– Если уж ты спросил, Эрик мой… – начала Лидия.
– Не переводи разговор. Если ты с ним не спала, откуда доносились те звуки? – не отставал Джерард.
– Это я спал с его сестрой, – сказал я, что было наглой ложью, но хорошо пришлось к слову, было неожиданно и украшало беседу, а главное – Джерард мне позавидовал. Не тому, что я спал с ней, – уверен, она ему не понравилась, – а тому, что я вообще спал не один. Что судьба послала мне женщину, переспать с которой я был не прочь, а ему не послала никого. Так бы оно все и закончилось, ко всеобщему удовольствию, но я позабыл об Элис.
Я не столько видел, что Джерард улыбается, – соблюдая правила хорошего тона, он устроился на заднем сиденье машины, пустив вперед Лидию, – сколько чувствовал его улыбку затылком.
– Очень интересно, – заметил он.
– Я пошутил! – не сдавался я, сбавив скорость, чтобы без эксцессов объехать стадо тонкорунных домашних животных, из которых, если не ошибаюсь, делают свитера.
– Эрик – мой… – повторила Лидия.
– Ну да, ну да, – усмехнулся Джерард. – Хорошо тебе было, а?
– Эрик – мой… – снова завела Лидия. Хотя видеть ее глаз я не мог, по ее тону я понял, возникло впечатление, что слезы хлынут вот-вот.
– Я с ней не спал.
– Вчера ночью тебя не было в палатке.
– Эрик – мой…
– Я спал в машине, с собакой.
Честно, именно там я и спал. Джерард все время портит воздух.
На слове «собака» Джерард скорчил политически некорректную гримасу и спросил:
– Ну, и как оно? Видишь ли, я провожу опрос…
– А как же тогда новый друг? Давай-ка об этом поподробнее, – обратился я к Лидии.
– Не увиливай. Ты ее трахнул, – уверенно заявил Джерард.
Я притормозил, давая каким-то бродягам перейти дорогу. Они почему-то сказали мне «доброе утро», хотя, уверен, раньше я никогда в жизни их не видел. Джерард машинально ответил «доброе утро», Лидия одними губами говорила что-то про Эрика, я согласно мычал. Пес важно гавкнул.
– Ты ее трахнул, – твердил Джерард, скрестив, насколько я видел в зеркало заднего обзора, руки на груди.
– Эрик мой жених, на прошлой неделе он сделал мне предложение, – добавила наконец Лидия.
– Подумать только, Лидия, и ты ничего нам не говорила, – пробормотал я, сгорая от нетерпения разделаться с Джерардом.
– Поздравляю, – буркнул Джерард, ткнув меня в спину, и одними губами произнес в зеркало: «Ты ее трахнул».
– Какой он из себя? Нет, Джерард, я ее не трахал.
– Абсолютно не такой, как вы, – ответила Лидия.
– В Пензанс сюда, – сказал Джерард.
– Спасибо, Джерард. Туда, где большой дорожный знак с надписью «Пензанс»? – уточнил я. – Слушай, Лидия, а можно я приду на свадьбу не один?
Джерард заерзал на заднем сиденье, засопел и наконец не выдержал:
– Ты никогда не приходишь на свадьбы не один, вечно бросаешь своих девушек дома, чтобы случайно не упустить лишний кадр. Ты и собственную невесту уговорил бы в день свадьбы остаться дома, чтобы развлечься в свое удовольствие. Кого ты приведешь, придурок?
– Элис, – ответил я.
– Это мы еще посмотрим.
– А можно мы все-таки поговорим о поворотном моменте в моей судьбе? – вмешалась Лидия.
– Извини, – согласился я. – Так о чем мы должны тебя спросить?
– У меня все плохо, – вздохнула Лидия. – Просто ужасно.
– С Элис ты не пойдешь, – отрезал Джерард, когда я въезжал на большую автостоянку у моря. В конце концов я добился, чего хотел: по крайней мере, заставил его забыть, какую глупость сболтнул насчет сестры израильского хиппи.
Процедура опознания тела Фарли оказалась короткой. Я даже не взглянул на него, и Лидия тоже, несмотря на то что в восьмидесятых годах был у нее странный период, когда она часами слушала эзотерическую музыку и говорила об очаровании смерти. К слову, я удивлен, как наша дружба пережила это скучнейшее время, и порой думаю, что теперь Лидия во всем мирится с нами из благодарности.
Мы подошли к проходной морга. Навстречу вышел прыщавый и лохматый санитар с блокнотом в руках.
– Мы по поводу мистера Фарли, – сказал Джерард.
– Ах да, – кивнул лохматый. – Фарли, утопленник. «На дне морском покойся с миром, Фарли», – если я еще помню Шекспира.
– Что-что? – не понял Джерард.
– Извините, – сказал лохматый, – нечасто представляется случай так пошутить.
– Цитата из?.. – поинтересовался я.
– Простите? – переспросил лохматый.
– На труп можно взглянуть? – потерял терпение Джерард.
Я не удержался от искушения уязвить лохматого книголюба.
– А вот, например, «Песнь любви Альфреда Дж. Префрока» Т. С. Элиота, – начал я, отнюдь не будучи уверен, есть ли у него такое стихотворение и в том ли порядке я поставил «Дж.» и «Альфреда». Элиот никогда мне особенно не нравился; он столь туманен, что по его основным произведениям должен, по-моему, существовать кроссворд. По вертикали, четыре буквы, «весна среди зимы – особая пора» (8,3). Пять букв по вертикали, «вечное, хоть и влажное, на закате» (4,6). Первому приславшему верные ответы два бесплатных билета на мюзикл «Кошки»!
– Я выучил это в драмкружке, а телевизор смотрю нечасто, – признался лохматый.
– Это там? – спросил Джерард, указывая на дверь с табличкой «Только для персонала».
– Да, – сказал посрамленный на культурной почве санитар. – Идите за мной.
Джерард произвел опознание тела с видом язвительного папаши, уверяющего ребенка, что у него под кроватью никакого чудовища нет. Хотя голова Фарли распухла и была сильно разбита – тело обнаружили, когда на него наткнулся гидроцикл, – по словам Джерарда, опознать его оказалось довольно просто по модной одежде и русым волосам.
Анализ крови выявил высокое содержание наркотика – «Прозака», а не валиума, о котором Фарли говорил в своем сообщении, – и алкоголя. Санитар сказал, что Фарли подписал себе смертный приговор, стоило ему отплыть двадцать метров от берега; даже если бы он передумал, вернуться обратно ему уже не удалось бы. В месте, которое он выбрал для последнего заплыва, мощное течение уносит человека на милю в открытое море, не успеет он и глазом моргнуть. А выплыть среди ночи против течения, выпив и продрогнув, вообще невозможно.
– Плыть надо наперерез течению, а не против него, – заметил я, демонстрируя приобретенные на уроке серфинга знания.
– Знаю, – кивнул лохматый.
– Странно, если б вы не знали, – проронил я.
Как выяснилось, Фарли зарегистрировался в местном кемпинге, и его палатку нашли брошенной. Видимо, на это в обычных условиях никто не обратил бы особого внимания: палатки забывают все, потому что проще купить за пятьдесят фунтов новую, чем возвращаться. У Фарли, однако, палатка была недешевая – по словам санитара морга, она стоила фунтов четыреста, – и он резонно предположил, что Фарли обязательно вернулся бы за нею. Кроме того, в палатке нашли собрание сочинений Сартра, что для человека старше двадцати одного года отнюдь не свидетельствует о крепком душевном здоровье. Полиция искала его машину, но я мог бы сказать им, что у Фарли машины не было. Почти все время, начиная с восемнадцатилетнего возраста, он безвыездно жил в Лондоне, и учиться водить машину ему было совершенно незачем. Опознания, вкупе с дачей подробных свидетельских показаний, оказалось, как сказал нам санитар в морге, вполне достаточно для официального заключения о смерти Фарли. Он еще предупредил, что судмедэксперт может вызвать нас для дополнительных показаний, хотя вряд ли. Тело, по его расчетам, можно будет забрать через неделю, и тогда нам придется оформлять транспортировку через погребальную контору – на что уйдет основная часть оставленного им наследства, как бы велико оно ни было.
По-моему, я выразил наш с Джерардом общий интерес, спросив вслух, сколько же это будет стоить.
7
ИНЫЕ МИРЫ
День похорон Фарли для нас с Джерардом начался с ожидания Лидии у пиццерии в полусотне метров от выхода со станции метро «Брикстон».
Ни один человек в здравом уме и твердой памяти не назначит встречу прямо у выхода из подземки. Ну, во всяком случае, назначив однажды, больше не станет. Несмотря на сказанное мною выше про удивительное единение культур и растущий уровень благосостояния Брикстона, вход на станцию метро выглядит как грозное предупреждение властям: район станет похож на мрачные джунгли Бронкса, если хоть чуть-чуть отпустить вожжи. На станцию «Брикстон» спускаются те, кого выгнали из дому, и те, у кого и дома-то отродясь не бывало; ожидать там встречи – все равно что стоять у дверей палаты психиатрической больницы с усиленной охраной, только без охраны. Когда вам так плохо, что дальше некуда, когда вы подобны агнцу с безнадежно застрявшими в кустарнике рогами, когда чувствуете, что больше не можете, спросите себя: «Я что, живу на станции метро «Брикстон»?» При отрицательном ответе у вас есть некоторые шансы на выход из тупика.
Не то чтобы обитатели станции подземки были совсем безнадежны, о нет! У них нет слезливого, пришибленного, умоляющего, отчаянного вида, столь характерного для большинства обездоленных. Брикстонский нищий не сидит, повесив голову, с табличкой: «Очень хочу есть, идти некуда, помогите, кто сколько может». Его стиль попрошайничества на языке деловых людей можно определить как «атакующий», нежно любимый парнями с черными повязками на одном глазу, несколько веков назад наводивших ужас на путников на больших дорогах.
Брикстонский нищий требует денег с изяществом призрака Черной Бороды, в полночный час вытрясающего дублоны из карманов бледного, как смерть, купца. Часто в крови, с дыханием, как свист клинка, запаршивевший, с какой-то отравой в пакете – пивом или клеем, кто знает? – и воплем «Деньги!», этот нищий обладает уникальным умением одновременно обшарить ваши карманы и стошнить прямо на вас.
Но не надо думать, что он одинок, этот тип. Нет и еще раз нет. Если б Майкл Джексон задумал крупно сэкономить на массовке клипа «Триллер», на станции «Брикстон» он нашел бы тьму весьма убедительных персонажей, готовых эффектно корчиться на заднем плане всего-то за банку пива «Кестрел». Более того, если б во время танца у Джексона из кармана торчал уголок пятифунтовой купюры, думаю, он сэкономил бы и на хореографе, ибо новоявленные зомби при каждом па провожали бы глазами его карман с абсолютно точной, профессиональной пластикой восставших мертвецов.
В отсутствие короля поп-музыки завсегдатаи «Брикстона» в количестве пяти-шести человек имеют обыкновение плавно, как золотые рыбки, перемещаться по перрону и по многу раз задавать одни и те же вопросы одним и тем же людям. Если вам придется ждать долго, нет ничего необычного в том, чтобы подвергнуться трем-четырем нападениям со стороны одного и того же человека.
Главное правило для тех, кто здесь оказывается, – не курить. Во-первых, это запрещено правилами пользования подземкой, но, что намного важнее, нищих это влечет, как капитанов Киддов к подбитому галеону. Только покажите им карман, где держите курево, – и карману конец. Его не просто опустошат, а вырвут с мясом.
Фарли, бывало, зло шутил над этими несчастными. Спрашивал, что чумазый проситель хочет больше – фунтовую бумажку или сигарету. Когда, после нескольких попыток получить и то и другое они принимали решение, Фарли торжествующе поворачивался ко всем присутствующим на станции и кричал: «Вот видите, и нищие могут быть разборчивы!» Я думал, не включить ли это в свою речь на похоронах, но решил воздержаться.
К стае подземных оборотней примыкают человек двадцать отребья разрядом помельче, прихвостней пиратских главарей, еще не окончательно спустившихся вниз, но быстро катящихся в ряды постоянных обитателей станции на парах клея, дешевой «дури» и алкоголя. Они не страшные, но могут вызывать некоторое беспокойство и раздражение, в частности, те, кто для привлечения вашего внимания пользуется приемами типа: «Не одолжите мне четыре миллиона фунтов? Нет? Ну, тогда хоть один», или просто стоит рядом, время от времени трогая за плечо со словом «сынок», независимо от вашего пола.
Особенно удручает то, что подобные приемы очень напоминают мужскую тактику заговаривания зубов девушкам. Может, именно этим я сам не раз занимался в клубах и на вечеринках – попрошайничеством. Только просил не денег, а любви и дружеского участия. Будь я бродягой, мой стиль добывания денег был бы примерно таким: «Привет, меня зовут Гарри, я бродяга, пошли в мою картонную коробку пить кофе!» В общем, вяло и разорительно для себя самого. Не нищенство, а сплошной убыток.
На ступеньках у самого выхода на улицу кучкуются религиозные и политические фанатики. В любой день вы можете встретить здесь смешанную компанию из ленивых студентов, продающих газеты в защиту рабочего класса, проповедников с остекленелым взором, предлагающих вам помощь в поиске пути к себе, пахнущих старыми тряпками старух, которые взывают к вашей человечности и славят господа – или наоборот, – всевозможных бесноватых, пытающихся докричаться через грохот транспорта до равнодушных лиц, двумя потоками плывущих к поездам и обратно, наверх. Лично я счел наименее надоедливыми из всех двух громил при галстуках из «Нации ислама», которые по очереди изрекали: «Белый человек вытравил в себе сострадание, как пятна отбеливателем» и «совершенно необходимо». Вероятно, они воспользовались бы случаем поквитаться с угнетателями, присоединившись, если бы меня начали грабить, но, по крайней мере, от них ничем не пахло, и они не рвались обращать меня в свою веру.
Итак, как я уже сказал, мы ждали Лидию у пиццерии – я, Джерард и наш пес в черном шарфике, закрепленном на шее черной же бумажной гвоздикой, изделием Лидии. Я почти не разговаривал, поскольку готовился к встрече с Элис, которой Лидия после нашей с Джерардом очередной перебранки позвонила сама. Элис послала ей электронной почтой список друзей Фарли, и мы немного развлеклись, отделяя настоящих друзей и подруг от случайных партнерш на одну ночь. Отмечали только тех, о ком хоть раз слышали от него самого, и таких набралось человек десять.
Я курил, прислонясь к витрине пиццерии, а Джерарда увлек за собой некий покинувший силовое поле станции метро субъект с плакатом, срочно имевший сказать что-то о правах животных. «Жаль, нет Элис», – подумал я. Можно было бы блеснуть фразой типа: «О правах животных мы слышали предостаточно, а вот об их обязанностях – ни слова», казавшейся мне верхом остроумия. Я спросил у пса, что конкретно он сделал для меня сегодня, но ответа не получил.
Затем я взглянул на Джерарда. По тому, как он был одет, его тоже можно было причислить к свихнувшимся на политике или религии чудакам. Однако, чтобы понять его чувство стиля, сначала нужно разобраться с его философской платформой.
Начинает он обычно с утверждения, что вообще думать об одежде, пытаться произвести какое-либо впечатление в корне ошибочно, неискренне, а потому неприемлемо. Покупать следует лишь те вещи, которые вам нравятся, даже если при появлении в них на улице вас облаивают собаки, а маленькие дети швыряются камнями.
Что до костюмов, Джерард до сих пор не может преодолеть убеждение, что их положено покупать навырост. Принимая во внимание тот факт, что выглядеть нормально одетым он в принципе не привык – в его понимании хороший костюм ассоциируется с чрезвычайными обстоятельствами, как-то: собеседование при устройстве на работу или поход в поликлинику, – в результате он прочно усвоил себе манеру носить костюм, как тринадцатилетний мальчик во время обряда бар мицва. Он никогда не покупает костюмов по доброй воле, но согласен, что в некоторых случаях без них не обойтись. Короче, выглядит он так, будто одевался под страхом расстрела, и потому все время почесывается, жмется, то снимает, то надевает пиджак, ослабляет и затягивает галстук, дабы все отдавали себе отчет в важности происходящего.
В заключение замечу: костюм на Джерарде был тот самый, в котором он десять лет назад заканчивал университет, то есть самый дешевый, какой он мог себе позволить на родительские деньги (а сэкономленный остаток употребить на поездку по Европе). Теперь вы понимаете, почему я ощущал значительное превосходство.
В сумме одежда и манера держаться делали Джерарда похожим на великовозрастного школьника у табачного киоска, пристающего к взрослым с просьбой купить ему десяток сигарет. Только Джерард в школе никогда не курил: ему не позволял дух противоречия.
Ознакомившись с описанием нашего с Джерардом внешнего вида, вы могли подумать, что он меньше, чем я, стремился произвести впечатление на Элис. Уверяю вас, это безмерно далеко от истины. Произвести впечатление на Элис Джерард стремился отчаянно, причем настолько, что не решился ни на йоту отступить от своего обычного стиля. По его мнению, любое поползновение одеться модно было бы за километр определено девушкой его мечты как проявление фальши (смертный, непростительный грех).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46