Беда была в том, что Потемкин, по свойственному ему непостоянству, не очень следил за соблюдением новых порядков. Но самый факт столь авторитетной поддержки их имел громадное значение и подводил надежный фундамент под соответственные реформы Суворова.
В начале 1787 года Екатерина в сопровождении блестящей свиты выехала в путешествие. До Киева царский поезд двигался на перекладных – на каждой станции его ожидали 560 свежих лошадей; далее по Днепру – на 80 галерах. Потемкин превзошел самого себя, стремясь поразить великолепием и убедить в благоденствии своего края. Каждая галера располагала своим «хором музыки». На берегах толпился разряженный «народ»; для оживления пейзажа были согнаны стада, тайно перегонявшиеся ночью по пути следования кортежа; на горизонте вспыхивали колоссальные фейерверки – настоящее чудо пиротехники, кончавшиеся букетом из 100 тысяч ракет. Сопутствовавший Екатерине австрийский император Иосиф II назвал путешествие «галлюцинацией».
К маю императрица добралась до Кременчуга, и здесь Потемкин предложил посмотреть маневры. Суворов имел всего несколько месяцев для обучения своей новой дивизии, но за этот короткий срок он обучил войска исключительной точности и четкости перестроений и энергии маневра. Смотр произвел на всех ошеломляющее впечатление. «Мы нашли здесь расположенных в лагере 15 тысяч человек превосходнейшего войска, какое только можно встретить», сообщала Екатерина Гримму.
Щедро раздавая награды, императрица обратилась и к Суворову с вопросом, чем его наградить. Но Суворову уже давно было не по себе. Вся эта шумиха не нравилась ему. Он не видел ничего замечательного в продемонстрированном им своем обычном строевом учении; в то же время для него было ясно, что больше всех сумеют нажить капитал на успешных маневрах сам Потемкин и облепившая его туча прихлебателей. В этих условиях предложенная награда не радовала его. и на вопрос Екатерины он дал столь типичный для него, чисто эзоповский ответ:
– Давай тем, кто просит, ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много. – И потом добавил: – Прикажите, матушка, отдать за квартиру моему хозяину: покою не дает.
– А разве много? – недоуменно спросила императрица.
– Много, матушка: три рубля с полтиной. – серьезно заявил Суворов.
Екатерина ничего не ответила на эту выходку; деньги были уплачены, и Суворов с важным видом рассказывал:
– Промотался! Хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы.
Впрочем, уезжая из Новороссии, государыня пожаловала злоязычному полководцу драгоценную табакерку, усыпанную бриллиантами.
«А я за гулянье получил табакерку с 7 тысячами рублей», иронически писал он об этом.

* * *
Мир, заключенный в Кучук-Кайнарджи, был подобен короткому отдыху бойцов перед новой схваткой. Потемкин развивал перед Екатериной свой «греческий проект»: изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем и объединить под покровительством России все славянские народы Балканского полуострова. Императрица видела трудности этого предприятия, но давала себя увлечь им, потому что помещичье хозяйство, особенно на юге России, все больше втягивавшееся в товарный оборот, остро нуждалось в черноморских путях. Турция, запиравшая выход из Черного моря, препятствовала экономическому развитию русских черноморских областей и осваивавшегося русским правительством Крыма. Столкновение с ней было неизбежно. К тому же Турция держала себя чрезвычайно воинственно. Там жили мечтой о реванше. Отторжение Крыма, слухи о дальнейших планах русского правительства, падение авторитета султана – все это были тяжкие удары, парализовать которые можно было только победоносной войной. Это мнение поддерживалось английским, французским и прусским посланниками. Снова появился на сцене весь ассортимент интриг и хитроумных заверений: обещано было выступление Швеции против России, возобновление войны Польшей, нейтралитет Австрии, денежная помощь Европы и т. д. и т. п. Турция верила всему этому, потому что хотела верить.
На самом деле Турция находилась в состоянии государственной, культурной и экономической отсталости, и эту отсталость особенно остро испытывали подвластные ей народы.
Атмосфера накалялась с каждым днем. Последней каплей, переполнившей чашу, явилась поездка Екатерины в Крым. В Константинополе это было сочтено за явную демонстрацию. Русскому посланнику Булгакову был предъявлен самонадеянный ультиматум – возвратить Турции Крым и признать не действительными последние трактаты. Турция разговаривала с Россией так, как разговаривают только с побежденной страной. Булгаков, разумеется, отказал. В ответ турки, согласно усвоенной ими манере начинать войну, заключили посланника в Семибашенный замок.
Таким образом, война началась, и притом в очень неблагоприятный для России момент: 1787 год был неурожайным, хлеб пекли наполовину с соломой. В Москве были случаи голодной смерти, а в Петербурге голодные бунты рабочих. Цена четверти ржи поднялась до 7 рублей (в 1773 году – 2 руб. 19 коп.). Питать армию было в этих условиях очень трудно.
Русское правительство ничего не делало для того, чтобы избежать войны, но когда она стала фактом, обнаружилось, что к войне не готовы. Полки были укомплектованы только наполовину, питание было скудное, солдаты часто ходили без рубах. Пушек было много, но к ним нехватало снарядов. Флот достраивался, а спущенные корабли никуда не годились. Одетые в изящные мундиры кавалеристы были вооружены негодными саблями. Солдаты были все те же «чудо-богатыри», как их прозвал уже Суворов, но организация армии в целом была по-прежнему не на должной высоте.
Приходилось воевать, но Потемкин не знал, с чего начать в том хаосе, который представляла собой организация южной армии. Им овладела апатия. Талантливый, полный энергии деятель, он иногда погружался в непонятную хандру, в мрачную меланхолию, когда никакое дело не интересовало его и ничто не было ему мило. Состоявший при русской армии австрийский военный атташе принц де Линь оставил такой портрет Потемкина: «Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; унывает в удовольствиях, несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями. Какая же его магия? Природный ум, превосходная память, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд и величайшее познание людей».
Екатерина во всем полагалась на Потемкина и без его совета не предпринимала ничего серьезного. В нем она видела опору против крестьянских волнений, против дворцовых интриг, против всяких врагов, внешних и внутренних. Власть Потемкина была почти безгранична. Ему сходили с рук безумные кутежи, многомиллионные растраты государственных денег, издевательство над одними, возвышение других, которые тем только были хороши, что сумели ему понравиться. Таков был человек, которому было вверено главное руководство новой кампанией.
После блестящего смотра в Кременчуге Суворов пользовался благосклонностью и Екатерины и всемогущего Потемкина. Благодаря этому он получил командование одним из пяти отрядов, входивших в состав Екатеринославской армии. Потемкин поручил ему самый опасный район – Херсоно-Кин– бурнский, где ждали первого удара турок и где совсем не были готовы его отразить.
В августе 1787 года Суворов прибыл в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом. Для него наступила счастливая пора: он спешно укреплял береговую линию, ставил батареи, распределял войска, приводил в порядок военное устройство фронта и тыла, разъезжал по всем угрожаемым пунктам, давал инструкции, изучал броды, наблюдал за турецким флотом. Мероприятия Суворова в этот период могут послужить образцом береговой обороны.
Потемкин двинул против турок построенный в Севастополе флот, но сильный шквал разметал все корабли; один из них занесло в Константинополь, а другие вернулись чиниться в Севастопольскую гавань.
Это окончательно лишило Потемкина мужества.
«Матушка государыня! Я стал несчастлив, – скорбно писал он Екатерине, – при всех мерах возможных, мною пред– приемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности; нет ни ума, ни духу».
Постигшая русский флот катастрофа дала временно туркам безраздельное господство на Черном море. В связи с этим турецкое командование решило высадить десант на Кинбурн– ской косе, имевшей большое стратегическое значение. Суворов сперва не верил в серьезность его намерения, но потом сдал в Херсоне команду Бибикову и поскакал в Кинбурн. 22 августа он доносил Потемкину:
«Вчера поутру я был на борде Кинбурнской косы. Варвары были в глубокомыслии и спокойны».
Он лихорадочно укреплял косу, но не для того, чтобы просто отстоять ее от неприятеля.
В письме князю Потемкину от 23 августа он писал:
«Ах! Пусть только варвары вступят на нее (Тавриду. – К. О.). – писал он Потемкину. – А что смогут они сделать? Если они бросят от 5 000 до 9 000 чел., если они пустят в ход все свои морские силы. Но чем больше будут они удаляться в глубь страны, больше их будет порублено». Он ставил себе целью нанести туркам тяжкое поражение, истребить их живую силу. В этом духе он подготовляет своих подчиненных. Генералу Реку он пишет:
«Ваше превосходительство знаете, что мы дрались часто с варварами один против десяти, что вы сами изволили испытать мужеством ваших при Козлуджи. Приучите вашу пехоту к быстроте и сильному удару, не теряя огня по-пустому. Знайте пастуший час!»
С теми скромными средствами, которыми Суворов располагал, это был дерзкий замысел. О состоянии его артиллерии говорит тот факт, что при испытании кинбурнских пушек девять из тридцати семи разорвались при первых выстрелах. Суворова это, однако, не смутило.
Между тем турки все медлили. Приближался период бурь, и Суворов начал уже думать, что турецкий флот, бесцельно бороздивший волны на пушечный выстрел от Кинбурна, уйдет во-свояси. Но 1 октября началась бомбардировка крепости. Все турецкие корабли открыли огонь, медленно приближаясь к берегу. От кораблей отделились лодки и быстро направились к песчаной оконечности косы. Началась высадка десанта. Французские офицеры-инструкторы руководили ею.
К полному изумлению солдат и генералов, Суворов запретил открывать ответный огонь.
– Сегодня день праздничный: Покров, – сказал он, – иойдем к обедне. Пускай их вылезают.
Офицеры тревожно шептались о состоянии рассудка их чудака-начальника. Но Суворов хладнокровно выстоял обедню, а затем еще молебен «на победу врагов и одоление». Он хотел дождаться, пока все турецкие силы высадятся на берег, чтобы нанести им возможно более чувствительный удар; кроме того, оконечность косы находилась в сфере действительного огня турецкой эскадры; приближаясь же к крепости, турки теряли это преимущество.
Не встречая никакого сопротивления, турки высадили свыше 5 тысяч человек, которые немедленно стали продвигаться вперед, возводя на пути своего продвижения траншеи. Вскоре!5 рядов траншей пересекало узкую горловину косы. Считая, что укрепляться более не для чего, турки бросились на штурм крепости, до которой им оставалось не более одной версты.
Этого момента и ждал Суворов. У него под рукой было значительно меньше войск, но он не сомневался в победе. Со стен крепости понеслась картечь, из ворот выбежала в мощном штыковом ударе пехота, а на фланги турецких линий покатилась казачья лава. Турецкий авангард был почти целиком уничтожен, весь наступавший отряд смешался и «дал тыл». Командовавший вылазкой Рек с одного удара занял десять рядов турецких окопов.
Но по мере удаления от крепости контратаковавшие войска попадали под выстрелы турецких кораблей; 600 орудий громили фланговым огнем русских, опустошая их ряды. В числе раненых были Рек и почти все батальонные командиры. Войска, состоявшие наполовину из молодых рекрутов, заколебались, потом повернули обратно.
Суворов медленно отходил в арьергарде отряда. Лошадь под ним была ранена, и он остался пешим. Находившийся рядом с ним штабной офицер Макеев был ранен. Увидев нескольких солдат, ведших под уздцы коня, и приняв их за русских, Суворов окликнул их. Это оказались турки, стремительно бросившиеся на русского генерала. Гренадер Степан Новиков заметил это и устремился на помощь Суворову. Обладавший большой физической силой, Новиков убил двух турок, третий обратился в бегство.
«Позвольте, светлейший князь, донесть, – сообщал Суворов об этом эпизоде в реляции Потемкину, – и в низшем звании бывает герой».
Видя своего вождя окруженным турками, солдаты перестали отступать и ударили на. противника.
Снова удалось потеснить турок, и снова на окраине косы наступление выдохлось.
«Какие же молодцы, – с уважением отзывался на другой день Суворов о турках, – с такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье».
Солнце клонилось к закату. У русских были израсходованы патроны, полки понесли огромные потери. Суворов мог пустить в дело подходившие свежие части, но отказался это сделать, приберегая их для решительного удара.
Под вечер Суворов был ранен картечью в грудь. Рана была неопасная, но он потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что русские полки вновь отступали в беспорядке. Турки с победными возгласами отвозили захваченные русские пушки. По рядам их сновали дервиши, обещая райское блаженство тем, кто погибнет в бою.
Четыре месяца спустя, описывая Кинбурнскую битву, Суворов сказал: «Бог дал мне крепость, я не сомневался».
Хотя над землей уже нависала темнота, он решил в третий раз «обновить сражение».
Все резервы, которые он берег нетронутыми: 400 человек пехоты и 900 кавалеристов, были одновременно брошены на турок. В это же время единственное судно, которым располагал Суворов, галера «Десна» под командой мичмана Ломбарда атаковала турецкий флот и заставила отойти от берега 17 кораблей. Пользуясь ослаблением огня с моря, казаки пробрались по отмели в тыл к туркам. Зажатые в тиски, истомленные сечей турки не выдержали. Их загнали в море и до глубокой темноты истребляли картечью. Всего 700 человек были подобраны турецкой эскадрой. Русские потери составляли 450 человек, а с легко раненными почти тысячу человек.
Незадолго до конца сражения Суворов был вторично ранен – пуля пробила ему руку. Он велел обмыть рану морской водой, перевязал ее куском материи и со словами: «Помогло, помилуй бог, помогло!» – снова бросился в битву. Однако, обессиленный потерей крови и болью от двух ран, он поминутно терял сознание.
Кинбурнская победа произвела большое впечатление. По всей России служили благодарственные молебны.
Ныне времечко военно,
От покоев удаленно.
Наша Кинбурска коса
Вскрыла первы чудеса. –
пели солдаты.
Участвовавшие в битве войска получили награды: всем солдатам было выдано по 1 рублю, по 2 рубля и по 4 рубля 25 копеек (в зависимости от степени участия полка в сражении); многим были даны кресты и медали. Суворов горячо хлопотал за тех, кто, по его мнению, заслуживал награды или у кого были тяжелые личные обстоятельства.
«На милосердие ваше, светлейший князь, – писал он Потемкину, – муромского полковника Нейтгарда: его полка легкий батальон сделал первый отвес победе. Жена его умерла, две дочери-невесты, хлеба нет.
Майор Пояркин и Самуйлович поставили на ноги полки: природное великодушие вашей светлости не забудет их.
Обременяю вашу светлость, простите! Обещаюсь кровью моей ваши милости заслужить».
Кинбурн был высшей точкой в отношениях Потемкина с Суворовым. Никогда уж более эти отношения не были так дружественны.
После сражения Суворов обратил все усилия на выучку солдат по своему методу. Отсутствием этой выучки он объяснял неуспех первой атаки, едва не приведший к полной победе турок. Он еще долго помнил об этом, и через шесть лет со щемящим чувством вспоминал «кинбурнскую беду». Обучая войска, он издал, между прочим, замечательный приказ, ярко отражающий его военные правила:
«Артиллеристам быть приученным к скорострельной стрельбе, но в действии сие только служит для проворного заряжения. На неприятеля пальбу производить весьма цельно, реже и не понапрасну, дабы зарядов всегда много оставалось, отнюдь не расстрелятца и не привесть себя в опасность.
…Пехотное построение – движимый редут, т. е. кареями, линиею очень peдкo; глубокие колонны только для деплояда. – Карей бьет неприятеля прежде из пушек; с ним сближаясь, начинают стрелки в капралствах, токмо по размеру пули по команде… Офицерам обучать прилежно солдат скорострельной пальбе, т. е. называемому батальонному огню и нужно то для скорого заряжения, но в действии он самим опасен больше неприятеля, множество пуль пропадает напрасно, и неприятель получая мало ран, меньше от того путается, нежели ободряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34