«Шахта…» – произнес Горион.
«Да», – произнес Абдель, и его горло опять заложило, а глаза наполнились слезами при виде умирающего отца.
«Останови их», – сказал Горион, невероятно спокойным голосом. Затем он произнес еще что-то, но Абдель не смог разобрать слов.
Рука старого монаха поднялась вверх, и Абдель понял, что тот работает над заклинанием. Горион резко дотронулся до него, но это было не простое прикосновение. Волна тепла обдала живот Абделя, и боль от раны внезапно утихла. Горион сделал долгий, болезненный выдох, и Абдель, у которого рана на боку закрылась и он был почти здоров, произнес, – «А теперь себя».
Но Горион не начал читать нового заклинания. «Это было последнее», – прохрипел монах.
Абдель был вне себя от злости на своего приемного отца, потратившего впустую свое последнее лечебное заклинание. «Ты умираешь», – все, что он смог произнести.
«Останови войну… Я не…»
Тело Гориона сотряс приступ неудержимого кашля и его левая рука внезапно протянулась к Абделю, заставив того вздрогнуть. В ней Горион держал рваный клочок пергамента, и затем второй рукой он выдернул оперенный дротик из своего глаза. Пергамент окропился кровью. Абдель ухватил руку Гориона и поднес ее к пергаменту.
«Я заберу тебя назад в Кэндлкип», – сказал Абдель, поднимая его на руки.
«Нет», – остановил его монах. – «Нет времени. Оставь меня… вернешься за мной…»
Тело Гориона сотрясла судорога, и Абдель едва удержался, чтобы не закричать.
«Твой отец…», – прокашлял он. Из единственного глаза Гориона скатилась слеза и, прежде чем он сделал свой последний выдох и его глаз закатился, он успел произнести, – «Халид и Джахей…»
Абдель закричал над мертвым телом. Без раздумий наемник взял пергамент в свои руки. Он еще долго сидел на дороге, окруженный смертью и криками воронов, пока наконец не встал, и начал готовить могилу своему отцу.
Глава 2
Тамоко не видела того, что видел ее любовник, когда смотрел в пустую рамку. Возможно, раньше там была картина, возможно посеребрённое зеркало, но теперь это была просто рамка, подвешенная на маленьких медных цепями к потолку личных покоев Саревока. Иногда он пялился на эту вещь в течение многих часов, бормоча проклятие или насмешки самому себе или переписывая дорожные заметки в дорогую записную книжку, переплетённую в инкрустированную драгоценными камнями кожу. Тамоко не умела читать на языке Фаэруна, который с её точки зрения был неудобен даже по сравнению с замысловатыми письменами ее родной Козакуры, так что она понятия не имела о том, что там он писал. Она только знала, что Саревок видел многое из того, что видели его пешки – а пешек у него было много.
Она с ногами забралась в мягкую, покрытую шелком кровать шириной в восемь футов, которая была прямо таки предназначена для медитаций. Но что-то кололо шею, и это мешало ей.
Гладкий шелк черной пижамы Тамоко зашуршал, соприкасаясь с шелком кровати, и заставил покрыться гусиной кожей ее тонкие, сильные руки. Она была маленькой женщиной, ростом не более пять футов, с гладкой кожей избалованной леди и силой берсеркера. Жизнь полная постоянных тренировок сделала ее тем, кем она и была в действительности: убийцей в полном смысле этого слова.
Она не потрудилась закрыть глаза, но прижала язык к нёбу и сконцентрировалась на дыхании и на течении крови, быстро бегущей по венам.
Комната была темна и воздух тих, а это были две вещи, которые обычно помогали ей сосредоточиться, но сегодня это не помогало. Сегодня воздух в личных покоях Саревока, глубоко спрятанных в комплексе комнат, которые мало кто видел, внушал ощущение тяжести и смерти. Устойчивый оранжевый свет канделябров, немного мерцающий из-за легкого сквозняка, заставил ее моргнуть. Влага заставила прилипнуть шелковые одежды к её скромным формам.
Минуты шли, а она продолжала усиленно медитировать. Когда Саревок смотрел на такие медитации и выглядел разочарованно (как сейчас, например), это обычно означало, что он собирался поручить ей убить кого-нибудь, так что она сочла нужным получше сосредоточиться.
«Мой брат», – внезапно сказал Саревок, настолько внезапно, что менее тренированный асассин наверняка бы вздрогнул, но не Тамоко, – «он в пути».
«Твой брат?» – быстро переспросила она. Саревок выдержал долгую и тревожную паузу, прежде чем обернуться.
«Да, у меня есть, по крайней мере, один брат», – произнес Саревок голосом, о котором она часто думала – был ли он чарующим или нет…
Холод прошел по её спине, заставив ее рассердиться на себя. Было что-то в Саревоке, она была в этом уверена, чего ей следовало опасаться. Он не был обычным мужчиной и не был обычным человеком, это было несомненно. Даже варвары Фаэруна были более похожи на обычных людей, чем Саревок. Она понятия не имела, что он представляет собой, но ей это нравилось. Мощь туманом витала вокруг него подобно тому, как вокруг женщин Фаэруна витал аромат духов. Она могла представить его погруженным в неё. Он был решительным и уверенным в себе, независящим от прихотей богов, ему было не свойственно действовать вслепую или по ребяческим причинам, так же как и гоняться за металлическими дисками солнечного цвета. Саревок хотел и власти и мощи и ещё много чего. Тамоко часто чувствовала страх в его присутствии, но сейчас не могла не восхищаться им. Факт оставался фактом, когда они были вместе, в темноте, ни чем не разделенные, даже тогда он говорил ей только то, что ей необходимо было знать, и он никогда не хотел, чтобы она знала слишком много. Он контролировал себя всегда.
«Какова будет природа его смерти?» – она спросила, подразумевая две вещи: во-первых, то, что она поняла, что должна убить и что она была достаточно предана, чтобы не спрашивать о причинах.
Саревок рассмеялся и звук его смеха заставил Тамоко улыбнуться – совсем не потому что его смех был очень приятным, а как раз по обратной причине. Действительно, он никак не мог быть простым человеком.
«Тогда он будет жить?» – заключила она.
Саревок, продолжая улыбаться своей внушающей ужас улыбкой, наклонился вперед, затем скользнул на кровать, медленно приближаясь к ней. В течении одного удара сердца она хотела отодвинуться в обратном направлении, избегая твердых, сильных, властных объятий приближающегося мужчины, но это было реакцией ее разума. Тело же предпочло действовать по-другому.
Они легко скользнули друг к другу, их соприкосновение было страстным и полным опасности, которая тянула ее к нему, заставляла возвращаться и в итоге сделала его рабом. Она убила бы для него десять, двенадцать, пятнадцать раз – могла вообще позволить себе сбиться со счета – и легко убить еще сто, если он будет смотреть на нее так как сейчас, держать ее так как сейчас, хотя бы еще один раз.
«Этот», – дохнул он ей в ухо – звук казался еще горячее, чем воздух – «поживет ещё… какое-то время».
Он внезапно оттолкнул её. У Тамоко даже приоткрылся рот от удивления. В основном она достаточно хорошо владела собой и попыталась не покраснеть из-за этого, но мерцание в глазах Саревока сказало ей, что он заметил. Саревок всегда все замечал.
«Два Зентарима», – сказал он ей, – «будут жить какое-то время, но только не долго. Я доставлю их из Нешкеля».
«Они будут полезны для тебя», – ответила Тамоко, ее голос прозвучал как детский на фоне его голоса – «так что они должны умереть быстро».
Саревок засмеялся снова, и Тамоко пришлось немало потрудиться, чтобы подавить дрожь. То, что она почувствовала, на сей раз, уже не было просто волнением.
«Давайте будем избегать поспешных решений, дорогая девушка», – сказал он. – «Они имеют особенность подводить меня «.
Глава 3
«Во дни Аватаров, когда Черный Лорд ходил по земле, он породил смертное потомство. Потомки будут разными, и добрыми и злыми, но хаос будет течь сквозь них. Когда дети Лорда Убийств достигнут совершеннолетия, они принесут опустошение странам, находящимся на Побережье Меча. Один из этих детей должен подняться над остальными и потребовать наследие отца. Этот наследник будет вершить историю Побережья Меча в течение многих столетий».
Что за бред!
Абдель не мог поверить, но там было написано именно так. Лист пергамента, который его отец считал настолько важным, что крепко сжимал его в дрожащей в предсмертных конвульсиях руке, пачкая собственной кровью, был недостающей частицей информации, но… о ком? Каком-то там мертвом боге, если ссылка в пергаменте на Аватаров в Смутные Времена, когда боги ходили по земле подобно людям и так же как и люди умерли там, была правдой.
Когда он начал читать это в первый раз, он был уверен, что это что-то личное, какой-то секрет, который его отец скрывал от него. Когда он только открыл пергамент и поднял заплаканные глаза к серому небу, у него появилась мысль, что там, должно быть, написано о его матери; возможно записка от нее или письмо, которое она написала своему маленькому сыну перед смертью или перед тем как бросила его или отослала или продала или еще что-нибудь еще – что-нибудь, что хотя бы отчасти объяснит, почему он никогда не видел её.
Но ничего этого там не было, только отдельные слова, которые формировали какое-то пророчество, которое может сбыться, а может и не сбыться, но Абдель был уверен, что не имеет никакого отношения ко всему этому.
«Чему быть, того не миновать старик», – сказал Абдель, укладывая тело монаха в неглубокую могилу, – «Ты прожил достаточно долго, чтобы понять это. А вот мне, наверное, это не удастся». Ему захотелось сказать ещё что-нибудь. Он заглянул и в свой и разум и в сердце, пытаясь вспомнить какую-нибудь молитву, чтобы прочитать над могилой и ещё хотя бы строчку из стихотворения, наиболее любимого Горионом, себе на память. Он изо всех сил пытался найти хоть какие-нибудь слова, но не нашел ничего.
Начался дождь. Потоки воды понемногу смывали грязь с одежды Абделя, но он не обращал не это внимания. Когда могила была закопана, юноша выпрямился в полный рост и подставил лицо под холодные капли. Он провел рукой по своим густым черным волосам и закрыл глаза, позволяя дождю смыть грязь и кровь.
Его отец позаботился о его ране. Она была глубокой, но теперь почти исцелилась. Впрочем, тупая боль все еще чувствовалась.
Но душевная рана осталась. Он не мог жить ней на сердце. Его отец умер от рук бандитов-наёмников. Кто – то заплатил, чтобы его убили, и вероятно хорошо заплатил. Это был бизнес. Вот только дело оказалось не выполненным – Абдель остался жив. И теперь ему самому придется завершить его – найти убийц.
Абдель, сын Гориона, привел в порядок свою кольчугу, почистил кожаные сапоги от грязи, слегка согнул спину, чтобы уравновесить вес большого широкого меча, который висел на его спине. Найдя палку и воткнув её в раскопанную землю, он повесил на неё крошечную серебряную рукавицу, которую его отец носил на тонкой золотой цепочке на шее. Хотя Абдель и знал, что какой-нибудь путешественник достаточно скоро снимет её.
«Я вернусь!» – сказал он, уходя.
* * * * *
Невозможно было сказать, что издало тот ужасный звук, который выбил Абделя из его беспокойного сна и насколько далеко источник звука был от него, но он вскочил на ноги немедленно.
Похоронив своего прёмного отца, юноша постарался пройти как можно больше и теперь разбил лагерь далеко от его могилы, там, где Дорога Льва, идущая из Кэндлкипа пересекается длинной, наезженной Прибрежной Дорогой. Там стоял дорожный камень. Замысловато вырезанный из сплошного гранитного блока, он был долгожданным знаком в те времена, когда он, много дней назад, видел его, возвращаясь в Кэндлкип. А сейчас он был напоминанием о потере. Теперь, когда Гориона не стало, Абдель не был даже уверен, что теперь его вообще пустят назад в Кэндлкип.
Впрочем, теперь на размышления времени не было. Звук приближался и приближался быстро.
Он был похож на хор разъярённых собак, соревнующихся с тысячей бардов, языки которых были отрезаны и теперь они могли только выть, хрипеть и шипеть. Звук испугал Абделя, что было довольно редкой вещью.
Он сдерживал себя, прячась за дорожным камнем, столь сильным было его желание рвануть куда-нибудь, подальше прямо в ночь, не разбирая дороги от страха – Абдель предпочитал не связываться с теми, кто мог издавать такой адский шум. Но независимо оттого, что издавало все вышеперечисленные звуки, ему пришлось бороться как с собственным разумом, который подсказывал не высовываться, так и с руками, которые отчаянно чесались, норовя выхватить меч.
Почувствовав спиной неровную и влажную поверхность камня, он понял, что снял кольчугу, когда устраивался на ночь. Ночь была темной и пасмурной после вчерашнего дождя. Абдель прищурился, пытаясь рассмотреть в темноте то, что издавало шум, который был теперь таким громким, что у наёмника начали сильно ныть уши. Хор бессвязного вокала приближался и Абдель сходил с ума от страха и злости.
Сначала он увидел огромную тень, двигавшуюся как единое целое на юг через перекресток. Когда в этой сплошной массе начали проступать отдельные силуэты, Абдель к своему ужасу понял, что эта громко бубнящая масса была сплошной ордой человекоподобных существ.
Абдель стал дышать медленно, приоткрыв рот, чтобы не выдать себя звуком дыхания. Хотя луна завернулась в мантию облаков, и не было видно ни единой звезды, он был очень рад, что снял кольчугу. Случайные отблески на ней могли привлечь чьё-нибудь внимание и навели бы орду на мысль прогуляться в его направлении. Даже Абдель не смог бы защититься против сплошного потока темных тел. Вдруг юноша заметил блеск стали в толпе. «У них есть мечи», – подумал он, – «они вооружены мечами». Это заставило его вспомнить, что у него в руках тоже полно предательской стали; и он тихо спрятал лезвие широкого меча за спину.
Он затаил дыхание, услышав шелест гравия позади него, с другой стороны дорожного камня. Сжав покрепче рукоять меча, он стал судорожно рыться в памяти, вспоминая какую-нибудь молитву к Торму. Звук позади него прекратился, но он не смел высунуться из-за камня и осмотреться.
Сосредоточив все внимание на возможном противнике позади себя, Абдель не расслышал, как кто-то подошел слева, но смог почувствовать потенциального противника по запаху. Прежде, чем он сам понял, что делает, сын Гориона быстро вытащил меч из-за спины и, резко крутанув запястье, нанес удар влево сверху вниз. Лезвие застряло в чем-то и, хотя Абдель не мог видеть эту тварь в темноте, молчание подсказало, что она была убита на месте. Поток бормотания, воплей, гортанных криков, которые едва не разорвали уши Абделя после этого, дали ему понять, что много, очень много этих существ находятся рядом и что еще хуже – они заметили его.
Самой большой неприятностью для Абделя была ограниченная видимость. Он различал только размытые силуэты врагов, зато орда нападавших, похоже, не испытывала никаких неудобств, связанных со зрением. Ржавые зазубренные лезвия с оглушительным шумом пытались разрубить Абделя. Он резкими ударами отбивал одну атаку за другой, убивал одну тварь за другой, все время стараясь держаться спиной к дорожному камню.
Наёмник наносил мечом быстрые рубящие удары, создавая перед собой стальную завесу, но иногда случайный удар прорывался сквозь его защиту. Рана в боку стала снова напоминать о себе, но он старался игнорировать её и продолжал бой. Вот он убил еще одного из этой орущей орды, но следующий, перешагнув через убитого собрата, напал на Абделя как ни в чем ни бывало. Юноша начал понимать, этой ночью он, похоже, умрет.
Весь разноголосый гвалт, который издавала орда, неуловимо изменился и теперь уже вся орда в полном составе, как один, развернулась и направилась на север. На север, к Абделю.
Абдель продолжал рубить их, скоро он весь покрылся кровью, причем не только чужой. Ему уже начало казаться, что бой идет целую вечность, как вдруг внезапная вспышка света ослепила наёмника.
Хотя никакого грома или какого-нибудь другого шума Абдель не услышал, он был уверен, что это молния попала в камень над его головой. Он широко открыл глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь при таком скудном освещении, когда новая вспышка желтого пламени прилетела словно из ниоткуда. Он закричал от боли и зажмурился изо всех сил. Слезы заструились по его забрызганному кровью лицу и его оборона стала неуверенной.
Реакция орды тварей на свет была поистине оглушительной. Всевозможные вариации громких воплей заставили Абделя вздрогнуть. Звуки были такими, как будто где-то рядом вырезали население небольшого города. Они прекратили нападать и в синем электрическом свете, заполнившем его глаза, Абдель увидел то, отчего у него по спине побежали крупные мурашки – орду фиолетовых гуманоидов с кожей болезненного цвета, покрывавшей упругие мускулы, и искаженными львиными головами с черными, как будто проволочными, гривами – в свете, который все еще ярко горел, не выделял жара, над головой Абделя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
«Да», – произнес Абдель, и его горло опять заложило, а глаза наполнились слезами при виде умирающего отца.
«Останови их», – сказал Горион, невероятно спокойным голосом. Затем он произнес еще что-то, но Абдель не смог разобрать слов.
Рука старого монаха поднялась вверх, и Абдель понял, что тот работает над заклинанием. Горион резко дотронулся до него, но это было не простое прикосновение. Волна тепла обдала живот Абделя, и боль от раны внезапно утихла. Горион сделал долгий, болезненный выдох, и Абдель, у которого рана на боку закрылась и он был почти здоров, произнес, – «А теперь себя».
Но Горион не начал читать нового заклинания. «Это было последнее», – прохрипел монах.
Абдель был вне себя от злости на своего приемного отца, потратившего впустую свое последнее лечебное заклинание. «Ты умираешь», – все, что он смог произнести.
«Останови войну… Я не…»
Тело Гориона сотряс приступ неудержимого кашля и его левая рука внезапно протянулась к Абделю, заставив того вздрогнуть. В ней Горион держал рваный клочок пергамента, и затем второй рукой он выдернул оперенный дротик из своего глаза. Пергамент окропился кровью. Абдель ухватил руку Гориона и поднес ее к пергаменту.
«Я заберу тебя назад в Кэндлкип», – сказал Абдель, поднимая его на руки.
«Нет», – остановил его монах. – «Нет времени. Оставь меня… вернешься за мной…»
Тело Гориона сотрясла судорога, и Абдель едва удержался, чтобы не закричать.
«Твой отец…», – прокашлял он. Из единственного глаза Гориона скатилась слеза и, прежде чем он сделал свой последний выдох и его глаз закатился, он успел произнести, – «Халид и Джахей…»
Абдель закричал над мертвым телом. Без раздумий наемник взял пергамент в свои руки. Он еще долго сидел на дороге, окруженный смертью и криками воронов, пока наконец не встал, и начал готовить могилу своему отцу.
Глава 2
Тамоко не видела того, что видел ее любовник, когда смотрел в пустую рамку. Возможно, раньше там была картина, возможно посеребрённое зеркало, но теперь это была просто рамка, подвешенная на маленьких медных цепями к потолку личных покоев Саревока. Иногда он пялился на эту вещь в течение многих часов, бормоча проклятие или насмешки самому себе или переписывая дорожные заметки в дорогую записную книжку, переплетённую в инкрустированную драгоценными камнями кожу. Тамоко не умела читать на языке Фаэруна, который с её точки зрения был неудобен даже по сравнению с замысловатыми письменами ее родной Козакуры, так что она понятия не имела о том, что там он писал. Она только знала, что Саревок видел многое из того, что видели его пешки – а пешек у него было много.
Она с ногами забралась в мягкую, покрытую шелком кровать шириной в восемь футов, которая была прямо таки предназначена для медитаций. Но что-то кололо шею, и это мешало ей.
Гладкий шелк черной пижамы Тамоко зашуршал, соприкасаясь с шелком кровати, и заставил покрыться гусиной кожей ее тонкие, сильные руки. Она была маленькой женщиной, ростом не более пять футов, с гладкой кожей избалованной леди и силой берсеркера. Жизнь полная постоянных тренировок сделала ее тем, кем она и была в действительности: убийцей в полном смысле этого слова.
Она не потрудилась закрыть глаза, но прижала язык к нёбу и сконцентрировалась на дыхании и на течении крови, быстро бегущей по венам.
Комната была темна и воздух тих, а это были две вещи, которые обычно помогали ей сосредоточиться, но сегодня это не помогало. Сегодня воздух в личных покоях Саревока, глубоко спрятанных в комплексе комнат, которые мало кто видел, внушал ощущение тяжести и смерти. Устойчивый оранжевый свет канделябров, немного мерцающий из-за легкого сквозняка, заставил ее моргнуть. Влага заставила прилипнуть шелковые одежды к её скромным формам.
Минуты шли, а она продолжала усиленно медитировать. Когда Саревок смотрел на такие медитации и выглядел разочарованно (как сейчас, например), это обычно означало, что он собирался поручить ей убить кого-нибудь, так что она сочла нужным получше сосредоточиться.
«Мой брат», – внезапно сказал Саревок, настолько внезапно, что менее тренированный асассин наверняка бы вздрогнул, но не Тамоко, – «он в пути».
«Твой брат?» – быстро переспросила она. Саревок выдержал долгую и тревожную паузу, прежде чем обернуться.
«Да, у меня есть, по крайней мере, один брат», – произнес Саревок голосом, о котором она часто думала – был ли он чарующим или нет…
Холод прошел по её спине, заставив ее рассердиться на себя. Было что-то в Саревоке, она была в этом уверена, чего ей следовало опасаться. Он не был обычным мужчиной и не был обычным человеком, это было несомненно. Даже варвары Фаэруна были более похожи на обычных людей, чем Саревок. Она понятия не имела, что он представляет собой, но ей это нравилось. Мощь туманом витала вокруг него подобно тому, как вокруг женщин Фаэруна витал аромат духов. Она могла представить его погруженным в неё. Он был решительным и уверенным в себе, независящим от прихотей богов, ему было не свойственно действовать вслепую или по ребяческим причинам, так же как и гоняться за металлическими дисками солнечного цвета. Саревок хотел и власти и мощи и ещё много чего. Тамоко часто чувствовала страх в его присутствии, но сейчас не могла не восхищаться им. Факт оставался фактом, когда они были вместе, в темноте, ни чем не разделенные, даже тогда он говорил ей только то, что ей необходимо было знать, и он никогда не хотел, чтобы она знала слишком много. Он контролировал себя всегда.
«Какова будет природа его смерти?» – она спросила, подразумевая две вещи: во-первых, то, что она поняла, что должна убить и что она была достаточно предана, чтобы не спрашивать о причинах.
Саревок рассмеялся и звук его смеха заставил Тамоко улыбнуться – совсем не потому что его смех был очень приятным, а как раз по обратной причине. Действительно, он никак не мог быть простым человеком.
«Тогда он будет жить?» – заключила она.
Саревок, продолжая улыбаться своей внушающей ужас улыбкой, наклонился вперед, затем скользнул на кровать, медленно приближаясь к ней. В течении одного удара сердца она хотела отодвинуться в обратном направлении, избегая твердых, сильных, властных объятий приближающегося мужчины, но это было реакцией ее разума. Тело же предпочло действовать по-другому.
Они легко скользнули друг к другу, их соприкосновение было страстным и полным опасности, которая тянула ее к нему, заставляла возвращаться и в итоге сделала его рабом. Она убила бы для него десять, двенадцать, пятнадцать раз – могла вообще позволить себе сбиться со счета – и легко убить еще сто, если он будет смотреть на нее так как сейчас, держать ее так как сейчас, хотя бы еще один раз.
«Этот», – дохнул он ей в ухо – звук казался еще горячее, чем воздух – «поживет ещё… какое-то время».
Он внезапно оттолкнул её. У Тамоко даже приоткрылся рот от удивления. В основном она достаточно хорошо владела собой и попыталась не покраснеть из-за этого, но мерцание в глазах Саревока сказало ей, что он заметил. Саревок всегда все замечал.
«Два Зентарима», – сказал он ей, – «будут жить какое-то время, но только не долго. Я доставлю их из Нешкеля».
«Они будут полезны для тебя», – ответила Тамоко, ее голос прозвучал как детский на фоне его голоса – «так что они должны умереть быстро».
Саревок засмеялся снова, и Тамоко пришлось немало потрудиться, чтобы подавить дрожь. То, что она почувствовала, на сей раз, уже не было просто волнением.
«Давайте будем избегать поспешных решений, дорогая девушка», – сказал он. – «Они имеют особенность подводить меня «.
Глава 3
«Во дни Аватаров, когда Черный Лорд ходил по земле, он породил смертное потомство. Потомки будут разными, и добрыми и злыми, но хаос будет течь сквозь них. Когда дети Лорда Убийств достигнут совершеннолетия, они принесут опустошение странам, находящимся на Побережье Меча. Один из этих детей должен подняться над остальными и потребовать наследие отца. Этот наследник будет вершить историю Побережья Меча в течение многих столетий».
Что за бред!
Абдель не мог поверить, но там было написано именно так. Лист пергамента, который его отец считал настолько важным, что крепко сжимал его в дрожащей в предсмертных конвульсиях руке, пачкая собственной кровью, был недостающей частицей информации, но… о ком? Каком-то там мертвом боге, если ссылка в пергаменте на Аватаров в Смутные Времена, когда боги ходили по земле подобно людям и так же как и люди умерли там, была правдой.
Когда он начал читать это в первый раз, он был уверен, что это что-то личное, какой-то секрет, который его отец скрывал от него. Когда он только открыл пергамент и поднял заплаканные глаза к серому небу, у него появилась мысль, что там, должно быть, написано о его матери; возможно записка от нее или письмо, которое она написала своему маленькому сыну перед смертью или перед тем как бросила его или отослала или продала или еще что-нибудь еще – что-нибудь, что хотя бы отчасти объяснит, почему он никогда не видел её.
Но ничего этого там не было, только отдельные слова, которые формировали какое-то пророчество, которое может сбыться, а может и не сбыться, но Абдель был уверен, что не имеет никакого отношения ко всему этому.
«Чему быть, того не миновать старик», – сказал Абдель, укладывая тело монаха в неглубокую могилу, – «Ты прожил достаточно долго, чтобы понять это. А вот мне, наверное, это не удастся». Ему захотелось сказать ещё что-нибудь. Он заглянул и в свой и разум и в сердце, пытаясь вспомнить какую-нибудь молитву, чтобы прочитать над могилой и ещё хотя бы строчку из стихотворения, наиболее любимого Горионом, себе на память. Он изо всех сил пытался найти хоть какие-нибудь слова, но не нашел ничего.
Начался дождь. Потоки воды понемногу смывали грязь с одежды Абделя, но он не обращал не это внимания. Когда могила была закопана, юноша выпрямился в полный рост и подставил лицо под холодные капли. Он провел рукой по своим густым черным волосам и закрыл глаза, позволяя дождю смыть грязь и кровь.
Его отец позаботился о его ране. Она была глубокой, но теперь почти исцелилась. Впрочем, тупая боль все еще чувствовалась.
Но душевная рана осталась. Он не мог жить ней на сердце. Его отец умер от рук бандитов-наёмников. Кто – то заплатил, чтобы его убили, и вероятно хорошо заплатил. Это был бизнес. Вот только дело оказалось не выполненным – Абдель остался жив. И теперь ему самому придется завершить его – найти убийц.
Абдель, сын Гориона, привел в порядок свою кольчугу, почистил кожаные сапоги от грязи, слегка согнул спину, чтобы уравновесить вес большого широкого меча, который висел на его спине. Найдя палку и воткнув её в раскопанную землю, он повесил на неё крошечную серебряную рукавицу, которую его отец носил на тонкой золотой цепочке на шее. Хотя Абдель и знал, что какой-нибудь путешественник достаточно скоро снимет её.
«Я вернусь!» – сказал он, уходя.
* * * * *
Невозможно было сказать, что издало тот ужасный звук, который выбил Абделя из его беспокойного сна и насколько далеко источник звука был от него, но он вскочил на ноги немедленно.
Похоронив своего прёмного отца, юноша постарался пройти как можно больше и теперь разбил лагерь далеко от его могилы, там, где Дорога Льва, идущая из Кэндлкипа пересекается длинной, наезженной Прибрежной Дорогой. Там стоял дорожный камень. Замысловато вырезанный из сплошного гранитного блока, он был долгожданным знаком в те времена, когда он, много дней назад, видел его, возвращаясь в Кэндлкип. А сейчас он был напоминанием о потере. Теперь, когда Гориона не стало, Абдель не был даже уверен, что теперь его вообще пустят назад в Кэндлкип.
Впрочем, теперь на размышления времени не было. Звук приближался и приближался быстро.
Он был похож на хор разъярённых собак, соревнующихся с тысячей бардов, языки которых были отрезаны и теперь они могли только выть, хрипеть и шипеть. Звук испугал Абделя, что было довольно редкой вещью.
Он сдерживал себя, прячась за дорожным камнем, столь сильным было его желание рвануть куда-нибудь, подальше прямо в ночь, не разбирая дороги от страха – Абдель предпочитал не связываться с теми, кто мог издавать такой адский шум. Но независимо оттого, что издавало все вышеперечисленные звуки, ему пришлось бороться как с собственным разумом, который подсказывал не высовываться, так и с руками, которые отчаянно чесались, норовя выхватить меч.
Почувствовав спиной неровную и влажную поверхность камня, он понял, что снял кольчугу, когда устраивался на ночь. Ночь была темной и пасмурной после вчерашнего дождя. Абдель прищурился, пытаясь рассмотреть в темноте то, что издавало шум, который был теперь таким громким, что у наёмника начали сильно ныть уши. Хор бессвязного вокала приближался и Абдель сходил с ума от страха и злости.
Сначала он увидел огромную тень, двигавшуюся как единое целое на юг через перекресток. Когда в этой сплошной массе начали проступать отдельные силуэты, Абдель к своему ужасу понял, что эта громко бубнящая масса была сплошной ордой человекоподобных существ.
Абдель стал дышать медленно, приоткрыв рот, чтобы не выдать себя звуком дыхания. Хотя луна завернулась в мантию облаков, и не было видно ни единой звезды, он был очень рад, что снял кольчугу. Случайные отблески на ней могли привлечь чьё-нибудь внимание и навели бы орду на мысль прогуляться в его направлении. Даже Абдель не смог бы защититься против сплошного потока темных тел. Вдруг юноша заметил блеск стали в толпе. «У них есть мечи», – подумал он, – «они вооружены мечами». Это заставило его вспомнить, что у него в руках тоже полно предательской стали; и он тихо спрятал лезвие широкого меча за спину.
Он затаил дыхание, услышав шелест гравия позади него, с другой стороны дорожного камня. Сжав покрепче рукоять меча, он стал судорожно рыться в памяти, вспоминая какую-нибудь молитву к Торму. Звук позади него прекратился, но он не смел высунуться из-за камня и осмотреться.
Сосредоточив все внимание на возможном противнике позади себя, Абдель не расслышал, как кто-то подошел слева, но смог почувствовать потенциального противника по запаху. Прежде, чем он сам понял, что делает, сын Гориона быстро вытащил меч из-за спины и, резко крутанув запястье, нанес удар влево сверху вниз. Лезвие застряло в чем-то и, хотя Абдель не мог видеть эту тварь в темноте, молчание подсказало, что она была убита на месте. Поток бормотания, воплей, гортанных криков, которые едва не разорвали уши Абделя после этого, дали ему понять, что много, очень много этих существ находятся рядом и что еще хуже – они заметили его.
Самой большой неприятностью для Абделя была ограниченная видимость. Он различал только размытые силуэты врагов, зато орда нападавших, похоже, не испытывала никаких неудобств, связанных со зрением. Ржавые зазубренные лезвия с оглушительным шумом пытались разрубить Абделя. Он резкими ударами отбивал одну атаку за другой, убивал одну тварь за другой, все время стараясь держаться спиной к дорожному камню.
Наёмник наносил мечом быстрые рубящие удары, создавая перед собой стальную завесу, но иногда случайный удар прорывался сквозь его защиту. Рана в боку стала снова напоминать о себе, но он старался игнорировать её и продолжал бой. Вот он убил еще одного из этой орущей орды, но следующий, перешагнув через убитого собрата, напал на Абделя как ни в чем ни бывало. Юноша начал понимать, этой ночью он, похоже, умрет.
Весь разноголосый гвалт, который издавала орда, неуловимо изменился и теперь уже вся орда в полном составе, как один, развернулась и направилась на север. На север, к Абделю.
Абдель продолжал рубить их, скоро он весь покрылся кровью, причем не только чужой. Ему уже начало казаться, что бой идет целую вечность, как вдруг внезапная вспышка света ослепила наёмника.
Хотя никакого грома или какого-нибудь другого шума Абдель не услышал, он был уверен, что это молния попала в камень над его головой. Он широко открыл глаза, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь при таком скудном освещении, когда новая вспышка желтого пламени прилетела словно из ниоткуда. Он закричал от боли и зажмурился изо всех сил. Слезы заструились по его забрызганному кровью лицу и его оборона стала неуверенной.
Реакция орды тварей на свет была поистине оглушительной. Всевозможные вариации громких воплей заставили Абделя вздрогнуть. Звуки были такими, как будто где-то рядом вырезали население небольшого города. Они прекратили нападать и в синем электрическом свете, заполнившем его глаза, Абдель увидел то, отчего у него по спине побежали крупные мурашки – орду фиолетовых гуманоидов с кожей болезненного цвета, покрывавшей упругие мускулы, и искаженными львиными головами с черными, как будто проволочными, гривами – в свете, который все еще ярко горел, не выделял жара, над головой Абделя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28