Это направление получило в Италии название «Verismo». Л. род. в 1858 г. Его опера «Паяцы» («Pagliacci», 1892) получила большое распространение во всем музыкальном мире. Вторая опера Л.: «Медичи» («I Medici», 1893), поставленная во многих городах Европы, имела меньший успех чем первая. Л. написал еще оперу «Чаттертон».
Леонтьев Константин Николаевич
Леонтьев (Константин Николаевич, 1831 – 91) – публицист и повествователь, оригинальный и талантливый проповедник крайне-консервативных взглядов; из калужских помещиков, учился медицине в моск. унив., был в крымскую кампанию военным врачом, потом домашним и сельским в Нижегородской губ. После краткого пребывания в Петербурге, поступил в азиатский дп. М. Ин. Дел и 10 лет (1863 – 73) прожил в Турции, занимая различные консульские должности (на о. Крите, в Адрианополе, Тульче, Янине, Зице и Салониках). Выйдя в отставку, провел более года на Афоне и затем вернулся в Россию, где жил большей частью в своей деревне. В 1880 г. был помощником редактора «Варш. Дневника», кн. Н. Голицына, потом был назначен цензором в Москву. В 1887 г. опять вышел в отставку, поселился в Оптиной пустыне и через 4 года, приняв тайное пострижение с именем Климента, переехал в Сергиев посад, где и умер 12 ноября 1891 г.
Первые беллетристические произведения Л. (из русской жизни, несколько повестей и два романа: «Подлипки» и «В своем краю», в «Отечественных Записках» 1856 – 1866 гг.), хотя и не лишены таланта, но, по позднейшему признанию самого автора, не представляют значительного интереса, будучи написаны под преобладающим влиянием Ж. Занда по идеям и Тургенева по стилю. Литературная самобытность Л. проявилась вполне в его повестях: «Из жизни христиан в Турции» (изд. отдельно Катковым в 1876 г.; сюда же принадлежат рассказ «Сфакиот», роман «Камень Сизифа» и начало романа «Египетский голубь», не вошедшие в этот сборник). И. С. Аксаков, враждебно относившийся к политическим и церковным взглядам Л., у которого находил «сладострастный культ палки», был в восхищении от его восточных повестей и говорил: «Прочтя их, не нужно и в Турцию ехать». Во время жизни в грекотурецких городах произошел в Л. умственный переворот, закончившийся на Афоне. Прежний натуралист и жорж-зандист, напечатавший, между прочим, уже в зрелом возрасте «в высшей степени безнравственное (по его собственному, преувеличенному отзыву), чувственное, языческое, дьявольское сочинение, тонкоразвратное, ничего христианского в себе не имеющее» – сделался крайним и искренним сторонником византийско-аскетического религиозного идеала. Этой стороной новое мировоззрение Л. далеко не исчерпывается. Оно было вообще лишено цельности; одного срединного и господствующего принципа в нем не было, но отдельные взгляды были весьма замечательны своей определенностью, прямотой и смелой последовательностью. По своему отношению к славянофильству, которое он называл «мечтательным и неясным учением», Л. представляет необходимый момент в истории русского самосознания. Желая привести свои пестрые мысли и стремления к некоторому, хотя бы только формальному единству, он называл себя принципиальным или идейным консерватором (в противоположность грубопрактическому или эмпирическому консерватизму). Дорогими, требующими и достойными охранения он считал, главным образом: 1) реально-мистическое, строго-церковное и монашеское христианство византийского и отчасти римского типа, 2) крепкую, сосредоточенную монархическую государственность и 3) красоту жизни в самобытных национальных формах. Все это нужно охранять против одного общего врага – уравнительного буржуазного прогресса, торжествующего в новейшей европейской истории. Вражда к этому прогрессу составляла главный «пафос» в писаниях Л., выработавшего особую теорию развития, где он своеобразно варьировал идеи Гегеля, Сен-Симона, Ог. Конта и Герберта Спенсера (которых, впрочем, не изучал систематически). По Л., человечество в целом и в частях проходит через три последовательные состояния: первоначальной простоты (подобно организму в зачаточном и незрелом, младенческом периоде), затем положительного расчленения (подобно развитому цветущему возрасту организма) и, наконец, смесительного упрощения и уравнения или вторичной простоты (дряхлость, умирание и разложение организма). Так, германцы в эпоху переселения народов представляли первичную простоту быта, Европа средних и начала новых веков – цветущее расчленение жизненных форм, а с «просветительного» движения XVIII в. и великой французской революции европейское человечество решительно входит в эпоху смесительного упрощения и разложения. От названных европейских мыслителей, которые также отмечали критически и отрицательный характер новейшей истории, Л. отличается тем, что считает это разложение для Европы окончательным и ждет нового и положительного от России. В этом он сходится с славянофилами, но тут же и расходится с ними в трех существенных пунктах. 1) Современное «разложение» Европы он считает простым следствием общего естественного закона, а вовсе не какого-нибудь порока в коренных началах ее жизни, от которого будто бы Россия свободна; эту славянофильскую точку зрения Л. так излагает и осмеивает: «правда, истина, цельность, любовь и т. п. у нас, а на Западе – рационализм, ложь, насильственность, борьба и т. п. Признаюсь – у меня это возбуждает лишь улыбку; нельзя на таких общеморальных различиях строить практические надежды. Трогательное и симпатическое ребячество это пережитой уже момент русской мысли». 2) Новая великая будущность для России представляется Л. желательной и возможной, а не роковой и неизбежной, как думают славянофилы; иногда эта будущность кажется ему даже мало вероятной: Россия уже прожила 1000 л., а губительный процесс эгалитарной буржуазности начался и у нас, после крымской войны и освобождения крестьян. 3) Помимо неуверенности в исполнении его желаний для России, самый предмет этих желаний был у Л. не совсем тот, что у славянофилов. Вот главные черты его культурно-политического идеала, как он сам его резюмировал: «государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно, вообще сурово, иногда и до свирепости; церковь должна быть независимее нынешней, иepapxия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее; быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве; законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее – одно уравновесит другое; наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе». Идеал Л. был византийским, а не славянским; он прямо доказывал, что «славянство» есть термин без всякого определенного культурного содержания, что славянские народы жили и живут чужими началами. Их нынешняя культура слагается отчасти из слабых остатков традиционного византизма, большей же частью – из стремительно усвоенных элементов прогрессивного европеизма. Этот второй, ненавистный Л. элемент решительно преобладает у славян австрийских, а в последнее время возобладал и у балканских. Поэтому слияние славян с Россией, к которому стремится панславизм, не только не может быть целью здравой политики с русской точки зрения, но было бы прямо для нас опасным, так как усилило бы новыми струями уравнительного прогресса наши разлагающие демократические элементы и ослабило бы истинноконсервативные, т. е. византийские начала нашей жизни. В церковно-политическом споре между греками и болгарами Л. решительно стал на сторону первых, вследствие чего разошелся со своим начальником, послом в Константинополе, ген. Игнатьевым, а также с Катковым. – Л. пламенно желал, чтобы Россия завоевала Константинополь, но не затем, чтобы сделать его центром славянской либерально-демократической федерации, а затем, чтобы в древней столице укрепить и развить истинноконсервативный культурный строй и восстановить Восточное царство на прежних византийских началах, только восполненных национально-русским учреждением принудительной земледельческой общины. Вообще Л. во всех сферах высоко ценил принудительный характер отношений, без которого, по его мнению, жизненные формы не могут сохранять своей раздельности и устойчивости; ослабление принудительной власти есть верный признак и вместе с тем содействующая причина разложения или «смесительного упрощения» жизни. В своем презрении к чистой этике и в своем культе самоутверждающейся силы и красоты Л. предвосхитил многие мысли Ницше, вдвойне парадоксальные под пером афонского послушника и оптинского монаха. Л. религиозно верил в положительную истину христианства, в узкомонашеском смысле личного спасения; он политически надеялся на торжество консервативных начал в нашем отечестве, на взятие Царьграда русскими войсками и на основание великой неовизантийской или греко-российской культуры; наконец, он эстетически любил все красивое и сильное; эти три мотива господствуют в его писаниях, а отсутствие между ними внутренней положительной связи есть главный недостаток его миpoсозерцания. Из идеи личного душеспасения путем монашеским (как его понимал Л.) логически вытекает равнодушие к мирским политическим интересам и отрицание интереса эстетического; в свою очередь политика, хотя бы консервативная, не имеет ничего общего с душеспасением и с эстетикой; наконец, становясь на точку зрения эстетическую, несомненно должно бы предпочесть идеалы древнего язычества, средневекового рыцарства и эпохи Возрождения идеалам византийских монахов и чиновников, особенно в их русской реставрации. Таким образом, три главные предмета, подлежащие охранению принципиального или идейного консерватизма, не согласованы между собой. Не свободно от внутреннего противоречия и враждебное отношение Л. к новой европейской цивилизации, которую он сам же признавал за неизбежный фазис естественного процесса. Справедливо укоряя славянофилов за их ребяческое осуждение Запада, он сам впадал в еще большее ребячество. Славянофилы были по крайней мере последовательны: представляя всю зап. историю как плод человеческого злодейства, они имели в этом ложном представлении достаточное основание для негодования и вражды; но ожесточенно нападать на заведомые следствия естественной необходимости – хуже чем бить камень, о который споткнулся. Не имели достаточного основания и надежды Л., связанные с завоеванием Царьграда: почему вступление русских солдат и чиновников на почву образованности давно умершей естественной смертью должно будет не только остановить уже начавшийся в России процесс уравнительного смешения, но и создать еще небывало великую консервативную культуру? Надежды и мечтания Л. не вытекали из христианства, которое он, однако, исповедовал как безусловную истину. Ему оставалась неясной универсальная природа этой истины и невозможность принимать ее на половину. Но если главные мотивы, из которых слагалось миросозерцание Л., не были им согласованы между собой, то к каждому из них он относился серьезно и с увлечением, как свидетельствует вся его жизнь. Своим убеждениям он принес в жертву успешно начатую дипломатическую карьеру, вследствие чего семь лет терпел тяжелую нужду. Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния. Большая часть политических, критических и публицистических произведений Л. соединена в сборнике «Восток, Россия и Славянство» (М., 1885 – 1886). После этого он напечатал в «Гражданине» ряд статей, под общим заглавием «Записки Отшельника». Одна из них: «Национальная политика как орудие всемирной революции» изд. отдельной брошюрой (М., 1889). При жизни Л. на него мало обращали внимания в литературе; можно назвать только статьи Н. С. Лескова («Голос», 1881, и «Новости», 1883) и Вл. Соловьева («Русь», 1883). После его смерти, кроме некрологов, появились следующие ст.: В. Розанова в «Русск. Вестнике» (1892), А. Александрова (там же), Влад. Соловьева в «Русск. Обозрении» (1892), кн. С. Трубецкого в «Вестн. Европы» (1892), П. Милюкова в «Вопр. филос. и психологии» (1893), Л. Тихомирова в «Русск. Обозрении» (1894), свящ. И.Фуделя (т. же, 1895). По обилию материала для характеристики особенно важны статьи о. Фуделя и г. Александрова.
Вл. Соловьев.
Леопард
Леопард или пантера (Felis pardus L.) – крупный вид рода кошка (Felis), служащий типом для группы леопардовых (Pardina), куда относятся крупные кошки Старого и Нового Света с круглым зрачком и сплошными или кольцеобразными пятнами. Цвет шерсти Л. обыкновенно оранжево-желтый разных оттенков, снизу беловатый, на голове с черными точками, шее, передних и задних конечностях и сплошными пятнами, вдоль спины с 2 рядами простых, по бокам с 6 – 10 рядами разорванных кольцеобразных пятен; на хвосте черные пятна. Вся длина 180 – 240 см, из которых на хвост приходятся 60 – 96 см. Название Л. прилагается нередко в частности к африканской форме, которая в общем меньше (170 – 200 см); пантерой же назыв. азиатскую форму, более крупную (200 – 240 см) и с более вытянутым сложением; кроме того между этими формами существуют и некоторые различия в цвете, по котором отличают африканские экземпляры от азиатских. Некоторые зоологи считают Л. и пантеру за разные виды. За особые виды признаются некоторыми также некоторые другие местные разновидности, напр. F. fontanieri из сев. Китая, с длинной мягкой шерстью, короткой мордой и некоторыми особенностями в окраске и другие. Так называемые черные пантеры и Л., т. е. такие экземпляры, основной цвет шерсти которых черно-бурый, так что черные пятна заметны лишь при известном освещении, во всяком случае не составляют даже особых разновидностей, так как пестрые и черные экземпляры встречаются среди детенышей одного помета. Весьма близка к Л. и составляет лишь разновидность зондская или длиннохвостная пантера (F. variegata) с более удлиненной головой, тонкой шеей, длинным хвостом и более темной окраской, водящаяся на Суматре и Яве. Вообще область распространения Л. обнимает Африку и зап. и южн. Азию. У нас на Кавказе пантера («барс») достигает южн. Дагестана, а по зап. склону доходит еще далее на Север. В средней Азии сев. граница распространения Л. проходит по Копет-Дагу и прилегающим речным долинам, в русском Туркестане, на нижнем течении Аму-Дарьи, у Аральского моря, и в зап. Бухаре Л. уже нет. В Индии пантеры нет в Пенджабе, некоторых частях Синда и на вост.-гиммалайской возвышенности. На Востоке встречается в сев. Китае и Японии. Л. хорошо лазает по деревьям и скалам, хорошо плавает, живет преимущественно в лесах, но также в степях и зарослях кустарников, в Абессинии восходит до 2000 – 3000 м. над уровнем моря. Во многих местах является гораздо более вредным и опасным, чем даже тигры. Обыкновенно Л. охотится на антилоп, козуль, мелкий скот и птиц, шакалов, обезьян и т. п., но иногда нападает и на крупный скот. В загородках для скота Л. часто душит по нескольку животных в одну ночь. Обыкновенно при встрече с человеком обращается в бегство, но в некоторых местностях нередко умерщвляет и людей, особенно детей. Попадаются среди них, как и среди тигров, и убивающие множество людей. В десятилетие до 1886 г. в Индии, по официальным данным, погибло от пантер 2368 человек; ежегодно убивали в это время от 3047 до 5466 пантер. Беременность длится около 90 дней, число детенышей 3 – 5; они рождаются слепыми и открывают глаза на 10-ый день. В неволе Л. выживают легко и размножаются в зоологических садах; цена обыкновенного взрослого Л. около 600 марок, черного – около 1000. Охотятся на Л. частью подстерегая их на приманку (козу или собаку), частью с загонщиками и сетями, или с собаками, которые, задерживая Л., дают охотнику время для выстрела. У римлян Л. часто употреблялись для боев в цирке: эдил Скавр прислал из Азии в цирк 160 пантер, Помпей 410, Август 420. Подобные зрелища в малом размере устраиваются еще, или устраивались недавно, в южн. Азии, туземными властителями. – Ископаемые остатки Л. найдены в южной Европе.
Н. Кн.
Лeoпарди
Лeoпарди (Джакомо, граф) – знаменитый итальян. поэт-пессимист (1798 – 1839); принадлежал к старинной дворянской семье Церковной Области. Отец его, гр. Мональдо Л., был весьма образованный человек и небезызвестный публицист, крайнего консервативного и клерикального направления. Болезненный и слабый от природы, чуждавшийся общества и развлечений и предававшийся пагубному пороку, Л. рос почти одиноким в семье, где деспотизм отца и пустота матери тяготели над детьми. С детства он погрузился в книги и к 15-летнему возрасту обладал громадной и разносторонней эрудицией, в особенности в области древней истории и языков (он вполне владел греческим и еврейским языками и несколькими новыми). Его филологические сочинения и стихотворные и прозаические переводы из древних, начавшие появляться уже с 1815 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Леонтьев Константин Николаевич
Леонтьев (Константин Николаевич, 1831 – 91) – публицист и повествователь, оригинальный и талантливый проповедник крайне-консервативных взглядов; из калужских помещиков, учился медицине в моск. унив., был в крымскую кампанию военным врачом, потом домашним и сельским в Нижегородской губ. После краткого пребывания в Петербурге, поступил в азиатский дп. М. Ин. Дел и 10 лет (1863 – 73) прожил в Турции, занимая различные консульские должности (на о. Крите, в Адрианополе, Тульче, Янине, Зице и Салониках). Выйдя в отставку, провел более года на Афоне и затем вернулся в Россию, где жил большей частью в своей деревне. В 1880 г. был помощником редактора «Варш. Дневника», кн. Н. Голицына, потом был назначен цензором в Москву. В 1887 г. опять вышел в отставку, поселился в Оптиной пустыне и через 4 года, приняв тайное пострижение с именем Климента, переехал в Сергиев посад, где и умер 12 ноября 1891 г.
Первые беллетристические произведения Л. (из русской жизни, несколько повестей и два романа: «Подлипки» и «В своем краю», в «Отечественных Записках» 1856 – 1866 гг.), хотя и не лишены таланта, но, по позднейшему признанию самого автора, не представляют значительного интереса, будучи написаны под преобладающим влиянием Ж. Занда по идеям и Тургенева по стилю. Литературная самобытность Л. проявилась вполне в его повестях: «Из жизни христиан в Турции» (изд. отдельно Катковым в 1876 г.; сюда же принадлежат рассказ «Сфакиот», роман «Камень Сизифа» и начало романа «Египетский голубь», не вошедшие в этот сборник). И. С. Аксаков, враждебно относившийся к политическим и церковным взглядам Л., у которого находил «сладострастный культ палки», был в восхищении от его восточных повестей и говорил: «Прочтя их, не нужно и в Турцию ехать». Во время жизни в грекотурецких городах произошел в Л. умственный переворот, закончившийся на Афоне. Прежний натуралист и жорж-зандист, напечатавший, между прочим, уже в зрелом возрасте «в высшей степени безнравственное (по его собственному, преувеличенному отзыву), чувственное, языческое, дьявольское сочинение, тонкоразвратное, ничего христианского в себе не имеющее» – сделался крайним и искренним сторонником византийско-аскетического религиозного идеала. Этой стороной новое мировоззрение Л. далеко не исчерпывается. Оно было вообще лишено цельности; одного срединного и господствующего принципа в нем не было, но отдельные взгляды были весьма замечательны своей определенностью, прямотой и смелой последовательностью. По своему отношению к славянофильству, которое он называл «мечтательным и неясным учением», Л. представляет необходимый момент в истории русского самосознания. Желая привести свои пестрые мысли и стремления к некоторому, хотя бы только формальному единству, он называл себя принципиальным или идейным консерватором (в противоположность грубопрактическому или эмпирическому консерватизму). Дорогими, требующими и достойными охранения он считал, главным образом: 1) реально-мистическое, строго-церковное и монашеское христианство византийского и отчасти римского типа, 2) крепкую, сосредоточенную монархическую государственность и 3) красоту жизни в самобытных национальных формах. Все это нужно охранять против одного общего врага – уравнительного буржуазного прогресса, торжествующего в новейшей европейской истории. Вражда к этому прогрессу составляла главный «пафос» в писаниях Л., выработавшего особую теорию развития, где он своеобразно варьировал идеи Гегеля, Сен-Симона, Ог. Конта и Герберта Спенсера (которых, впрочем, не изучал систематически). По Л., человечество в целом и в частях проходит через три последовательные состояния: первоначальной простоты (подобно организму в зачаточном и незрелом, младенческом периоде), затем положительного расчленения (подобно развитому цветущему возрасту организма) и, наконец, смесительного упрощения и уравнения или вторичной простоты (дряхлость, умирание и разложение организма). Так, германцы в эпоху переселения народов представляли первичную простоту быта, Европа средних и начала новых веков – цветущее расчленение жизненных форм, а с «просветительного» движения XVIII в. и великой французской революции европейское человечество решительно входит в эпоху смесительного упрощения и разложения. От названных европейских мыслителей, которые также отмечали критически и отрицательный характер новейшей истории, Л. отличается тем, что считает это разложение для Европы окончательным и ждет нового и положительного от России. В этом он сходится с славянофилами, но тут же и расходится с ними в трех существенных пунктах. 1) Современное «разложение» Европы он считает простым следствием общего естественного закона, а вовсе не какого-нибудь порока в коренных началах ее жизни, от которого будто бы Россия свободна; эту славянофильскую точку зрения Л. так излагает и осмеивает: «правда, истина, цельность, любовь и т. п. у нас, а на Западе – рационализм, ложь, насильственность, борьба и т. п. Признаюсь – у меня это возбуждает лишь улыбку; нельзя на таких общеморальных различиях строить практические надежды. Трогательное и симпатическое ребячество это пережитой уже момент русской мысли». 2) Новая великая будущность для России представляется Л. желательной и возможной, а не роковой и неизбежной, как думают славянофилы; иногда эта будущность кажется ему даже мало вероятной: Россия уже прожила 1000 л., а губительный процесс эгалитарной буржуазности начался и у нас, после крымской войны и освобождения крестьян. 3) Помимо неуверенности в исполнении его желаний для России, самый предмет этих желаний был у Л. не совсем тот, что у славянофилов. Вот главные черты его культурно-политического идеала, как он сам его резюмировал: «государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно, вообще сурово, иногда и до свирепости; церковь должна быть независимее нынешней, иepapxия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее; быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве; законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее – одно уравновесит другое; наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе». Идеал Л. был византийским, а не славянским; он прямо доказывал, что «славянство» есть термин без всякого определенного культурного содержания, что славянские народы жили и живут чужими началами. Их нынешняя культура слагается отчасти из слабых остатков традиционного византизма, большей же частью – из стремительно усвоенных элементов прогрессивного европеизма. Этот второй, ненавистный Л. элемент решительно преобладает у славян австрийских, а в последнее время возобладал и у балканских. Поэтому слияние славян с Россией, к которому стремится панславизм, не только не может быть целью здравой политики с русской точки зрения, но было бы прямо для нас опасным, так как усилило бы новыми струями уравнительного прогресса наши разлагающие демократические элементы и ослабило бы истинноконсервативные, т. е. византийские начала нашей жизни. В церковно-политическом споре между греками и болгарами Л. решительно стал на сторону первых, вследствие чего разошелся со своим начальником, послом в Константинополе, ген. Игнатьевым, а также с Катковым. – Л. пламенно желал, чтобы Россия завоевала Константинополь, но не затем, чтобы сделать его центром славянской либерально-демократической федерации, а затем, чтобы в древней столице укрепить и развить истинноконсервативный культурный строй и восстановить Восточное царство на прежних византийских началах, только восполненных национально-русским учреждением принудительной земледельческой общины. Вообще Л. во всех сферах высоко ценил принудительный характер отношений, без которого, по его мнению, жизненные формы не могут сохранять своей раздельности и устойчивости; ослабление принудительной власти есть верный признак и вместе с тем содействующая причина разложения или «смесительного упрощения» жизни. В своем презрении к чистой этике и в своем культе самоутверждающейся силы и красоты Л. предвосхитил многие мысли Ницше, вдвойне парадоксальные под пером афонского послушника и оптинского монаха. Л. религиозно верил в положительную истину христианства, в узкомонашеском смысле личного спасения; он политически надеялся на торжество консервативных начал в нашем отечестве, на взятие Царьграда русскими войсками и на основание великой неовизантийской или греко-российской культуры; наконец, он эстетически любил все красивое и сильное; эти три мотива господствуют в его писаниях, а отсутствие между ними внутренней положительной связи есть главный недостаток его миpoсозерцания. Из идеи личного душеспасения путем монашеским (как его понимал Л.) логически вытекает равнодушие к мирским политическим интересам и отрицание интереса эстетического; в свою очередь политика, хотя бы консервативная, не имеет ничего общего с душеспасением и с эстетикой; наконец, становясь на точку зрения эстетическую, несомненно должно бы предпочесть идеалы древнего язычества, средневекового рыцарства и эпохи Возрождения идеалам византийских монахов и чиновников, особенно в их русской реставрации. Таким образом, три главные предмета, подлежащие охранению принципиального или идейного консерватизма, не согласованы между собой. Не свободно от внутреннего противоречия и враждебное отношение Л. к новой европейской цивилизации, которую он сам же признавал за неизбежный фазис естественного процесса. Справедливо укоряя славянофилов за их ребяческое осуждение Запада, он сам впадал в еще большее ребячество. Славянофилы были по крайней мере последовательны: представляя всю зап. историю как плод человеческого злодейства, они имели в этом ложном представлении достаточное основание для негодования и вражды; но ожесточенно нападать на заведомые следствия естественной необходимости – хуже чем бить камень, о который споткнулся. Не имели достаточного основания и надежды Л., связанные с завоеванием Царьграда: почему вступление русских солдат и чиновников на почву образованности давно умершей естественной смертью должно будет не только остановить уже начавшийся в России процесс уравнительного смешения, но и создать еще небывало великую консервативную культуру? Надежды и мечтания Л. не вытекали из христианства, которое он, однако, исповедовал как безусловную истину. Ему оставалась неясной универсальная природа этой истины и невозможность принимать ее на половину. Но если главные мотивы, из которых слагалось миросозерцание Л., не были им согласованы между собой, то к каждому из них он относился серьезно и с увлечением, как свидетельствует вся его жизнь. Своим убеждениям он принес в жертву успешно начатую дипломатическую карьеру, вследствие чего семь лет терпел тяжелую нужду. Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния. Большая часть политических, критических и публицистических произведений Л. соединена в сборнике «Восток, Россия и Славянство» (М., 1885 – 1886). После этого он напечатал в «Гражданине» ряд статей, под общим заглавием «Записки Отшельника». Одна из них: «Национальная политика как орудие всемирной революции» изд. отдельной брошюрой (М., 1889). При жизни Л. на него мало обращали внимания в литературе; можно назвать только статьи Н. С. Лескова («Голос», 1881, и «Новости», 1883) и Вл. Соловьева («Русь», 1883). После его смерти, кроме некрологов, появились следующие ст.: В. Розанова в «Русск. Вестнике» (1892), А. Александрова (там же), Влад. Соловьева в «Русск. Обозрении» (1892), кн. С. Трубецкого в «Вестн. Европы» (1892), П. Милюкова в «Вопр. филос. и психологии» (1893), Л. Тихомирова в «Русск. Обозрении» (1894), свящ. И.Фуделя (т. же, 1895). По обилию материала для характеристики особенно важны статьи о. Фуделя и г. Александрова.
Вл. Соловьев.
Леопард
Леопард или пантера (Felis pardus L.) – крупный вид рода кошка (Felis), служащий типом для группы леопардовых (Pardina), куда относятся крупные кошки Старого и Нового Света с круглым зрачком и сплошными или кольцеобразными пятнами. Цвет шерсти Л. обыкновенно оранжево-желтый разных оттенков, снизу беловатый, на голове с черными точками, шее, передних и задних конечностях и сплошными пятнами, вдоль спины с 2 рядами простых, по бокам с 6 – 10 рядами разорванных кольцеобразных пятен; на хвосте черные пятна. Вся длина 180 – 240 см, из которых на хвост приходятся 60 – 96 см. Название Л. прилагается нередко в частности к африканской форме, которая в общем меньше (170 – 200 см); пантерой же назыв. азиатскую форму, более крупную (200 – 240 см) и с более вытянутым сложением; кроме того между этими формами существуют и некоторые различия в цвете, по котором отличают африканские экземпляры от азиатских. Некоторые зоологи считают Л. и пантеру за разные виды. За особые виды признаются некоторыми также некоторые другие местные разновидности, напр. F. fontanieri из сев. Китая, с длинной мягкой шерстью, короткой мордой и некоторыми особенностями в окраске и другие. Так называемые черные пантеры и Л., т. е. такие экземпляры, основной цвет шерсти которых черно-бурый, так что черные пятна заметны лишь при известном освещении, во всяком случае не составляют даже особых разновидностей, так как пестрые и черные экземпляры встречаются среди детенышей одного помета. Весьма близка к Л. и составляет лишь разновидность зондская или длиннохвостная пантера (F. variegata) с более удлиненной головой, тонкой шеей, длинным хвостом и более темной окраской, водящаяся на Суматре и Яве. Вообще область распространения Л. обнимает Африку и зап. и южн. Азию. У нас на Кавказе пантера («барс») достигает южн. Дагестана, а по зап. склону доходит еще далее на Север. В средней Азии сев. граница распространения Л. проходит по Копет-Дагу и прилегающим речным долинам, в русском Туркестане, на нижнем течении Аму-Дарьи, у Аральского моря, и в зап. Бухаре Л. уже нет. В Индии пантеры нет в Пенджабе, некоторых частях Синда и на вост.-гиммалайской возвышенности. На Востоке встречается в сев. Китае и Японии. Л. хорошо лазает по деревьям и скалам, хорошо плавает, живет преимущественно в лесах, но также в степях и зарослях кустарников, в Абессинии восходит до 2000 – 3000 м. над уровнем моря. Во многих местах является гораздо более вредным и опасным, чем даже тигры. Обыкновенно Л. охотится на антилоп, козуль, мелкий скот и птиц, шакалов, обезьян и т. п., но иногда нападает и на крупный скот. В загородках для скота Л. часто душит по нескольку животных в одну ночь. Обыкновенно при встрече с человеком обращается в бегство, но в некоторых местностях нередко умерщвляет и людей, особенно детей. Попадаются среди них, как и среди тигров, и убивающие множество людей. В десятилетие до 1886 г. в Индии, по официальным данным, погибло от пантер 2368 человек; ежегодно убивали в это время от 3047 до 5466 пантер. Беременность длится около 90 дней, число детенышей 3 – 5; они рождаются слепыми и открывают глаза на 10-ый день. В неволе Л. выживают легко и размножаются в зоологических садах; цена обыкновенного взрослого Л. около 600 марок, черного – около 1000. Охотятся на Л. частью подстерегая их на приманку (козу или собаку), частью с загонщиками и сетями, или с собаками, которые, задерживая Л., дают охотнику время для выстрела. У римлян Л. часто употреблялись для боев в цирке: эдил Скавр прислал из Азии в цирк 160 пантер, Помпей 410, Август 420. Подобные зрелища в малом размере устраиваются еще, или устраивались недавно, в южн. Азии, туземными властителями. – Ископаемые остатки Л. найдены в южной Европе.
Н. Кн.
Лeoпарди
Лeoпарди (Джакомо, граф) – знаменитый итальян. поэт-пессимист (1798 – 1839); принадлежал к старинной дворянской семье Церковной Области. Отец его, гр. Мональдо Л., был весьма образованный человек и небезызвестный публицист, крайнего консервативного и клерикального направления. Болезненный и слабый от природы, чуждавшийся общества и развлечений и предававшийся пагубному пороку, Л. рос почти одиноким в семье, где деспотизм отца и пустота матери тяготели над детьми. С детства он погрузился в книги и к 15-летнему возрасту обладал громадной и разносторонней эрудицией, в особенности в области древней истории и языков (он вполне владел греческим и еврейским языками и несколькими новыми). Его филологические сочинения и стихотворные и прозаические переводы из древних, начавшие появляться уже с 1815 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57