Не успели отойти от железной дороги и ста метров, как возле нас завизжала тормозами машина «Скорой помощи».
— Который? — спросил сидевший впереди врач у двух пассажиров.
Те враз показали на Квинта.
— Взять! — приказал врач двум рослым санитарам. Те выскочили с носилками.
— Ложись! — рявкнули оба на Квинта.
— Езжайте своей дорогой, — сказал я. — Берите больных и тех, кто нуждается в вашей помощи.
Вылез врач, долговязый, с вытянутой физиономией, и решительно подошел к Квинту.
— Вас сбил тридцатитонный груженый самосвал?
— Меня. Но что из этого?
— Такого не может быть! Чтоб по живому человеку проехала машина, а он даже не захромал. Нет, мы вас обязательно доставим в больницу. Даже если придется применить силу. Вам нужно месяц-другой полежать, обследоваться, принять лечение.
— Уверяю вас, он абсолютно невредим, — сказал я. — Вы же сами видите.
— Ну и что? Я знаю, что этого не может быть. Мы живем в реальном мире. А поэтому — в больницу. Ложитесь!
Не будь на Квинте скафандра, еще можно было бы поехать вместе с ними. Но в скафандре это исключалось. Начнут раздевать, а тут особые приемы нужны, возникнут подозрения, скафандр пойдет на склад, и кто знает, чем все кончится.
Один из пассажиров высунулся в окошко:
— Скажите, где вы такой материал покупали?
Квинт только их считал виновниками происшедшего и огрызнулся:
— В командировке.
— Да, материал, действительно, экзотический, — заметил врач. Он пощупал скафандр. — Скользкий какой. Так я жду. Ведь мы все равно уложим.
Я оценил обстановку. Нас двое. Их, включая и пассажиров, шестеро. Увезут. Свяжут да увезут. Когда санитары уже шагнули к Квинту, я сказал врачу:
— А знаете, оказывается, визуальное исследование амплитуды альфа-волн эмоционального возбуждения позволяет определить не только характер улыбки человека, но и выражение его глаз.
— Да полноте, что вы, коллега? — взмахнул руками врач. — С чего вы взяли?
Я возразил. Он тоже.
И пошло. Полетели десятки фраз, насыщенных замысловатыми терминами. И, конечно, я старался поддаться ему. Он уж улыбался, видя мое «поражение», однако я снова бросался в атаку. Пассажиры нервно ерзали на сиденьях, то и дело нервно поглядывая на часы. Санитары сидели поодаль на траве и болтали о своем. Шофер уснул. Только Квинт, пытаясь вникнуть в смысл спора, внимательно слушал нас. Наконец, я «сдался». Врач торжествовал.
— Вот, вот, дорогой коллега, значит я прав, что сочетание аминокислот в полипептидных цепях представляет собой не просто спираль, а двойную спираль. Мой друг, меня не переспоришь.
— Да, с вами не сладить.
— Не-ет, что вы. И не пытайтесь. Однако где мы находимся? А-а, я должен увезти задавленного.
— Как? Ведь он же мой друг! — воскликнул я.
— Разве? Ну если так, то конечно. Он — ваш друг, вы — мой. Безусловно, все отменяется. И никакой речи. Слышите? Ни-ни.
Он дал свой адрес, окликнул санитаров и растормошил шофера.
— До свидания! Заходите.
Происшествие развеселило нас. Мы набрели на какое-то озерцо и расположились там. Валялись, весело болтали всякую чепуху, беспечно смеялись. Мы просто отдыхали. Мы были в мире одни.
Но всему есть предел. Пора было двигаться и обратно, чтобы засветло добраться до дому.
Возвращались мы другим, более коротким путем. Изредка нас обгоняли машины с разнообразным грузом. Навстречу шел в основном порожняк. От основного шоссе отходили рукава к виднеющимся вдалеке корпусам металлургического комбината.
Нас обогнала машина, так нагруженная какими-то серыми тюками, что казалось чудом, почему она еще не перевернулась.. Несколько тюков уже наполовину вылезли из-под обхватывающих их веревок.
— А вон тот тюк, проткни меня копьем, до места не доберется, — сказал Квинт.
И только он это сказал, как машину тряхнуло и указанный тюк бесшумно свалился на дорогу. По инерции несколько раз перевернувшись вдогонку машине, он остановился на середине шоссе. Что в нем было, мы не знали, но что-то мягкое, плотно упакованное. Возможно, шерсть.
Чтобы тюк не мешал движению, мы принялись перекатывать его на обочину дороги, вовсе не собираясь распаковывать. И тут сзади я заметил чью-то мелькнувшую тень. Обернувшись, я обомлел. На этот раз мы, кажется, попались. Два человека, уперев руки в бока, наблюдали за нашей работой. Оба они довольно ухмылялись. Еще бы! Поймали воров с поличным. Не каждый день такое случается. Их машина стояла рядом. Шофер, воспользовавшись остановкой, открыл капот и полез в мотор, решив, очевидно, заменить прокладку, которую он держал в руке.
Надо же было какому-то растяпе так обвязать тюк, а какому-то ротозею принять работу. А мы отвечай. Но то, что тюк свалился, можно доказать, найти шофера, да он и сам прибежит. Факт тот, что нас заберут. До выяснения. А скафандры? Вот в чем суть. И это не все. У Квинта потребуют документы. Будут держать до тех пор, пока не выяснится личность. А она никогда не выяснится…
— Плохи дела, Квинт, — сказал я. — Невзирая ни на что, нужно спасаться.
— Бежать-то некуда, — ответил Квинт. — А вон самосвал из города катит.
Я решился:
— Прыгаем в него. Разворачивай тюк. Поближе к проезжей части. Так, так. Приготовились. Не подведи, Квинт.
Наши тела напружинились. Объезжая тюк, самосвал сбавил скорость, что было очень кстати. Одновременно мы ухватились за край заднего борта, изогнулись и сначала Квинт, а потом и я, перевалились за борт. Ох и заметались же наши преследователи. Кинулись к машине — шофер разводит руками. Полезли все трое в мотор. Оттуда сразу вылетел гаечный ключ, за ним другой. Шофер бросился с рукояткой к радиатору, потом повернул обратно.
— При такой спешке, они, пожалуй, не скоро справятся, — сказал я. — Им еще тюк, как вещественное доказательство, погрузить надо.
Мы удалялись. Теперь можно было поудобнее устроиться и осмотреться. Самосвал вез металлолом. Чего только не было в этом кузове! И все чугунное: колотые шестерни, утюги, цапфы, бракованные отливки.
Мы приближались к металлургическому комбинату. Пора было покидать наше пристанище.
— Мне кажется, это они, — вдруг сказал Квинт. — Лихо едут.
Я присмотрелся. Да, нас догоняли. Стоп. Остановка у ворот комбината. Неужели конец? Но самосвал тронулся, и мы очутились на территории комбината. Вслед за нами влетели преследователи. На самой территории расстояние между нами почти не сокращалось: кругом повороты, ограждения, заграждения и нагромождения. Возле деревянной будки самосвал остановился. Мы тотчас выпрыгнули и пустились наутек. Они за нами. Пробегая под огромной бабой, предназначенной для разбивания массивных чугунных болванок, Квинт плечом задел какой-то рычаг, и стальной куб весом тонн пятьдесят с десятиметровой высоты обрушился на него. И каркас из фотонита выдержал этот страшный удар, эту колоссальную нагрузку. Придавлен грузом был сам скафандр, а находящийся в нем Квинт остался цел и невредим, он был лишь зажат в вертикальном положении и ничего не мог понять. Бежал, бежал и вдруг — как об стену, остановка. Он по инерции в такт движению ногам продолжал размахивать руками.
— Это, ч… ч… что такое? Ни-и с места.
Все это произошло за полторы-две секунды. Наши преследователи в ужасе остановились. А я бросился к рычагу, повернул его и нажал кнопку подъема. Куб пополз вверх. Освобожденный Квинт чуть не растянулся на стальной плите основания бабы. Я его поддержал и мы юркнули в какой-то цех, оказавшийся прокатным. Занятые рабочие не обращали на нас внимания. Мы остановились перевести дух. Легкие работали как кузнечные мехи. Я не привык к таким физическим нагрузкам. Все же ядронит не марля. А преследователи уже тут. По цеху ползла широкая лента раскаленной докрасна листовой стали. За ней наискосок распахнутые ворота. Делать нечего, и мы, вскочив на ленту, как привидения величаво поплыли по цеху. Рабочие не верили своим глазам. Минута передышки — как много она значит. Два прыжка, соскок и — в ворота. Рядом с цехом проходила узкоколейка. По ней медленно катились вагонетки. Не задумываясь, мы забрались в одну из них и улеглись на дно. Вагонетка все ускоряла бег, но скоро резко остановилась. Над нами повис зубчатый ковш экскаватора, и несколько тонн железной руды обрушилось на нас.
— Вот еще новость, — пробурчал Квинт.
— И неплохая, — ответил я. — По крайней мере, бежать никуда не надо.
Вагонетка опять тронулась, после короткой пробежки остановилась и неожиданно опрокинулась. Мы кубарем полетели вниз. Краешком глаза сквозь куски падающей руды я успел заметить целый поезд вагонеток, следовавших за нами. Все ясно, мы угодили в скиповую яму, хранилище руды. А ведь она там может пролежать не один месяц. Вдобавок ко всему поезд вывалил весь груз на нас. Кромешная тьма.
— Поздравляю, прибыли, — с горькой иронией сказал я. — Как самочувствие, Квинт?
— Отличное. Только, кажется, я стою вниз головой, а проклятая руда не дает изменить положение.
Меня тоже зажало в неудобной позе — лицом вниз, правая нога, изогнутая назад, почти касалась плеча. Скоро руки и ноги стали затекать, а пошевелить ими можно было только в пределах стенок скафандра — двух сантиметров. Тяжело! Каково же приходились стоявшему на голове бедному Квинту!
— Квинт, — с состраданием позвал я.
— А-а, — тихо простонал он.
— Может, вывернешься, подтянешься как-нибудь, — сознавая, что это безнадежно и глупо, все же сказал я.
— Ах, Фил, руки у меня почему-то скрещены на груди, а ноги переплетены.
Он мужественно переносил пытку. У меня не было ни малейшего понятия о времени. Каждая секунда — вечность. Тела я не чувствовал, будто весь я — одна голова, да и та неполноценная. Квинт не отзывался, лишь в жуткой тишине едва улавливалось его слабое дыхание: нет ужаснее положения, когда друг рядом мучается, может быть погибает, а ты не в состоянии ему помочь. Я начал что-то говорить, пытался подбодрить его, но подкравшаяся апатия положила конец моей болтовне. Я впал в беспамятство.
Очнулся я как от укола тысячи иголок. По телу неприятно «бегали мурашки». На миг я потерял вес и вдруг почувствовал толчок. По-прежнему темно. Но вот показался бледный, красноватый свет. Он разрастался, становился ярче, больше. Он нес нам избавление. Значит, нас вытащили и вместе с рудой отправили в доменную печь. Вот уж никогда не думал, что судьба забросит меня в домну!
— Квинт, очнись! — орал я. — Спасение! Квинтушко!
Но Квинт молчал.
Кокс, продуваемый снизу горячим воздухом, все тепло отдавал руде. Она уже смягчилась и постепенно, нехотя разжимала свои объятия, пока, обессилев, совсем не расплавилась. Пальцы хватали вязкую массу железа, глаза искали Квинта, но кроме однотонного слепящего оранжевого света я ничего не видел. Где-то рядом был Квинт. Я до хрипоты окликал его. Неожиданно, будто ничего серьезного не произошло, раздался его спокойный голос:
— Хорошо здесь, красиво! Кажется, я переутомился и немножко вздремнул.
Мне хотелось обнять его.
— Как голова? — спросил я.
— В порядке, если понадобится, могу еще постоять на ней. Опыт есть. Но я не пойму, где мы находимся.
— В доменной печи.
— А-а, — он это принял как должное.
Мы уже плавали в железной каше из кокса и железа. Смесь, обогащаясь углекислым газом, образовывала чугун. В нем утонуть мы не могли, но проваливались, как в топь. Найдя друг друга, радостные и довольные, мы уселись, на одну треть погрузившись в чугун, в относительно спокойном месте.
Вынужденное испытание скафандров на жаропрочность закончилось успешно. Температура внутри была строго постоянной — плюс двадцать градусов. Настала пора подумать, как выбраться из печи. В отверстие для выпуска чугуна — летку — мы не пройдем, в летку для выпуска шлака — тоже. А если бы даже и прошли, я бы отказался, зачем делать какого-нибудь сталевара заикой. Нужно было поторапливаться. Печь скоро опять начнут загружать. Мы нащупали скобы, вделанные в шамотную кладку печи, и начали подниматься наверх. Клокочущая масса осталась внизу, и мы уже в пламени могли различать отдельные скобы и кирпичи. Чем выше, тем становилось яснее и я без труда увидел лезшего за мной Квинта. Выбраться через засыпной аппарат мы не рискнули. Он был плотно прикрыт конусом, в случае же его открытия на нас бы обрушилась лавина кокса и увлекла за собой. Выход один — через дымовую трубу, но прежде чем добраться до нее, нужно было преодолеть тяжелое препятствие. Горючий колошниковый газ отводится по трубе к подножию кауперов и, проходя через них, нагревает каналы, по которым затем пропускают воздух, направленный в домну. Мы страшно торопились, пока не перекрыли дымовые задвижки. Устали смертельно. Тридцать метров вверх по запутанному лабиринту, столько же вниз и так два раза, да еще в темноте. Но все-таки успели проскочить в последний момент, когда задвижка уже закрывалась. Тут мы не сговариваясь, как скошенная трава, рухнули и уснули.
Отдохнувшие, но сгорающие от жажды, мы проделали заключительный этап: влезли по внутренним скобам на трубу, и даже не взглянув на открывающуюся панораму, спустились на землю.
У открытого крана водопровода Квинт налил прикованную к нему цепью кружку воды и, облизывая пересохшие губы, протянул ее мне. Я великодушно отказался: «Пей! Пей!». Торопясь утолить жажду, он быстро поднес кружку ко рту, но она ударилась о шлем. Вода выплеснулась. Подошедший рабочий ахнул от изумления, а мы, не обращая на него внимания, принялись отвинчивать шлемы. Рабочий видел, как наши руки лихорадочно повторяли одни и те же странные движения вокруг головы. Мы уже напились и ушли, а он все стоял на месте.
Усталые и голодные, возвращались мы домой, но внутренне ликовали: скафандры выдержали, не подвели.
Спать, спать. Мне мысленно рисовалась кушетка, которую я издавна предпочитаю кровати.
Поднимаясь по лестнице к себе, мы увидели в коридоре паренька. Чистенький, в светлом костюме, он, видимо, кого-то ждал.
— Скажите, а где здесь квартира два? — спросил паренек. — Номеров нет, дверей много, запутаться можно.
— Я в ней живу.
— Вы? Так это вы?
— Это он, — сказал Квинт. — А это я.
— Вы, Фил, вы спасаете моего отца.
— Бейгера?
— Да. Я Тоник.
Мысли о кушетке вмиг вылетели из моей головы. Спать расхотелось.
— Вот ты, оказывается, кто. Проходи, Тоник. Очень рад. Познакомься — это Квинт, помощник мой.
— Квинтопертпраптех, — гордо представился Квинт. — Бывший фараон.
Последняя фраза пролетела мимо ушей Тоника. Он, видно, волновался.
Я пригласил его к себе.
— Ну, садись, Тоник. Ты, конечно, в курсе всех дел.
— Мама все рассказала.
— Значит, повторяться не буду. Отлично. В кабинете твоего отца в астрономическом каталоге я нашел схему планетной системы звезды Ригель. Она знакома тебе?
— Да, это папа рисовал. Он говорит, что Землю в доисторические времена посетили разумные существа, не похожие по облику на человека, и оставили о себе память — макет нашей галактики. Они прилетели из центра галактики от звезды… названия у нее нет, просто шифр, кажется, 1CB-135, точно не помню. Папа предполагает, что пришельцы на Земле жить не могли, для них здесь низкая температура, ядовитая атмосфера, малая сила тяжести, что вообще излучение Солнца для них губительно. На макете Земля соединена с девятой планетой от Ригеля тонкой точечной линией, и на этой планете при сильном увеличении были заметны какие-то непонятные знаки. Папа их расшифровал и получил основные данные об этой планете. Он даже условно назвал ее ПНЗ. Похожая на Землю, значит. Сокращенно.
Квинт на кухне гремел посудой, плескал водой и, наконец, вышел с тремя тарелками дымящейся каши и поставил их перед нами.
— Мы голодные, как рабы Хеопса, — сказал он Тонику и набросился на свою порцию.
Я отодвинул тарелку.
— Но, может, пришельцы с Ригеля?
— Кто пришел? — не понял Квинт. — Где они?
— Подожди, потом узнаешь. Так не с Ригеля ли?
— Нет. Точечная линия начинается от звезды 1CB-135, точнее от ее единственной планеты. Линия эта захватывает много планет, значит, на них пришельцы останавливались, но обозначений на планетах нет. Кончается линия на Земле. Пришельцы, оказавшись среди людей каменного века, поняли, что цивилизация здесь неизбежна и оставили макет, специально сделав на девятой планете Ригеля символы. Тем самым они сообщают, что она похожа на Землю, что на ней есть жизнь, подобная нашей, там даже была изображена контуром человеческая фигура. Может, они еще что оставили, мы не знаем.
— Неизвестно. По словам отца это стекловидный прочный чечевицеобразной формы монолит метров трех в поперечнике с вкрапленными в него точками звезд и планеток — пылинок. В общем, точная копия нашей галактики. Мне было мало лет, когда папа изучал макет. Он для этого улетал куда-то на самолете.
— Боже! Такая ценность, и человечество о ней ничего не знает! Что это за средневековый церковник, что за сумасшедший держит у себя уникальный документ, принадлежащий всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25