Я представила себя пожилой женщиной, которая сидит в пустом доме и готовится к лекциям. На глазах навернулись слезы.
– Я люблю тебя, и это меня пугает, – призналась я. Умберто сел рядом и поднял мне пальцем подбородок.
– Но разве ты не замечаешь, что сама вычеркиваешь меня из своей жизни?
Я оставила свои бумаги.
– Не позволяй мне так обращаться с тобой. – Я плакала и чувствовала себя совсем маленькой.
Пыл, с которым он занимался со мной любовью в эту ночь, ошеломил меня. Он вдыхал меня, закапывался в моем теле. Он сделал меня бездыханной. Голова моя была пуста. Я полностью потеряла ориентацию в пространстве. Кто же он такой, что может обладать мной с такой полнотой?
Я еще несколько дней чувствовала его ладони на своей шее, его зубы, кусающие мочки моих ушей, его пальцы, сдавливающие мои ягодицы. Иногда, отправляясь на обед, я не могла думать ни о чем, кроме его ладоней, сжимающих мои груди. Мне казалось, что я вот-вот сорвусь куда-то в пропасть.
Как-то раз я пришла домой с полными сумками. Когда я открыла входную дверь, из дома выскочил Франк и бросился через улицу. Я быстро поставила сумки и побежала за ним во двор мистера Сливики.
Когда я перебежала на другую сторону, мистер Сливики стоял на дорожке возле своего дома и похлопывал Франка по бокам.
– Не хотите ли выпить что-нибудь? – спросил он. Он говорил с сильным акцентом.
В женских тапочках и розовом халате он показался мне довольно смешным. Короткий халат едва прикрывал ему живот, кружевной воротник терся о щетину на шее.
Он совершенно безобиден, подумала я с улыбкой.
– Спасибо, я могу заглянуть к вам всего на несколько минут.
Он провел меня вдоль дома к задней двери. Весь двор был занят ухоженным огородом, а вдоль высокого забора цвели кусты рододендронов, маргариток и хризантем.
– Пожалуйста, подождите секундочку, – сказал он, глядя как Франк топчет его цветы.
– Франк! – громко крикнула я, и мой пес неохотно поднял голову.
Мистер Сливики появился на пороге с суповой косточкой в руке.
– Это подойдет?
– Подойдет, если вы ничего не имеете против того, чтобы я являлась к вам каждый день.
– Ко мне, малыш, – сказал он и вытянул руку с косточкой.
Собака тут же забыла о цветах и побежала к своему благодетелю.
– Собакам здесь хорошо живется, правда? – усмехнулся он.
Я улыбнулась, тронутая его добротой, и прошла в дом, оставив Франка грызть косточку.
Кухня и гостиная были безупречно чисты. На стуле перед телевизором лежала неоконченная вышивка, а к холодильнику магнитом-удочкой был прикреплен рецепт морковного пирога.
Мистер Сливики приготовил свежий лимонад, и мы уселись за кухонный стол. Глядя на меня большими грустными глазами, он поведал, что происходит родом из древней страны. Из Польши. Они с женой приехали сюда всего десять лет назад.
– С вашей женой?
– Да, – ответил он. Я был каменщиком. Я обучался этой профессии в одиннадцать лет. Моя жена шила. Здесь мы работали на одну богатую семью. Они купили нам этот дом. А затем… – глаза его увлажнились и заблестели. – У нее был рак груди. Год и три месяца назад она умерла. – Он стал нервно мять свой халат. – Эти вещи – это все, что мне от нее осталось.
– Мне очень жаль, – сказала я, опечаленная его словами.
Он медленно покачал головой.
– Никогда не знаешь, что преподнесет тебе жизнь. Мы десять раз могли погибнуть там, на родине: иногда просто от холода в доме. Кто знает, может быть, все это и ослабило ее? – Он попытался изобразить на лице улыбку. – Вы выглядите такой молодой, полной сил. Вы счастливы?
Только иностранец может задавать такие вопросы.
– Думаю, что да.
– Вы выйдете замуж за этого джентльмена, вашего друга?
– Я не знаю, – я почувствовала, как вспыхнули мои щеки.
– Не ждите ничего, – сказал он. – Хватайте свою удачу. Все меняется очень быстро, и к прошлому не бывает возврата.
Я допила свой лимонад и поднялась, чтобы уйти.
– Спасибо, – сказала я и протянула ему руку. Он сжал мою руку своими ладонями.
– По-вашему, я выгляжу глупо в этом халате?
– Конечно, вы в нем выделяетесь, – ответила я с улыбкой.
– Что значит выделяетесь?
– Отличаетесь от других.
– Хорошо. Мне это нравится. Выделяться. Ваша собака. Она тоже выделяется, разве не так?
Я кивнула головой и рассмеялась.
– Если у вас в огороде растет морковь, присмотрите за ней. Он может ее выкопать.
– Ничего, ничего. Я сам дам ему одну.
– Вы приобретете себе друга на всю жизнь.
– Мне нужен друг.
Он вышел в заднюю дверь, и я пошла за ним, глядя, как колышется подол его халата.
Он склонился над одной из грядок и вытянул морковку. Франк, который до этого лежал на дорожке и лениво грыз косточку, поднял голову и уставился на правую руку мистера Сливики. Разглядев, наконец, что в ней, он оставил косточку, стряхнул с морды слюну и засеменил к морковке. Если он еще раз убежит из дома, я буду точно знать, где его искать.
Весь вечер у меня в ушах звучал совет мистера Сливики. Не жди. Хватай свою удачу.
Я люблю Умберто, думала я. Но мне нужно еще немного времени, чтобы все обдумать. А еще я должна уладить все с Ником. Но сколько Умберто может меня ждать?
33
Именно тогда я и поняла, что значат для меня другие мои пациенты. Напряжение и заботы уходили прочь, как только я переступала порог своего кабинета. Рассказы моих пациентов вдохновляли меня. Я восхищалась их мужеством и надеждами. Если даже мне не повезет с Умберто, с работой у меня все будет в порядке. Если в моей семейной жизни полная неясность, то уж в жизнях пациентов я разобраться сумею. Отношения с каждым из них, кроме Ника, были управляемы и предсказуемы. Они регламентировались пятидесятиминутными промежутками времени и правилами врачебной этики. Чем беспокойнее делалась моя личная жизнь и сеансы с Ником, тем увереннее и спокойнее я себя чувствовала с другими пациентами.
Сестры Ромей активизировали свою деятельность в доме престарелых, и теперь были каждый день заняты. Я представляла себе, как восторгались прикованные к постели люди их смешным очарованием.
Я обрадовалась, узнав, что состояние Уильяма улучшается быстрее, чем ожидали врачи. Его вскоре выписали из больницы, и теперь он проходил курс реабилитации дома.
Как это ни смешно, но процедуры отчасти избавили Уильяма от его депрессий. Он принимал лекарства, измерял пульс, пять раз в неделю посещал врача и обменивался новостями с другими больными. Опасаясь еще одного инфаркта, он постепенно восстанавливал свою физическую активность.
Как-то раз он заявил мне:
– Я должен прожить остаток своей жизни, как вы мне сказали – в мире со своим «я».
Услышав это, я почувствовала удовлетворение своей профессией и радость от того, что могу быть полезной.
Иногда даже сеансы с Ником доставляли мне удовольствие.
– Я снова это сделал, – сказал он однажды. – На сей раз это была фотография. Миссис Мак показывала мне альбом с фотографиями "Мегги и двух ее братьев, когда они были еще детьми. Она с такой теплотой, с такой гордостью говорила о своих детях. Во мне опять проснулась ревность. Мне захотелось, чтобы это был мой семейный альбом, чтобы моя мать так говорила обо мне.
А я вспомнила о своей матери. О том, как я лежала возле дома на качелях, положив голову ей на колени, вдыхала ее запах, слушала ее голос, нежный и тихий, словно она пела псалом.
– Я дождался, когда мы все собрались у машины, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи, и сказал, что перед отъездом забыл сходить в туалет, а сам отправился в дом и взял фотографию.
Ник встал и принялся расхаживать по комнате, трогая разные предметы. Он стер пыль с жалюзи, пробежал пальцами по корешкам некоторых книг, сорвал с пальмы несколько потемневших листьев и бросил их в мусорное ведро. Затем он сел, раскрыл свой портфель и достал из него фотографию. Какое-то мгновение он не хотел выпускать ее из рук, словно это была драгоценность. Затем он встал, отдал ее мне и вернулся на кушетку.
Хотел ли он, чтобы я выразила восторг, глядя на нее? Это ли было ему нужно?
Я взглянула на снимок. Мегги и два ее маленьких брата сидели верхом на огромной лошади, держась руками друг за друга. Лошадь держал под уздцы отец – смуглый коротышка с широченной улыбкой. Мать была выше его ростом. Она стояла рядом с ним. Ветер растрепал ее волосы, и она поправляла их рукой. У маленькой Мегги были светлые волосы ее матери. К тому же у нее отсутствовали два передних зуба.
– А что значит для вас эта фотография, Ник?
– Мне кажется, именно такой была бы наша семья, если бы мама не умерла. Может быть, она родила бы еще двоих детей. Может быть, мы жили бы все вместе, как и подобает семье, может быть, отец не стал бы таким подонком.
– Вы полагаете, что сами не способны создать такую семью иначе, чем украв фотографию?
Его удивительные голубые глаза пристально посмотрели на меня.
– А вы думаете, смог бы? – спросил он тихо, почти шепотом.
– Да, – ответила я, воспринимая его тоску и боль как свои собственные.
В эту ночь я неожиданно проснулась от того, что Умберто тряс меня за плечо.
– Сара, что случилось? Ты стонала.
На часах было полпервого ночи – мы проспали всего несколько минут.
– Мне приснился страшный сон. Прости, что я тебя разбудила?
– Что это за сон?
– О, такие странные вещи происходят со мной иногда, когда я засыпаю. Я утром тебе расскажу.
Меня взволновало то, что подобные вещи возобновились, и я стала думать об этом, когда Умберто вновь безмятежно захрапел.
Это началось у меня в детстве. Иногда, когда я засыпала, мне являлось что-то большое, серое. Оно росло у меня на глазах, и мне казалось, что оно вот-вот раздавит меня. Пушистое по краям, темное в центре, оно не издавало никаких звуков и было окружено светлым нимбом. Когда оно совсем близко подступало к моему лицу, я просыпалась, но иногда этого не происходило и масса поглощала меня.
Когда это видение явилось мне впервые, я бросилась в родительскую спальню. Я вся похолодела от страха.
Отец мой часто уходил в бар или поиграть в покер, но мать была в постели. Она лежала, завернувшись в оранжевый махровый халат, посапывала и смотрела телевизор. Когда я залезла к ней в постель, она чмокнула меня и уложила рядом с собой. Я стала машинально дергать нитки ее халата, пока не заснула.
Когда мне исполнилось восемь лет, я стала умней. Я настаивала, чтобы, когда меня укладывали спать, рядом клали перчатки. Я была исполнена решимости схватить эту штуку прежде, чем она успеет ударить меня. Отец опускался передо мной на колени и приговаривал:
– Вот так и надо! Спорт! Очень скоро ты будешь сидеть на скамейке запасных. – Он всегда говорил так, словно находился на бейсбольном поле.
Через несколько лет эти видения исчезли, и я уже было решила, что больше их не будет. Теперь же они испугали меня. Я никак не могла понять, почему они вдруг вернулись. Только в одном я не сомневалась: это имело какое-то отношение к Нику.
34
В субботу вечером мы с Умберто должны были принять участие в благотворительном съезде фонда «Блек-Тай». Многие его клиенты просили нас прийти.
Умберто повел меня в «Нейман Маркус» и купил мне чудесное голубое вечернее платье. А чтобы придать моему облику большую законченность, мы купили нитку жемчуга. Умберто надел свою новую широкополую шляпу, повязал на пояс широкую шелковую ленту голубого цвета и надел брюки в полоску. У его любимого портного этот наряд потянул бы тысячи на четыре. Я даже подумала, что лучше бы он перевел эти деньги непосредственно на счет фонда, вместо того, чтобы идти на ужин.
Угощение оказалось весьма посредственным, оркестр старым и нудным, но мы пили вино, танцевали до полуночи и наслаждались, несмотря на то, что было полно народу.
Пропустив на ночь по стаканчику в «Парадизе», мы поехали домой и всю дорогу напевали в два голоса бродвейские мюзиклы. Когда Умберто открывал дверь, было уже два часа ночи.
Войдя в дом, мы услышали какие-то странные звуки – сопение и хрип, какие издает во сне больной астмой ребенок.
Я сразу подумала о Франке и бросилась на кухню. Сделанная для него дверца болталась на одном гвозде. Франк лежал в полубессознательном состоянии, а по всему полу тянулся темный кровавый след.
– Франк! – вскрикнула я и бросилась на колени, чтобы посмотреть, не попало ли ему что-то в горло. Он приоткрыл глаза и позволил мне залезть ему в пасть, хотя это и вызвало у него отрыжку. Наконец он смог вздохнуть.
– Принеси полотенце! – крикнула я Умберто. – Быстро! Его нужно отнести в машину и отвезти к ветеринару!
Умберто стоял как вкопанный и смотрел на меня.
– Ты испортишь свое платье. Давай сначала переоденемся.
В отчаянии я стала стаскивать с себя платье так быстро, что порвала одну лямку. Побросав одежду на кухне, я помчалась в спальню, переоделась и вернулась.
– Поехали!
Умберто тоже переоделся, пришел следом за мной на кухню и сказал:
– Сейчас, я должен найти свои кроссовки. Следующее, что я услышала, был донесшийся из гостиной вой.
– Это невозможная собака! – кричал Умберто. – И почему ты не дала ей умереть!
Я попыталась взять Франка на руки, чтобы самой отнести его в машину.
– Поторапливайся! – крикнула я. – Он слишком тяжелый!
Умберто вернулся на кухню, держа в руках два лоскута голубого бархата.
– Посмотри, что он сделал! Он разодрал две диванные подушки и сожрал все их содержимое! – Он потряс тряпками у меня перед лицом. – Это животное уничтожило диван стоимостью десять тысяч долларов!
Я совершенно вышла из себя и встала.
– Мне наплевать на диван! Ты собираешься мне помочь, или я сама понесу его в машину?
– Чертова собака! – Красивый рот Умберто исказила злобная гримаса.
Франк весил почти пятнадцать фунтов, и донести его до машины сама я не могла. Я была готова сорваться в истерику.
– Будешь ты мне помогать или нет?
– О Боже праведный! – Умберто схватил полотенце, завернул в него пса и понес к машине.
Ветеринаром оказалась женщина с длинными, по самую талию светлыми волосами:
– Растительный пух и поролон, который он сожрал, расширился у него в желудке. Если все это не выйдет в течение следующих нескольких часов, нам придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.
За те четыре часа, что мы просидели в ожидании на неудобных пластмассовых стульях, мы с Умберто не сказали друг другу ни единого слова. Один раз он сказал, что пойдет пройдется, а когда вернулся, от него пахло табаком.
– Я не знала, что ты куришь, – заметила я.
– Я и не курю. Только когда чем-то расстроен. – Неоновые лампы отбрасывали мрачную тень на его лицо.
К моему огромному облегчению операция Франку не потребовалась. Внутривенные вливания и рвотные препараты сделали свое дело. Мы оставили его в лечебнице еще на один день, а сами медленно поехали домой. Молчание давило на меня.
Попав в дом, я впервые заметила, сколько Франк всего перепортил. На ковре в гостиной лежали остатки двух великолепных диванных подушек. Набивка была выпотрошена и наполовину съедена. Кровавый след, тянущийся от кухни к входной двери, довершал эту ужасную картину.
Я обессиленно рухнула на стул в столовой:
– Я знаю, что он испортил твой диван. Я заплачу за него. Обещаю.
Умберто взял из кухни пакет для мусора, а затем, молча, пошел вдоль оставленного Франком кровавого следа, собирая останки подушек.
Я сказала:
– Я знаю, как ты любил этот диван. Я расплачусь с тобой в течение четырех месяцев.
Умберто помрачнел, швырнул на пол пакет и подошел к столу.
– Дело не в деньгах! Мне наплевать на деньги! Дело в нас! Просто эта собака волнует тебя гораздо больше, чем я!
– Это неправда!
– Неправда? – он стукнул кулаком по столу. – Ты выйдешь за меня замуж? Понятно, что нет. Ты сократишь свою работу, чтобы уделять мне больше времени? Господь не велит. Ты хотя бы снимешь с себя подаренное мной дорогое платье так, чтобы не порвать его? Об этом нечего и думать! Ты думаешь только о себе и о том, что нужно тебе. Я устал от этого! Я устал значить для тебя меньше, чем что бы то ни было другое, включая твою собаку. Я заслуживаю большего!
Я уронила голову на руки и заплакала. Через несколько минут Умберто поднялся и ушел в спальню.
Вдруг я вспомнила свою мать, как она в таком же точно положении рыдала из-за неверности моего отца. Тогда, спрятавшись под лестницей, я поклялась себе, что никогда не позволю ни одному мужчине довести себя до подобного положения.
Если между нами все кончено, решила я, то я должна уйти достойно. Я пошла на кухню, чтобы навести порядок.
Моя голова разламывалась, во рту у меня пересохло. Склонившись над фарфоровой раковиной, я умыла лицо холодной водой и несколько раз наполняла ею ладони, чтобы напиться. Мне не хотелось оставлять в доме Умберто никакого беспорядка, ни одного грязного стакана. Я решила вымыть пол на кухне, пропылесосить ковер и уйти.
Я нашла в кладовой тряпку и наполнила таз мыльной водой. Эсперанца устроила невообразимую возню и стала раскачивать свою клетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я люблю тебя, и это меня пугает, – призналась я. Умберто сел рядом и поднял мне пальцем подбородок.
– Но разве ты не замечаешь, что сама вычеркиваешь меня из своей жизни?
Я оставила свои бумаги.
– Не позволяй мне так обращаться с тобой. – Я плакала и чувствовала себя совсем маленькой.
Пыл, с которым он занимался со мной любовью в эту ночь, ошеломил меня. Он вдыхал меня, закапывался в моем теле. Он сделал меня бездыханной. Голова моя была пуста. Я полностью потеряла ориентацию в пространстве. Кто же он такой, что может обладать мной с такой полнотой?
Я еще несколько дней чувствовала его ладони на своей шее, его зубы, кусающие мочки моих ушей, его пальцы, сдавливающие мои ягодицы. Иногда, отправляясь на обед, я не могла думать ни о чем, кроме его ладоней, сжимающих мои груди. Мне казалось, что я вот-вот сорвусь куда-то в пропасть.
Как-то раз я пришла домой с полными сумками. Когда я открыла входную дверь, из дома выскочил Франк и бросился через улицу. Я быстро поставила сумки и побежала за ним во двор мистера Сливики.
Когда я перебежала на другую сторону, мистер Сливики стоял на дорожке возле своего дома и похлопывал Франка по бокам.
– Не хотите ли выпить что-нибудь? – спросил он. Он говорил с сильным акцентом.
В женских тапочках и розовом халате он показался мне довольно смешным. Короткий халат едва прикрывал ему живот, кружевной воротник терся о щетину на шее.
Он совершенно безобиден, подумала я с улыбкой.
– Спасибо, я могу заглянуть к вам всего на несколько минут.
Он провел меня вдоль дома к задней двери. Весь двор был занят ухоженным огородом, а вдоль высокого забора цвели кусты рододендронов, маргариток и хризантем.
– Пожалуйста, подождите секундочку, – сказал он, глядя как Франк топчет его цветы.
– Франк! – громко крикнула я, и мой пес неохотно поднял голову.
Мистер Сливики появился на пороге с суповой косточкой в руке.
– Это подойдет?
– Подойдет, если вы ничего не имеете против того, чтобы я являлась к вам каждый день.
– Ко мне, малыш, – сказал он и вытянул руку с косточкой.
Собака тут же забыла о цветах и побежала к своему благодетелю.
– Собакам здесь хорошо живется, правда? – усмехнулся он.
Я улыбнулась, тронутая его добротой, и прошла в дом, оставив Франка грызть косточку.
Кухня и гостиная были безупречно чисты. На стуле перед телевизором лежала неоконченная вышивка, а к холодильнику магнитом-удочкой был прикреплен рецепт морковного пирога.
Мистер Сливики приготовил свежий лимонад, и мы уселись за кухонный стол. Глядя на меня большими грустными глазами, он поведал, что происходит родом из древней страны. Из Польши. Они с женой приехали сюда всего десять лет назад.
– С вашей женой?
– Да, – ответил он. Я был каменщиком. Я обучался этой профессии в одиннадцать лет. Моя жена шила. Здесь мы работали на одну богатую семью. Они купили нам этот дом. А затем… – глаза его увлажнились и заблестели. – У нее был рак груди. Год и три месяца назад она умерла. – Он стал нервно мять свой халат. – Эти вещи – это все, что мне от нее осталось.
– Мне очень жаль, – сказала я, опечаленная его словами.
Он медленно покачал головой.
– Никогда не знаешь, что преподнесет тебе жизнь. Мы десять раз могли погибнуть там, на родине: иногда просто от холода в доме. Кто знает, может быть, все это и ослабило ее? – Он попытался изобразить на лице улыбку. – Вы выглядите такой молодой, полной сил. Вы счастливы?
Только иностранец может задавать такие вопросы.
– Думаю, что да.
– Вы выйдете замуж за этого джентльмена, вашего друга?
– Я не знаю, – я почувствовала, как вспыхнули мои щеки.
– Не ждите ничего, – сказал он. – Хватайте свою удачу. Все меняется очень быстро, и к прошлому не бывает возврата.
Я допила свой лимонад и поднялась, чтобы уйти.
– Спасибо, – сказала я и протянула ему руку. Он сжал мою руку своими ладонями.
– По-вашему, я выгляжу глупо в этом халате?
– Конечно, вы в нем выделяетесь, – ответила я с улыбкой.
– Что значит выделяетесь?
– Отличаетесь от других.
– Хорошо. Мне это нравится. Выделяться. Ваша собака. Она тоже выделяется, разве не так?
Я кивнула головой и рассмеялась.
– Если у вас в огороде растет морковь, присмотрите за ней. Он может ее выкопать.
– Ничего, ничего. Я сам дам ему одну.
– Вы приобретете себе друга на всю жизнь.
– Мне нужен друг.
Он вышел в заднюю дверь, и я пошла за ним, глядя, как колышется подол его халата.
Он склонился над одной из грядок и вытянул морковку. Франк, который до этого лежал на дорожке и лениво грыз косточку, поднял голову и уставился на правую руку мистера Сливики. Разглядев, наконец, что в ней, он оставил косточку, стряхнул с морды слюну и засеменил к морковке. Если он еще раз убежит из дома, я буду точно знать, где его искать.
Весь вечер у меня в ушах звучал совет мистера Сливики. Не жди. Хватай свою удачу.
Я люблю Умберто, думала я. Но мне нужно еще немного времени, чтобы все обдумать. А еще я должна уладить все с Ником. Но сколько Умберто может меня ждать?
33
Именно тогда я и поняла, что значат для меня другие мои пациенты. Напряжение и заботы уходили прочь, как только я переступала порог своего кабинета. Рассказы моих пациентов вдохновляли меня. Я восхищалась их мужеством и надеждами. Если даже мне не повезет с Умберто, с работой у меня все будет в порядке. Если в моей семейной жизни полная неясность, то уж в жизнях пациентов я разобраться сумею. Отношения с каждым из них, кроме Ника, были управляемы и предсказуемы. Они регламентировались пятидесятиминутными промежутками времени и правилами врачебной этики. Чем беспокойнее делалась моя личная жизнь и сеансы с Ником, тем увереннее и спокойнее я себя чувствовала с другими пациентами.
Сестры Ромей активизировали свою деятельность в доме престарелых, и теперь были каждый день заняты. Я представляла себе, как восторгались прикованные к постели люди их смешным очарованием.
Я обрадовалась, узнав, что состояние Уильяма улучшается быстрее, чем ожидали врачи. Его вскоре выписали из больницы, и теперь он проходил курс реабилитации дома.
Как это ни смешно, но процедуры отчасти избавили Уильяма от его депрессий. Он принимал лекарства, измерял пульс, пять раз в неделю посещал врача и обменивался новостями с другими больными. Опасаясь еще одного инфаркта, он постепенно восстанавливал свою физическую активность.
Как-то раз он заявил мне:
– Я должен прожить остаток своей жизни, как вы мне сказали – в мире со своим «я».
Услышав это, я почувствовала удовлетворение своей профессией и радость от того, что могу быть полезной.
Иногда даже сеансы с Ником доставляли мне удовольствие.
– Я снова это сделал, – сказал он однажды. – На сей раз это была фотография. Миссис Мак показывала мне альбом с фотографиями "Мегги и двух ее братьев, когда они были еще детьми. Она с такой теплотой, с такой гордостью говорила о своих детях. Во мне опять проснулась ревность. Мне захотелось, чтобы это был мой семейный альбом, чтобы моя мать так говорила обо мне.
А я вспомнила о своей матери. О том, как я лежала возле дома на качелях, положив голову ей на колени, вдыхала ее запах, слушала ее голос, нежный и тихий, словно она пела псалом.
– Я дождался, когда мы все собрались у машины, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи, и сказал, что перед отъездом забыл сходить в туалет, а сам отправился в дом и взял фотографию.
Ник встал и принялся расхаживать по комнате, трогая разные предметы. Он стер пыль с жалюзи, пробежал пальцами по корешкам некоторых книг, сорвал с пальмы несколько потемневших листьев и бросил их в мусорное ведро. Затем он сел, раскрыл свой портфель и достал из него фотографию. Какое-то мгновение он не хотел выпускать ее из рук, словно это была драгоценность. Затем он встал, отдал ее мне и вернулся на кушетку.
Хотел ли он, чтобы я выразила восторг, глядя на нее? Это ли было ему нужно?
Я взглянула на снимок. Мегги и два ее маленьких брата сидели верхом на огромной лошади, держась руками друг за друга. Лошадь держал под уздцы отец – смуглый коротышка с широченной улыбкой. Мать была выше его ростом. Она стояла рядом с ним. Ветер растрепал ее волосы, и она поправляла их рукой. У маленькой Мегги были светлые волосы ее матери. К тому же у нее отсутствовали два передних зуба.
– А что значит для вас эта фотография, Ник?
– Мне кажется, именно такой была бы наша семья, если бы мама не умерла. Может быть, она родила бы еще двоих детей. Может быть, мы жили бы все вместе, как и подобает семье, может быть, отец не стал бы таким подонком.
– Вы полагаете, что сами не способны создать такую семью иначе, чем украв фотографию?
Его удивительные голубые глаза пристально посмотрели на меня.
– А вы думаете, смог бы? – спросил он тихо, почти шепотом.
– Да, – ответила я, воспринимая его тоску и боль как свои собственные.
В эту ночь я неожиданно проснулась от того, что Умберто тряс меня за плечо.
– Сара, что случилось? Ты стонала.
На часах было полпервого ночи – мы проспали всего несколько минут.
– Мне приснился страшный сон. Прости, что я тебя разбудила?
– Что это за сон?
– О, такие странные вещи происходят со мной иногда, когда я засыпаю. Я утром тебе расскажу.
Меня взволновало то, что подобные вещи возобновились, и я стала думать об этом, когда Умберто вновь безмятежно захрапел.
Это началось у меня в детстве. Иногда, когда я засыпала, мне являлось что-то большое, серое. Оно росло у меня на глазах, и мне казалось, что оно вот-вот раздавит меня. Пушистое по краям, темное в центре, оно не издавало никаких звуков и было окружено светлым нимбом. Когда оно совсем близко подступало к моему лицу, я просыпалась, но иногда этого не происходило и масса поглощала меня.
Когда это видение явилось мне впервые, я бросилась в родительскую спальню. Я вся похолодела от страха.
Отец мой часто уходил в бар или поиграть в покер, но мать была в постели. Она лежала, завернувшись в оранжевый махровый халат, посапывала и смотрела телевизор. Когда я залезла к ней в постель, она чмокнула меня и уложила рядом с собой. Я стала машинально дергать нитки ее халата, пока не заснула.
Когда мне исполнилось восемь лет, я стала умней. Я настаивала, чтобы, когда меня укладывали спать, рядом клали перчатки. Я была исполнена решимости схватить эту штуку прежде, чем она успеет ударить меня. Отец опускался передо мной на колени и приговаривал:
– Вот так и надо! Спорт! Очень скоро ты будешь сидеть на скамейке запасных. – Он всегда говорил так, словно находился на бейсбольном поле.
Через несколько лет эти видения исчезли, и я уже было решила, что больше их не будет. Теперь же они испугали меня. Я никак не могла понять, почему они вдруг вернулись. Только в одном я не сомневалась: это имело какое-то отношение к Нику.
34
В субботу вечером мы с Умберто должны были принять участие в благотворительном съезде фонда «Блек-Тай». Многие его клиенты просили нас прийти.
Умберто повел меня в «Нейман Маркус» и купил мне чудесное голубое вечернее платье. А чтобы придать моему облику большую законченность, мы купили нитку жемчуга. Умберто надел свою новую широкополую шляпу, повязал на пояс широкую шелковую ленту голубого цвета и надел брюки в полоску. У его любимого портного этот наряд потянул бы тысячи на четыре. Я даже подумала, что лучше бы он перевел эти деньги непосредственно на счет фонда, вместо того, чтобы идти на ужин.
Угощение оказалось весьма посредственным, оркестр старым и нудным, но мы пили вино, танцевали до полуночи и наслаждались, несмотря на то, что было полно народу.
Пропустив на ночь по стаканчику в «Парадизе», мы поехали домой и всю дорогу напевали в два голоса бродвейские мюзиклы. Когда Умберто открывал дверь, было уже два часа ночи.
Войдя в дом, мы услышали какие-то странные звуки – сопение и хрип, какие издает во сне больной астмой ребенок.
Я сразу подумала о Франке и бросилась на кухню. Сделанная для него дверца болталась на одном гвозде. Франк лежал в полубессознательном состоянии, а по всему полу тянулся темный кровавый след.
– Франк! – вскрикнула я и бросилась на колени, чтобы посмотреть, не попало ли ему что-то в горло. Он приоткрыл глаза и позволил мне залезть ему в пасть, хотя это и вызвало у него отрыжку. Наконец он смог вздохнуть.
– Принеси полотенце! – крикнула я Умберто. – Быстро! Его нужно отнести в машину и отвезти к ветеринару!
Умберто стоял как вкопанный и смотрел на меня.
– Ты испортишь свое платье. Давай сначала переоденемся.
В отчаянии я стала стаскивать с себя платье так быстро, что порвала одну лямку. Побросав одежду на кухне, я помчалась в спальню, переоделась и вернулась.
– Поехали!
Умберто тоже переоделся, пришел следом за мной на кухню и сказал:
– Сейчас, я должен найти свои кроссовки. Следующее, что я услышала, был донесшийся из гостиной вой.
– Это невозможная собака! – кричал Умберто. – И почему ты не дала ей умереть!
Я попыталась взять Франка на руки, чтобы самой отнести его в машину.
– Поторапливайся! – крикнула я. – Он слишком тяжелый!
Умберто вернулся на кухню, держа в руках два лоскута голубого бархата.
– Посмотри, что он сделал! Он разодрал две диванные подушки и сожрал все их содержимое! – Он потряс тряпками у меня перед лицом. – Это животное уничтожило диван стоимостью десять тысяч долларов!
Я совершенно вышла из себя и встала.
– Мне наплевать на диван! Ты собираешься мне помочь, или я сама понесу его в машину?
– Чертова собака! – Красивый рот Умберто исказила злобная гримаса.
Франк весил почти пятнадцать фунтов, и донести его до машины сама я не могла. Я была готова сорваться в истерику.
– Будешь ты мне помогать или нет?
– О Боже праведный! – Умберто схватил полотенце, завернул в него пса и понес к машине.
Ветеринаром оказалась женщина с длинными, по самую талию светлыми волосами:
– Растительный пух и поролон, который он сожрал, расширился у него в желудке. Если все это не выйдет в течение следующих нескольких часов, нам придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.
За те четыре часа, что мы просидели в ожидании на неудобных пластмассовых стульях, мы с Умберто не сказали друг другу ни единого слова. Один раз он сказал, что пойдет пройдется, а когда вернулся, от него пахло табаком.
– Я не знала, что ты куришь, – заметила я.
– Я и не курю. Только когда чем-то расстроен. – Неоновые лампы отбрасывали мрачную тень на его лицо.
К моему огромному облегчению операция Франку не потребовалась. Внутривенные вливания и рвотные препараты сделали свое дело. Мы оставили его в лечебнице еще на один день, а сами медленно поехали домой. Молчание давило на меня.
Попав в дом, я впервые заметила, сколько Франк всего перепортил. На ковре в гостиной лежали остатки двух великолепных диванных подушек. Набивка была выпотрошена и наполовину съедена. Кровавый след, тянущийся от кухни к входной двери, довершал эту ужасную картину.
Я обессиленно рухнула на стул в столовой:
– Я знаю, что он испортил твой диван. Я заплачу за него. Обещаю.
Умберто взял из кухни пакет для мусора, а затем, молча, пошел вдоль оставленного Франком кровавого следа, собирая останки подушек.
Я сказала:
– Я знаю, как ты любил этот диван. Я расплачусь с тобой в течение четырех месяцев.
Умберто помрачнел, швырнул на пол пакет и подошел к столу.
– Дело не в деньгах! Мне наплевать на деньги! Дело в нас! Просто эта собака волнует тебя гораздо больше, чем я!
– Это неправда!
– Неправда? – он стукнул кулаком по столу. – Ты выйдешь за меня замуж? Понятно, что нет. Ты сократишь свою работу, чтобы уделять мне больше времени? Господь не велит. Ты хотя бы снимешь с себя подаренное мной дорогое платье так, чтобы не порвать его? Об этом нечего и думать! Ты думаешь только о себе и о том, что нужно тебе. Я устал от этого! Я устал значить для тебя меньше, чем что бы то ни было другое, включая твою собаку. Я заслуживаю большего!
Я уронила голову на руки и заплакала. Через несколько минут Умберто поднялся и ушел в спальню.
Вдруг я вспомнила свою мать, как она в таком же точно положении рыдала из-за неверности моего отца. Тогда, спрятавшись под лестницей, я поклялась себе, что никогда не позволю ни одному мужчине довести себя до подобного положения.
Если между нами все кончено, решила я, то я должна уйти достойно. Я пошла на кухню, чтобы навести порядок.
Моя голова разламывалась, во рту у меня пересохло. Склонившись над фарфоровой раковиной, я умыла лицо холодной водой и несколько раз наполняла ею ладони, чтобы напиться. Мне не хотелось оставлять в доме Умберто никакого беспорядка, ни одного грязного стакана. Я решила вымыть пол на кухне, пропылесосить ковер и уйти.
Я нашла в кладовой тряпку и наполнила таз мыльной водой. Эсперанца устроила невообразимую возню и стала раскачивать свою клетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39