и начал судорожно хватать ртом воздух. Бледное лицо его стало красным, потом опять побелело, и он вдруг скорчился от боли, которая внезапно пронизала все его тело.
- Успокойтесь, пожалуйста, - сказал врач, пододвигая ему стакан с водой. - Теперь все хорошо. Очень хорошо. Выпейте...
Художник послушно стал пить воду, стакан дрожал в его руке, зубы стучали о стекло, и вода - почти вся - лилась мимо рта, стекая по подбородку на рубаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18