Порой, когда Кончита задумывалась над этим, она смотрела на свою дочь глазами, полными сомнений, и вспоминала человека, от которого она родила ее…Они с Франческом из кожи вон лезли, чтобы вернуть доверие Мерседес. Этот процесс шел очень медленно и болезненно, но она чувствовала, что наконец они начали одерживать победу. Черные глаза дочери постепенно оттаяли, и ее взгляд снова стал теплым и любящим.И в школе девочка продолжала делать успехи. Она много читала, проглатывая книгу за книгой, и записалась в три библиотеки, откуда приносила домой кучу самой разнообразной литературы. Кончита, которая сама любила книги и всегда поощряла увлечение дочки чтением, была этому только рада. Имея цепкую память, Мерседес могла наизусть пересказывать целые поэмы, главы из учебников по истории или пространные статьи по теории анархизма, которыми усердно пичкал ее отец.Пожалуй, только последнее омрачало счастье Кончиты. Франческ продолжал настаивать на том, что его святой обязанностью является дать дочери правильное «образование».Но, может быть, Мерседес соглашалась изучать анархистские идеи, только чтобы показать отцу, что она простила его.Она вела беседы о «коллективизации» или «анархо-синдикализме» с таким видом, будто эти слова что-то для нее значили. Она могла бесконечно сыпать цитатами из Бакунина, повторяя всю эту умопомрачительную чушь о революционном терроре, от которой волосы на голове становились дыбом. Вместе с отцом девочка посещала всевозможные собрания и профсоюзные митинги. Она слушала напыщенные речи русских агитаторов, анархистских боевиков, полуобразованных шахтеров из Астурии с набитыми динамитом карманами и Бог знает кого еще.Франческ даже брал ее в первые ряды забастовщиков, где среди плакатов летали камни. А однажды она вернулась домой в истерике. Это случилось после того, как в десяти футах от нее убили человека.Мысль о том, что Мерседес подвергается опасности, ужасала Кончиту. Но еще больший ужас она испытывала, думая, какие политические убеждения впитывает в себя ее дочь. Однако она ничего не могла с этим поделать. Единственное, что ей оставалось, это надеяться на их врожденную живучесть. И на то, что судьба будет к ним милостива.Девочка начинала жить своим умом. Она уже легла на наковальню жизни и ждала, когда на нее обрушится молот.Мерседес взглянула на мать и улыбнулась. Кончита почувствовала, как от этой улыбки у нее сжалось сердце.– Мам, я пойду в оливковую рощу.– А с кем?– Ни с кем. Одна.Кончита кивнула. Уединившись в тени деревьев, Мерседес могла с одинаковым интересом читать какую-нибудь чепуху о Диком Западе или увесистый том по истории Германии.– Смотри, не зевай на дороге.Время близилось к полудню. Мерседес медленно брела к оливковой роще. Все ее мысли были заняты книгой, которую она читала в последние дни. Книга, написанная каким-то американским автором с труднопроизносимым именем, называлась «Алое письмо». Мерседес была очарована исключительной отвагой главкой героини и ее странной дочери.Словно она и мама. В конце концов, мама ведь родила ее не от папы, разве не так? Если бы мама не вышла замуж за Франческа, они тоже могли бы вот так жить. Вдвоем. В лесу. И никого больше. Сами бы о себе заботились… Эта мысль будоражила ее воображение. Только она и мама, в своем лесном домике, свободные, как птицы. Это вовсе не значило, что папа ей больше не нужен. Просто ей нравилось помечтать о том, как они жили бы вдвоем с мамой.Разумеется, Франческ был самым интересным человеком в мире. И Мерседес не переставала им восхищаться. Они были друзьями. Но она не могла сказать, что по-настоящему любит его. Нет, если быть до конца честной. Ведь папа сам учил ее всегда быть честной и никогда не лгать о своих чувствах. Вообще никогда не лгать.Мерседес знала, что и он ее по-настоящему не любил. Заботился, это да. Хотел, чтобы она многое поняла. Он был больше похож на самоотверженного учителя, чем на отца. Но никогда не любил ее. Любовь – штука теплая, ненасытная. Этого папа к ней не испытывал. А она и не возражала. Пока они не обманывались друг в друге, она не возражала.Мерседес на ходу открыла книгу, нашла место, на котором остановилась, и тут же начала сосредоточенно читать.Сзади послышался шум приближающегося автомобиля. Пропуская его, Мерседес сошла на поросшую травой обочину дороги. Оглянувшись, она в облаке пыли увидела догоняющий ее огромный лимузин с открытой крышей, в котором сидели двое мужчин. Она остановилась в ожидании, когда он проедет, но автомобиль начал притормаживать, и наконец его сияющее черным лаком крыло замерло возле нее.Мерседес подняла глаза. Мужчина за рулем был, очевидно, шофером. А сзади него, одетый в шикарный темный костюм, сидел Джерард Массагуэр.Она встретилась взглядом с его черными глазами и похолодела.Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Затем он наклонился и открыл дверь.– Залезай, – приказал Массагуэр.Прижав книжку к груди, девочка стояла, не двигаясь с места.– Шевелись, Мерседес, – строго сказал он. – Залезай.Казалось, чья-то невидимая рука подтолкнула ее в спину. Она забралась в машину и села рядом. Он перегнулся через нее, чтобы закрыть дверь, и вновь она ощутила этот волнующий запах, запах одеколона, дорогой одежды и мужского тела. Сердце бешено забилось в груди.В воздухе висела поднятая автомобилем пыль. Тихо урчал мотор. Флегматично развалившийся за рулем шофер ждал указаний. Глаза Джерарда Массагуэра оценивающе блуждали по лицу Мерседес, опустились на ее маленькие груди, затем еще ниже – на загорелые ножки. Она сидела, затаив дыхание, и думала: «Ты мой отец».– Давненько мы с тобой не виделись, а? – наконец произнес он.Девочка молча кивнула.– Столько дел, а времени нет, – сказал он, словно оправдываясь.С тех пор как они встречались в кабинете директора, прошло уже почти четыре года. За это время она лишь несколько раз случайно видела издалека, как он проезжает в автомобиле, или направляется в банк, или входит в магазин в Палафружеле. Видела она и его жену, ставшую еще более очаровательной и элегантной. Два года назад у них родился ребенок. Сын. Ее единокровный брат.Мерседес не думала, что за все эти годы Джерард Массагуэр хоть раз вспомнил о ней, однако она ошибалась.– Если мне не изменяет память, два дня назад был твой день рождения?Она снова кивнула.– Мне исполнилось тринадцать.– Что ж, это надо отметить. Поехали, – приказал он шоферу. – Отвезешь нас в «Лас-Юкас».Лимузин мягко тронулся с места.– Куда вы меня везете? – испуганно спросила Мерседес.– Праздновать твой день рождения, – ответил Массагуэр.– Я должна возвращаться, – насупившись, проговорила она. Что, если кто-нибудь увидит ее и расскажет папе?– Зачем? – улыбнулся он. Она так хорошо помнила эту улыбку! Сцепив руки на животе, Массагуэр в упор смотрел на нее. Автомобиль набирал скорость.Чувствуя, как у нее похолодело в желудке, Мерседес откинулась на спинку сиденья.– Меня ждет мама!– Ну, час-другой у тебя же есть, – сказал он. – Прокатимся. – Он взял из ее рук книгу, взглянул на обложку и хмыкнул. – Я слышал, ты превратилась в настоящего «книжного червя». А? «Книжные черви» никогда ничего не достигают. Они растрачивают себя на глупые фантазии, а жизнь между тем проходит мимо.Прежде Мерседес еще не видела такого шикарного салона автомобиля. Сиденья были обтянуты кремового цвета кожей и источали опьяняюще приятный запах. Все остальное было отделано полированным ореховым деревом, либо покрыто темно-красными шерстяными ковриками. В спинки передних сидений встроены маленькие деревянные откидные столики, на одном из которых лежала газета Массагуэра, и даже миниатюрный бар с хрустальными бокалами и графином. На длинном сияющем капоте сверкала серебряная фигурка аиста.Джерард Массагуэр сидел в своем лимузине, как восточный принц. А похожа она на него? У него красивое, как у кинозвезды, лицо, но в красоте этой чувствовалось что-то мрачное. Все в нем было черным – черные волосы, черные глаза, черные густые ресницы и брови. Он смотрел на нее в упор, с нескрываемой нагловатой усмешкой.Да, действительно, решила Мерседес, у них глаза одного цвета. И волосы тоже. Но, насколько они походили друг на друга, можно было сказать только со стороны. Или если бы они встали рядом перед зеркалом.«Лас-Юкас» оказался маленьким ресторанчиком на берегу моря. Свое название он получил благодаря расположенным неподалеку зарослям юкки. Отсюда было прекрасно видно, как возвращаются в бухту рыбацкие суденышки.Остановив лимузин у входа в ресторан, шофер принялся драить его сверкающие бока, в то время как Джерард повел Мерседес внутрь. В низкой комнате, вмещавшей около двух десятков столиков, было тихо и прохладно. Джерард Массагуэр кликнул хозяина и указал Мерседес на стол, стоявший возле окна.Из кухни с чистой скатертью в руках примчался хозяин ресторанчика.– Чего желают сеньоры?– Французского шампанского! – приказал Джерард. – Самого лучшего. И чтобы было холодное! А еще принеси чего-нибудь поесть. У сеньориты день рождения.– Слушаюсь, сеньор. – Он постелил на стол скатерть и побежал обратно.Набравшись смелости, Мерседес сжала кулаки и решительно заявила:– Я знаю, кто вы.Джерард откинулся на спинку стула, оценивающе глядя на девочку из-под полуопущенных тяжелых век.– Ну? – проговорил он. – Так кто же я?Она вздохнула.– Вы – мой отец.– Какая наглость! – Он подался вперед. Черные глаза – будто дульные срезы двух винтовок. – За такую гнусную ложь можно и в тюрьму угодить. Твой отец – этот кузнец-анархист, по которому давно уже виселица плачет.– Он не мой отец!– Разве? – Лицо Джерарда сделалось злым и страшным. – Значит, твоя мать шлюха.– Нет!– Ты ублюдок, нагулянный от какого-то деревенского Ромео. Мразь под солнцем, ничего не стоящая и ничего из себя не представляющая мразь. И у тебя язык поворачивается говорить такое! Я твой отец? Да я прикажу тебя запороть, как собаку!Мерседес побледнела и задрожала.– Можете пороть меня сколько угодно.– А-а, понятно. – Он оскалил зубы в злобной усмешке. – Ты шантажируешь меня, надеясь, что я снова дам тебе пять песет. Как это отвратительно.– Не нужны мне ваши деньги, – дрожащим голосом произнесла она.– Кто научил тебя этой грязной игре? Мать? Отец?– Никто меня не учил, – с трудом проговорила Мерседес. Она едва сдерживала слезы, в горле застрял комок. – Вы… мой… отец. – Ее пальцы вцепились в сиденье стула. – Да.Прибежал хозяин ресторана с запотевшей бутылкой шампанского и бокалами. Мерседес отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Через открытую дверь блестела ультрамариновая гладь моря. Ей было так тоскливо и одиноко! Внутри нее разлилась боль, словно огромный нарыв.Хлопнула вылетевшая из бутылки пробка, и, глупо осклабившись, хозяин ресторана разлил шампанское по бокалам.– Salud, – сказал он и, лукаво прищурившись, добавил: – Y viva la Repъblica! Ваше здоровье, и да здравствует Республика! (исп.).

– Великолепный тост, – с деланной вежливостью произнес Джерард. Мужчина ушел. Массагуэр протянул Мерседес бокал и приказал: – Пей!Она затрясла головой, все еще пытаясь сдержать слезы.– Я не хочу.– У тебя же день рождения, – спокойно напомнил он.– Ну и пусть. Я вас ненавижу. Вы лжец. Мне все известно о ваших преступлениях.– Моих преступлениях? – удивился Массагуэр, все еще протягивая ей шампанское.– Вы подослали pistoleros, Наемные убийцы (исп.).

чтобы сорвать забастовку в Ла-Бисбале! Я сама видела, как они застрелили возле фабрики человека.– Ты что, была там? – Он задумчиво уставился на девочку. – Да-а, видно, твой папаша заботится о том, чтобы дать тебе самое широкое образование.– Вы враг народа! Вы владеете фабриками и землями, эксплуатируете рабочих, делаете их совершенно бесправными!Джерард наконец поставил на стол бокал, который он протягивал Мерседес.– Я плачу им черт знает какие деньги за то, что они почти ничего не делают.Она пристально посмотрела на него покрасневшими, мокрыми от слез глазами.– Все равно вам крышка. Теперь у нас Республика. Наверное, за ваши преступления вас казнят.Уголки его рта опустились.– Надо же, какая ты кровожадная маленькая революционерка!– Ну, или, по крайней мере, на долгие годы упекут в тюрьму.Он улыбнулся.– А скажи-ка мне, Мерседес, если уж я такой ужасный преступник, почему ты так стремишься назвать меня своим отцом?– Потому что это правда. – Мерседес проводила глазами маслину, которую он отправил себе в рот. – И мне наплевать на то, что вы тут говорите, я знаю, что это правда.Массагуэр небрежно выплюнул косточку на пол. Его взгляд сделался холодным.– А я слышал, ты умная девочка, – тихо произнес он. – Если бы ты была еще немножко поумнее, то поняла бы, что существуют определенные вещи, о которых нельзя говорить в общественных местах или в присутствии посторонних.Его произнесенные ледяным тоном слова резанули ее сильнее, чем оскорбления, брошенные им несколько минут назад. Но в то же время, сжавшись на своем стуле, она где-то в глубине души почувствовала легкое удовлетворение. Он сознался-таки!Мерседес посмотрела на стоящие на столе фаянсовые тарелки. Сколько яств! Здесь были и холодные жареные креветки, и блестящие от масла сардины, и маринованные моллюски, и нарезанная кружочками ароматная деревенская колбаса, а также маслины, миндаль, кусочки консервированной ветчины и множество прочих деликатесов. Она стала пробовать то одно, то другое. Все было изумительно вкусно. Массагуэр наблюдал, как она ела. Мерседес захотела пить и жирными от закусок пальцами взяла бокал с шампанским.Джерард тоже поднял свой бокал.– Salud, – сказал он с оттенком иронии в голосе. – Y viva la Repъblica.Прежде чем выпить, она скорчила гримасу. Шампанское ей не нравилось, хотя искрящееся пузырьками вино освежало.– И вы не боитесь? – спросила девочка, выискивая на тарелках, чем бы еще полакомиться.– Чего?– Республики, конечно.Он презрительно рассмеялся.– Твоя драгоценная Республика не продержится и шести недель.– Это почему?– Потому что армия этого не допустит. Ты что, думаешь, военные будут сидеть сложа руки и смотреть, как Испания превращается в еще одну Совдепию?– Ну и что? Россия – рай для рабочих, – заявила Мерседес, накалывая на вилку маслину. У нее разыгрался аппетит.– Милая моя, уверяю тебя, то, как русские обращаются со своими рабочими, выставляет меня прямо-таки ангелом.– Скорее, дьяволом.– Ну, не тебе об этом говорить. – Джерард уставился на маслину. – Я слышал, пару лет назад ты чуть мозги не вышибла одному малому.Мерседес с минуту молчала, лицо ее приобрело какое-то странное выражение.– Сейчас он уже поправился, – спокойно сказала она наконец.– Ну, уж никак не благодаря твоим заботам. Я видел шрам. Почему ты это сделала, Мерседес?Девочка пожала плечами. В ее широко раскрытых глазах не отражалось никаких эмоций.– Должно быть, он тебя разозлил?Она ничего не ответила, и, когда немного погодя заговорила, ее голос звучал спокойно и ровно:– Если армия попытается подавить Республику, будет война. И мы будем сражаться за наше дело. Все так говорят.– Тот, кто пойдет против армии, получит пулю, – так же спокойно произнес Массагуэр.– Ну и пусть. Я бы пошла воевать против нее.– А я бы – за нее. И, если бы ты встала у меня на пути, я бы тебя пристрелил.– А может, я бы первой вас пристрелила.– Возможно, – грустно сказал Массагуэр. – Ты, как я погляжу, человек опасный.Глаза Мерседес задержались на его украшенной бриллиантом и двумя рубинами булавке для галстука. Сам галстук был шелковым и блестел, словно лазурное море.– Правда? – проговорила она. – Вы в самом деле пристрелили бы меня?– Безусловно. Если бы ты пришла отнять то, что принадлежит мне.– Но вам ничего не принадлежит. Вы и ваша семья награбили свое добро у народа.– Это весьма сомнительный аргумент, – отрезал он. – Однако, если народ действительно так считает, пусть попробует что-нибудь отобрать у меня. Если, конечно, хватит сил.– Хватит!– Сомневаюсь. – Массагуэр наклонился вперед. С тех пор как она видела его в последний раз, его лицо стало еще более суровым. – Позволь дать тебе один маленький совет, Мерседес. Всегда как следует думай, прежде чем встать на чью-либо сторону. У нас армия, флот, авиация. В Африке находятся подчиняющиеся нам дивизии Марокканских войск – это десятки тысяч самых отчаянных в мире воинов. На нашей стороне все пушки, все танки, все самолеты. У нас есть корабли и подводные лодки. Но, главное, у нас есть деньги. А именно деньги-то и выигрывают войны. И, кроме того, за границей у нас есть могущественные друзья, готовые в любую минуту прийти нам на помощь. Может быть, ты еще не доросла, чтобы все это понять?– Доросла, – уставившись на него, буркнула девочка.– Отлично. Теперь прикинь, что вы имеете на своей стороне. Не знающую дисциплины толпу вооруженных цепями крестьян. Разрозненные кучки фабричных рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42