- Ничего подобного. Человек не меняется вообще. Просто некоторые его черты, прежде спрятанные, латентные, так сказать, могут со временем проявиться. А те, кого это удивляет, просто плохо были с этим человеком знакомы.
Крюков сунул в рот папиросу.
- Что вы съезжаете на какую-то ерунду? При чем тут квартиры? Не в этом дело.
- А в чем? - спросил Журковский.
- Ты сам уже дал ответ на этот вопрос. В том, что он идеалист. Причем идеалист, лишенный обязательного атрибута выживания в политике: он лишен жестокости. Напрочь. И это - приговор. Были в политике величайшие идеалисты, которые жили долго. И у власти находились долго. Но все они отличались чрезвычайной жестокостью, которая этот их идеализм компенсировала. Вот Сталина хотя бы взять. Романтик! Но вместе с тем - откровенный уголовник. И романтика у него, в общем, тюремная... Но - держался старик, долго пыхтел... Гитлер тоже не прагматик, если уж копнуть как следует... Но - зверь!
Последнее слово Крюков произнес с каким-то даже уважением.
- А Греч - он идеалист без жестокости. Ничего у него не выйдет. На этих выборах ему ни синь пороху не светит, это я точно говорю.
- И что же? Вот ты, к примеру, разве не будешь за него голосовать? спросил Журковский.
- Я вообще ни за кого не голосую. Уже давно. - Крюков закурил новую папиросу. - Да... Давно... Все они сволочи... Но, знаешь, за Греча, пожалуй, в этот раз пойду, опущу бумажку... Именно потому, что безнадежное дело. Только поэтому.
- Да почему же безнадежное? - удивился Журковский с неожиданным для самого себя раздражением. - Что, есть другие кандидатуры? Кто? Ты видишь кого-нибудь, кто мог бы... Кто был бы...
Он вдруг понял, что не может сформулировать одним словом то, что хотел сказать о Грече. Слишком много он мог о нем сказать. Вдруг Журковский почувствовал, что пассивная созерцательность, составлявшая последние годы все его существование, смертельно надоела ему, что он хочет действовать. Правда, в чем эти действия должны заключаться, он тоже не смог бы сейчас для себя определить.
- Ладно, Толя. Давай спать, - улыбнулся Крюков. - Правильно, Карина Назаровна?
- Да, конечно, Гоша. Конечно. Время-то какое? Утро уж на дворе. А утро, как говорится, вечера мудренее.
- Все, господа. Я отчаливаю.
Гоша встал.
- Куда же вы, Гоша? Ведь Галя сказала, что можете остаться...
- Да ладно вам, Карина Назаровна, - еще шире улыбнулся Крюков. - Я себя в своем Городе чувствую, как в собственной квартире. Люблю гулять по ночам. А по утрам - еще больше. Это у меня с юности. Знаете, когда идешь домой из гостей пьяный, а люди вокруг - на завод... Так приятно... Ладно, пошел. Кстати, Толя, забыл совсем - с дверью ты знаешь что сделай?
- С дверью? - не понял Журковский.
- Ну внизу, на лестнице.
- А-а... Что?
- Набери на компьютере текст - мол, администрация района в связи с участившимися квартирными кражами просит запирать дверь... И приклей там скотчем. Должно подействовать. У нас власть любят.
Глава 4
Журковский, несмотря на то, что уснул уже ранним утром, проснулся, как обычно, в восемь.
"Сколько же я спал, интересно? - подумал он. - Часа два с половиной... Вот она, старость. Правду говорят, что старики могут почти не спать. Или они просто спят на ходу? Компенсируют ночную бессонницу?"
Анатолий Карлович быстро оделся и вышел на кухню, где его, как всегда, уже ждали чашка горячего кофе, сосиски и бутерброд с сыром.
- С добрым утром, - сказала Галя.
Она стояла у плиты спиной к мужу и не повернулась, когда он вошел. Журковский улыбнулся и ответил, как всегда отвечал по утрам:
- Привет, солнышко.
Он находил в банальном, нет, находящемся даже за гранью банальности "солнышке" особую прелесть. Журковскому казалось, что он элегантно разрушает сложившийся стереотип, выворачивает пошлость наизнанку и, очистив слово от привычных и мелких ассоциаций, возвращает ему свежесть, наполняет новым, глубоким смыслом.
Размышлениям о новом значении старых, затертых штампов он любил предаваться за едой, а по утрам у него всегда был хороший аппетит. Продолжая улыбаться, Журковский уселся за стол и принялся за сосиски, обильно намазывая их горчицей ("В мои годы вредно с утра острое, да пес с ним!.."), запивая крепким горячим кофе из массивной, на четверть литра, чайной чашки ("Наркомания какая-то! Пора дозу снижать!") и поглядывая на жену со смешанным чувством нежности и благодарности.
Приятно, черт возьми, быть уверенным в том, что утром, когда он проснется и выйдет на кухню, его всегда будет ждать горячий завтрак и чашка кофе. Что бы ни случилось.
- Мне деньги нужны, - сказала Галина, налив себе кофе и усевшись напротив мужа. - У тебя сколько осталось?
Журковский начал вспоминать вчерашние траты.
- Ну есть еще. - Он неопределенно пожал плечами, пытаясь высчитать общую стоимость купленной ночью водки. - Сколько тебе?
До получки жены нужно было ждать еще недели две, а его официальная зарплата была торжественно потрачена на подготовку вчерашнего банкета. От ста долларов, припасенных на черный день, осталась ровно половина. Не густо.
- Вовка звонил, просил подбросить деньжат на месяц. Они в отпуск уезжают.
- Сколько им нужно?
- Просил долларов сто. У тебя же есть?
- Есть... Пятьдесят, - спокойно ответил Журковский.
- Но ведь было сто. Ты вчера сам говорил! Это вы ночью, что ли, гуляли? На наши деньги?
- Ну да, - ответил Журковский, проглотив последний кусок сосиски.
- "Ну да"! А Гоша, конечно, не при делах?
- Да нет у него ни копейки. Ты же знаешь. Человек по уши в долгах.
- "В долгах"! Работать надо, и не будет по уши в долгах. Работать, а не на диване валяться сутками.
- Я вот работаю, между прочим, - заметил Журковский.
- Ага. Только сын просит денег, а мы дать не можем... Ему тоже трудно, кому сейчас филологи нужны?.. Они с Ольгой едва концы с концами сводят. Я, как к ним ни приду, холодильник вечно пустой. Как живут дети - не понимаю. Даже страшно. А Греч твой что? - без перехода спросила Галина.
- Греч? А что - Греч?
- Ну ты же с ним вчера встречался. Он тебе работу никакую не предложил?
- Работу? Какую он мне может предложить работу? Я заместителем мэра, знаешь, не собирался служить. Не обучен как-то. Да и потом, у меня есть работа.
- Ну конечно. Работа... Только знаешь, Толя, у нас холодильник опять пустой. И что делать с Вовкой, я себе не представляю. Позвони ему, сам скажи, что денег нет. Мол, обойдись, сынок, без отпуска. Тебе, мол, еще рановато в Крым с женой ездить. Ничего, скажи, страшного. Перебьешься, скажи...
- Да перестань ты кипятиться. В его годы мог бы и сам себе на отпуск заработать.
- Ну да. Вот папа его, он же зарабатывает. Как сыр в масле катается.
- Галя, слушай, я не понимаю предмета нашего с тобой...
- Предмета он не понимает. Все ты понимаешь! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Не в деньгах счастье. Согласна. И даже с тем, что бедность не порок, тоже согласна. Но в том, что нищета - порок, я в этом просто уверена.
- Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой - нищие?
- А ты так не считаешь?
Журковский промолчал. Многое он мог ответить на этот не вполне риторический вопрос, но не стал накалять атмосферу в кухне, уже и так имевшую опасный градус.
Анатолий Карлович допил кофе, встал и обнял жену.
- Ну успокойся. Все будет нормально. Меня Суханов вчера пригласил к себе.
Последняя фраза выскочила у Журковского совершенно неожиданно, против его желания и воли. Еще микросекунду назад он и не помнил о вчерашнем разговоре с Сухановым, а вот - нате вам!
- Суханов? Куда это он тебя пригласил?
- Ну на работу...
- И что же ты у него будешь делать? У тебя что, интерес к бизнесу проснулся? Способности открылись?
- Ни боже мой, - ответил Журковский. - Что ты, Галя! Чтобы я на старости лет коммерцию?.. Эта игрушка вовсе не для меня.
- Хороши игрушки! Вон, посмотри на Вику.
- На кого? На Вику? Смотрел. Вчера. Мне она не показалась особенно привлекательной. Хотя вполне вероятно, что это как раз и есть идеал современной женщины.
- Толя, не иронизируй. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Журковский понимал. Он понимал, что жене смертельно надоело каждый раз думать, на что купить новые колготки. Что она после работы вынуждена толкаться на оптовом рынке и выбирать из дешевых продуктов самые дешевые. Что собственная машина для них если и была реальностью еще несколько лет назад, то после свадьбы сына перешла в разряд ночных грез. Что квартира давно не ремонтирована и вид обоев в масляных пятнах там, где хозяева или гости, сидевшие на диване, случайно прикасались затылками к стене, говорит о том, что обоям этим как минимум лет пятнадцать. Многое понимал Анатолий Карлович и со всеми аргументами, которые выкладывала перед ним жена, был совершенно согласен.
Однако если прежде после таких разговоров он уверенно погружался в спокойную, ставшую уже привычной депрессию, которая могла продолжаться и до обеда, и даже до самого вечера, то теперь, напротив, почувствовал неожиданный прилив энергии.
Он сильнее сжал плечи Галины - такие же худенькие, как и тридцать лет назад, когда Журковский долгими летними ночами гулял с Галей Петровской, студенткой-первокурсницей, когда целовал ее губы, находя их на ощупь в жаркой темноте подворотен, когда шорох их шагов тонул в вязкой тишине уставшего за день Города.
- Солнышко!
- Ну что? - пробурчала жена, и он услышал, что голос ее потеплел. - Что, Толечка?
- Обещаю, что все будет хорошо. Я сегодня пойду к Суханову. Если он не соврал, то работа у него есть по моей прямой, так сказать, специальности. После Института прямо и пойду. Так что приду позднее обычного, не волнуйся.
- Здравствуйте, здравствуйте! Вы молодец, Анатолий Карлович, что пришли!
Суханов грузно поднялся из-за стола, вышел навстречу Журковскому, протягивая вперед руку для пожатия.
- Да что уж, - смущенно пробурчал Анатолий Карлович. - Что уж такого в этом молодеческого?
- Не смущайтесь, не смущайтесь. Я, признаться, вчера думал, что вы не появитесь у нас.
- Отчего же?
- Да так... Я знаю, как настоящие ученые относятся к бизнесу. К сожалению, достаточно, я бы выразился, предвзято. Если не сказать большего.
- Вы правы. Только я бы выразился по-другому. Не предвзято, а с брезгливостью, - учтиво улыбнувшись, заметил Журковский. - Вы, вероятно, именно это имели в виду?
- Да, Анатолий Карлович. Примерно так. Вы присаживайтесь, присаживайтесь...
Суханов широким жестом указал на кресло для посетителей, и Анатолий Карлович заметил, что он одновременно внимательно и быстро посмотрел на свои наручные часы.
"Минуты меж тем считает. Правильно. А как еще такому купчику жить? Время деньги".
Суханов заметил взгляд гостя и усмехнулся.
- Времени у нас и вправду немного. Поэтому вкратце я изложу вам... Хотя что излагать? Давайте так построим разговор... Вы мне скажите - работу в Институте вы ведь бросать не собираетесь?
- Нет, - спокойно ответил Журковский.
Он хотел сказать что-нибудь резкое, что-нибудь вроде "да ни при каких обстоятельствах!", но решил ограничиться этим "нет" и выдержать спокойный тон.
- Нет. На нет, как говорится, и суда нет. И туда - нет, - добавил Суханов вполголоса и, спохватившись, снова посмотрел на часы. Затем он поднял глаза к потолку, что-то высчитывая, быстро подошел к столу, нажал на клавишу переговорного устройства и, стрельнув глазами в Журковского, выпалил: Чай-кофе-коньяк-легкий ужин?
- Что? - не понял Анатолий Карлович. - Вы мне?
- Ну конечно.
- А время... Вы говорили...
- Ничего. Для вас у меня время есть, Анатолий Карлович. Ну?
- Кофе... И коньяк, - решил Журковский и увидел на лице Суханова улыбку.
- Костя! - крикнул хозяин кабинета в свой аппарат. - Коньяк, водку, кофе, сок и закусить. Время, время... Вот вы, Анатолий Карлович, когда я на часы посмотрел, видно, подумали - "У этого парня время - деньги"? Сознайтесь, было?
- Ну было, - ответил Журковский, даже не удивившись совпадению своих мыслей с только что услышанным.
Он уже привык к таким совпадениям. Может быть, это признак его собственного простодушия? Неоригинальности? Отсутствия яркости и образности мышления? Как бы там ни было, Журковский спокойно относился к такого рода расшифровке собственных мыслей посторонними людьми.
- Вот! Вот в чем ваша ошибка, - сказал Суханов. - Вот он, вечный камень преткновения для русского человека. Вот на чем он, человек наш, ломается.
Дверь кабинета бесшумно открылась, и статный юноша в идеальном костюме вкатил высокий металлический столик на колесиках. Журковский обратил внимание, что столик, как и убранство кабинета, отличался скромностью - обычная магазинная тележка. Ни тебе инкрустации, ни прочих излишеств. Но то, что на этом столике стояло, вызвало у Анатолия Карловича мгновенный и неконтролируемый приступ слюноотделения.
- Давайте, Анатолий Карлович. Подкрепиться в конце дня никогда не мешает...
Молчаливый, вышколенный слуга подкатил свой бар на колесиках поближе к гостю и установил его вплотную к рабочему столу шефа.
- Спасибо, Костя, - бросил Суханов молодому человеку, который, отвесив легкий, грациозный полупоклон, исчез так же бесшумно, как и появился.
- Угощайтесь, угощайтесь, - хлопотал Суханов. - Коньячку для начала?
- Да, - кивнул Анатолий Карлович.
Хозяин налил в пузатую рюмку темного, густого коньяку. По кабинету бархатной волной пополз тяжелый, сладковатый, невероятно уютный запах.
Суханов плеснул себе водки в рюмку, которая по объему раза в два превосходила ту, что держал в руке Журковский.
- Ну, за начало совместной деятельности, так, что ли? - спросил хозяин кабинета.
- Видимо, так...
- Ладно. Поехали.
Суханов явно спешил, но вместе с тем пытался показать себя радушным хозяином, пекущемся о том, чтобы угодить посетителю, не обидеть его отсутствием внимания и излишней деловитостью.
Журковский взял маленькую вилочку, зацепил толстый кусок нежнейшей, серой с розовым буженины и, положив ее на кусок белого хлеба, отправил в рот. Буженина не просто таяла во рту, она была выше всех похвал, и перед глазами Журковского мгновенно всплыли иллюстрации из старой, сталинских еще времен, "Книги о вкусной и здоровой пище".
Тем более что набор закусок - ломтики селедки в янтарном соусе, тихонько потрескивающие, выпускающие жир жареные охотничьи колбаски, сваленные горкой в металлическом судке, тонко порезанный сыр, ломти которого в изнеможении от собственной мягкости перевешивались через край тарелки, вазочка с черной икрой, похожей на кучку крупного бисера, солнечно-желтое масло, покрытое, словно потом, капельками ледяной воды, ровные, толстые хвосты зеленого лука, укроп, огромные листья салата... - набор закусок одним своим видом заставлял забыть о сырой темноте за окнами, о сквозняках и липких перилах подъезда, вообще забыть о неопределенном, не персонифицированном неблагополучии, разлитом в воздухе северного Города, впитавшемся в стены зданий и каким-то неуловимо-серым налетом покрывшем одежду и лица его обитателей.
Прожевав, а точнее, размяв буженину во рту почти без помощи зубов и проглотив ее, Журковский пригубил из своей рюмки.
- Ого, - заметил он, помедлив мгновение, дабы прочувствовать вкус. - Это что же за коньяк?
Божественный напиток, впрочем, как и водка, был подан в хрустальном графинчике без каких бы то ни было опознавательных знаков.
- Французский? - попробовал угадать Анатолий Карлович.
- Зачем? У нас в Армении прекрасный коньяк есть. Мне друзья присылают. Настоящий. Тот, что в застойные годы в Политбюро поставляли. Так-то. Можем ведь, если захотим, не правда ли?
- Да, - кивнул Журковский и снова заметил, что Суханов посмотрел на часы.
- Может быть, к делу перейдем, Андрей Ильич? А то вы, кажется, торопитесь, а я вас задерживаю... Однако за закуску спасибо. Прелесть как вкусно!
- Да, да, конечно, конечно... Вы простите меня, я вам голову морочу... К делу так к делу. У вас, Анатолий Карлович, с английским языком, насколько я знаю, проблем нет?
- Ну как вам сказать? - Журковский пожал плечами. - Смотря что вы от меня хотите? Набокова переводить, скажем, не возьмусь.
- Набокова нам не требуется. Я вам вчера в общих чертах рассказал суть вашей будущей работы. Если, конечно, вас устроят наши условия. Учебные пособия. Компьютерные. Помимо России, мы будем работать на экспорт. Есть у нас заказы, есть интерес с той стороны. Теперь вы, наверное, понимаете, что я имел в виду под вашим уровнем знания английского.
- Писать учебник для иностранцев?
- Ну почти. Писать - вряд ли. Скорее - компилировать из готовых статей. Впрочем, если сами решите что-то написать, я буду это только приветствовать. Я ведь знаком с некоторыми вашими работами.
- Интересно. С какими же?
Суханов сегодняшний настолько отличался от Суханова вчерашнего, что Журковскому вдруг стало необычайно интересно, что он сейчас скажет. Такие разительные перемены в человеческой личности он прежде видел только в театре или кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41