Что вы!.. Такая была популярность. А сейчас люди стали как-то меньше внимания уделять... Искусству вообще, не только мне. Я что, я себе цену знаю. И место свое в искусстве осознаю. Не такое оно, впрочем, и маленькое. Но и не слишком уж значимое, если объективно на вещи смотреть. Это я к чему все? Не знаю... Что-то последнее время тоска какая-то нападать стала. Может быть, старость приближается? А?
- Да что вы, Слава, какая там старость? До старости вам еще жить и жить.
- Ну да. Мне тоже так кажется. С чего бы тогда? Язык, язык... Слушаю, как люди говорят - это же уму непостижимо. Я, знаете, русский язык слышу, правильный русский язык - за границей. Попадаю в такие места иной раз, что просто купаюсь в языке. В чистом, холодном, знаете, как будто в источник с минеральной водой ныряешь... Это особенно чувствуется в семьях с традициями, в тех, что, как говорят, из первой волны эмиграции... В тех семьях, которые революция выгнала из страны. Поверите - иногда чувствуешь себя иностранцем. Как они говорят! Боже, как говорят! У нас так давно уже никто не говорит. Никто! Я начинаю им рассказывать что-то о нашей стране, об этой - не о той, в которой они жили прежде, а о нашей с вами стране, - они меня не понимают! Не понимают! Верите?
Журковский собрался что-то ответить, но Люсин перебил его:
- Мы последнее время стали для зарубежных гастролей делать другие миниатюры. Они не понимают того, что здесь вызывает смех! Все эти "быки", все эти красные пиджаки - ну, слава Богу, этот период прошел, а то я уж не знал, честное слово, куда глаза прятать, как видел красный пиджак, так у меня едва судороги не начинались, - но все эти наши "разборки", все эти "терки", весь этот наш уголовный фольклор... "Крутые", "лохи", "тусовки", "базары"... Вы подумайте только, и это ведь наш язык! А язык - он не просто средство общения, не правда ли?
- Ну конечно, - согласно наклонил голову Журковский. - Конечно, не только средство... Все гораздо глубже...
- Приехали, - Виктор Васильевич притормозил. - Корабельная. Куда вам нужно?
- Вот здесь остановите, пожалуйста...
Журковский открыл дверцу машины и неловко потащил на себя тяжелую коробку.
- Спасибо вам... Очень приятно было познакомиться.
- Взаимно.
Люсин пожал протянутую профессором руку.
- Приходите на концерт.
- А когда? - спросил Журковский.
- Послезавтра, в Центральном. Один концерт у меня в Городе. Один. Раньше по четыре делал. Да. Но вы приходите. На служебный вход. Назовете фамилию, вас пропустят.
- А фамилия...
- Мне Греч даст список, я сам внесу.
- Журковский моя фамилия.
- Отлично. Моя - Люсин, - улыбнулся Люсин. - Всего доброго вам, Анатолий Карлович. Вы Гречу сегодня очень помогли.
- Да что уж там...
Суханов не любил Сергея Сергеевича Лукина, как, впрочем, и всех, кто имел какое-либо отношение к всесильному Комитету. И то, что Греч сам пригласил Лукина на работу к себе в аппарат, вызывало у Суханова раздражение, смешанное с недоумением.
Он считал Павла Романовича безусловно умным, практичным и расчетливым человеком. При всем идеализме Греча, при всей его широкой, даже слишком широкой для политика фантазии (Суханов считал фантазию скорее недостатком, чем достоинством государственного деятеля), трезвости и ясности ума Гречу было не занимать. Именно поэтому Андрей Ильич никак не мог понять, зачем мэру нужен Лукин.
Греч был человеком "шестидесятнической закваски", он всегда - и на словах, и на деле - доказывал свою верность либеральным традициям и принципам и потому, казалось, должен был всячески избегать сотрудничества с комитетчиками в любой форме. Понятно, что мэру без такого сотрудничества работать невозможно, но чтобы приближать к себе, чтобы сознательно, без давления со стороны, делать комитетчика своим заместителем, вводить в ближний круг Суханов не мог этого ни понять, ни принять.
Не дружба же, в самом деле, их связывала! Значит, был у Греча какой-то практический интерес к тесному общению с бывшим работником КГБ Сергеем Сергеевичем Лукиным, какой-то тонкий расчет. Наибольшее же раздражение Андрей Ильич испытывал от того, что Греч не делился с ним секретом этого расчета, хотя Суханов не раз и не два, беседуя с мэром, задавал наводящие вопросы.
Лукин приехал, как всегда, быстро. И как всегда, со своей охраной.
Оставив незаметных, не запоминающихся ребятишек во дворе, он быстро прошел в холл, крепко пожал руку сначала Гречу, затем Суханову и вопросительно посмотрел на хозяина дачи.
- Что случилось, Павел Романович?
Суханов отошел к дивану и сел, положив ногу на ногу.
Греч покосился на него и, пожав плечами, сказал:
- История просто дикая. Как в плохом детективе. Мне нужен ваш совет, Сергей Сергеевич. Вы в подобных делах должны лучше меня разбираться.
- Я вас слушаю.
- Вы знаете такого... Михаила Иванова? - спросил Суханов.
- Кого? - Лукин посмотрел в сторону дивана.
- Михаила Иванова. Молодой человек, в прошлом - студент нашего Института. В настоящее время, если не врет, конечно, работает в ФСБ.
- Нет, я не знаю такого, - спокойно ответил Лукин.
Напоминания о том, что он прежде работал в органах, Лукин воспринимал без всякой видимой реакции, словно речь шла вовсе не о нем. Не демонстрировал ни гордости, ни смущения. Он был единственным из всех, с кем общался Суханов, - а число этих людей было столь велико, что не хватало никаких записных книжек и огромную долю информации Суханов сбрасывал на секретарей, - про кого Андрей Ильич мог с полным основанием сказать: "Этот человек для меня - закрытая книга".
Все остальные в той или иной степени "прочитывались". Кто-то "читался" больше, кто-то меньше. Про Лукина Суханов не мог сказать ровным счетом ничего.
Сергей Сергеевич перевел взгляд на Греча и улыбнулся.
- Нет, к сожалению... И потом, Михаил Иванов - это, конечно, сильная конструкция, но не слишком оригинальная. Я не поручусь, что Иванов - его настоящая фамилия. Если, конечно, этот ваш бывший студент действительно из органов.
- Андрей, будь любезен, расскажи Сергею все сначала и до конца, - сказал Греч, взглянув на Суханова.
Андрей Ильич тяжело вздохнул.
- Хорошо. В общем, дело было так...
Когда он закончил рассказ, Лукин уже сидел в мягком кресле у камина.
- Вот такая история, - нарушил повисшее молчание Греч. - Хочу с тобой посоветоваться, Сергей. Как из этого выпутываться?
- Если честно, то выпутываться из этого сложно. Скажите, Павел Романович, кто вообще знал об этом ружье? Не считая, конечно, президента?
- Это очень просто, - ответил Греч. - Знали в Москве и знали у нас. В Москве - самые что ни на есть верхи. Здесь - не низы, конечно, но очень ограниченный круг людей. Моя семья, скажем, и еще несколько человек... Люсин вот знал, я ему показывал... Да, пожалуй, и все. Я же не хвастался этим ружьем - мол, вот что мне Президент отвалил с барского плеча, вы же понимаете.
- Даже я не знал, - подал голос Суханов.
- Так. Люсин и ваша семья - исключаются.
- Спасибо и на этом, - слегка поклонился Греч.
Не заметив иронии, Лукин покачал головой.
- А значит, - продолжил он, - дело плохо. Конечно, это привет оттуда. Сверху. Иначе бы вопрос стоял не так. Не так серьезно, - уточнил он. - Так что выпутываться из этого... сложновато, честно скажу.
- Но как-то ведь надо! - почти вскрикнул Суханов.
- Да. Надо. - Лукин снова улыбнулся.
"Вот черт, что же он все время смеется?! - Суханов начал нервничать, а это ему не нравилось. Бизнесмен должен быть холоден и расчетлив. Вернее, он только тогда может быть расчетлив, когда спокоен. А если бизнесмен теряет расчетливость, то что же это за бизнесмен?.. - Фу ты, дьявол, он что, гипнотизирует меня, что ли? Всякая чушь в голову лезет!"
- У вас в квартире ремонт? - спросил Лукин.
- Ремонт. Я уже об этом думал. Квартира записана на жену, на Наташу, а она ведь депутат Государственной Думы. В ее квартиру не сунутся.
- Сунуться-то, может, и сунутся. Но это для них уже значительно сложнее. Впрочем, там ремонт, - снова уточнил Сергей Сергеевич. - Они прут напролом, это очевидно. Считают, что их главный козырь - неожиданность. Но они уже лишены этого козыря и сами того не знают. Как говорили древние, предупрежден значит, защищен. Нужно связаться с Натальей Георгиевной, пусть она идет прямо к Веретенову и просит документ, подтверждающий законность этого ружья. То есть законность его принадлежности вам, Павел Романович. Пусть дает справку какую хочет, пусть выдумывает форму сам. Вот, кстати, задачка для него будет. Это же абсурд - справку о том, что президент подарил ружье. Я могу голову дать на отсечение - таких справок никогда никто никому не давал.
- А президент-то наш хорош, - заметил Суханов. - Такую подставу устроил. Своими руками, можно сказать, компромат вручил, да какой! Сразу готовая статья УК. И не откажешься ведь. И справку не попросишь. Как вы это себе представляете? Спасибо, дескать, господин президент, только вы еще справочку подмахните, что, мол, так-то и так-то, выдали ружье такого-то числа, с такой-то целью и всю ответственность за его хранение берете на себя. Лихо.
- Ладно. Не будем строить догадок - хотел президент вас подставить или не хотел. Думаю, не хотел. Он, насколько я представляю, не делает перспективных шагов. То есть не планирует ничего больше чем на месяц вперед. Конечно, в том, что касается его личного окружения. Хотя... Память у него хорошая.
- Ничего себе - "позднее обычного"! - Галя стояла в прихожей, скрестив руки на груди. - Это у тебя называется всего лишь "позднее обычного"?
- Ну Галя, дела ведь... Работа серьезная...
- А это что? - спросила жена, показывая на коробку.
- Это? Это так... Попросили, чтобы у нас полежало пока.
- А что полежало-то?
- Да, понимаешь, у Греча дома ремонт, - начал импровизировать Журковский. - Вот он и попросил, чтобы полежало. Вещь ценная...
- Что за вещь, можно посмотреть?
- Конечно. - Журковский решил демонстрировать полное спокойствие и уверенность в незначительности, а главное, абсолютной безопасности услуги, оказанной мэру. - Смотри.
Он с готовностью положил коробку на пол, открыл ее и достал ружье.
- Смотри, какая вещь! С дарственной надписью. Президент подарил. Он боится, как бы не стащили из квартиры. Там же маляр, штукатуры. Много всякого народу болтается. А вещь-то редкостная. Даже не то что редкостная, а сама понимаешь, историческая.
- Да... Так ты и с Гречем встречался?
- У Суханова, - зачем-то соврал Журковский. - Они же, оказывается, друзья. Я и не знал.
- У него все друзья, пока нужны для дела. А когда надобности нет, тут же всех забывает. С тобой вот был - не разлей вода. А как пошел во власть, словно и незнаком...
- Да что ты говоришь, Галя! Мы же вчера встречались, и сегодня тоже.
- Конечно. Понадобилось ему ружьишко пристроить, вот и встретились. А если бы не это, я тебя уверяю - еще лет десять не виделись бы.
- Да перестань ты говорить о том, чего не знаешь. Лучше скажи - Вовка не звонил больше?
- Звонил.
- И что? Когда уезжают?
- Завтра, сказал, пойдут билеты менять. Или вообще сдавать. Денег нет.
Журковский поставил ружье в угол и стащил с ног ботинки, не развязывая шнурков. Он вдруг почувствовал смертельную усталость и голод.
- Деньги есть. Суханов дал аванс. У нас в доме еда какая-нибудь осталась?
- Осталась, конечно. Ужин давным-давно готов...
- Отлично, Галочка! Отлично. Ты просто устала. Все устали. Я тоже с ног валюсь. Пойдем ужинать. Деньги есть. Работа есть. Все хорошо.
Глава 5
Сергей Сергеевич привычно нажал на кнопочку, и стекло, отделяющее пассажиров от водителя, поднялось.
- Павел Романович, как дела в Москве? - спросил Лукин, сидевший рядом с шефом на заднем сиденье. Машина ехала в аэропорт.
- В Москве? Плохо, Сергей. Если честно, то плохо.
- У Самого были?
- Нет. Не принял. После того разговора - все. Связи нет.
- После какого разговора?
- Ну когда он спросил меня, что я думаю по поводу его выборов.
- А-а... Да. Кстати, я выяснил по своим каналам, что там происходило.
- И что же?
- Поголовный опрос самых популярных в народе политиков. То есть потенциальных соперников. Пусть даже они не выставляют сейчас свои кандидатуры. Если Сам предполагает, что могут, этого уже достаточно.
- И что же?
- Что... Все признались в горячей и искренней любви.
- Ага. Кроме меня, выходит.
- Выходит, кроме вас.
- И ты думаешь, эта история с ружьем устроена по прямому приказу Самого? Он, что же, так обиделся, получается, что решил меня в холодную засадить?
- Очень не хотелось бы мне так думать, Павел Романович. Очень. Однако вся эта суета... Все эти газетные публикации... Мне кажется, здесь не тот случай, когда можно отмахнуться: мол, собака лает - ветер носит.
- И что же вы предлагаете? - Греч и Лукин тоже переходили с "ты" на "вы" в зависимости от важности обсуждаемого вопроса и обстановки, в которой это обсуждение проходило. - Отменить поездку? Оставаться здесь и разгребать все это чужое дерьмо?
- Я бы остался, - сказал Лукин. - И вплотную занялся бы организацией штаба. До выборов уже... В общем, нужно работать.
- Работать... Конечно...
Греч хотел сказать, что он-то как раз и работает. Павел Романович был глубоко убежден в том, что работа политика - это не заседания предвыборного штаба, не возня с "имиджмейкерами" (как же он ненавидел это слово, да, впрочем, и многие другие словечки из недавно народившегося, модного "новояза"!), не утверждение или доработка плакатов с изображением себя, любимого, а нечто совсем другое.
Первая предвыборная кампания, судя по всему, доказала его правоту.
Тогда все деньги, предназначенные для проведения предвыборной агитации, были отданы детским домам, а сам Греч уехал помогать первому Президенту России. Дела, дела, тогда люди еще следили за тем, что он делает, следили, верили ему, одобряли его поступки и шли за ним.
- Работать, - повторил Греч. - Вот я и думаю, Сергей, что ты преувеличиваешь. Именно - нужно работать. И не забивать себе голову этими гадостями. Работы что ни день, то больше. А все это... - Греч положил руку на стопку свежих газет. - Все это частности. Обычное предвыборное поливание грязью.
Он говорил и сам себе не верил. Слишком уж это было непохоже на "обычную" грызню, на ставшие уже привычными мелкие гадости, подленькие слухи и грязные сплетни, распускаемые по Городу его врагами. Все то, что происходило последнее время, все эти газетные публикации, телепередачи, теперь вот история с хранением оружия - все это носило централизованный характер, было похоже на серьезное давление, которое оказывал кто-то, задействовав все фронты, все направления атаки. И проявляя при этом хоть и грязную, но недюжинную фантазию.
В девяносто первом он прилетел из Риги в Москву за день до путча.
С утра - разрывающийся телефон, непривычно серые, каменные лица ведущих программы новостей, звонок в приемную Ельцина, фантастическое путешествие в Архангельское на депутатской машине по Рублевскому шоссе. Как во сне, как в остросюжетном, цветном и стереоскопическом фильме: навстречу, в сторону центра, - танки, оставляющие на асфальте рубчатые следы, покачивающие длинными стволами пушек. Сколько же их? Для чего? Зачем так много? Что же будет? Бронетранспортеры, набитые пехотой, "Волги" с мигалками и снова - танки, танки...
Что-то сработало у постовых - депутатскую машину не остановили...
Двухэтажный коттедж президента в Архангельском, а в нем - все, фигурально выражаясь, способные держать оружие. Политическое, конечно. Это было самое важное. Одного снаряда хватило бы, чтобы лишить страну способности к сопротивлению, - все собрались в этом маленьком двухэтажном домике, все лидеры-демократы первой волны. Президент с семьей, Бурбулис, Попцов, Хасбулатов... Все, способные держать оружие...
И несколько ребят - он не успел подсчитать, пять или шесть - с пистолетиками и автоматиками: личная охрана Президента.
Одно снаряда хватило бы... Или - тихо и быстро - небольшой группы захвата...
Все, способные держать оружие... Несколько пожилых мужчин, демонстрирующих спортивные достижения только на специально оборудованных, удобных кортах перед телекамерами, - с одышкой, хрипами, кто с аритмией, кто с гипертонией, кто без всех этих прелестей, но просто не годный к физическому сопротивлению... Все, способные держать оружие и сохранить страну... Все были в двухэтажном домике.
Они писали обращение к гражданам России, а по Рублевке шли танки. Они ползли уже по Кутузовскому. Они были уже в центре города.
Под "Лебединое озеро" решали, что делать в первую очередь. И к первой очереди готовились, быть может, пулеметчики в Москве.
Колонной к Белому дому, один бронежилет на всех, машина с президентом впереди, флажок трепещет, требует пропустить, и - пропускают... Пока. Пока еще пропускают. Опоздай они, может быть, на час, на полчаса - спас бы их президентский флажок?..
Греч - на своей депутатской "Волге" - в "Шереметьево". Звонок в Город, чтобы встретили. Через какие-то служебные выходы, узкими темными коридорами из аэровокзала на улицу, к машинам, к своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41