— И скоро посадка? — Интересуюсь, чувствуя всем организмом, как наша летающая труба ухает в воздушную яму.
Меня успокаивают: скоро-скоро, потерпите, господа, наступает фронтом осенняя гроза и мы её обходим стороной. И это правильно: шутить с природой не рекомендуется, даже если ты, человек, венец её.
Наконец чувствую тем местом, на котором сижу, как лайнер медленно планирует к нашей грешной земле и через несколько минут в иллюминаторе мелькают праздничные огни областного аэропорта. Турбины напоследок победно ревут и смолкают. Пассажиры с заметным облегчением переводят дух, словно не веря такому благополучному исходу.
Сибирская ночь холодна и мокра, как тряпка неряшливой уборщицы. Осень уже оккупировала азиатский плацдарм для последующего наступления на рафинированную европейскую часть страны. У трапа меня встречает молодой человек в характерном длиннополом плаще с поднятым воротником. У моего коллеги волевое лицо пинкертона, внимательный взгляд, твердое рукопожатие и провинциальная простота:
— Полуянов. Полностью в вашем распоряжении, так сказать.
Стараниями полковника Старкова меня встречают, как представителя Центра, что весьма удобно во всех смыслах. Даже тем, что мы тут же усаживаемся в теплую казенную «Волгу» и, она, поскрипывая изношенными рессорами, вылетает на трассу, ведущую в закрытый городок Снежинск.
За час пути я узнаю от спутника буквально все и об этом городке, и его жителях, и о наших последующих действиях.
Первый камень в основание ядерного центра был положен в славном сталинском 1947 под руководством самого товарища Берии. Строили «площадку», конечно, чересчур политграмотные зеки и строили ударными темпами, и такими ударными, что полегло их немеренное количество во славу советской немеркнущей атомной науки. Однако объект был сдан в срок и многие высшие руководители строительства получили заслуженные ордена Ленина. Потом наступили новые замечательные времена, когда Атому казалось нет альтернативы и все силы крестьянской страны были брошены на его удобное расщепление. Достаточно вспомнить старый фильм «Девять дней одного года» о модных и рискованных ядерщиках, готовых собственными жизнями проторить дорогу в неведомые антимиры. Затем «холодная война» с великодержавной директивой: мир во всем мире, но с нашими ядерными лаптями, нацеленными на военные базы НАТО. И это было верно: когда тебя боятся, значит, уважают, когда уважают, то хотят дружить, а когда хотят дружить, то будет мир во всем мире.
— И будет мир во всем мире, — повторил Полуянов с видным сарказмом. А что теперь?
— А что теперь?
— Коллапс, — последовал откровенный ответ. — Разруха, — и мой спутник развил мысль о том, что ещё удивительно, как ученые не подорвали снежинское «Ядро» к чертовой матери. От такой оскорбительной и малопривлекательной жизни. — Спасаются огородами, — признался. — Академики, профессора и доценты на сборе огурцов и помидоров, а, прикинь?
— Полезно для здоровья, — пошутил, — на свежем воздухе, где нет плутония.
Моя неуместная шутка расстроила патриота местных пленительных угодий и он замолчал, насупившись за рулем и всматриваясь в приближающиеся огни академгородка, где жили долготерпеливые и мужественные физики и прочий научный люд, далекий от романтической лирики.
Снежинск был типичным городком эпохи НТР: площадь со странной ржавой конструкцией, обозначающей, по-видимому, памятник Атому пятидесятых годов, центральный проспект имени Курчатова, здание мэрии, блочные пятиэтажные жилые дома, аккуратные магазинчики, ещё функционирующие, парковая аллея имени Первых Первооткрывателей, убегающая вниз к речке Студеная, прозванная народцем — Студенец. И, конечно, гостиница с мутированными тараканами, влажным постельным бельем, разбитым унитазным бачком и рубиновыми буквами над входом «Снежинская», куда мы подъехали.
Я передернул плечами и поинтересовался нашими скорыми встречами с теми, кто хорошо был знаком с гражданином Нестеровым Виктором Германовичем.
— Так поздно уже, — удивился местный пинкертон. — У нас тут рано…
Я искренне поразился: какой может быть сон, когда все человечество одной ногой стоит в могиле. В могиле, не поверили мне. Именно в ней, отрезал я и выказал пожелание срочно увидеть младшего Нестерового. А чтобы у того расплелся язык, решил прикупить бутылку коньяка. И с этим желанием выпал в снежинскую неуютную ночь. Протрусив под мелкой сеткой дождя, забежал в магазинчик, где скучал габаритный продавец, место которого было отнюдь не здесь, а на лесосплаве. Выбор товара был небогат, но он был — по утверждению человека за прилавком я был первым, кто купил бутылку «Наполеона» с якобы французским пойлом:
— Новенький, что ли, командир? У нас тут больше спиртягой балуют.
Вот так проваливаются с треском все шпионы в нашем скудном домострое, усмехнулся я и выпал на улицу. Сделав несколько торопливых шагов, увидел у «Волги» девичью фигуру. Она мне почему-то показалась знакомой. Где-то я её уже видел? Где? И с легким недоумением приблизился к машине. Когда девушка оглянулась… У неё были прекрасные глубоководные глаза и они были мне знакомы.
— Здрастье, — глуповато ухмыльнулся. — Кажется, мы знакомы?
— Не думаю, простите, — ответила глуховатым голосом и, махнув рукой Полуянову: — Пока, Петечка, — пропала в дождливом вечернем мареве.
Несмотря на то, что была велика вероятность близкого провала всего мира в тартарары, я проявил живейший интерес к прекрасной снежинской незнакомке. А почему бы и нет — все мы живые люди и даже на краю пропасти мечтаем о неземной любви.
— Ее зовут Мстислава, — сказал Полуянов. — Она внучка академика Биславского.
Я вспомнил, что господин Биславский вместе с академиком Сахаровым находился при первых родах водородной бомбы, то есть имя его известно не только узким специалистам, но и широкой общественности. Крепкий старик, заметил Полуянов и признался, что фактически на нем держится весь городок. Да-да, на это сказал я, встретиться бы со стариком? Признаться, меня интересовал не только птеродактель от науки. Очень привлекла девушка по имени Мстислава, которую, кажется, уже встречал в своем странном апокалипсическом сне-видение.
Между тем дождь усиливался. Академика и прекрасную её внучку мы решили навестить с утра пораньше, а пока ехали к дому, где проживал Нестеровой Вадим Германович, получивший от родного старшего брата пугающее своим безумием письмо.
Хотя в такую слякотную погоду хорошо сидеть у камина, пялиться на живой кумач пламени, вкушать клопиный коньячок и мечтать о летних денечках, наполненных запахами разнотравья и выцветевшего неба.
Поездка по прямым трафаретным улочкам не была долгой — у одной из спящих пятиэтажек мы остановились. Мой спутник все сомневался, стоит ли нарушать сон законопослушных сограждан? У меня же не было никаких сомнений: выбравшись из авто, так хряпнул его прессованной дверцей, что весь Снежинск встряхнулся от мертвого забытья. Во всяком случае, в некоторых окнах вспыхнули огни цвета незрелых плодов и овощей. Как говорится, добрый вечер, дорогие друзья, протирайте глаза и отвечайте на поставленные вопросы!
Нельзя сказать, что Нестеровой-младший встретил нас с распростертыми объятиями. Вадим Германович был пригож, кучеряв и щекаст, что называется, кровь с молоком. Такие пользуются успехом у манерных стервочек и кисейных барышень с вакуумными губками, занимающихся рукоделием на дому. Теперь мне понятна причина слабости мадам Фридман Ирины Горациевны, не устоявшей перед чарами сибирского выдвиженца.
— Вот, — сказал Полуянов, протискиваясь в коридор. — Товарищ из Москвы, интересуется, так сказать.
— Дык я все сказал, — помрачнел Вадик, обрадовавшийся было бутылочной кегли в моей руке. — Все сказал как на духу.
Пришлось настаивать на том, что он заблуждается. И я это могу доказать, предварительно сев за праздничный стол. Обреченно вздохнув, Вадим Германович метнул из-под кухонного подпола банки маринованных огурчиков и грибочков. Потом на сковороде зачваркала дюжина яиц с ломтиками замороженной медвежатины…
Что может быть приятнее суровой мужской компании, когда за окном слякотит непогода?
— Ну вздрогнем, друзья, — предложил я.
Тост был принят с благосклонностью и нечаянный праздник в медвежьем углу с жареной медвежатинкой стартовал. О чем могут говорить три мужлана за бутылкой фальсифицированного коньяка, а затем за бутылем настоящего сибирского первача, настоянного на кедровых шишках? Сначала, конечно, о политике, после о жизни и её хитросплетениях, и потом — о бабах.
К полуночи я уже знал всю подноготную семейства Нестеровых. Папа был учителем математики в средней школе и воспитывал двух своих сыновей строго, но справедливо: в духе советского образа жизни. Старший Витя был примерным пионером, таская из дворов старые кровати на нужды металлургической промышленности СССР и часто переводя старушек (вопреки их воли) через транспортные магистрали, потом Виктор вступил в ряды ленинского комсомола и был самым активным проводником передовых идей самой авангардной молодежи мира. Дальнейший жизненный путь Виктора Германовича был прост, как байкало-амурский рейсовый путь: учеба в МИФИ — научно-исследовательская работа в снежинском Центре. Работа, обдуваемая пронзительными ветрами «холодной войны» считалась престижной и перспективной.
Молоденькая супруга ученого Ирина Горациевна без всяких раздумий покинула насиженное столичное гнездышко своих родителей и переехала жить к мужу, чтобы словом и телом поддержать его беззаветный труд, а также обороноспособность всей страны.
Трудился молодой профессор Нестеровой в одной из самых секретных лабораторий, находящейся под патронажем МО — Министерства обороны. Сейчас только становится понятным, чем занимались её сотрудники. Они разрабатывали оружие ХХI века — удобное и мобильное, неожиданное и эффективное. По утверждению западных специалистов, за ядерными ранцами было будущее в локальных войнах. Не знаю в чью первую светлую головушку пришла подобная веселая мысль, но факт остается фактом: советская наука выдала на-гора искомый продукт. И в таких количествах, что остается лишь гадать, как ядерные ранцы made in USSR ещё не выставляют на аукционах Sotbis в качестве сувенира, как хохломские матрешки.
— Так выпьем же за советскую науку, — предложил я. — Самую передовую в мире.
— Была п-п-передовая, — шумно вздохнул Нестеровой-младший. — А теперь, — и махнул рукой, — ка-ка-катышки…
Я его прекрасно понял: приятно носить новый джемперок, подаренный любимой женой; ты его носишь-носишь, а затем обнаруживаешь, что он весь в неприятных катышках. Что делать? А делать нечего — надо выкидывать вещь. Или делать вид, что не замечаешь этих проклятых катышков. Или прикупить новое шмотье. Только вот на что, если зарплату не выдают год? Как жить честно и не протянуть ноги?
В частности, приходит такой правдолюбивый НТРовец в дом родной приходит с пустыми руками. Не научился он выносить в хозяйственной сумке или рюкзаке несколько килограмм оружейного плутония. Хотя многие его коллеги выносят и продают огородникам в качестве защиты от дачно-садовых воришек. Правда, через год ни воришек, ни плодового садика, ни тем более огородика. Красивый марсианский пейзаж. Сиди — любуйся. Но все это мелочи жизни.
Так вот возвращается вечный м.н.с. в семью, а на душе, точно на марсианском огородике: пустота. Опять же суровые, как правда жизни, супруга с тещей и опять же прожорливые дети требуют арахиса в шоколаде и колбасы из картона. Не понимает мелюзга, что зарплата вся ушла на покрытие долгов МВФ, руководители которого считают, что все население России чересчур жиреет на дармовой гуманитарной маце и отныне должно питаться святым духом.
И вот, похлебав пустые щи, работник умственного труда укладывается на боковую с голодным брюхом. А на такое бурчащее пузо какие могут быть исследования в области новых технологий? Никаких, лишь чудные видения во время полуголодного сна.
Вот будто он, м.н.с., вместе с женой и детишками в ресторане Papillon, что в переводе с французско-нижнегородского «Бабочка».
Маленький и уютный ресторанчик, украшенный цветными витражами. И несет им garson фирменные блюда. Блюда за блюдом. Семга жареная с соусом (24$), форель фаршированная (20$), карп жареный под соусом vinerone (18$), луковой суп (7$). Очень хороши и соблазнительны лягушачьи ножки по-провансальски (21$), копченная семга (18$), королевские креветки (20$). А из напитков бочковое пиво «Фауст», варящееся по таинственному рецепту одноименного доктора, заложившего душу дьяволу. Очень даже хорошо жил доктор Фауст — без души-то.
И невидимые миру слезы зальют младшего научного сотрудника, как вешние воды покосные луга, и шепнет женушке ласковые и долгожданные слова, чтобы поутру приготовила рюкзачок, тот самый, с которым они беспечно хаживали по лесам и оврагам ближнего Подмосковья в упоение от сказочной и нетленной природы.
И супруга все поймет и тоже обольется горько-счастливыми слезами по ушедшему молодому миру, наполненного знойной морокой беспредельного поля и неба, трудолюбивым пчелиным жужжанием, сладострастной негой близ божественно пахнущей скирды, баловнем ветерком и компетентными руками любимого и талантливого, как Курчатов, будущего супруга.
И объединятся они, утерявшие за годы совместной жизни все иллюзии молодости, в упоительном соитии, искрящемся, как витражи в ресторане Papillon. И наступит благословенный и ладный миг вечной любви. Правда, дьявол в карминном кушаке будет самодовольно скалить резцы, бить копытом и потирать лапы. Черт с ним, дьяволом! Черт с ними, надеждами на будущие перемены. Черт с ними, принципами святой молодости. Когда хочется одного: жрать вдоволь и питать нежные телесные чувства к жене. А все остальное полая фата-моргана. Мираж. Марево. Морока в беспредельном поле жизни.
Что там говорить, не каждый способен выдержать опытов над своим телом и тем, что в нем, как в сосуде, хранится в виде трех-пятиграммовой субстанции — это я про душу.
Не выдержал Виктор Германович Нестеровой искушения, не выдержал и решил продать свою душу. И дорого продать, чтобы все народы мира отправились вместе с ним гореть в вечном огне подземной геенны.
— Не, я думал, он шутит, — бил себя в грудь его младший брат. Честное слово! Такое удумать! Ну, Витек, капитально с катушек!..
— И ты ему в этом помог, Вадик, — заметил я. — Хорошо помог.
— Я? Это в каком смысле, товарищ?
Конечно, мои грязные домыслы полностью подтвердились. По возвращению из столицы простодушный младший братик не удержался и за рюмахой кедрового первача сдуру похвастал перед старшим, что полноценно овладел его бывшей супругой Ириной Горациевной в кабинете теперешнего муженька — в рабочем кабинете с видом на Красную площадь и золотоглавый Кремль.
Виктор Германович принял весть весело и даже посмеялся над анекдотической коллизией, мол, чего только в нашей графитной жизни не случается. Однако подобная глумливая ухмылка судьбы, по-всему видимому, окончательно подкосила его душевные силы. В организме начались необратимые процессы распада. Мозг — этот микроскопический реактор, вырабатывающий полезную энергию, — от чрезмерных перегрузок «понесло». И в результате этой центробежной и неукротимой силы возникла безумная мысль…
Я внимательно рассматриваю семейный альбом: ничто не говорит о том, что из примерного пионера может образоваться монстр. Увы, люди рождаются с чистыми святыми душами, но наша окружающая среда настолько отвратительна, что большинство не способно сохранить свои души в первозданной невинности.
— А это, как я понимаю, последний курс института? — указываю на фотографию, где молодые физики запечатлены у Лобного места на фоне кремового храма Василия Блаженного.
— Т-т-точно так, — обреченно кивает Нестеровой-младший. — Витек тут, как ангелочек. Правда?
— Как бы мы все дружно к ангелочкам не отправились, — отвечаю, всматриваясь в лица выпускников МИФИ — Московского инженерно-физического института. Почему нашему Витьку не остановиться на постой у кого-нибудь из бывших сокурсников, жителей столицы, если таковые имеются? Надо задействовать информаторов, пусть срочно отработают эту версию. — А как ангелочек вытаранил ранец? — задал я вопрос, давно меня терзавший. Надеюсь, не за бутылку?
— За две, — хохотнул Вадик, — свободно.
Местный пинкертон Полуянов обиделся за строгие охранные службы ядерного центра Снежинска и предположил, что умелец тащил не сразу весь ранец, а по мелочи, как это делают оружейники славного города Тула, способных из пустых на первый взгляд швейных деталек смастерить ракетные комплексы.
Последующее расследование доказало, что мой новый друг был не совсем прав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Меня успокаивают: скоро-скоро, потерпите, господа, наступает фронтом осенняя гроза и мы её обходим стороной. И это правильно: шутить с природой не рекомендуется, даже если ты, человек, венец её.
Наконец чувствую тем местом, на котором сижу, как лайнер медленно планирует к нашей грешной земле и через несколько минут в иллюминаторе мелькают праздничные огни областного аэропорта. Турбины напоследок победно ревут и смолкают. Пассажиры с заметным облегчением переводят дух, словно не веря такому благополучному исходу.
Сибирская ночь холодна и мокра, как тряпка неряшливой уборщицы. Осень уже оккупировала азиатский плацдарм для последующего наступления на рафинированную европейскую часть страны. У трапа меня встречает молодой человек в характерном длиннополом плаще с поднятым воротником. У моего коллеги волевое лицо пинкертона, внимательный взгляд, твердое рукопожатие и провинциальная простота:
— Полуянов. Полностью в вашем распоряжении, так сказать.
Стараниями полковника Старкова меня встречают, как представителя Центра, что весьма удобно во всех смыслах. Даже тем, что мы тут же усаживаемся в теплую казенную «Волгу» и, она, поскрипывая изношенными рессорами, вылетает на трассу, ведущую в закрытый городок Снежинск.
За час пути я узнаю от спутника буквально все и об этом городке, и его жителях, и о наших последующих действиях.
Первый камень в основание ядерного центра был положен в славном сталинском 1947 под руководством самого товарища Берии. Строили «площадку», конечно, чересчур политграмотные зеки и строили ударными темпами, и такими ударными, что полегло их немеренное количество во славу советской немеркнущей атомной науки. Однако объект был сдан в срок и многие высшие руководители строительства получили заслуженные ордена Ленина. Потом наступили новые замечательные времена, когда Атому казалось нет альтернативы и все силы крестьянской страны были брошены на его удобное расщепление. Достаточно вспомнить старый фильм «Девять дней одного года» о модных и рискованных ядерщиках, готовых собственными жизнями проторить дорогу в неведомые антимиры. Затем «холодная война» с великодержавной директивой: мир во всем мире, но с нашими ядерными лаптями, нацеленными на военные базы НАТО. И это было верно: когда тебя боятся, значит, уважают, когда уважают, то хотят дружить, а когда хотят дружить, то будет мир во всем мире.
— И будет мир во всем мире, — повторил Полуянов с видным сарказмом. А что теперь?
— А что теперь?
— Коллапс, — последовал откровенный ответ. — Разруха, — и мой спутник развил мысль о том, что ещё удивительно, как ученые не подорвали снежинское «Ядро» к чертовой матери. От такой оскорбительной и малопривлекательной жизни. — Спасаются огородами, — признался. — Академики, профессора и доценты на сборе огурцов и помидоров, а, прикинь?
— Полезно для здоровья, — пошутил, — на свежем воздухе, где нет плутония.
Моя неуместная шутка расстроила патриота местных пленительных угодий и он замолчал, насупившись за рулем и всматриваясь в приближающиеся огни академгородка, где жили долготерпеливые и мужественные физики и прочий научный люд, далекий от романтической лирики.
Снежинск был типичным городком эпохи НТР: площадь со странной ржавой конструкцией, обозначающей, по-видимому, памятник Атому пятидесятых годов, центральный проспект имени Курчатова, здание мэрии, блочные пятиэтажные жилые дома, аккуратные магазинчики, ещё функционирующие, парковая аллея имени Первых Первооткрывателей, убегающая вниз к речке Студеная, прозванная народцем — Студенец. И, конечно, гостиница с мутированными тараканами, влажным постельным бельем, разбитым унитазным бачком и рубиновыми буквами над входом «Снежинская», куда мы подъехали.
Я передернул плечами и поинтересовался нашими скорыми встречами с теми, кто хорошо был знаком с гражданином Нестеровым Виктором Германовичем.
— Так поздно уже, — удивился местный пинкертон. — У нас тут рано…
Я искренне поразился: какой может быть сон, когда все человечество одной ногой стоит в могиле. В могиле, не поверили мне. Именно в ней, отрезал я и выказал пожелание срочно увидеть младшего Нестерового. А чтобы у того расплелся язык, решил прикупить бутылку коньяка. И с этим желанием выпал в снежинскую неуютную ночь. Протрусив под мелкой сеткой дождя, забежал в магазинчик, где скучал габаритный продавец, место которого было отнюдь не здесь, а на лесосплаве. Выбор товара был небогат, но он был — по утверждению человека за прилавком я был первым, кто купил бутылку «Наполеона» с якобы французским пойлом:
— Новенький, что ли, командир? У нас тут больше спиртягой балуют.
Вот так проваливаются с треском все шпионы в нашем скудном домострое, усмехнулся я и выпал на улицу. Сделав несколько торопливых шагов, увидел у «Волги» девичью фигуру. Она мне почему-то показалась знакомой. Где-то я её уже видел? Где? И с легким недоумением приблизился к машине. Когда девушка оглянулась… У неё были прекрасные глубоководные глаза и они были мне знакомы.
— Здрастье, — глуповато ухмыльнулся. — Кажется, мы знакомы?
— Не думаю, простите, — ответила глуховатым голосом и, махнув рукой Полуянову: — Пока, Петечка, — пропала в дождливом вечернем мареве.
Несмотря на то, что была велика вероятность близкого провала всего мира в тартарары, я проявил живейший интерес к прекрасной снежинской незнакомке. А почему бы и нет — все мы живые люди и даже на краю пропасти мечтаем о неземной любви.
— Ее зовут Мстислава, — сказал Полуянов. — Она внучка академика Биславского.
Я вспомнил, что господин Биславский вместе с академиком Сахаровым находился при первых родах водородной бомбы, то есть имя его известно не только узким специалистам, но и широкой общественности. Крепкий старик, заметил Полуянов и признался, что фактически на нем держится весь городок. Да-да, на это сказал я, встретиться бы со стариком? Признаться, меня интересовал не только птеродактель от науки. Очень привлекла девушка по имени Мстислава, которую, кажется, уже встречал в своем странном апокалипсическом сне-видение.
Между тем дождь усиливался. Академика и прекрасную её внучку мы решили навестить с утра пораньше, а пока ехали к дому, где проживал Нестеровой Вадим Германович, получивший от родного старшего брата пугающее своим безумием письмо.
Хотя в такую слякотную погоду хорошо сидеть у камина, пялиться на живой кумач пламени, вкушать клопиный коньячок и мечтать о летних денечках, наполненных запахами разнотравья и выцветевшего неба.
Поездка по прямым трафаретным улочкам не была долгой — у одной из спящих пятиэтажек мы остановились. Мой спутник все сомневался, стоит ли нарушать сон законопослушных сограждан? У меня же не было никаких сомнений: выбравшись из авто, так хряпнул его прессованной дверцей, что весь Снежинск встряхнулся от мертвого забытья. Во всяком случае, в некоторых окнах вспыхнули огни цвета незрелых плодов и овощей. Как говорится, добрый вечер, дорогие друзья, протирайте глаза и отвечайте на поставленные вопросы!
Нельзя сказать, что Нестеровой-младший встретил нас с распростертыми объятиями. Вадим Германович был пригож, кучеряв и щекаст, что называется, кровь с молоком. Такие пользуются успехом у манерных стервочек и кисейных барышень с вакуумными губками, занимающихся рукоделием на дому. Теперь мне понятна причина слабости мадам Фридман Ирины Горациевны, не устоявшей перед чарами сибирского выдвиженца.
— Вот, — сказал Полуянов, протискиваясь в коридор. — Товарищ из Москвы, интересуется, так сказать.
— Дык я все сказал, — помрачнел Вадик, обрадовавшийся было бутылочной кегли в моей руке. — Все сказал как на духу.
Пришлось настаивать на том, что он заблуждается. И я это могу доказать, предварительно сев за праздничный стол. Обреченно вздохнув, Вадим Германович метнул из-под кухонного подпола банки маринованных огурчиков и грибочков. Потом на сковороде зачваркала дюжина яиц с ломтиками замороженной медвежатины…
Что может быть приятнее суровой мужской компании, когда за окном слякотит непогода?
— Ну вздрогнем, друзья, — предложил я.
Тост был принят с благосклонностью и нечаянный праздник в медвежьем углу с жареной медвежатинкой стартовал. О чем могут говорить три мужлана за бутылкой фальсифицированного коньяка, а затем за бутылем настоящего сибирского первача, настоянного на кедровых шишках? Сначала, конечно, о политике, после о жизни и её хитросплетениях, и потом — о бабах.
К полуночи я уже знал всю подноготную семейства Нестеровых. Папа был учителем математики в средней школе и воспитывал двух своих сыновей строго, но справедливо: в духе советского образа жизни. Старший Витя был примерным пионером, таская из дворов старые кровати на нужды металлургической промышленности СССР и часто переводя старушек (вопреки их воли) через транспортные магистрали, потом Виктор вступил в ряды ленинского комсомола и был самым активным проводником передовых идей самой авангардной молодежи мира. Дальнейший жизненный путь Виктора Германовича был прост, как байкало-амурский рейсовый путь: учеба в МИФИ — научно-исследовательская работа в снежинском Центре. Работа, обдуваемая пронзительными ветрами «холодной войны» считалась престижной и перспективной.
Молоденькая супруга ученого Ирина Горациевна без всяких раздумий покинула насиженное столичное гнездышко своих родителей и переехала жить к мужу, чтобы словом и телом поддержать его беззаветный труд, а также обороноспособность всей страны.
Трудился молодой профессор Нестеровой в одной из самых секретных лабораторий, находящейся под патронажем МО — Министерства обороны. Сейчас только становится понятным, чем занимались её сотрудники. Они разрабатывали оружие ХХI века — удобное и мобильное, неожиданное и эффективное. По утверждению западных специалистов, за ядерными ранцами было будущее в локальных войнах. Не знаю в чью первую светлую головушку пришла подобная веселая мысль, но факт остается фактом: советская наука выдала на-гора искомый продукт. И в таких количествах, что остается лишь гадать, как ядерные ранцы made in USSR ещё не выставляют на аукционах Sotbis в качестве сувенира, как хохломские матрешки.
— Так выпьем же за советскую науку, — предложил я. — Самую передовую в мире.
— Была п-п-передовая, — шумно вздохнул Нестеровой-младший. — А теперь, — и махнул рукой, — ка-ка-катышки…
Я его прекрасно понял: приятно носить новый джемперок, подаренный любимой женой; ты его носишь-носишь, а затем обнаруживаешь, что он весь в неприятных катышках. Что делать? А делать нечего — надо выкидывать вещь. Или делать вид, что не замечаешь этих проклятых катышков. Или прикупить новое шмотье. Только вот на что, если зарплату не выдают год? Как жить честно и не протянуть ноги?
В частности, приходит такой правдолюбивый НТРовец в дом родной приходит с пустыми руками. Не научился он выносить в хозяйственной сумке или рюкзаке несколько килограмм оружейного плутония. Хотя многие его коллеги выносят и продают огородникам в качестве защиты от дачно-садовых воришек. Правда, через год ни воришек, ни плодового садика, ни тем более огородика. Красивый марсианский пейзаж. Сиди — любуйся. Но все это мелочи жизни.
Так вот возвращается вечный м.н.с. в семью, а на душе, точно на марсианском огородике: пустота. Опять же суровые, как правда жизни, супруга с тещей и опять же прожорливые дети требуют арахиса в шоколаде и колбасы из картона. Не понимает мелюзга, что зарплата вся ушла на покрытие долгов МВФ, руководители которого считают, что все население России чересчур жиреет на дармовой гуманитарной маце и отныне должно питаться святым духом.
И вот, похлебав пустые щи, работник умственного труда укладывается на боковую с голодным брюхом. А на такое бурчащее пузо какие могут быть исследования в области новых технологий? Никаких, лишь чудные видения во время полуголодного сна.
Вот будто он, м.н.с., вместе с женой и детишками в ресторане Papillon, что в переводе с французско-нижнегородского «Бабочка».
Маленький и уютный ресторанчик, украшенный цветными витражами. И несет им garson фирменные блюда. Блюда за блюдом. Семга жареная с соусом (24$), форель фаршированная (20$), карп жареный под соусом vinerone (18$), луковой суп (7$). Очень хороши и соблазнительны лягушачьи ножки по-провансальски (21$), копченная семга (18$), королевские креветки (20$). А из напитков бочковое пиво «Фауст», варящееся по таинственному рецепту одноименного доктора, заложившего душу дьяволу. Очень даже хорошо жил доктор Фауст — без души-то.
И невидимые миру слезы зальют младшего научного сотрудника, как вешние воды покосные луга, и шепнет женушке ласковые и долгожданные слова, чтобы поутру приготовила рюкзачок, тот самый, с которым они беспечно хаживали по лесам и оврагам ближнего Подмосковья в упоение от сказочной и нетленной природы.
И супруга все поймет и тоже обольется горько-счастливыми слезами по ушедшему молодому миру, наполненного знойной морокой беспредельного поля и неба, трудолюбивым пчелиным жужжанием, сладострастной негой близ божественно пахнущей скирды, баловнем ветерком и компетентными руками любимого и талантливого, как Курчатов, будущего супруга.
И объединятся они, утерявшие за годы совместной жизни все иллюзии молодости, в упоительном соитии, искрящемся, как витражи в ресторане Papillon. И наступит благословенный и ладный миг вечной любви. Правда, дьявол в карминном кушаке будет самодовольно скалить резцы, бить копытом и потирать лапы. Черт с ним, дьяволом! Черт с ними, надеждами на будущие перемены. Черт с ними, принципами святой молодости. Когда хочется одного: жрать вдоволь и питать нежные телесные чувства к жене. А все остальное полая фата-моргана. Мираж. Марево. Морока в беспредельном поле жизни.
Что там говорить, не каждый способен выдержать опытов над своим телом и тем, что в нем, как в сосуде, хранится в виде трех-пятиграммовой субстанции — это я про душу.
Не выдержал Виктор Германович Нестеровой искушения, не выдержал и решил продать свою душу. И дорого продать, чтобы все народы мира отправились вместе с ним гореть в вечном огне подземной геенны.
— Не, я думал, он шутит, — бил себя в грудь его младший брат. Честное слово! Такое удумать! Ну, Витек, капитально с катушек!..
— И ты ему в этом помог, Вадик, — заметил я. — Хорошо помог.
— Я? Это в каком смысле, товарищ?
Конечно, мои грязные домыслы полностью подтвердились. По возвращению из столицы простодушный младший братик не удержался и за рюмахой кедрового первача сдуру похвастал перед старшим, что полноценно овладел его бывшей супругой Ириной Горациевной в кабинете теперешнего муженька — в рабочем кабинете с видом на Красную площадь и золотоглавый Кремль.
Виктор Германович принял весть весело и даже посмеялся над анекдотической коллизией, мол, чего только в нашей графитной жизни не случается. Однако подобная глумливая ухмылка судьбы, по-всему видимому, окончательно подкосила его душевные силы. В организме начались необратимые процессы распада. Мозг — этот микроскопический реактор, вырабатывающий полезную энергию, — от чрезмерных перегрузок «понесло». И в результате этой центробежной и неукротимой силы возникла безумная мысль…
Я внимательно рассматриваю семейный альбом: ничто не говорит о том, что из примерного пионера может образоваться монстр. Увы, люди рождаются с чистыми святыми душами, но наша окружающая среда настолько отвратительна, что большинство не способно сохранить свои души в первозданной невинности.
— А это, как я понимаю, последний курс института? — указываю на фотографию, где молодые физики запечатлены у Лобного места на фоне кремового храма Василия Блаженного.
— Т-т-точно так, — обреченно кивает Нестеровой-младший. — Витек тут, как ангелочек. Правда?
— Как бы мы все дружно к ангелочкам не отправились, — отвечаю, всматриваясь в лица выпускников МИФИ — Московского инженерно-физического института. Почему нашему Витьку не остановиться на постой у кого-нибудь из бывших сокурсников, жителей столицы, если таковые имеются? Надо задействовать информаторов, пусть срочно отработают эту версию. — А как ангелочек вытаранил ранец? — задал я вопрос, давно меня терзавший. Надеюсь, не за бутылку?
— За две, — хохотнул Вадик, — свободно.
Местный пинкертон Полуянов обиделся за строгие охранные службы ядерного центра Снежинска и предположил, что умелец тащил не сразу весь ранец, а по мелочи, как это делают оружейники славного города Тула, способных из пустых на первый взгляд швейных деталек смастерить ракетные комплексы.
Последующее расследование доказало, что мой новый друг был не совсем прав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42