И я среди них, невежа. Стыдно вспомнить, как жесток я был в общении с людьми — стадом бога! А рабы! Я считал ниже своего достоинства даже глядеть на них. Я преклоняюсь перед вами, Фил. Возвысил вас бог перед миллионами людей. Спасибо, что ли?!
— Называй меня на ты, — сказал я и спросил его имя.
— Квинтопертпраптех.
— О, слишком длинно. С сегодняшнего дня ты будешь Квинтом. Так вот, Квинт, присядь-ка сюда, давай выясним, сколько тебе лет и откуда ты. Знал ли ты фараонов Тефанахта или Псамметиха?
— Господин мой…
— Опять за старое? Я тебе просто друг, и мы вместе обсуждаем один вопрос. Так знал ли?
— Не знал я.
— А фараона Аменхотепа или Тутмоса?
— Не слышали мои уши.
— Ну, а Хеопса? У которого самая большая пирамида?
— Не знаю Хеопса. И пирамиды тоже. А что это такое?
— Огромное каменное сооружение. Вы же считали, что тело, превращенное в мумию при помощи определенных, должно быть, тебе известных молитв, овладевает вашей мудростью и становится нетленным. Так это?
— Ты говоришь, как главный жрец. Да, оно становится Саху. Но молитв нам, фараонам, знать не положено.
— Вы верили, — продолжал я, — что каждый человек обладает неким духом Ка, покидающим после смерти тело. Вы делали статую умершего, которая после особых церемоний получала способность принять Ка, и вместе с мумией помещали ее в гробницу, не забыв положить туда пищу и предметы домашнего обихода. Не окажись статуи или мумии на месте, а также, в случае их разрушения Ка навсегда оставался бесплотным. Вот поэтому и строили пирамиды-гробницы. Запутанные ходы, ловушки… надежно прятали. Пирамид много, а Хеопс переплюнул всех.
— Переплюнул?
— Ну, превзошел. Самую большую пирамиду себе возвел. Ее строили триста тысяч человек в течение двадцати лет.
— Он, должно быть, терпеливым был, этот Хеопс. А жесток ли он был?
— Суди сам. При постройке его пирамиды люди гибли тысячами. Умершего от усталости или побоев раба просто бросали у подножия пирамиды, и коршуны раздирали его тело, а шакалы разносили кости по всей пустыне.
— Хоть он и мой соотечественник, но большой негодяй. Его место в Месте Таинственном. Не жили бы ноздри его вообще. Мы пирамиды не строили, мы скромнее были.
Я улыбнулся.
— Ну, конечно, вы были великими скромниками. — Квинт иронии не понял и, довольный, согласно закивал головой.
— Хорошо. А фараона Джосера ты не знаешь?
— Не слышали уши мои.
— Ну, а про фараона первой династии Мину, того что объединил царство Верхнего и Нижнего Египта, слышали они?
— Нет и про такого не слышали.
— Так ты совсем древний! Тебе около шести тысяч лет.
— Да, да. Фил. Ты разумен уже с рождения. Ты мудр…
Я нахмурил брови. Квинт сразу осекся. Молодчина. Понимает меня.
— Теперь скажи, откуда ты?
— Не скажу точно я. Из Клахторуфия.
— Ра-ау тебе знакомо?
— Каменоломни? Видел, знаю. По соседству дворец мой стоял.
— Вот и отлично! Мы кое-что выяснили. Можно и позавтракать.
Много ночей я учил его нашему языку. Он понимал значение многих слов, но с произношением было сложнее, и мы этим занимались днем. Практиковались даже во время обеда. Квинт оказался дотошным учеником.
— Какая разница между картошкой и картофелем?
Или спрашивает:
— Борода — это волосы, усы тоже волосы, и бакенбарды — волосы, а волосы на голове как называются?
Порой заберемся в такие дебри, что я сам начинаю, путаться в словах не хуже его.
Гуляя по городу, Квинт больше не испытывал страха. Он восхищался и задавал мне массу вопросов.
Квинт уже разбирался во многих проблемах современной науки, но иногда запутывался в самых простых вещах. Хорошо объяснив устройство транзистора, он тут же мог задать вопрос: «А что такое баня?». И на выдумки он не был способен. Это меня несколько огорчило. И воспринимал он все слишком прямолинейно, как ребенок. Так, я однажды сказал, что природу трудно провести, трудно утереть ей нос. Он это понял в буквальном смысле и искренне удивился, неужели у нее есть нос? А то спросил, как человек может вылететь в трубу. Но я уверен, время устранит эти недостатки, и уж во всяком случае твердо знал, что помощником Квинт будет отличным.
Глава третья
Ядроскоп. Квинт в больнице. Лавния беспокоится. Зловредное насекомое. Генераторы включены.
Хорошо помню тот влажный теплый вечер, когда я впервые включил ядроскоп. В вакуумную камеру для большей оригинальности я поместил тогда обыкновенный ржавый гвоздь. Для чего-то, помню, закатал рукава и подсел к окуляру гудящего ядроскопа. Так и хотелось взглянуть на атом, но я не торопился, я предвкушал удовольствие и растягивал его. Другой бы на моем месте сказал, что сидел с замирающим или колотящимся сердцем. У меня этого не было, я не больной и стометровку перед включением не пробегал. Волнение — другое дело. Я волновался и, не дождавшись успокоения, еще выше закатал рукава и прильнул к окуляру. Тут же гудение ядроскопа прекратилось, и он вышел из строя. Раздосадованный, я вскочил и проверил блоки питания с трансформатором. Все исправно. Значит, поломка внутри.
Всякий понимает, как трудно найти маленькую неисправность в большой сложной машине. Я снял боковые люки, верхнюю крышку и для начала сделал беглый обзор. Все в порядке. И контакты целы. Частичная разборка тоже ничего не дала. Наступила ночь. Моросил нудный противный дождичек, под стать моему настроению. Пришлось начинать полную разборку, и лишь глубокой ночью я нашел причину. Но что это была за причина! Виновником моих мучений оказался клоп. Да, да! Клоп! Зловредное насекомое вползло в щель и замкнуло собой два крохотных волоска проводки…
С рассветом сборка была закончена, дождь прекратился, и я уже без всякого волнения приник к окуляру.
Признаться, сначала я разочаровался, хотя этого и следовало ожидать. Ведь атом по существу пуст. Если его увеличить до объема шара диаметром четыре метра, то в центре будет находиться ядро в четверть просяного зернышка, а на периферии несколько незримых пылинок — электронов. Поэтому в первый раз я ничего не увидел. Но я сумел сфокусировать волны тяготения так, что объем уменьшился до кубического сантиметра, атом кажуще уплотнился, и только тогда, добившись предельного увеличения, я увидел его, как вижу яблоко на столе. Он выглядит как туманное, не имеющее резких границ слабосветящееся чарующим зеленоватым светом пятно, в центре которого выделялся неподвижный, но уже более четко очерченный комок — ядро. Бешено вращающиеся вокруг ядра электроны сливаются в сплошное облако.
С помощью специального механизма я как бы замедлил время вращения в двести миллиардов раз. Ох, и заманчивая картина открылась взору!
Величаво и грациозно плывут по орбитам электроны. Впрочем, даже не плывут, а как-то размываются по ним. Электрон — вовсе не шарик. Он не твердый и не мягкий. Его не надуешь и не сожмешь, не разорвешь и не продырявишь. Это что-то хитрое и непонятное, но ясно видимое — вроде размытого пятна, которое постепенно расплывается и, наконец, затухает совсем. Формы электрона я так и не рассмотрел: мельтешит перед глазами. Покажется вроде круглым и только я отмечу про себя этот факт, а он уже огурец не огурец, сапог не сапог. Даже мне однажды показалось, что электрон был похож на мою физиономию, рассматриваемую сквозь мокрое стекло. Мало того, эта физиономия состроила мне гримасу и стала отворачиваться.
Глядя на атом, я забывал об окружающем меня мире. Взорвись в комнате бомба, я бы и бровью не повел. Не удивительно, что, когда физиономия стала отворачиваться от меня, я не выдержал:
— Погоди, погоди! Эй, приятель, как тебя там!
Я сделал попытку протереть несуществующее стекло, но «приятель» исчез и вместо него появилась какая-то смятая рваная шина. Тут я оторвался от окуляра и, вернувшись к действительности, обругал себя. Опять увлекся!
Вот какая занятная штука — электрон. Часами можно наблюдать и не иметь никакого представления об его истинной форме. А ведь он имеет вес. Я считаю себя человеком среднего роста и средней упитанности и без труда высчитал, что во мне содержится пятнадцать граммов электронов.
А ядро, в котором практически сосредоточена вся масса атома, непрерывно пульсирует. Там властвуют могучие ядерные силы, крепко цементирующие между собой частицы — протоны и нейтроны. Они по сравнению с электронами очень массивны, все равно что орел по сравнению с колибри, но и об их форме ничего определенного сказать нельзя. Отличие, конечно, есть. Протон расплывчат и внутри него, в сердцевине, периодически возникают неясные блики молний. Нейтрон же, лишенный заряда, имеет постоянную не меняющуюся форму, но и о ней воздержусь что-нибудь сказать, дабы не навлечь на себя нареканий. Будь на моем месте Мюнхгаузен, он бы тут такого наговорил! Но я человек правдивый и чего не разглядел, о том и врать не буду. А кому интересно узнать поточнее, пусть сам себе сделает ядроскоп и любуется, сколько душе угодно. В общем очень забавные частицы. Понятно, рассматривал я атом в полной темноте и у меня мелькнула мысль, а нельзя ли увидеть частичку света — фотон? С этой целью я включил в камере крохотную лампочку, и свет мгновенно заполнил пустоту. Но для меня он распространялся чересчур медленно. Прошло около минуты, прежде чем я увидел первую партию фотонов. Я напряг зрение, но ничего примечательного в них сначала не нашел. Просто, слегка пульсирующая прозрачная масса, в которой невозможно различить границу между соседними фотонами. Однако приглядевшись, я заметил едва уловимые пляшущие вихорьки. Они отдаленно напоминали пружинящие спиральки. Это и были фотоны, неделимые наименьшие порции света или просто световые кванты. Я мог часами рассматривать свет, он притягивал меня к себе.
Квинт уже штурмовал ядерную физику. Пора было приступать к работе по спасению профессора Бейгера. Но Квинту я ничего не говорил. Рано пока. Пусть обживется и войдет в непривычные для него рамки жизни.
В завершение учебы я подвел Квинта к ядроскопу.
— В этой штуке ты увидишь атомы.
— Таких маленьких и увижу?
— Непременно. Какой атом хочешь?
— Хочу увидеть один из атомов молекул моего ногтя.
— Давай.
Квинт отрезал серпик ногтя. Я поместил его в камеру, включил питание и, настроив фокус, пригласил Квинта. Он пригладил волосы, принял серьезный, деловитый вид и только наклонился к окуляру, как гудение прекратилось. Ядроскоп вышел из строя.
— Тьма, — сказал Квинт, — не вижу атома.
— Ядроскоп отказал, — огорчился я. — Где-то неисправность. Неси ключи.
Когда агрегат наполовину разобрали, я опять нашел клопа. Да-да! Клопа, опять замкнувшего цепь. Коротко ругнувшись, я всей силой легких сдул пепел с контактов.
— Что ты сказал, не понял? — спросил Квинт.
— А… так, ничего. Собираем машину.
Откуда клопы берутся? Я хорошо знаю, что их у меня нет. Водились поначалу, но я с ними живо расправился. В аптеку за пиретрумом, за хлорофосными карандашами и аэрозольными баллончиками не бегал. От них, говорят, мало толку. Я сам приготовил яд. Предлагал его по доброте своей и соседям, а тетя Шаша на меня же и накричала: «Что вы мне эту заразу суете и какое вам дело до нашей живности?»
Значит, клопы переползали от соседей и почему-то именно в ядроскоп. Чем-то он их притягивал.
Сборка закончилась, я включил питание, и Квинт приник к окуляру.
Он смотрел сосредоточенно, плотно сжав губы. Иногда вздрагивал и подергивался.
— Ну как? — я похлопал его по плечу.
— Неужели все это в кусочке моего ногтя? Это вот… не поймешь что, то как саркофаги, то финики, а то… не знаю. И крутятся. Это и есть электроны?
— Они самые.
— Но почему такие разные?
— Электроны все одинаковые, но природа хитра. Нельзя увидеть электрон конкретно, какой он есть: он волна-частица. Эта волна и сбивает нас. А мозг услужливо подставляет нам давно привычные образы. Электрон скрывает свой истинный лик. Поэтому тебе и мерещатся саркофаги да финики.
— Вот не думал, что он такой забавный. И все это в ногте.
Я поставил реле времени ядроскопа на отключение через три минуты и спустился в подвал, чтобы разбить ящик, в котором принесли мумию. Квинту неприятно было бы увидеть его. Ящик разбил быстро и заодно решил навести порядок в подвале. Я давно это собирался сделать. Времени потратил довольно много, но торопиться мне было некуда. Меня увлекает любая работа и даже уборкой я занимаюсь с удовольствием.
Часа через два поднимаюсь наверх и останавливаюсь в недоумении: дверь настежь. Квинта нет. Я к соседям — они ничего не знают. Неужели он отправился разыскивать меня? Ему еще рано общаться с людьми и опасно гулять одному по городу. Нужно срочно найти его! И я бегом пустился в единственное место, где он мог против воли оказаться, — в психиатрическую больницу. Так и есть.
За дверью приемной я услышал приглушенный голос Квинта:
— Постою, не устал.
Я набрался смелости и потянул дверь на себя. Звуки стали отчетливее и разборчивей.
— Хорошо. Стойте, — ответил Квинту простуженный мужской голос.
— И постою, — заверил Квинт.
— Значит вы — мумия?
— Был. Сейчас уже нет.
— И давно вы э… воскресли?
— Только не воскрес. Я не Христос. С вами трудно разговаривать. Я был оживлен.
— Давно?
— В четверг третьего месяца.
— А до этого были мумией? Подумайте.
— Да, мумией. И думать не надо.
— Уж не египетской ли?
— Да, да. Вы совершенно правы. Египетской.
— А не фараоном ли вы случайно были?
— Вы угадали. Фараон. А что, похож?
— Настоящим?
— А как же. Сначала наместником, а потом и им. Но я был слишком жесток и меня убили. Между прочим, даже не знаю кто.
— Ваш адрес?
Адреса Квинт не знал. Я ему не говорил.
— Я спрашиваю адрес?
— Понимаю. Адрес. Но я его не знаю.
— Фамилия, имя.
— Квинтопертпраптех.
— Имя, отчество?
— Я же сказал. Квинтопертпраптех. Все вместе.
— Говорите по слогам. Так, так. Год рождения?
— Точно не знаю. У нас упорядоченного календаря не существовало, но запишите примерно четырехтысячный год до новой эры.
— Родные, близкие есть?
— Были когда-то. А где их мумии не знаю.
— С кем в настоящее время проживаете?
— С Филом. Очень хороший человек. Он меня оживил, и если бы не он, быть мне во веки веков мумией. Страшно подумать.
— Кто такой Фил?
— Как кто? Фил. Не знать Фила, величайшего ал… алкоголика нашего, то есть вашего, а в общем, сейчас уже нашего времени.
— Специальность?
— Фил всему научит. Мастер я.
— Чем занимаетесь?
— Сшиваю ядра.
— Как понять? Какие ядра?
— Атомные, конечно, и, конечно, не иголкой.
— Так. Все ясно. Проводите его. Палата 8.
— Куда? Зачем? Мне Фила искать надо.
— Не беспокойтесь. Это ненадолго.
За дверью раздались шаги и я услышал властный голос:
— Дать снотворное. Полный покой.
Бедняга! Я было рванулся вперед, но остановился. Своим появлением я не помогу Квинту. Увидев меня, он обязательно скажет: «Вот Фил. Он подтвердит сказанное». А если я расскажу правду, нас уложат вместе. Нет, действовать надо иначе, и скорей действовать, пока не дали снотворного!
Палата 8 на втором этаже. Взобравшись по водосточной трубе до карниза, опоясывающего здание, я дошел до окна и заглянул в него. К счастью, Квинт был один. Я буквально выстрелил в него потоком слов, но он меня прекрасно понял. Едва я успел дать ему инструкцию, как вести себя дальше, щелкнул дверной замок. Я быстро присел. Раздался женский голос:
— Выпейте, пожалуйста. Вам это необходимо.
В ответ послышался самоуверенный смешок Квинта.
— Отлично! Значит все мне поверили. Позовите доктора.
Сидеть на карнизе было очень неудобно, но я не уходил. Немного погодя послышался голос доктора:
— Что случилось? Вспомнили адрес?
— Мне нет нужды вспоминать его, — ответил Квинт. — Я очень благодарен вам и приношу свои извинения. Я — артист. Мне поручено сыграть душевнобольного человека в трудном спектакле. Я сомневался, сумею ли оправдать оказанное доверие, и поэтому решил проверить себя у вас. Еще раз прошу прощения за причиненное беспокойство. Вы вернули мне веру в мой артистический талант. До свидания!
Доктор что-то неопределенное промычал в ответ. Хлопнула дверь.
Квинт ожидал меня у входа. Пришлось слегка пожурить его.
— Разве можно так? Ты был наивен, как ребенок. Ты же знаешь, что медицина еще не в силах оживить человека, умершего хотя бы полчаса назад. А тут тысячелетия прошли. Безусловно, тебе никто не поверит.
— Но ты же это сделал.
— А ты на меня не смотри. И давай не будем говорить об этом. Да ты знаешь что такое алкоголик?
— Н-нет. Слово-то красивое. Звучное, поэтическое.
— Сначала узнай, потом называй. И запомни, если я в следующий раз удалюсь куда, не пускайся на поиски. Тебе еще трудно общаться с людьми.
— Как же я мог не искать тебя! Ты ушел. Я ждал, сидел, ходил, лежал. Я переживал. Беспокоился. Взял и вышел на улицу и спрашиваю у человека — он в очках, с портфелем под мышкой, представительный такой и в манекен… макинтоше, — куда Фил, великий алкоголик, ушел, тот, который меня, мумию, оживил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Называй меня на ты, — сказал я и спросил его имя.
— Квинтопертпраптех.
— О, слишком длинно. С сегодняшнего дня ты будешь Квинтом. Так вот, Квинт, присядь-ка сюда, давай выясним, сколько тебе лет и откуда ты. Знал ли ты фараонов Тефанахта или Псамметиха?
— Господин мой…
— Опять за старое? Я тебе просто друг, и мы вместе обсуждаем один вопрос. Так знал ли?
— Не знал я.
— А фараона Аменхотепа или Тутмоса?
— Не слышали мои уши.
— Ну, а Хеопса? У которого самая большая пирамида?
— Не знаю Хеопса. И пирамиды тоже. А что это такое?
— Огромное каменное сооружение. Вы же считали, что тело, превращенное в мумию при помощи определенных, должно быть, тебе известных молитв, овладевает вашей мудростью и становится нетленным. Так это?
— Ты говоришь, как главный жрец. Да, оно становится Саху. Но молитв нам, фараонам, знать не положено.
— Вы верили, — продолжал я, — что каждый человек обладает неким духом Ка, покидающим после смерти тело. Вы делали статую умершего, которая после особых церемоний получала способность принять Ка, и вместе с мумией помещали ее в гробницу, не забыв положить туда пищу и предметы домашнего обихода. Не окажись статуи или мумии на месте, а также, в случае их разрушения Ка навсегда оставался бесплотным. Вот поэтому и строили пирамиды-гробницы. Запутанные ходы, ловушки… надежно прятали. Пирамид много, а Хеопс переплюнул всех.
— Переплюнул?
— Ну, превзошел. Самую большую пирамиду себе возвел. Ее строили триста тысяч человек в течение двадцати лет.
— Он, должно быть, терпеливым был, этот Хеопс. А жесток ли он был?
— Суди сам. При постройке его пирамиды люди гибли тысячами. Умершего от усталости или побоев раба просто бросали у подножия пирамиды, и коршуны раздирали его тело, а шакалы разносили кости по всей пустыне.
— Хоть он и мой соотечественник, но большой негодяй. Его место в Месте Таинственном. Не жили бы ноздри его вообще. Мы пирамиды не строили, мы скромнее были.
Я улыбнулся.
— Ну, конечно, вы были великими скромниками. — Квинт иронии не понял и, довольный, согласно закивал головой.
— Хорошо. А фараона Джосера ты не знаешь?
— Не слышали уши мои.
— Ну, а про фараона первой династии Мину, того что объединил царство Верхнего и Нижнего Египта, слышали они?
— Нет и про такого не слышали.
— Так ты совсем древний! Тебе около шести тысяч лет.
— Да, да. Фил. Ты разумен уже с рождения. Ты мудр…
Я нахмурил брови. Квинт сразу осекся. Молодчина. Понимает меня.
— Теперь скажи, откуда ты?
— Не скажу точно я. Из Клахторуфия.
— Ра-ау тебе знакомо?
— Каменоломни? Видел, знаю. По соседству дворец мой стоял.
— Вот и отлично! Мы кое-что выяснили. Можно и позавтракать.
Много ночей я учил его нашему языку. Он понимал значение многих слов, но с произношением было сложнее, и мы этим занимались днем. Практиковались даже во время обеда. Квинт оказался дотошным учеником.
— Какая разница между картошкой и картофелем?
Или спрашивает:
— Борода — это волосы, усы тоже волосы, и бакенбарды — волосы, а волосы на голове как называются?
Порой заберемся в такие дебри, что я сам начинаю, путаться в словах не хуже его.
Гуляя по городу, Квинт больше не испытывал страха. Он восхищался и задавал мне массу вопросов.
Квинт уже разбирался во многих проблемах современной науки, но иногда запутывался в самых простых вещах. Хорошо объяснив устройство транзистора, он тут же мог задать вопрос: «А что такое баня?». И на выдумки он не был способен. Это меня несколько огорчило. И воспринимал он все слишком прямолинейно, как ребенок. Так, я однажды сказал, что природу трудно провести, трудно утереть ей нос. Он это понял в буквальном смысле и искренне удивился, неужели у нее есть нос? А то спросил, как человек может вылететь в трубу. Но я уверен, время устранит эти недостатки, и уж во всяком случае твердо знал, что помощником Квинт будет отличным.
Глава третья
Ядроскоп. Квинт в больнице. Лавния беспокоится. Зловредное насекомое. Генераторы включены.
Хорошо помню тот влажный теплый вечер, когда я впервые включил ядроскоп. В вакуумную камеру для большей оригинальности я поместил тогда обыкновенный ржавый гвоздь. Для чего-то, помню, закатал рукава и подсел к окуляру гудящего ядроскопа. Так и хотелось взглянуть на атом, но я не торопился, я предвкушал удовольствие и растягивал его. Другой бы на моем месте сказал, что сидел с замирающим или колотящимся сердцем. У меня этого не было, я не больной и стометровку перед включением не пробегал. Волнение — другое дело. Я волновался и, не дождавшись успокоения, еще выше закатал рукава и прильнул к окуляру. Тут же гудение ядроскопа прекратилось, и он вышел из строя. Раздосадованный, я вскочил и проверил блоки питания с трансформатором. Все исправно. Значит, поломка внутри.
Всякий понимает, как трудно найти маленькую неисправность в большой сложной машине. Я снял боковые люки, верхнюю крышку и для начала сделал беглый обзор. Все в порядке. И контакты целы. Частичная разборка тоже ничего не дала. Наступила ночь. Моросил нудный противный дождичек, под стать моему настроению. Пришлось начинать полную разборку, и лишь глубокой ночью я нашел причину. Но что это была за причина! Виновником моих мучений оказался клоп. Да, да! Клоп! Зловредное насекомое вползло в щель и замкнуло собой два крохотных волоска проводки…
С рассветом сборка была закончена, дождь прекратился, и я уже без всякого волнения приник к окуляру.
Признаться, сначала я разочаровался, хотя этого и следовало ожидать. Ведь атом по существу пуст. Если его увеличить до объема шара диаметром четыре метра, то в центре будет находиться ядро в четверть просяного зернышка, а на периферии несколько незримых пылинок — электронов. Поэтому в первый раз я ничего не увидел. Но я сумел сфокусировать волны тяготения так, что объем уменьшился до кубического сантиметра, атом кажуще уплотнился, и только тогда, добившись предельного увеличения, я увидел его, как вижу яблоко на столе. Он выглядит как туманное, не имеющее резких границ слабосветящееся чарующим зеленоватым светом пятно, в центре которого выделялся неподвижный, но уже более четко очерченный комок — ядро. Бешено вращающиеся вокруг ядра электроны сливаются в сплошное облако.
С помощью специального механизма я как бы замедлил время вращения в двести миллиардов раз. Ох, и заманчивая картина открылась взору!
Величаво и грациозно плывут по орбитам электроны. Впрочем, даже не плывут, а как-то размываются по ним. Электрон — вовсе не шарик. Он не твердый и не мягкий. Его не надуешь и не сожмешь, не разорвешь и не продырявишь. Это что-то хитрое и непонятное, но ясно видимое — вроде размытого пятна, которое постепенно расплывается и, наконец, затухает совсем. Формы электрона я так и не рассмотрел: мельтешит перед глазами. Покажется вроде круглым и только я отмечу про себя этот факт, а он уже огурец не огурец, сапог не сапог. Даже мне однажды показалось, что электрон был похож на мою физиономию, рассматриваемую сквозь мокрое стекло. Мало того, эта физиономия состроила мне гримасу и стала отворачиваться.
Глядя на атом, я забывал об окружающем меня мире. Взорвись в комнате бомба, я бы и бровью не повел. Не удивительно, что, когда физиономия стала отворачиваться от меня, я не выдержал:
— Погоди, погоди! Эй, приятель, как тебя там!
Я сделал попытку протереть несуществующее стекло, но «приятель» исчез и вместо него появилась какая-то смятая рваная шина. Тут я оторвался от окуляра и, вернувшись к действительности, обругал себя. Опять увлекся!
Вот какая занятная штука — электрон. Часами можно наблюдать и не иметь никакого представления об его истинной форме. А ведь он имеет вес. Я считаю себя человеком среднего роста и средней упитанности и без труда высчитал, что во мне содержится пятнадцать граммов электронов.
А ядро, в котором практически сосредоточена вся масса атома, непрерывно пульсирует. Там властвуют могучие ядерные силы, крепко цементирующие между собой частицы — протоны и нейтроны. Они по сравнению с электронами очень массивны, все равно что орел по сравнению с колибри, но и об их форме ничего определенного сказать нельзя. Отличие, конечно, есть. Протон расплывчат и внутри него, в сердцевине, периодически возникают неясные блики молний. Нейтрон же, лишенный заряда, имеет постоянную не меняющуюся форму, но и о ней воздержусь что-нибудь сказать, дабы не навлечь на себя нареканий. Будь на моем месте Мюнхгаузен, он бы тут такого наговорил! Но я человек правдивый и чего не разглядел, о том и врать не буду. А кому интересно узнать поточнее, пусть сам себе сделает ядроскоп и любуется, сколько душе угодно. В общем очень забавные частицы. Понятно, рассматривал я атом в полной темноте и у меня мелькнула мысль, а нельзя ли увидеть частичку света — фотон? С этой целью я включил в камере крохотную лампочку, и свет мгновенно заполнил пустоту. Но для меня он распространялся чересчур медленно. Прошло около минуты, прежде чем я увидел первую партию фотонов. Я напряг зрение, но ничего примечательного в них сначала не нашел. Просто, слегка пульсирующая прозрачная масса, в которой невозможно различить границу между соседними фотонами. Однако приглядевшись, я заметил едва уловимые пляшущие вихорьки. Они отдаленно напоминали пружинящие спиральки. Это и были фотоны, неделимые наименьшие порции света или просто световые кванты. Я мог часами рассматривать свет, он притягивал меня к себе.
Квинт уже штурмовал ядерную физику. Пора было приступать к работе по спасению профессора Бейгера. Но Квинту я ничего не говорил. Рано пока. Пусть обживется и войдет в непривычные для него рамки жизни.
В завершение учебы я подвел Квинта к ядроскопу.
— В этой штуке ты увидишь атомы.
— Таких маленьких и увижу?
— Непременно. Какой атом хочешь?
— Хочу увидеть один из атомов молекул моего ногтя.
— Давай.
Квинт отрезал серпик ногтя. Я поместил его в камеру, включил питание и, настроив фокус, пригласил Квинта. Он пригладил волосы, принял серьезный, деловитый вид и только наклонился к окуляру, как гудение прекратилось. Ядроскоп вышел из строя.
— Тьма, — сказал Квинт, — не вижу атома.
— Ядроскоп отказал, — огорчился я. — Где-то неисправность. Неси ключи.
Когда агрегат наполовину разобрали, я опять нашел клопа. Да-да! Клопа, опять замкнувшего цепь. Коротко ругнувшись, я всей силой легких сдул пепел с контактов.
— Что ты сказал, не понял? — спросил Квинт.
— А… так, ничего. Собираем машину.
Откуда клопы берутся? Я хорошо знаю, что их у меня нет. Водились поначалу, но я с ними живо расправился. В аптеку за пиретрумом, за хлорофосными карандашами и аэрозольными баллончиками не бегал. От них, говорят, мало толку. Я сам приготовил яд. Предлагал его по доброте своей и соседям, а тетя Шаша на меня же и накричала: «Что вы мне эту заразу суете и какое вам дело до нашей живности?»
Значит, клопы переползали от соседей и почему-то именно в ядроскоп. Чем-то он их притягивал.
Сборка закончилась, я включил питание, и Квинт приник к окуляру.
Он смотрел сосредоточенно, плотно сжав губы. Иногда вздрагивал и подергивался.
— Ну как? — я похлопал его по плечу.
— Неужели все это в кусочке моего ногтя? Это вот… не поймешь что, то как саркофаги, то финики, а то… не знаю. И крутятся. Это и есть электроны?
— Они самые.
— Но почему такие разные?
— Электроны все одинаковые, но природа хитра. Нельзя увидеть электрон конкретно, какой он есть: он волна-частица. Эта волна и сбивает нас. А мозг услужливо подставляет нам давно привычные образы. Электрон скрывает свой истинный лик. Поэтому тебе и мерещатся саркофаги да финики.
— Вот не думал, что он такой забавный. И все это в ногте.
Я поставил реле времени ядроскопа на отключение через три минуты и спустился в подвал, чтобы разбить ящик, в котором принесли мумию. Квинту неприятно было бы увидеть его. Ящик разбил быстро и заодно решил навести порядок в подвале. Я давно это собирался сделать. Времени потратил довольно много, но торопиться мне было некуда. Меня увлекает любая работа и даже уборкой я занимаюсь с удовольствием.
Часа через два поднимаюсь наверх и останавливаюсь в недоумении: дверь настежь. Квинта нет. Я к соседям — они ничего не знают. Неужели он отправился разыскивать меня? Ему еще рано общаться с людьми и опасно гулять одному по городу. Нужно срочно найти его! И я бегом пустился в единственное место, где он мог против воли оказаться, — в психиатрическую больницу. Так и есть.
За дверью приемной я услышал приглушенный голос Квинта:
— Постою, не устал.
Я набрался смелости и потянул дверь на себя. Звуки стали отчетливее и разборчивей.
— Хорошо. Стойте, — ответил Квинту простуженный мужской голос.
— И постою, — заверил Квинт.
— Значит вы — мумия?
— Был. Сейчас уже нет.
— И давно вы э… воскресли?
— Только не воскрес. Я не Христос. С вами трудно разговаривать. Я был оживлен.
— Давно?
— В четверг третьего месяца.
— А до этого были мумией? Подумайте.
— Да, мумией. И думать не надо.
— Уж не египетской ли?
— Да, да. Вы совершенно правы. Египетской.
— А не фараоном ли вы случайно были?
— Вы угадали. Фараон. А что, похож?
— Настоящим?
— А как же. Сначала наместником, а потом и им. Но я был слишком жесток и меня убили. Между прочим, даже не знаю кто.
— Ваш адрес?
Адреса Квинт не знал. Я ему не говорил.
— Я спрашиваю адрес?
— Понимаю. Адрес. Но я его не знаю.
— Фамилия, имя.
— Квинтопертпраптех.
— Имя, отчество?
— Я же сказал. Квинтопертпраптех. Все вместе.
— Говорите по слогам. Так, так. Год рождения?
— Точно не знаю. У нас упорядоченного календаря не существовало, но запишите примерно четырехтысячный год до новой эры.
— Родные, близкие есть?
— Были когда-то. А где их мумии не знаю.
— С кем в настоящее время проживаете?
— С Филом. Очень хороший человек. Он меня оживил, и если бы не он, быть мне во веки веков мумией. Страшно подумать.
— Кто такой Фил?
— Как кто? Фил. Не знать Фила, величайшего ал… алкоголика нашего, то есть вашего, а в общем, сейчас уже нашего времени.
— Специальность?
— Фил всему научит. Мастер я.
— Чем занимаетесь?
— Сшиваю ядра.
— Как понять? Какие ядра?
— Атомные, конечно, и, конечно, не иголкой.
— Так. Все ясно. Проводите его. Палата 8.
— Куда? Зачем? Мне Фила искать надо.
— Не беспокойтесь. Это ненадолго.
За дверью раздались шаги и я услышал властный голос:
— Дать снотворное. Полный покой.
Бедняга! Я было рванулся вперед, но остановился. Своим появлением я не помогу Квинту. Увидев меня, он обязательно скажет: «Вот Фил. Он подтвердит сказанное». А если я расскажу правду, нас уложат вместе. Нет, действовать надо иначе, и скорей действовать, пока не дали снотворного!
Палата 8 на втором этаже. Взобравшись по водосточной трубе до карниза, опоясывающего здание, я дошел до окна и заглянул в него. К счастью, Квинт был один. Я буквально выстрелил в него потоком слов, но он меня прекрасно понял. Едва я успел дать ему инструкцию, как вести себя дальше, щелкнул дверной замок. Я быстро присел. Раздался женский голос:
— Выпейте, пожалуйста. Вам это необходимо.
В ответ послышался самоуверенный смешок Квинта.
— Отлично! Значит все мне поверили. Позовите доктора.
Сидеть на карнизе было очень неудобно, но я не уходил. Немного погодя послышался голос доктора:
— Что случилось? Вспомнили адрес?
— Мне нет нужды вспоминать его, — ответил Квинт. — Я очень благодарен вам и приношу свои извинения. Я — артист. Мне поручено сыграть душевнобольного человека в трудном спектакле. Я сомневался, сумею ли оправдать оказанное доверие, и поэтому решил проверить себя у вас. Еще раз прошу прощения за причиненное беспокойство. Вы вернули мне веру в мой артистический талант. До свидания!
Доктор что-то неопределенное промычал в ответ. Хлопнула дверь.
Квинт ожидал меня у входа. Пришлось слегка пожурить его.
— Разве можно так? Ты был наивен, как ребенок. Ты же знаешь, что медицина еще не в силах оживить человека, умершего хотя бы полчаса назад. А тут тысячелетия прошли. Безусловно, тебе никто не поверит.
— Но ты же это сделал.
— А ты на меня не смотри. И давай не будем говорить об этом. Да ты знаешь что такое алкоголик?
— Н-нет. Слово-то красивое. Звучное, поэтическое.
— Сначала узнай, потом называй. И запомни, если я в следующий раз удалюсь куда, не пускайся на поиски. Тебе еще трудно общаться с людьми.
— Как же я мог не искать тебя! Ты ушел. Я ждал, сидел, ходил, лежал. Я переживал. Беспокоился. Взял и вышел на улицу и спрашиваю у человека — он в очках, с портфелем под мышкой, представительный такой и в манекен… макинтоше, — куда Фил, великий алкоголик, ушел, тот, который меня, мумию, оживил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25