Ну да мы их выбьем из их гнездышек! – весело прибавила новоиспеченная маркитантка.
Бабушка Гош с удивлением смотрела на нее.
– Как? Вот вы и маркитантка? – сказала она, покачивая головой, а затем, бросив на мадам Сан-Жень взгляд, полный зависти, продолжала: – Ах, это славная служба… Как я любила ее в молодости! Идешь под треск барабана, видишь незнакомые страны. Целый день тебя окружает одна сплошная радость. Солдату так хорошо в палатке маркитантки! Он забывает там все свои невзгоды и мечтает о том, как станет генералом… или капралом! А потом вдруг разражается сражение. И вот тогда на тебя уже не смотрят как на бабу, способную только хныкать и визжать от грохота пушек; тут ты составляешь часть армии и за два су наливаешь вместе с маленьким стаканчиком геройство и храбрость. Ведь водка, которой торгует маркитантка, – это тоже порох, и ее пары уже не раз обеспечивали победу… Я восхищаюсь вами и охотно желала бы быть на вашем месте, гражданка! Право же, если бы я была моложе, то я тоже попросилась бы в полк, чтобы сопровождать моего Лазаря, как вы сопровождаете Лефевра… Но ребенок? Что вы будете делать с ребенком посреди сражений, на переходах, в грохоте снарядов?
– Как маркитантка я имею право на экипаж и лошадь. Мы уже купили все это на наши сбережения, – с гордостью сказала Екатерина. – Я продала свою прачечную, да и Лефевр получил к свадьбе небольшую сумму денег: досталось наследство от отца, мельника в Руффахе, это в наших краях, в Эльзасе. О, у нас нет недостатка ни в чем! И крошке будет удобнее в нашей тележке, чем сыну главнокомандующего. Ведь не правда ли, тебе будет удобно, и ты не пожалеешь, что отправился с нами? – сказала она, взяв карапуза и поднимая его кверху, чтобы расцеловать.
В этот момент раздался шум шагов, и ребенок, испуганный этим, повернул голову, прячась за плечо Екатерины, и заплакал.
Вошел Гош, опираясь на плечо Лефевра. Половину его лица закрывала повязка из носового платка, насквозь промокшего от крови.
– Не бойся, мамаша! – крикнул он с порога. – Это пустяки, простая царапина, которая не помешает мне сесть за стол! – весело прибавил он.
– Ах, Боже мой, он ранен! Что же случилось? – завопила бабушка Гош. – Вы повели его туда, где убивают, лейтенант Лефевр?
Гош стал смеяться и сказал:
– Не обвиняйте Лефевра, мама! Он был просто моим свидетелем в одном, в достаточной мере глупом, деле! У меня состоялась дуэль с одним из сотоварищей. Повторяю, ничего особенного не произошло.
– О, я была уверена, что с вами не случится ничего серьезного, – сказала Екатерина, – но он?
Гош ничего не ответил. Он стал успокаивать свою приемную мать и, попросив воды, промыл глубокий порез, проходивший вдоль всего лба и оканчивавшийся у переносицы.
– Гош был храбр как всегда, – сказал Лефевр. – Когда-то в гвардии, а впоследствии в ополчении, служил поручик Сэрр, самый неуживчивый человек, какого только можно представить себе как товарища. Он обозлился на Гоша из-за буйства, происходившего в кабачке, когда Лазарь вступился за своих старых сотоварищей, простых гвардейских солдат. Этот негодяй донес на него. Гоша наказали трехмесячным тюремным заключением, так как он отказался назвать своих сотоварищей, которых разыскивали. После освобождения из тюрьмы Сэрр и Лазарь встретились друг с другом. Надо вам сказать, что Сэрр слыл за хорошего бойца, он был грозой всего квартала и уже нескольких человек убил или ранил на дуэли.
– Опасно было идти драться с этим бретером, – заметила старушка Гош, взволнованная той опасностью, которой подверг себя ее дорогой Лазарь.
– Но дуэль не могла состояться тогда же, – сказал Лефевр, – так как Лазарь был только лейтенантом, а Сэрр был уже капитаном.
– Однако ж они подрались?
– Да, лишь только Лазарь сравнялся в чине со своим противником.
– Но ведь мой Лазарь такой храбрый, ловкий! Как мог он получить этот ужасный удар?
– Очень просто, мама, – улыбаясь ответил Гош, – хотя я и небольшой охотник до таких схваток, но в данном случае мне невозможно было оставить безнаказанными угрозы и оскорбления этого негодяя. Он приводил в трепет новичков, он оскорбил жену отсутствующего друга.
Лефевр со слезами на глазах схватил руку Гоша и крепко пожал ее, после чего, обернувшись к жене, сказал:
– Это он дрался за меня, за нас!
– Да ведь Сэрр говорил, что десятого августа у тебя в комнате был спрятан любовник!
– О, чудовище! – воскликнула рассерженная Екатерина. – Где он? Теперь он будет иметь дело со мной. Скажите, пожалуйста, где этот негодяй?
– В госпитале, с раной в животе, которая вряд ли заживет раньше чем через полгода, – ответил Лефевр. – Если он поправится, я с ним постараюсь повидаться, чтобы свести одновременно счеты за себя и за Гоша.
– У нас есть теперь более важные обязанности, наше оружие может пригодиться для более высоких целей, друг Лефевр, – энергично возразил Гош. – Отечество в опасности! Родина призывает нас. Забудем же личные счеты! Мой противник оклеветал и оскорбил меня; сверх того он утверждал, что я просил о переводе в северную армию, чтобы скрыться от него. Он заставил меня против желания обнажить саблю и доказать ему, забияке, что смелого солдата запугать нельзя. Зато он и получил хороший урок, который надолго будет памятен ему. Ну, а теперь поговорим о чем-нибудь другом и, если рагу готово, окажем ему честь.
– А твоя рана? – сказала все еще испуганная зеленщица, ставя на стол миску, распространявшую вкусный запах.
– Ну, – весело сказал Гош, усаживаясь и развертывая свою салфетку, – австрийцы и пруссаки, наверно, нанесут мне не одну рану… одним рубцом больше или меньше – ведь это не так важно. При всем том кровь уже остановилась. Смотрите!
Он беззаботно снял повязку и открыл шрам, по которому позже всегда можно было узнать воинственное лицо будущего знаменитого генерала.
III
Когда обед кончился, старуха Гош и Екатерина стали снаряжать маленького Анрио в дорогу и для этого уложили его скромные пожитки в чемодан, куда добрая зеленщица прибавила несколько баночек варенья, пирожков и сластей.
Ребенок безучастно относился к этим сборам. Ведь дети любят перемены! Восхищенный золотым темляком на сабле Гоша, с которой он все время играл, Анрио даже был рад предстоящему отъезду. Он предвкушал радости путешествия да, кроме того, воображал, что там, куда его перевезут, он увидит много солдат, выполняющих военные упражнения, и что ему, без сомнения, позволят играть со всеми темляками военных, среди которых он будет жить.
Анрио забыл всю любовь, все заботы бабушки Гош. Мысль о том, что он уедет далеко, очень далеко, занимала его фантазию, не давая места печальным размышлениям.
Гош и Лефевр, предоставив женщинам хлопотать, уселись верхом на стулья и стали разговаривать о разгоревшейся революции и о войне, которая уже началась на всех четырех концах границы. Они вышли из лавки и поставили свои стулья перед дверью зеленной, выходившей на дорогу Монтрей. Жизнерадостные, молодые, с душой, полной надежд и мужества, будущие герои республиканской армии, отдыхая, переваривали превосходный завтрак старушки Гош и весело разговаривали, покуривая, смеясь и разглядывая прохожих.
Дорога Монтрей, теперь называющаяся аллеей Сен-Клу, в то время была обыкновенной большой дорогой для пешеходов, идущих из Парижа. Из экономии многие из скромных путешественников пользовались перевозом от «Самаритянского колодца» к Новому мосту, а от Северного моста доходили пешком до Версаля.
На дороге среди пешеходов Лефевр вдруг заметил худощавого молодого человека с длинными волосами, в поношенной артиллерийской форме. Этого путника сопровождала молоденькая девушка в коротком черном шерстяном платье, с небольшой картонкой в руках. Оба задумчиво двигались по пыльной дороге.
Лефевр, вглядевшись внимательнее, вдруг сказал:
– Это капитан Бонапарт, если я не ошибаюсь!
– Кто этот Бонапарт? – спросил Гош.
– Честный республиканец… превосходный артиллерист и горячий якобинец, вот он кто! – ответил Лефевр. – Он корсиканец, его на родине, кажется, лишили чина за убеждения. Ведь там на острове все аристократы, находящиеся под влиянием священников. Я позову жену, она знает его больше меня.
Сказав это, Лефевр кликнул Екатерину. Та прибежала удивленная.
– Что случилось, муженек? – спросила она подбоченясь (привычка, от которой ни один из учителей танцев, с Деспрео во главе, не мог отучить ее даже впоследствии, когда она стала женой маршала и герцогиней).
– Это не капитан ли Бонапарт идет там по дороге с молоденькой барышней? – спросил Лефевр.
– Ей-Богу, да, я узнала бы его за десять миль не потому, что он мне должен, но потому, что он мне по душе. Что ему понадобилось в Версале с этой девушкой? А что, Лефевр, если бы его с барышней запросто пригласить зайти освежиться? Такая жара и пыль.
Лефевр, с одобрения Гоша, побежал, догнал Бонапарта с его спутницей и передал им приглашение.
В первый момент Бонапарт хотел отказаться. Он совсем не страдал ни от жары, ни от жажды, да притом у него и его спутницы не было времени, так как они хотели попасть на паром, отходивший через час.
– В пять часов пойдет еще другой паром, – сказал Лефевр. – Я думаю, и барышня не прочь будет немного отдохнуть, – прибавил он, обращаясь к спутнице Бонапарта.
Молодая девушка сказала, что она была бы не прочь напиться воды. Бонапарт последовал за Лефевром.
Принесли стол и стулья и поставили их в тени, потом подали стаканы и две бутылки легкого кисленького вина виноградников Марли. Чокнулись за народ, и Бонапарт, развеселившись, представил свою сестру Марию Анну, известную более под именем Элизы, которая впоследствии вышла замуж за Феликса Баччоки и сделалась сначала принцессой Пьомбино Де Лукка, а потом великой герцогиней Тосканской.
Элизе было тогда шестнадцать лет. Это была высокая девушка, смуглая и худая, с матовым цветом лица, пышными черными волосами, чувственными губами, несколько выдающимся подбородком, великолепным овалом лица и глубоким, умным взглядом. Она гордым и презрительным взором окинула с головы до ног тех людишек, с которыми ее усадили за стол перед фруктовой лавкой.
Элиза воспитывалась на казенный счет в Сен-Сире, где все воспитание велось по правилам мадам де Ментенон, супруги Людовика XIV, и где воспитанницы воображали себя явившимися, по меньшей мере, с высоты Олимпа.
Указом от 16 августа 1792 года институт в Сен-Сире был закрыт как очаг роялизма. Родители вынуждены были взять своих дочерей обратно, и заведение быстро опустело.
Бонапарт из-за отсутствия денег несколько запоздал взять сестру из упраздненного учреждения. Между тем необходимо было очистить дом к первому сентября. Тогда по совету брата Элиза подала прошение в дворцовое управление Версаля, прося о пособии на возвращение в свою семью. Обрен, начальник управления Версаля, выдал удостоверение в том, что девица Мария Анна Бонапарт, родившаяся 3 января 1777 года, поступила 22 июня 1784 года в число воспитанниц заведения Сен-Луи, находится еще там и просит пособия в 352 ливра для возвращения в город Аяччо, находящийся в 352 лье от Версаля. После удовлетворения этого прошения Бонапарт приехал в Версаль за своей сестрой и повез ее в Париж, а оттуда собирался направиться на Корсику.
Лефевр и Гош поздравили капитана с успешным окончанием его семейного дела. Бонапарт прибавил, что необходимость сопровождать сестру дала ему возможность одновременно похлопотать с большей энергией и о собственном деле – восстановлении на военной службе.
– Значит, – спросил Гош, – вы скоро вернетесь в свой полк?
– Военный министр Серван снова назначил меня в четвертую артиллерийскую бригаду в чине капитана, – ответил Бонапарт, – но сейчас я сопровождаю сестру на Корсику. Там я уполномочен снова принять командование моим батальоном волонтеров.
– Желаю удачи, товарищ! – сказал Гош. – Может быть, и там придется драться.
– Скоро будут повсюду драться!
– Жаль, что нельзя драться сразу в двух местах, – с увлечением сказала Екатерина, которой сильно хотелось вмешаться в разговор.
– Друзья мои, если обстоятельства будут благоприятствовать мне, – сказал Бонапарт убежденным тоном, – я доставлю вам случай либо погибнуть с честью, либо стяжать славу, чины, титулы, почести, богатство в ореоле победы! Но, простите, нам с сестрой пора, становится поздно, а нам придется добираться пешком до самого Севра.
– И нам, прежде чем двинуться на освобождение осажденного Вердена, которому угрожают пруссаки, нужно поспешить в Париж, чтобы доставить туда вот этого будущего гусара, – весело сказала Екатерина, указывая на маленького Анрио, совершенно одетого и готового в дорогу.
Ребенок с нетерпением смотрел на всех этих людей, которые болтали вместо того, чтобы двинуться в путь.
– Быть может, еще встретимся, капитан Бонапарт, – сказал Гош, пожимая руку своего сотоварища.
– На пути к славе., – прибавил Лефевр.
– Чтобы попасть на этот путь, – с улыбкой сказал Бонапарт, – начнем с того, что завладеем перевозом у Севрского моста. Ну пойдем, воспитанница Сен-Луи! – сказал он сестре, показывая рукой вперед.
По дороге они вступили в разговор.
– Как тебе понравился этот капитан? – спросил пансионерку Бонапарт.
– Капитан Лефевр?
– Нет, не он…, он женат. Его жена – веселая, славная Екатерина. Я спрашиваю про другого. Лазаря Гоша.
– Он недурен.
– Хотела бы ты его себе в мужья?
Будущая великая герцогиня покраснела, сделав отрицательный жест.
– Он тебе не понравился? – сказал брат, принявший ее движение за отказ. – Жаль, Гош – хороший солдат и малый с будущим.
– Я не сказала, что Гош не нравится мне, – возразила Элиза, – но я еще слишком молода для того, чтобы думать о замужестве; к тому же я не желала бы быть женой человека, не преданного королю. Я никогда не выйду замуж за республиканца.
– Так ты роялистка?
– Как и все в Сен-Сире.
– Вот чем оправдывается упразднение Сен-Сира! – заметил, смеясь, Бонапарт. – Какие же вы все аристократки! Следовало бы восстановить в правах всех аристократов, чтобы выбрать для вас достойных мужей!
– Почему же нет? – гордо сказала Элиза.
Бонапарт нахмурил брови и ничего не ответил. На задорные слова сестры он не сердился, но был обеспокоен ее слишком гордыми мечтами.
«При таких взглядах нелегко ей будет найти мужа, – подумал он. – Эти молоденькие девушки слишком самоуверенны! Без приданого… братья без положения… это создаст еще много трудностей!»
Наполеон, всегда думавший о своей семье, вспомнил скорбное лицо своей матери Летиции, окружающее ее многочисленное потомство, потухший очаг, опустевшие кладовые и пришел в ужас, представив себе всю взятую им на себя ответственность в качестве главы семьи. Особенно беспокоило его будущее трех его сестер. Он сгорал от нетерпеливого желания устроить их судьбу и повсюду подыскивал им мужей. Сегодня он встретил Гоша и захотел, чтобы тот понравился юной институтке. Правда, Гош был только капитаном, но можно было надеяться, что он на этом не остановится. Размышляя над отказом сестры, он ворчал про себя:
– Капитанам, собственно говоря, не следовало бы жениться; но чем рискуют девушки без гроша за душой? – И, как бы возражая своим тайным мыслям, он продолжал: – Капитану есть смысл жениться, если ему попадется красивая, богатая, влиятельная жена, которая сможет создать ему связи и положение в свете… Но для этого нужно обращать свое внимание никак не на молодых девушек!
Смотря на брак как на способ вывести своих близких в люди и избавить их от надвигающейся нужды, Наполеон и сам был не прочь при помощи брака, хотя бы и неравного, выкарабкаться из бедности, составить себе карьеру и шагнуть из ничтожных капитанов вперед.
IV
На другой день, получив деньги, причитавшиеся его сестре Элизе на путевые издержки для возвращения в семью, Бонапарт отправился вместе с нею к госпоже Пермон. Он хотел перед отъездом на Корсику представить последней свою сестру, да, кроме того, им руководили еще и другие намерения.
Госпожа Пермон, мать будущей герцогини д'Абрантес, гречанка по происхождению, была еще очень красивая женщина, из кокетства тщательно скрывавшая свой возраст. Беззаботная, веселая, она умела одеться и окружить себя роскошью, столь опасной в ту эпоху. В изящной обстановке стиля Людовика XV она являлась в глазах бедняка Наполеона царицей красоты и обольстительной светской дамой. Явные морщины на лице и несколько полная, отяжелевшая фигура, указывавшая на возраст, не замечались молодым и пылким влюбленным.
Пермоны обладали довольно значительным состоянием. Часто посещая их дом и пользуясь гостеприимством, в особенности в голодные дни, когда он являлся вместе со своими товарищами Жюно, Мармоном и Буррьеном, Бонапарт успел убедиться, что состояние вдовы еще довольно значительное, и это соображение побудило его сделать двойную попытку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Бабушка Гош с удивлением смотрела на нее.
– Как? Вот вы и маркитантка? – сказала она, покачивая головой, а затем, бросив на мадам Сан-Жень взгляд, полный зависти, продолжала: – Ах, это славная служба… Как я любила ее в молодости! Идешь под треск барабана, видишь незнакомые страны. Целый день тебя окружает одна сплошная радость. Солдату так хорошо в палатке маркитантки! Он забывает там все свои невзгоды и мечтает о том, как станет генералом… или капралом! А потом вдруг разражается сражение. И вот тогда на тебя уже не смотрят как на бабу, способную только хныкать и визжать от грохота пушек; тут ты составляешь часть армии и за два су наливаешь вместе с маленьким стаканчиком геройство и храбрость. Ведь водка, которой торгует маркитантка, – это тоже порох, и ее пары уже не раз обеспечивали победу… Я восхищаюсь вами и охотно желала бы быть на вашем месте, гражданка! Право же, если бы я была моложе, то я тоже попросилась бы в полк, чтобы сопровождать моего Лазаря, как вы сопровождаете Лефевра… Но ребенок? Что вы будете делать с ребенком посреди сражений, на переходах, в грохоте снарядов?
– Как маркитантка я имею право на экипаж и лошадь. Мы уже купили все это на наши сбережения, – с гордостью сказала Екатерина. – Я продала свою прачечную, да и Лефевр получил к свадьбе небольшую сумму денег: досталось наследство от отца, мельника в Руффахе, это в наших краях, в Эльзасе. О, у нас нет недостатка ни в чем! И крошке будет удобнее в нашей тележке, чем сыну главнокомандующего. Ведь не правда ли, тебе будет удобно, и ты не пожалеешь, что отправился с нами? – сказала она, взяв карапуза и поднимая его кверху, чтобы расцеловать.
В этот момент раздался шум шагов, и ребенок, испуганный этим, повернул голову, прячась за плечо Екатерины, и заплакал.
Вошел Гош, опираясь на плечо Лефевра. Половину его лица закрывала повязка из носового платка, насквозь промокшего от крови.
– Не бойся, мамаша! – крикнул он с порога. – Это пустяки, простая царапина, которая не помешает мне сесть за стол! – весело прибавил он.
– Ах, Боже мой, он ранен! Что же случилось? – завопила бабушка Гош. – Вы повели его туда, где убивают, лейтенант Лефевр?
Гош стал смеяться и сказал:
– Не обвиняйте Лефевра, мама! Он был просто моим свидетелем в одном, в достаточной мере глупом, деле! У меня состоялась дуэль с одним из сотоварищей. Повторяю, ничего особенного не произошло.
– О, я была уверена, что с вами не случится ничего серьезного, – сказала Екатерина, – но он?
Гош ничего не ответил. Он стал успокаивать свою приемную мать и, попросив воды, промыл глубокий порез, проходивший вдоль всего лба и оканчивавшийся у переносицы.
– Гош был храбр как всегда, – сказал Лефевр. – Когда-то в гвардии, а впоследствии в ополчении, служил поручик Сэрр, самый неуживчивый человек, какого только можно представить себе как товарища. Он обозлился на Гоша из-за буйства, происходившего в кабачке, когда Лазарь вступился за своих старых сотоварищей, простых гвардейских солдат. Этот негодяй донес на него. Гоша наказали трехмесячным тюремным заключением, так как он отказался назвать своих сотоварищей, которых разыскивали. После освобождения из тюрьмы Сэрр и Лазарь встретились друг с другом. Надо вам сказать, что Сэрр слыл за хорошего бойца, он был грозой всего квартала и уже нескольких человек убил или ранил на дуэли.
– Опасно было идти драться с этим бретером, – заметила старушка Гош, взволнованная той опасностью, которой подверг себя ее дорогой Лазарь.
– Но дуэль не могла состояться тогда же, – сказал Лефевр, – так как Лазарь был только лейтенантом, а Сэрр был уже капитаном.
– Однако ж они подрались?
– Да, лишь только Лазарь сравнялся в чине со своим противником.
– Но ведь мой Лазарь такой храбрый, ловкий! Как мог он получить этот ужасный удар?
– Очень просто, мама, – улыбаясь ответил Гош, – хотя я и небольшой охотник до таких схваток, но в данном случае мне невозможно было оставить безнаказанными угрозы и оскорбления этого негодяя. Он приводил в трепет новичков, он оскорбил жену отсутствующего друга.
Лефевр со слезами на глазах схватил руку Гоша и крепко пожал ее, после чего, обернувшись к жене, сказал:
– Это он дрался за меня, за нас!
– Да ведь Сэрр говорил, что десятого августа у тебя в комнате был спрятан любовник!
– О, чудовище! – воскликнула рассерженная Екатерина. – Где он? Теперь он будет иметь дело со мной. Скажите, пожалуйста, где этот негодяй?
– В госпитале, с раной в животе, которая вряд ли заживет раньше чем через полгода, – ответил Лефевр. – Если он поправится, я с ним постараюсь повидаться, чтобы свести одновременно счеты за себя и за Гоша.
– У нас есть теперь более важные обязанности, наше оружие может пригодиться для более высоких целей, друг Лефевр, – энергично возразил Гош. – Отечество в опасности! Родина призывает нас. Забудем же личные счеты! Мой противник оклеветал и оскорбил меня; сверх того он утверждал, что я просил о переводе в северную армию, чтобы скрыться от него. Он заставил меня против желания обнажить саблю и доказать ему, забияке, что смелого солдата запугать нельзя. Зато он и получил хороший урок, который надолго будет памятен ему. Ну, а теперь поговорим о чем-нибудь другом и, если рагу готово, окажем ему честь.
– А твоя рана? – сказала все еще испуганная зеленщица, ставя на стол миску, распространявшую вкусный запах.
– Ну, – весело сказал Гош, усаживаясь и развертывая свою салфетку, – австрийцы и пруссаки, наверно, нанесут мне не одну рану… одним рубцом больше или меньше – ведь это не так важно. При всем том кровь уже остановилась. Смотрите!
Он беззаботно снял повязку и открыл шрам, по которому позже всегда можно было узнать воинственное лицо будущего знаменитого генерала.
III
Когда обед кончился, старуха Гош и Екатерина стали снаряжать маленького Анрио в дорогу и для этого уложили его скромные пожитки в чемодан, куда добрая зеленщица прибавила несколько баночек варенья, пирожков и сластей.
Ребенок безучастно относился к этим сборам. Ведь дети любят перемены! Восхищенный золотым темляком на сабле Гоша, с которой он все время играл, Анрио даже был рад предстоящему отъезду. Он предвкушал радости путешествия да, кроме того, воображал, что там, куда его перевезут, он увидит много солдат, выполняющих военные упражнения, и что ему, без сомнения, позволят играть со всеми темляками военных, среди которых он будет жить.
Анрио забыл всю любовь, все заботы бабушки Гош. Мысль о том, что он уедет далеко, очень далеко, занимала его фантазию, не давая места печальным размышлениям.
Гош и Лефевр, предоставив женщинам хлопотать, уселись верхом на стулья и стали разговаривать о разгоревшейся революции и о войне, которая уже началась на всех четырех концах границы. Они вышли из лавки и поставили свои стулья перед дверью зеленной, выходившей на дорогу Монтрей. Жизнерадостные, молодые, с душой, полной надежд и мужества, будущие герои республиканской армии, отдыхая, переваривали превосходный завтрак старушки Гош и весело разговаривали, покуривая, смеясь и разглядывая прохожих.
Дорога Монтрей, теперь называющаяся аллеей Сен-Клу, в то время была обыкновенной большой дорогой для пешеходов, идущих из Парижа. Из экономии многие из скромных путешественников пользовались перевозом от «Самаритянского колодца» к Новому мосту, а от Северного моста доходили пешком до Версаля.
На дороге среди пешеходов Лефевр вдруг заметил худощавого молодого человека с длинными волосами, в поношенной артиллерийской форме. Этого путника сопровождала молоденькая девушка в коротком черном шерстяном платье, с небольшой картонкой в руках. Оба задумчиво двигались по пыльной дороге.
Лефевр, вглядевшись внимательнее, вдруг сказал:
– Это капитан Бонапарт, если я не ошибаюсь!
– Кто этот Бонапарт? – спросил Гош.
– Честный республиканец… превосходный артиллерист и горячий якобинец, вот он кто! – ответил Лефевр. – Он корсиканец, его на родине, кажется, лишили чина за убеждения. Ведь там на острове все аристократы, находящиеся под влиянием священников. Я позову жену, она знает его больше меня.
Сказав это, Лефевр кликнул Екатерину. Та прибежала удивленная.
– Что случилось, муженек? – спросила она подбоченясь (привычка, от которой ни один из учителей танцев, с Деспрео во главе, не мог отучить ее даже впоследствии, когда она стала женой маршала и герцогиней).
– Это не капитан ли Бонапарт идет там по дороге с молоденькой барышней? – спросил Лефевр.
– Ей-Богу, да, я узнала бы его за десять миль не потому, что он мне должен, но потому, что он мне по душе. Что ему понадобилось в Версале с этой девушкой? А что, Лефевр, если бы его с барышней запросто пригласить зайти освежиться? Такая жара и пыль.
Лефевр, с одобрения Гоша, побежал, догнал Бонапарта с его спутницей и передал им приглашение.
В первый момент Бонапарт хотел отказаться. Он совсем не страдал ни от жары, ни от жажды, да притом у него и его спутницы не было времени, так как они хотели попасть на паром, отходивший через час.
– В пять часов пойдет еще другой паром, – сказал Лефевр. – Я думаю, и барышня не прочь будет немного отдохнуть, – прибавил он, обращаясь к спутнице Бонапарта.
Молодая девушка сказала, что она была бы не прочь напиться воды. Бонапарт последовал за Лефевром.
Принесли стол и стулья и поставили их в тени, потом подали стаканы и две бутылки легкого кисленького вина виноградников Марли. Чокнулись за народ, и Бонапарт, развеселившись, представил свою сестру Марию Анну, известную более под именем Элизы, которая впоследствии вышла замуж за Феликса Баччоки и сделалась сначала принцессой Пьомбино Де Лукка, а потом великой герцогиней Тосканской.
Элизе было тогда шестнадцать лет. Это была высокая девушка, смуглая и худая, с матовым цветом лица, пышными черными волосами, чувственными губами, несколько выдающимся подбородком, великолепным овалом лица и глубоким, умным взглядом. Она гордым и презрительным взором окинула с головы до ног тех людишек, с которыми ее усадили за стол перед фруктовой лавкой.
Элиза воспитывалась на казенный счет в Сен-Сире, где все воспитание велось по правилам мадам де Ментенон, супруги Людовика XIV, и где воспитанницы воображали себя явившимися, по меньшей мере, с высоты Олимпа.
Указом от 16 августа 1792 года институт в Сен-Сире был закрыт как очаг роялизма. Родители вынуждены были взять своих дочерей обратно, и заведение быстро опустело.
Бонапарт из-за отсутствия денег несколько запоздал взять сестру из упраздненного учреждения. Между тем необходимо было очистить дом к первому сентября. Тогда по совету брата Элиза подала прошение в дворцовое управление Версаля, прося о пособии на возвращение в свою семью. Обрен, начальник управления Версаля, выдал удостоверение в том, что девица Мария Анна Бонапарт, родившаяся 3 января 1777 года, поступила 22 июня 1784 года в число воспитанниц заведения Сен-Луи, находится еще там и просит пособия в 352 ливра для возвращения в город Аяччо, находящийся в 352 лье от Версаля. После удовлетворения этого прошения Бонапарт приехал в Версаль за своей сестрой и повез ее в Париж, а оттуда собирался направиться на Корсику.
Лефевр и Гош поздравили капитана с успешным окончанием его семейного дела. Бонапарт прибавил, что необходимость сопровождать сестру дала ему возможность одновременно похлопотать с большей энергией и о собственном деле – восстановлении на военной службе.
– Значит, – спросил Гош, – вы скоро вернетесь в свой полк?
– Военный министр Серван снова назначил меня в четвертую артиллерийскую бригаду в чине капитана, – ответил Бонапарт, – но сейчас я сопровождаю сестру на Корсику. Там я уполномочен снова принять командование моим батальоном волонтеров.
– Желаю удачи, товарищ! – сказал Гош. – Может быть, и там придется драться.
– Скоро будут повсюду драться!
– Жаль, что нельзя драться сразу в двух местах, – с увлечением сказала Екатерина, которой сильно хотелось вмешаться в разговор.
– Друзья мои, если обстоятельства будут благоприятствовать мне, – сказал Бонапарт убежденным тоном, – я доставлю вам случай либо погибнуть с честью, либо стяжать славу, чины, титулы, почести, богатство в ореоле победы! Но, простите, нам с сестрой пора, становится поздно, а нам придется добираться пешком до самого Севра.
– И нам, прежде чем двинуться на освобождение осажденного Вердена, которому угрожают пруссаки, нужно поспешить в Париж, чтобы доставить туда вот этого будущего гусара, – весело сказала Екатерина, указывая на маленького Анрио, совершенно одетого и готового в дорогу.
Ребенок с нетерпением смотрел на всех этих людей, которые болтали вместо того, чтобы двинуться в путь.
– Быть может, еще встретимся, капитан Бонапарт, – сказал Гош, пожимая руку своего сотоварища.
– На пути к славе., – прибавил Лефевр.
– Чтобы попасть на этот путь, – с улыбкой сказал Бонапарт, – начнем с того, что завладеем перевозом у Севрского моста. Ну пойдем, воспитанница Сен-Луи! – сказал он сестре, показывая рукой вперед.
По дороге они вступили в разговор.
– Как тебе понравился этот капитан? – спросил пансионерку Бонапарт.
– Капитан Лефевр?
– Нет, не он…, он женат. Его жена – веселая, славная Екатерина. Я спрашиваю про другого. Лазаря Гоша.
– Он недурен.
– Хотела бы ты его себе в мужья?
Будущая великая герцогиня покраснела, сделав отрицательный жест.
– Он тебе не понравился? – сказал брат, принявший ее движение за отказ. – Жаль, Гош – хороший солдат и малый с будущим.
– Я не сказала, что Гош не нравится мне, – возразила Элиза, – но я еще слишком молода для того, чтобы думать о замужестве; к тому же я не желала бы быть женой человека, не преданного королю. Я никогда не выйду замуж за республиканца.
– Так ты роялистка?
– Как и все в Сен-Сире.
– Вот чем оправдывается упразднение Сен-Сира! – заметил, смеясь, Бонапарт. – Какие же вы все аристократки! Следовало бы восстановить в правах всех аристократов, чтобы выбрать для вас достойных мужей!
– Почему же нет? – гордо сказала Элиза.
Бонапарт нахмурил брови и ничего не ответил. На задорные слова сестры он не сердился, но был обеспокоен ее слишком гордыми мечтами.
«При таких взглядах нелегко ей будет найти мужа, – подумал он. – Эти молоденькие девушки слишком самоуверенны! Без приданого… братья без положения… это создаст еще много трудностей!»
Наполеон, всегда думавший о своей семье, вспомнил скорбное лицо своей матери Летиции, окружающее ее многочисленное потомство, потухший очаг, опустевшие кладовые и пришел в ужас, представив себе всю взятую им на себя ответственность в качестве главы семьи. Особенно беспокоило его будущее трех его сестер. Он сгорал от нетерпеливого желания устроить их судьбу и повсюду подыскивал им мужей. Сегодня он встретил Гоша и захотел, чтобы тот понравился юной институтке. Правда, Гош был только капитаном, но можно было надеяться, что он на этом не остановится. Размышляя над отказом сестры, он ворчал про себя:
– Капитанам, собственно говоря, не следовало бы жениться; но чем рискуют девушки без гроша за душой? – И, как бы возражая своим тайным мыслям, он продолжал: – Капитану есть смысл жениться, если ему попадется красивая, богатая, влиятельная жена, которая сможет создать ему связи и положение в свете… Но для этого нужно обращать свое внимание никак не на молодых девушек!
Смотря на брак как на способ вывести своих близких в люди и избавить их от надвигающейся нужды, Наполеон и сам был не прочь при помощи брака, хотя бы и неравного, выкарабкаться из бедности, составить себе карьеру и шагнуть из ничтожных капитанов вперед.
IV
На другой день, получив деньги, причитавшиеся его сестре Элизе на путевые издержки для возвращения в семью, Бонапарт отправился вместе с нею к госпоже Пермон. Он хотел перед отъездом на Корсику представить последней свою сестру, да, кроме того, им руководили еще и другие намерения.
Госпожа Пермон, мать будущей герцогини д'Абрантес, гречанка по происхождению, была еще очень красивая женщина, из кокетства тщательно скрывавшая свой возраст. Беззаботная, веселая, она умела одеться и окружить себя роскошью, столь опасной в ту эпоху. В изящной обстановке стиля Людовика XV она являлась в глазах бедняка Наполеона царицей красоты и обольстительной светской дамой. Явные морщины на лице и несколько полная, отяжелевшая фигура, указывавшая на возраст, не замечались молодым и пылким влюбленным.
Пермоны обладали довольно значительным состоянием. Часто посещая их дом и пользуясь гостеприимством, в особенности в голодные дни, когда он являлся вместе со своими товарищами Жюно, Мармоном и Буррьеном, Бонапарт успел убедиться, что состояние вдовы еще довольно значительное, и это соображение побудило его сделать двойную попытку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17