ни в делах, ни в жилищах своих не чувствуем себя спокойно. Паны и владыки, заправляющие в сеймах, творят что хотят. Они вертели старым королем да и нового стараются прибрать к рукам. Но знаете ли вы, пан Корнелий, что сегодня праздник ознаменовался еще одним торжеством?
Он подвел старого ученого к столу, где лежала книга Скорины. Корнелий долго рассматривал ее.
– Поистине, – сказал он, – это событие знаменательное. Книга на языке, понятном народу, – это больше, чем победа на поле битвы, важней, чем голос в сейме, чем договор, заключенный государственными мужами. Победы сменяются поражениями, договоры вероломно нарушаются. Книга же остается навеки.
– Вы правы, господин Корнелий, – сказал Скорина задумчиво. – Веками живет народ во тьме и бедности, не вкушая плодов труда своего, веками терпит произвол и насилия. Придет время, когда книга станет людям что хлеб насущный, когда простой человек постигнет больше, чем ныне знают немногие ученые. Тогда без крови и страданий падет царство зла. Ведь злые не сотворены такими от природы, а лишь по невежеству своему творят зло.
Корнелий покачал головой:
– В этом я сомневаюсь.
Пани Вашек пригласила гостей к столу. Наполнив кубки, Корнелий сказал:
– Доктор Францишек, сын близкого нам народа, пришел к нам, в старую Прагу, и здесь создал первую печатную книгу на своем языке. Не есть ли это перст божий, указывающий путь детям великой славянской семьи? Осушим же кубки в честь брата нашего, доктора Францишка, и его трудов!
В этот день до поздней ночи продолжалось в городе веселье. На Староместской площади под звуки дудок и барабанов юноши и девушки вели хоровод. Улицы были полны оживленных горожан.
Покинув дом Вашека, Георгий шел не спеша, с наслаждением вдыхая свежий осенний воздух. На одном из перекрестков он остановился, залюбовавшись танцем. Окруженные тесным кольцом восхищенных зрителей, двое дюжих парней плясали, держа на голове кружки, наполненные пивом. Искусство танцора состояло в том, чтобы до конца танца не расплескать ни капли жидкости. Окружающие всячески подзадоривали танцоров.
– Нет, этих не собьешь, – сказал кто-то, стоящий рядом с Георгием, по-польски. – Важно пляшут…
Георгий оглянулся. Это был человек средних лет, одетый в платье, какое носили обычно зажиточные мещане польских городов. Его голубые глаза были с восхищением устремлены на танцующих. Один из парней споткнулся и еле успел подхватить свою кружку, из которой выплеснулось пиво. Его противник поднял свою полную кружку. Толпа заревела от восторга, бросилась к победителю и, подняв его на руки, понесла по улице.
– Пан прибыл из Польши? – спросил Георгий своего соседа.
– Из Вильны, – охотно ответил тот, видимо радуясь случаю поговорить. – Не знаете ли, любезный пан, по какому случаю это празднество?
Георгий коротко объяснил причину народной радости.
Незнакомец кивнул головой.
– Понятно, – тихо сказал он, – только не рано ли ликовать?.. Обманут чехов те магнаты… У них и договор не договор, и присяга не присяга, нам ли не знать того…
Георгий внимательно посмотрел на незнакомца, ожидая услышать нечто важное, но… стремительный хоровод налетел на них и, чуть не сбив с ног, закружил, увлекая за собой. Георгий озирался по сторонам, стараясь отыскать своего собеседника. Да где тут было найти его среди мелькающих лиц, танцующих фигур, в вечернем сумраке освещенных плошками улиц? Не без труда выбравшись из толпы, Георгий пошел к своей друкарне.
– Пан доктор, – сказал ему старый Стефан, – вас тут спрашивал некий иностранец. Кажется, он прибыл из вашего края.
– А не назвал ли он своего имени? – живо спросил Георгий.
– Нет, не назвал. Верно, еще раз зайдет.
На следующий день пришел в друкарню Вацлав и, сияя гордостью, рассказал, что все издание Псалтыри вчера было распродано. Все до единой книги скупил неизвестный человек. Книгопродавец говорит, что это был иностранец, не то поляк, не то русский.
Однако странный незнакомец так и не появлялся.
Глава V
Вацлав с зажженной свечой вошел в спальню. Марта лежала в постели, но еще не спала.
– Что ты все бродишь, Вашек? Порядочные люди давно уже спят…
– Я был у Францишка, дорогая, – виновато ответил Вацлав.
– Уж конечно, у него, – язвительно заметила Марта. – Завертелась у тебя голова от этой друкарни. А я одна… Все время одна… Разве я вдова либо незамужняя девка?..
– Марта! – воскликнул Вацлав. – Ведь ты же сама отстранила меня от всех дел. И потом, ты же знаешь: Франек – друг моей юности…
– Что из того? – перебила его Марта. – Слава Христу, ты теперь не юноша, а человек женатый.
– Франек – великий ученый, – робко заметил Вацлав.
– Я доктора Францишка не хулю, – сказала Марта, – однако у него одна дорога, у тебя другая. И не пристало тебе увлекаться пустыми затеями.
– Как – пустые затеи?! – возмутился Вацлав. – Все ученые Праги, все друкари и книгопродавцы восхищаются книгами Францишка.
– Книги хорошие, – вяло заметила Марта.
– А с какой быстротой он готовит их! – взволнованно подхватил Вацлав. – Он начал весной, теперь декабрь, и уже вышло пять книг.
– Какой мне прок от этого? – усмехнулась Марта. – Много ли из них удалось продать, если не считать того, что тот приезжий чудак скупил всю Псалтырь?
– Дорогая Марта! – Вацлав присел на край супружеского ложа. – Со всей польской и литовской земли будут приезжать люди за этими книгами. Теперь важно, чтобы не остановилось печатание… Нужно дать ему еще хотя бы тысячу коп пражских грошей… Не пройдет и года, как эти деньги окупятся.
Марта приподнялась на подушках.
– Вот что, Вашек, – заговорила она серьезно. – Раз уж ты начал, так скажу тебе прямо: больше денег я не дам!
– Марта, опомнись! – воскликнул Вацлав.
– Да, да, Вашек! Этот Святовацлавский договор, как я и думала, причинил нам изрядные убытки. Шляхтичи стали варить пиво сами и продают его не только в селах, но и в города ввозят беспошлинно. Если будет так продолжаться, мы разоримся. Я, слава богу, еще не лишилась рассудка, чтобы тратить деньги на пустяки. Не за тем покойный мой отец трудился, чтобы мы с тобой развеяли все по ветру. Больше я не дам ни гроша!
– Подумай, Марта! – прошептал Вацлав, охваченный отчаянием. – Великое начинание погибнет… Нет, ты не поступишь так жестоко!
– Что решено, то решено, – сказала Марта твердо. – Твой Франек, кажется, не ребенок и не баба. Как-нибудь извернется.
Вацлав сидел на краю постели, опустив голову, сжимая подсвечник. За окном свистел декабрьский ветер. Остывали уголья в камине. В спальне было тепло и уютно. Марта прижалась к мужу.
– Дурачок, – шепнула она, – тебе-то что горевать?
Она задула свечу и обвила шею Вацлава своей пухлой горячей рукой.
* * *
– Не могу передать тебе, Франек, как я огорчен, – сказал Вацлав, прощаясь с другом, – совесть мучает меня.
– Бедняга Вашек, – ответил Георгий, ласково обнимая его. – Я не таю обиды. Мне просто очень жаль, очень жаль. – Георгию не хотелось говорить, и он почти выпроводил Вацлава, испытывая чувство гнетущего одиночества, которое охватывает людей в час нового несчастья.
Положение было отчаянное. Кроме Псалтыри и Иова, он успел выпустить в свет еще две книги: Исуса, сына Сирахова, и Притчи Соломона. Три следующих: Екклезиаст, Премудрость, Песнь Песней были уже полностью набраны и частью отпечатаны. Он подсчитал свои средства. Оставшаяся сумма была ничтожна. Ее не могло хватить даже для того, чтобы закончить печатание этих уже совсем готовых книг. А нужно еще расплатиться с поставщиками бумаги, домовладельцем, уплатить Стефану и другим друкарям… Кто же выручит его из беды? Он вспомнил о Корнелии Вшегрде. Старик горячо интересовался делами Георгия. Но едва ли можно рассчитывать на его помощь. Корнелий небогат… Да, видно, придется закрыть друкарню. Он окинул взглядом груды рукописей, которым так и не суждено увидеть свет. Прямо перед ним лежали свежие оттиски первых листов Екклезиаста.
«Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, – все суета!..» «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем…»
«Какая мрачная мудрость! – подумал Георгий. – Какая мрачная и безнадежная!.. Неужели всегда будет так, как было, и тщетны все труды человека и надежды его?..»
Он продолжал читать:
«…И предал я сердце свое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость, узнал, что и это – томление духа… Потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания – умножает скорбь…»
«Во многой мудрости много печали!.. – размышлял Георгий. – Разве только потому, что невежда подобен животному. Потребности его грубы, несложны его радости и печали. А истинная мудрость рождает великую тоску о правде, скорбь о несовершенстве земной жизни и человеческих знаний…
Однако эта тоска, порожденная мудростью, разве не направлена на то, чтобы сделать жизнь людей разумнее, чище, счастливей? И не заключена ли в такой великой печали и великая радость? Разве не всемогущ человек?»
А Екклезиаст твердил свое:
«И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа!»
– Ложь! – сказал вдруг Георгий громко. Охваченный волнением, он зашагал по комнате. – Ложь! Не для того ли трудится и созидает человек, чтобы на смертном одре с удовлетворением сказать: вот я приумножил достояние мое, и выстроил это, и сделал то, чтобы сыны мои, и внуки, и правнуки наследовали мне и продолжили дело мое… Нет! Ты не прав, древний пророк израильский! Не суета дела наши! Не напрасно живет человек на земле, трудясь для пользы тех, кто будет после него. Много зла на земле, но еще больше добра, и растет мудрость человеческая от века к веку… Много ли ты знал о мире, в котором жил, и о себе самом? А сколько уже тайн с тех пор вырвал человек у природы!..
Бессмертна мудрость, и есть у нас память о прошлом, как и у далеких наших потомков будет память о наших делах…
Ты был мудр, но ты не любил людей и жил только для себя. Оттого-то старческая немощь и чувство близкой кончины поселили в душе твоей отчаяние и мрак. Не так стареют те, кто посвятил жизнь поискам истины и заботе о счастье народа. Нет у них страха смерти, и старость их светла. Такой и на костер взойдет с улыбкой, ибо он знает, что его дела переживут его и мысль его, подхваченная другими, восторжествует над глупостью и злом!..
Спор с древним пророком пробудил у Георгия прежнее упорство и волю к борьбе. Нет! Не все потеряно, думал он. Он поедет со своими книгами на родину, в Полоцк, в Вильну, в Московию… Быть может, брат Иван даст денег, чтобы продолжить дело, наладить новую печатню. Не здесь, так в другом месте.
В комнату вошел Стефан.
– Пан доктор, – начал старик, – я пришел…
– Хорошо, что ты пришел, Стефан, – перебил его Георгий. – Мне нужно сказать тебе нечто важное.
Стефан впервые видел своего хозяина в таком возбуждении. Скорина быстро шагал по комнате.
– Видишь ли, друг мой, – говорил он, – я вынужден закрыть друкарню. У меня нет больше денег. Я задолжал тебе за прошлое. Тебе и всем остальным. Но пусть никто не опасается. Я уплачу все до гроша.
Георгий торопился высказать свою мысль, словно боясь изменить принятое решение.
– Уплачу, как только продам все… Станки, книги.
– Вы не сделаете этого, пан доктор, – едва смог вставить пораженный Стефан. – Там внизу ждут вас.
– Ах, да, да, – снова не дал ему договорить Георгий. – Сейчас я объясню им.
И Георгий быстро сбежал по лестнице в друкарню.
– Друзья мои! – позвал он рабочих, толпившихся в углу около стопок готовых книг. – Вы свободны. Я закрываю друкарню…
Рабочие удивленно повернулись к нему, и тут Георгий увидел двух чужих. Одного из них он сразу узнал. Это был книгопродавец Зденек, а второй?.. Георгий удивленно вскрикнул. Второй был тот самый приезжий из Вильны, с которым он встретился в день святого Вацлава на улице.
– Этот пан, – объяснял книгопродавец, поклонившись Георгию, – однажды скупил у меня всю вашу Псалтырь. Теперь он забрал и прочие ваши книги. Он пожелал увидеть пана доктора, и я привел его к вашей милости.
– Так вот он каков – доктор Францишек из Полоцка, – весело сказал приезжий. – Кажись, мы уже однажды видались.
Георгий крепко пожал его руку.
– Давно я хотел повидать вас, – продолжал приезжий, – да все разъезды мешали. Таковы наши торговые дела. А все же нашел-таки земляка.
– Кто вы? – спросил Георгий, охваченный волнением.
– Виленчанин я. Роду белорусского и православной веры, а зовусь Богданом, Онковым сыном. Радец места Виленского.
Богдан улыбнулся доброй, немного хитроватой улыбкой.
– А пришел-то я, кажись, вовремя. Гляди, на день опоздал и поцеловал бы в пробой, да и назад домой… Так, что ли?
– Да, – тихо ответил Георгий, – друкарню я закрываю…
– Ну, это не к спеху, – возразил Богдан. – Да, что ж мы стали на пороге? Али я не гость у тебя? – И Богдан, словно он тут был хозяином, сам увел Георгия по лестнице наверх.
Наблюдавший эту сцену Стефан весело подмигнул рабочим и засмеялся.
– А ну, братья, за дело! – крикнул старый друкарь и, взобравшись на свой высокий табурет, негромко запел.
Глава VI
Два следующих года прошли, как один день. Пока заканчивалась одна книга, другая, заблаговременно набранная, ждала очереди. Скорина жил замкнуто, мало общаясь с внешним миром. Только Вацлав по-прежнему навещал его, хотя и не так часто, как прежде. Другой его друг, профессор Корнелий Вшегрд, был прикован к постели длительной и тяжелой болезнью. Но теперь, поглощенный работой, Георгий не ощущал одиночества. Он стремился закончить печатание Библии как можно скорее.
Обстоятельства складывались благоприятно, и нужно было ими воспользоваться. Богдан Онкович не только уплатил сполна за закупленные книги, но и передал Георгию значительную сумму на расходы по следующим изданиям.
С тех пор на книгах, отпечатанных в типографии Скорины, появилась надпись: «Издано на средства Богдана, Онкова сына, радца Виленского». Заслуга щедрого белорусского купца была увековечена в памяти потомства. Редкие часы отдыха Георгий проводил в беседах с Богданом, радуясь возможности говорить на родном языке.
Богдан рассказывал о событиях, происшедших на Руси, о жизни в Литве и особенно подробно и горячо о виленском православном братстве.
– Верил и я когда-то, что братства станут великой силой… – заметил Георгий, охваченный чувством обиды, возникавшим в нем всегда при упоминании о родине. – Вот в Полоцке предлагал я братству друкарню открыть, так не о том их думы сейчас… Попы пьянствуют, блуд творят, с прихожан деньги выжимают…
Георгий, словно споря с самим собой, говорил сердито, раздраженно. Он уже знал, что полоцкое братство, прогнав пьяницу попа Иннокентия, снова стало крепнуть, однако не хотел признать этого, еще не изжив чувства горькой обиды и разочарования, испытанного тогда в Полоцке.
Богдан пристально посмотрел на Георгия и уклончиво ответил:
– Не в попах дело сейчас. Мещане наши далеко опять бывать стали. В Новгороде, в самой Москве. А недавно посадские люди из Пскова книги прислали нам.
– Какие книги? – живо заинтересовался Георгий.
Богдан ждал этого вопроса.
– Рукописные книги, – ответил он словно нехотя. – Теперь о своей друкарне думаем. Да тебя добрым словом вспоминаем. Ехал бы к нам…
Георгию было радостно услышать эти слова.
– А дадут ли мне на Литве работать? – спросил он, хотя про себя подумал другое: «Правда ли, что ждут меня?» – и тут же, словно оправдываясь, добавил: – Разве не пытался я начать в Полоцке… Так ведь один я, один…
– Неверно судишь, брат! – почти сердито возразил Богдан. – Был один, а теперь с тобой книги твои, а за ними друзья да защитники. Нет, не один ты. Ждем тебя и надежды не теряем. Книги твои у нас из рук вырывают.
Беседы с Богданом вывели Георгия из того замкнутого мира, в котором он жил здесь, в Праге. Мечта о возвращении на родину не покидала его, но он не представлял себе, как сможет она осуществиться. Теперь родина сама пришла к нему в образе виленского купца. Возвращение казалось возможным, близким. Так, значит, соотечественники нуждаются в нем, ждут его!
Когда Богдан пришел прощаться, он расцеловался с Георгием и сказал взволнованно:
– Трудись спокойно, земляк, и помни: мы тебе всегда поможем. А решишь вернуться, приезжай в Вильну, как в отчий дом…
* * *
К концу 1519 года были отпечатаны книги Судей, Юдифи, Эсфири, Иеремии, Даниила и Пятикнижие. Пятикнижие было первой книгой Ветхого Завета, и Георгий хотел его издать особенно торжественно и красиво. На титульном листе большими красными литерами в черной рамке было напечатано заглавие: «Библия Русска, выложена доктором в лекарских науках Францишком, сыном Скорининым, из славного града Полоцка, Богу ко чести и людям посполитым к доброму научению».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Он подвел старого ученого к столу, где лежала книга Скорины. Корнелий долго рассматривал ее.
– Поистине, – сказал он, – это событие знаменательное. Книга на языке, понятном народу, – это больше, чем победа на поле битвы, важней, чем голос в сейме, чем договор, заключенный государственными мужами. Победы сменяются поражениями, договоры вероломно нарушаются. Книга же остается навеки.
– Вы правы, господин Корнелий, – сказал Скорина задумчиво. – Веками живет народ во тьме и бедности, не вкушая плодов труда своего, веками терпит произвол и насилия. Придет время, когда книга станет людям что хлеб насущный, когда простой человек постигнет больше, чем ныне знают немногие ученые. Тогда без крови и страданий падет царство зла. Ведь злые не сотворены такими от природы, а лишь по невежеству своему творят зло.
Корнелий покачал головой:
– В этом я сомневаюсь.
Пани Вашек пригласила гостей к столу. Наполнив кубки, Корнелий сказал:
– Доктор Францишек, сын близкого нам народа, пришел к нам, в старую Прагу, и здесь создал первую печатную книгу на своем языке. Не есть ли это перст божий, указывающий путь детям великой славянской семьи? Осушим же кубки в честь брата нашего, доктора Францишка, и его трудов!
В этот день до поздней ночи продолжалось в городе веселье. На Староместской площади под звуки дудок и барабанов юноши и девушки вели хоровод. Улицы были полны оживленных горожан.
Покинув дом Вашека, Георгий шел не спеша, с наслаждением вдыхая свежий осенний воздух. На одном из перекрестков он остановился, залюбовавшись танцем. Окруженные тесным кольцом восхищенных зрителей, двое дюжих парней плясали, держа на голове кружки, наполненные пивом. Искусство танцора состояло в том, чтобы до конца танца не расплескать ни капли жидкости. Окружающие всячески подзадоривали танцоров.
– Нет, этих не собьешь, – сказал кто-то, стоящий рядом с Георгием, по-польски. – Важно пляшут…
Георгий оглянулся. Это был человек средних лет, одетый в платье, какое носили обычно зажиточные мещане польских городов. Его голубые глаза были с восхищением устремлены на танцующих. Один из парней споткнулся и еле успел подхватить свою кружку, из которой выплеснулось пиво. Его противник поднял свою полную кружку. Толпа заревела от восторга, бросилась к победителю и, подняв его на руки, понесла по улице.
– Пан прибыл из Польши? – спросил Георгий своего соседа.
– Из Вильны, – охотно ответил тот, видимо радуясь случаю поговорить. – Не знаете ли, любезный пан, по какому случаю это празднество?
Георгий коротко объяснил причину народной радости.
Незнакомец кивнул головой.
– Понятно, – тихо сказал он, – только не рано ли ликовать?.. Обманут чехов те магнаты… У них и договор не договор, и присяга не присяга, нам ли не знать того…
Георгий внимательно посмотрел на незнакомца, ожидая услышать нечто важное, но… стремительный хоровод налетел на них и, чуть не сбив с ног, закружил, увлекая за собой. Георгий озирался по сторонам, стараясь отыскать своего собеседника. Да где тут было найти его среди мелькающих лиц, танцующих фигур, в вечернем сумраке освещенных плошками улиц? Не без труда выбравшись из толпы, Георгий пошел к своей друкарне.
– Пан доктор, – сказал ему старый Стефан, – вас тут спрашивал некий иностранец. Кажется, он прибыл из вашего края.
– А не назвал ли он своего имени? – живо спросил Георгий.
– Нет, не назвал. Верно, еще раз зайдет.
На следующий день пришел в друкарню Вацлав и, сияя гордостью, рассказал, что все издание Псалтыри вчера было распродано. Все до единой книги скупил неизвестный человек. Книгопродавец говорит, что это был иностранец, не то поляк, не то русский.
Однако странный незнакомец так и не появлялся.
Глава V
Вацлав с зажженной свечой вошел в спальню. Марта лежала в постели, но еще не спала.
– Что ты все бродишь, Вашек? Порядочные люди давно уже спят…
– Я был у Францишка, дорогая, – виновато ответил Вацлав.
– Уж конечно, у него, – язвительно заметила Марта. – Завертелась у тебя голова от этой друкарни. А я одна… Все время одна… Разве я вдова либо незамужняя девка?..
– Марта! – воскликнул Вацлав. – Ведь ты же сама отстранила меня от всех дел. И потом, ты же знаешь: Франек – друг моей юности…
– Что из того? – перебила его Марта. – Слава Христу, ты теперь не юноша, а человек женатый.
– Франек – великий ученый, – робко заметил Вацлав.
– Я доктора Францишка не хулю, – сказала Марта, – однако у него одна дорога, у тебя другая. И не пристало тебе увлекаться пустыми затеями.
– Как – пустые затеи?! – возмутился Вацлав. – Все ученые Праги, все друкари и книгопродавцы восхищаются книгами Францишка.
– Книги хорошие, – вяло заметила Марта.
– А с какой быстротой он готовит их! – взволнованно подхватил Вацлав. – Он начал весной, теперь декабрь, и уже вышло пять книг.
– Какой мне прок от этого? – усмехнулась Марта. – Много ли из них удалось продать, если не считать того, что тот приезжий чудак скупил всю Псалтырь?
– Дорогая Марта! – Вацлав присел на край супружеского ложа. – Со всей польской и литовской земли будут приезжать люди за этими книгами. Теперь важно, чтобы не остановилось печатание… Нужно дать ему еще хотя бы тысячу коп пражских грошей… Не пройдет и года, как эти деньги окупятся.
Марта приподнялась на подушках.
– Вот что, Вашек, – заговорила она серьезно. – Раз уж ты начал, так скажу тебе прямо: больше денег я не дам!
– Марта, опомнись! – воскликнул Вацлав.
– Да, да, Вашек! Этот Святовацлавский договор, как я и думала, причинил нам изрядные убытки. Шляхтичи стали варить пиво сами и продают его не только в селах, но и в города ввозят беспошлинно. Если будет так продолжаться, мы разоримся. Я, слава богу, еще не лишилась рассудка, чтобы тратить деньги на пустяки. Не за тем покойный мой отец трудился, чтобы мы с тобой развеяли все по ветру. Больше я не дам ни гроша!
– Подумай, Марта! – прошептал Вацлав, охваченный отчаянием. – Великое начинание погибнет… Нет, ты не поступишь так жестоко!
– Что решено, то решено, – сказала Марта твердо. – Твой Франек, кажется, не ребенок и не баба. Как-нибудь извернется.
Вацлав сидел на краю постели, опустив голову, сжимая подсвечник. За окном свистел декабрьский ветер. Остывали уголья в камине. В спальне было тепло и уютно. Марта прижалась к мужу.
– Дурачок, – шепнула она, – тебе-то что горевать?
Она задула свечу и обвила шею Вацлава своей пухлой горячей рукой.
* * *
– Не могу передать тебе, Франек, как я огорчен, – сказал Вацлав, прощаясь с другом, – совесть мучает меня.
– Бедняга Вашек, – ответил Георгий, ласково обнимая его. – Я не таю обиды. Мне просто очень жаль, очень жаль. – Георгию не хотелось говорить, и он почти выпроводил Вацлава, испытывая чувство гнетущего одиночества, которое охватывает людей в час нового несчастья.
Положение было отчаянное. Кроме Псалтыри и Иова, он успел выпустить в свет еще две книги: Исуса, сына Сирахова, и Притчи Соломона. Три следующих: Екклезиаст, Премудрость, Песнь Песней были уже полностью набраны и частью отпечатаны. Он подсчитал свои средства. Оставшаяся сумма была ничтожна. Ее не могло хватить даже для того, чтобы закончить печатание этих уже совсем готовых книг. А нужно еще расплатиться с поставщиками бумаги, домовладельцем, уплатить Стефану и другим друкарям… Кто же выручит его из беды? Он вспомнил о Корнелии Вшегрде. Старик горячо интересовался делами Георгия. Но едва ли можно рассчитывать на его помощь. Корнелий небогат… Да, видно, придется закрыть друкарню. Он окинул взглядом груды рукописей, которым так и не суждено увидеть свет. Прямо перед ним лежали свежие оттиски первых листов Екклезиаста.
«Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, – все суета!..» «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем…»
«Какая мрачная мудрость! – подумал Георгий. – Какая мрачная и безнадежная!.. Неужели всегда будет так, как было, и тщетны все труды человека и надежды его?..»
Он продолжал читать:
«…И предал я сердце свое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость, узнал, что и это – томление духа… Потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания – умножает скорбь…»
«Во многой мудрости много печали!.. – размышлял Георгий. – Разве только потому, что невежда подобен животному. Потребности его грубы, несложны его радости и печали. А истинная мудрость рождает великую тоску о правде, скорбь о несовершенстве земной жизни и человеческих знаний…
Однако эта тоска, порожденная мудростью, разве не направлена на то, чтобы сделать жизнь людей разумнее, чище, счастливей? И не заключена ли в такой великой печали и великая радость? Разве не всемогущ человек?»
А Екклезиаст твердил свое:
«И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа!»
– Ложь! – сказал вдруг Георгий громко. Охваченный волнением, он зашагал по комнате. – Ложь! Не для того ли трудится и созидает человек, чтобы на смертном одре с удовлетворением сказать: вот я приумножил достояние мое, и выстроил это, и сделал то, чтобы сыны мои, и внуки, и правнуки наследовали мне и продолжили дело мое… Нет! Ты не прав, древний пророк израильский! Не суета дела наши! Не напрасно живет человек на земле, трудясь для пользы тех, кто будет после него. Много зла на земле, но еще больше добра, и растет мудрость человеческая от века к веку… Много ли ты знал о мире, в котором жил, и о себе самом? А сколько уже тайн с тех пор вырвал человек у природы!..
Бессмертна мудрость, и есть у нас память о прошлом, как и у далеких наших потомков будет память о наших делах…
Ты был мудр, но ты не любил людей и жил только для себя. Оттого-то старческая немощь и чувство близкой кончины поселили в душе твоей отчаяние и мрак. Не так стареют те, кто посвятил жизнь поискам истины и заботе о счастье народа. Нет у них страха смерти, и старость их светла. Такой и на костер взойдет с улыбкой, ибо он знает, что его дела переживут его и мысль его, подхваченная другими, восторжествует над глупостью и злом!..
Спор с древним пророком пробудил у Георгия прежнее упорство и волю к борьбе. Нет! Не все потеряно, думал он. Он поедет со своими книгами на родину, в Полоцк, в Вильну, в Московию… Быть может, брат Иван даст денег, чтобы продолжить дело, наладить новую печатню. Не здесь, так в другом месте.
В комнату вошел Стефан.
– Пан доктор, – начал старик, – я пришел…
– Хорошо, что ты пришел, Стефан, – перебил его Георгий. – Мне нужно сказать тебе нечто важное.
Стефан впервые видел своего хозяина в таком возбуждении. Скорина быстро шагал по комнате.
– Видишь ли, друг мой, – говорил он, – я вынужден закрыть друкарню. У меня нет больше денег. Я задолжал тебе за прошлое. Тебе и всем остальным. Но пусть никто не опасается. Я уплачу все до гроша.
Георгий торопился высказать свою мысль, словно боясь изменить принятое решение.
– Уплачу, как только продам все… Станки, книги.
– Вы не сделаете этого, пан доктор, – едва смог вставить пораженный Стефан. – Там внизу ждут вас.
– Ах, да, да, – снова не дал ему договорить Георгий. – Сейчас я объясню им.
И Георгий быстро сбежал по лестнице в друкарню.
– Друзья мои! – позвал он рабочих, толпившихся в углу около стопок готовых книг. – Вы свободны. Я закрываю друкарню…
Рабочие удивленно повернулись к нему, и тут Георгий увидел двух чужих. Одного из них он сразу узнал. Это был книгопродавец Зденек, а второй?.. Георгий удивленно вскрикнул. Второй был тот самый приезжий из Вильны, с которым он встретился в день святого Вацлава на улице.
– Этот пан, – объяснял книгопродавец, поклонившись Георгию, – однажды скупил у меня всю вашу Псалтырь. Теперь он забрал и прочие ваши книги. Он пожелал увидеть пана доктора, и я привел его к вашей милости.
– Так вот он каков – доктор Францишек из Полоцка, – весело сказал приезжий. – Кажись, мы уже однажды видались.
Георгий крепко пожал его руку.
– Давно я хотел повидать вас, – продолжал приезжий, – да все разъезды мешали. Таковы наши торговые дела. А все же нашел-таки земляка.
– Кто вы? – спросил Георгий, охваченный волнением.
– Виленчанин я. Роду белорусского и православной веры, а зовусь Богданом, Онковым сыном. Радец места Виленского.
Богдан улыбнулся доброй, немного хитроватой улыбкой.
– А пришел-то я, кажись, вовремя. Гляди, на день опоздал и поцеловал бы в пробой, да и назад домой… Так, что ли?
– Да, – тихо ответил Георгий, – друкарню я закрываю…
– Ну, это не к спеху, – возразил Богдан. – Да, что ж мы стали на пороге? Али я не гость у тебя? – И Богдан, словно он тут был хозяином, сам увел Георгия по лестнице наверх.
Наблюдавший эту сцену Стефан весело подмигнул рабочим и засмеялся.
– А ну, братья, за дело! – крикнул старый друкарь и, взобравшись на свой высокий табурет, негромко запел.
Глава VI
Два следующих года прошли, как один день. Пока заканчивалась одна книга, другая, заблаговременно набранная, ждала очереди. Скорина жил замкнуто, мало общаясь с внешним миром. Только Вацлав по-прежнему навещал его, хотя и не так часто, как прежде. Другой его друг, профессор Корнелий Вшегрд, был прикован к постели длительной и тяжелой болезнью. Но теперь, поглощенный работой, Георгий не ощущал одиночества. Он стремился закончить печатание Библии как можно скорее.
Обстоятельства складывались благоприятно, и нужно было ими воспользоваться. Богдан Онкович не только уплатил сполна за закупленные книги, но и передал Георгию значительную сумму на расходы по следующим изданиям.
С тех пор на книгах, отпечатанных в типографии Скорины, появилась надпись: «Издано на средства Богдана, Онкова сына, радца Виленского». Заслуга щедрого белорусского купца была увековечена в памяти потомства. Редкие часы отдыха Георгий проводил в беседах с Богданом, радуясь возможности говорить на родном языке.
Богдан рассказывал о событиях, происшедших на Руси, о жизни в Литве и особенно подробно и горячо о виленском православном братстве.
– Верил и я когда-то, что братства станут великой силой… – заметил Георгий, охваченный чувством обиды, возникавшим в нем всегда при упоминании о родине. – Вот в Полоцке предлагал я братству друкарню открыть, так не о том их думы сейчас… Попы пьянствуют, блуд творят, с прихожан деньги выжимают…
Георгий, словно споря с самим собой, говорил сердито, раздраженно. Он уже знал, что полоцкое братство, прогнав пьяницу попа Иннокентия, снова стало крепнуть, однако не хотел признать этого, еще не изжив чувства горькой обиды и разочарования, испытанного тогда в Полоцке.
Богдан пристально посмотрел на Георгия и уклончиво ответил:
– Не в попах дело сейчас. Мещане наши далеко опять бывать стали. В Новгороде, в самой Москве. А недавно посадские люди из Пскова книги прислали нам.
– Какие книги? – живо заинтересовался Георгий.
Богдан ждал этого вопроса.
– Рукописные книги, – ответил он словно нехотя. – Теперь о своей друкарне думаем. Да тебя добрым словом вспоминаем. Ехал бы к нам…
Георгию было радостно услышать эти слова.
– А дадут ли мне на Литве работать? – спросил он, хотя про себя подумал другое: «Правда ли, что ждут меня?» – и тут же, словно оправдываясь, добавил: – Разве не пытался я начать в Полоцке… Так ведь один я, один…
– Неверно судишь, брат! – почти сердито возразил Богдан. – Был один, а теперь с тобой книги твои, а за ними друзья да защитники. Нет, не один ты. Ждем тебя и надежды не теряем. Книги твои у нас из рук вырывают.
Беседы с Богданом вывели Георгия из того замкнутого мира, в котором он жил здесь, в Праге. Мечта о возвращении на родину не покидала его, но он не представлял себе, как сможет она осуществиться. Теперь родина сама пришла к нему в образе виленского купца. Возвращение казалось возможным, близким. Так, значит, соотечественники нуждаются в нем, ждут его!
Когда Богдан пришел прощаться, он расцеловался с Георгием и сказал взволнованно:
– Трудись спокойно, земляк, и помни: мы тебе всегда поможем. А решишь вернуться, приезжай в Вильну, как в отчий дом…
* * *
К концу 1519 года были отпечатаны книги Судей, Юдифи, Эсфири, Иеремии, Даниила и Пятикнижие. Пятикнижие было первой книгой Ветхого Завета, и Георгий хотел его издать особенно торжественно и красиво. На титульном листе большими красными литерами в черной рамке было напечатано заглавие: «Библия Русска, выложена доктором в лекарских науках Францишком, сыном Скорининым, из славного града Полоцка, Богу ко чести и людям посполитым к доброму научению».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50