Санька, не отрывая глаз от ресторанной двери, вдруг попросил:
- Дар, у тебя деньги есть? Завтра отдам.
- Во-первых, нет денег. А во-вторых, даже если бы и были, я тебе
сейчас не дал бы!
- Это еще почему?
- Что я - не вижу? Туда намылился?
- Сдается мне, Дар, что не твое это дело...
- Ну чего ты там забыл? Ведь знаю, как все будет. Сначала сядешь за
дальний столик, спросишь водки и соленый огурец, пить начнешь, да на нее
пялиться, потом пойдешь приглашать на танец, плохо при этом стоя на ногах.
Тебе брезгливо откажут. Ты попробуешь наскандалить, Сабаневский молча
вышвырнет тебя из кабака и, между прочим, будет прав. Ты обплачешь все
ступени, дожидаясь, когда они выйдут, но не дождешься, а уснешь возле
колонны - прямо на холодном цементе. И если не придут дружинники и не
вызовут ментовку, то утром ты поимеешь красивое воспаление легких. А
дальше - представляешь? Неделю ты будешь валяться в бреду, призывая ее.
Потом ваш участковый эскулап скажет над тобой отходняк, тебя уложат в
гроб, и мы, рыдая, понесем его на своих плечах. Ты будешь лежать строгий и
прекрасный, покинувший сию юдоль скорбей. Стихи свои ты завещаешь ей.
Однажды ночью, в глубокой старости она вдруг надумает их прочесть. И
восплачет, и раскается, бия себя в усохшую грудь, отдаст бриллианты в
Детский фонд, а сама удалится от мира, дабы в тесной келье отмолить у Бога
страшный грех - гибель юного поэта по ее вине...
Дар балагурил, но сам напряженно ловил взгляд Саньки. А тот улыбался
насильственно, и лихорадочный румянец цвел на его щеках, и губы сохли в
жажде и нетерпении. Безнадежен. Все симптомы налицо.
Этого мне только не хватало. Самый никудышный из вариантов, когда вот
такой дворовый щенок влюбляется в юную пантеру из королевского зверинца.
Чаще всего это плохо кончается.
И, между прочим, я в такую любовь не верю. Что-то тут есть от
болезненной жажды самоутверждения.
И что я могу сделать? Взять огнетушитель и поливать Санечку, пока не
остынет?
Я отложила все эти размышления на потом. А пока, изо всех сил болтая
пустяки, мы увлекли Саньку от сияющего огнями ресторана, где сидел
страшный Сабаневский с Темной Звездой.
На вокзале мы слопали по две порции чебуреков, после чего Санька
собрался домой, а я поехала к Дару, чтобы получить для прочтения рукописи.
Это просто удивительно, до чего легко молодые авторы раздают свои творения
всем, кто соблаговолит проявить к ним хоть какой-нибудь интерес. У Дара
засиделись, пили чай, трепались. Домой я возвращалась заполночь, и Дар
меня не провожал. Я вообще никогда не позволяю себя провожать, потому что
мне необходимо вот это время - от встречи с человеком до моего дома. Мне
думать надо.
В городе было тихо - провинция рано отходит ко сну. Ни ветерка,
листва садов кажется вырезанной из черного камня, облитого сиянием полной
луны. Остро пахнет горячей пылью, горьким тополем и самой отчаянной
парфюмерией: зацвела ленкоранская акация. Розовыми кисточками ее цветов
засыпаны улицы. Розовыми кисточками и... белыми буквами.
Я вдруг поняла, что уже давно ступаю по строчкам стихов, написанным
на бетонных плитках тротуара.
Крупные буквы строчек сонета блестящим ковром поднимались на две
ступени крыльца, вели через парадный вход, небольшой вестибюль. Сонет
заканчивался у двери, обитой вишневым дерматином, привалившись к которому
спад Санька. Из его испачканных пальцев выкатился почти стертый кусочек
мела.
Я представила себе, как вернется из ресторана Темная Звезда. Машина
подкатит к самому крыльцу, стирая колесами сонет. Немного пьяная женщина,
покачиваясь на высоких каблуках, войдет в вестибюль, быть может, заметит,
что испачкала подол платья, досадливо отряхнет ладонью - и на мозаичный
пол просыплется слово "вечность". У двери она остановится, чтобы найти
ключи. И увидит Саньку. Спящего, беспомощного, нежного. Она отопрет замок,
шипя сквозь зубы. А потом пнет мальчишку носком бальной туфельки и громко
захлопнет дверь. А если за ней еще будет идти Сабаневский...
Тухлые дела. Заберу-ка я его отсюда. Если даже Темная Звезда не
придет сегодня домой, Саньке утречком будет несладко понять, что она
уехала с Сабаневским.
Как же я его потащу? А, ладно, глухая полночь, будем надеяться -
никто не увидит. Тем более - нам недалеко.
Я провела ладонями над телом уютно сопящего Саньки. Тело медленно
поднялось в воздух, безвольно распрямилось, расправилось. Санька
возмущенно фыркнул, потыкал кулаком воздух под головой, перевернулся на
бок, поджав ноги. Я осторожно провела плывущее в невесомости тело сквозь
дверь подъезда.
Так мы и проследовали по безлюдной улочке: я, вытянув левую руку с
раскрытой ладонью, а над ладонью покачивался безмятежно дрыхнущий Санька.
У перехода тело вдруг зависло, отказываясь двигаться дальше. Я напряглась
- ни в какую. Санька упорно висел в полутора метрах над землей. Что такое?
Я огляделась. Ну, конечно. Красный свет на перекрестке. Рефлексы у парня,
однако...
Добрались мы благополучно. Но когда мы, так сказать, поднимались по
лестничке в мансарду, неожиданно раскрылось окно во втором этаже.
Высунулась лохматая голова Кешки. Глаза его были закрыты. Кешка
душераздирающе зевнул во всю пасть, помотал головой и проснулся.
- А, это ты. Привет... Чего так поздно? Я ждал, ждал...
Тут он замолк, разглядев распластанное в воздухе тело Саньки.
- А... это... кто?
- Да так, приятель один.
- Перебрал, что ли?
- Угу.
- Бывает...
И Кешка скрылся. М-да. Феноменальный молодой человек.
В мансарде я пристроила Саньку в уголке. Он висел в сантиметрах
двадцати над полом. Утром, когда он проснется, тело его успеет незаметно
опуститься на оленью шкуру, служившую мне ковриком.
И снова кухня, чай, стопка совсем не того, что вы подумали, а просто
стопка рукописей и... думы мои, думы!
Денек выдался. Полосатый "Крокодил", тщательно скрывающий обиду Дар,
который достаточно умен, чтобы не утешаться сознанием интеллектуального
превосходства. Да еще эта Темная Звезда...
Собственно говоря, зачем мне лезть в личные дела Санечки? Пусть себе
на здоровье погибает из-за этой шикарной дамочки. Но, во-первых, они мне
очень не нравится. Ну очень. А во-вторых, слишком жирно ей будет. Санька,
можно сказать, народное достояние. По нашей лицейской классификации -
типичный "моцарт". И не нужны мне его дурацкие трагедии, а нужны его
стихи. И стихи Дара, кстати, тоже.
Черт его знает, сложные какие-то стихи. Своя система образов,
словотворчество фонтаном, весьма вольное обращение с ударениями. Хуже
всего то, что Дар обожает наделять общеупотребительные слова только ему
известным значением. Чтобы эти стихи понять, надо чувствовать, надо видеть
мир так, как их автор. Где же это Дар собирается искать такого читателя?
И полуграмотный к тому же! Корову через "а" пишет! Поэт, тоже...
Но... знаете, как он назвал простоквашу? "Молоко в бреду".
Перебредившее молоко...
Я машинально выключила свет. Что? Уже утро?
В комнате завозился Санька. Пора кипятить чай.
Когда я вошла, Санька сидел на оленьей шкуре и вполне невинно
таращился на меня.
- Я вчера чего?..
- А ничего. Засиделись, заболтались, ты и уснул в уголочке. Пей чай.
Через две недели я включилась в работу на полный ход. Телефон вякал
постоянно, ступеньки лестницы в мансарду опять разболтались под ногами
многочисленных посетителей, рукописи циркулировали с постоянством
каботажного флота, мне начали сниться рифмованные сны. Прозаики пока не
торопились со мной общаться, но так бывает всегда - первыми слетаются
поэты, корпус быстрого реагирования.
Я очень старалась, чтобы мой дом не стад похожим на литературную
контору, а сама я - на хозяйку модного салона. Пока что мои рифмоплеты
видели во мне просто симпатичную девчонку с хорошим образованием, которая
готова была бесконечно терпеливо слушать и читать их опусы. Ну, хобби у
девчонки такое. И опять же - живет девчонка одна, без родителей и мужа,
прийти можно в любое время и в любом составе. И сидеть хоть сутками.
Удобно. Санечка как-то целый вечер читал прелестные стихи - явно не свои.
Сначала интриговал, а потом назвал имя автора - красивое женское имя. Я
отметила его в памяти, а стихи... они уже лежали в ящике стола, -
записанные на желтых кленовых листьях. Для непосвященного - гербарий, да и
все. А то эти ребятки, страдающие избыточным демократизмом, и в стол мой
свободно лазают.
Однажды Дар привел с собой Матвея и гитару. Ну, как он там пел, этот
мрачный лохматый Матвей - не моего ума дело, это надо вызывать из Ялты
региональную "Йоко" - Алку, пусть слушает и забирает новоявленного барда
под свое крыло. Но тексты вполне могут существовать как стихи в печатном
варианте. Это я беру.
Началась и суровая проза - Стас принес большое количество
абсурдистских миниатюр.
Я забрала у него пакет и отправила в Москву, нашим факультетским
спецам. Результат оказался неожиданным: через месяц Стаса вызвали в
столицу на семинар молодых прозаиков. Обалдевший Стас неделю хвастался в
кофейне красивой бумагой вызова с шапкой Союза писателей. Такой бумаги в
нашем городе отродясь не видели.
Итак, через месяц два бесспорных поэта божией милостью, Дар и
Санечка, бард - Матвей, миниатюрист Стас, драматург Леший (чтоб меня
украли, это фамилия!). И еще десять отпетых графоманов, выпускать которых
из виду все же не следовало в расчете на вечный российский авось. А вдруг
из кого-нибудь проклюнется "Моцарт"?
В начале августа нагрянула в гости Ирка - получила распределение в
наши Палестины. Факультет живописи и ваяния, специальность - "Гали" (так
звали жену Сальватора Дали). Ирка пребывала в расстроенных чувствах:
предстояло ехать на жительство в Коктебель. Летом там, конечно, хорошо.
Море, пляж. Сердоликовая бухта, Кучук-Енишар, виноград и полстраны на
отдыхе. А какого черта там делать зимой, когда днем свистит степной ветер,
снося в море весь снежный покров полуострова, а ночью волны гремят о берег
грозной канонадой, швыряясь горстями драгоценных камней? И корявые акации
гнутся до земли, мотая на ветру жалкими украшениями из букетиков омелы...
И ноздреватые стены дома Волошина на рассвете плачут солеными слезами
тумана...
Впрочем, мы утешились мыслью, что Ирка может зиму проводить у меня.
Воодушевившись этой идеей, мы вышли в город съесть по мороженому, коль уж
до зимы еще далеко.
В нарядном летнем кафе над сонной речушкой нам подали замечательный
пломбир с орехами и восхитительно запотевшую бутылку поганой местной
"Фанты". Ирка, выпив бокал, пришла в хорошее расположение духа и принялась
рассказывать столичные новости. Я слушала вполуха, наслаждаясь прохладой и
выковыривая из мороженого жареные орешки. Вдруг Ирка толкнула меня под
столом ногой.
- Что?
- Смотри, - прелесть какая...
Я медленно обернулась. Невдалеке за столиком сидела Темная Звезда в
белом легком платье, в шляпке с вуалью. Она вертела в пальцах высокий
узкий стакан и нетерпеливо поглядывала на ведущую в кафе ажурную калитку.
Напротив нее опустилась на голубой венский стул молодая женщина,
предварительно спросив разрешения, каковое было дано Темной Звездой
несколько раздраженно.
Именно эта женщина, отнюдь не Темная Звезда, привлекла внимание Ирки.
Приглядевшись, я поняла свою подругу. Глаз художника отдыхал при взгляде
на нее. Перед нами было воплощенное Рыжее Лето. Стриженые огненные волосы
излучали зной. Под длинными выгоревшими ресницами прохладно, как вода в
глубоком колодце, блестели агатовые глаза. Короткая золотая юбка открывала
сильные, шоколадно загорелые ноги. Высокую грудь обтягивала оранжевая
маечка самого легкомысленного фасона. На гладкой шее светились кораллы,
как спелые плоды боярышника. Тонкие запястья скованы сияющими браслетами.
Дерзко, карнавально... Женщина в костюме Рыжее Лето.
- Какой интересный контраст... - Ирина наконец заметила Темную
Звезду.
Да уж. Стальной январский рассвет и пламенный июльский полдень.
Женщина Рыжее Лето медленно поднесла ко рту ложечку мороженого.
Показалось, что пломбир растаял и закипел, едва коснувшись пылающих губ.
Темная Звезда глотнула колючего теплого шампанского, и почудилось, будто
напиток льдинками просыпался в белое горло.
Нехорошее предчувствие охватило меня. Я беспомощно огляделась. Ну так
и есть. В кафе появился Санька. Я отъехала на стуле в тень кустов сирени.
Ирка остро глянула на меня и повернулась так, чтобы прикрывать.
Санька, конечно, же, пришел по следу Темной Звезды. Она увидела его,
но и бровью не повела. Она явно ждала кого-то.
А Санька, сделав несколько кругов между столиками кафе, выхватил из
вазочки на столе красную розу и двинулся прямо к Темной Звезде. Склонился
перед ней - шутовски, но и всерьез, протянул ей Цветок, явно болтая
отчаянную чепуху. Темная Звезда взяла розу и, не глядя, швырнула ее на
землю. Санька же рухнул на колени и принялся юродствовать. С его губ летел
горячечный рифмованный бред, столько что не шла пена. Темная Звезда, не
обращая внимания на шокированную публику, гневно рванулась к выходу. А
Санька упал головой на стул, где она только что сидела, обнял его и замер.
Я не успела вмешаться. Это сделала за меня Женщина Рыжее Лето,
наблюдавшая за всей сценой хладнокровно и чуточку презрительно. Она
спокойно взяла недопитую Темной Звездой бутылку шампанского и твердой
рукой вылила вино на многострадального поэта. Поэт немедленно пришел в
себя и абсолютно нормальным голосом поинтересовался:
- Ты что, с ума сошла?
- Остыл? Может, еще мороженого добавить?
- Да иди ты... - Санька ладонью стер с лица шипящие пузырьки
шампанского и побежал за своей Звездой.
Женщина Рыжее Лето пожала плечами и вернулась к своему пломбиру. Я
давно уже давилась хохотом в платок. Ирка покачала головой:
- Да, мать, клиентура у тебя... не завидую.
- Ладно, посмотрим, что ты себе найдешь.
Я проводила Ирку на автобус и пошла домой, где обнаружила Лешего,
Матвея и Кешку. Двое первых ругали современную поэзию, швыряясь громкими
именами и цитатами, а мой юный сосед тихо сидел в уголку, разинув рот и
восхищаясь смелостью критиков. Меня немедленно втянули в дискуссию двумя
всего лишь провокационными вопросами. Мы бы непременно поругались, но на
лестнице прозвучали быстрые шаги, и в распахнутую дверь сначала
протиснулся здоровенный рюкзак, а за ним - Стас собственной персоной.
- Чего, чай пьете? - сварливо спросил он. - Прекратите немедленно.
Начнем сначала, я московских конфет привез.
Из недр рюкзака появились многочисленные кулечки, коробки печенья,
сигареты, лимоны. Стас накрывал стол и отрывочно излагал свои столичные
похождения. Был он какой-то смущенный и невеселый. Я попросила его
придержать повествование и отправила Кешку на соседнюю улицу с наказом
притащить сюда Дара. Звонить ему все равно бесполезно, он час будет
собираться.
Но, кажется, я зря понадеялась на Кешку - он неожиданно задержался.
Стас более не мог терпеть, и нам пришлось слушать его московскую одиссею.
В общем, одиссея довольно типичная для провинциала.
На семинаре Стас раззнакомился с хорошими ребятами, сплошь гениями и
сплошь непечатаемыми. За время семинара Стас, похоже, разучился спать и
нажил мозоль на языке. В первую же неделю молодые прозаики сумели убедить
друг друга в том, что их произведения куда как выше уровня современной
литературы, и просто непонятно, отчего это издатели не толкутся в очереди
под дверями конференц-зала, где и происходили занятия. Молодые гении
решили исправить сию несправедливость и предприняли рейд по столичным
редакциям.
- Ну и?..
- Да что! Нужны мы там... Такое впечатление, что все в литературу
кинулись. Эпидемия! В каждой редакции портфель сформирован на на года
вперед, литконсультанты вежливо улыбаются, потом доверительно, оглядываясь
на дверь главного, сообщают: ну ты ж понимаешь, старик, у нас самотек
вообще не печатается, ну, если хочешь - оставь свою рукопись, но я тебе
ничего не обещаю, вот если бы ты пришел с рекомендацией от члена
редколлегии... итак далее. А по глазам же вижу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10