Моя новая знакомая была так разговорчива, что я до сих пор не могу понять, отчего она не сообщила мне, что вечером приезжает ее муж. Скорее всего, она и сама об этом не подозревала. Джонс вытащил из пива муху.
— Так или иначе, супруг заявился как раз перед вашим приходом, и хозяйка гостиницы проводила его в комнату жены. Трое слуг несли его пожитки, а служанка (та самая, что вообразила, будто имеет права на мою персону) держала поднос с ужином. К счастью, я оказался предусмотрительней, нежели дама, которая немедленно принялась вопить: «Насилуют!», едва заслышала голос мужа, и потому загодя запер дверь. Пока они ломились, я успел одеться. Мне стало ясно, что я пришелся обществу не по нраву, и потому постарался избежать непосредственного контакта.
— В другой раз, когда в тебя будут стрелять, лови пули сам, — предложил я рассказчику. Впервые за все время Джонс посерьезнел.
— Очень сочувствую тебе, Шендон. Представляю, как тебе досадно. Если человека убивают, он должен хотя бы сознавать, что заслужил это.
— Возможно, он и заслужил, чтобы его подстрелили, но только где-нибудь в другом месте, — заметил Голиас. — Мало кто из нас, мужчин, не заслужил пули, и уж совсем редко кто приходился мужьям по нраву. Кстати, как насчет твоих пожитков?
Джонс, растерянно помолчав, сказал:
— Знаешь, с отступлением я справился неплохо, но мои пожитки, честное слово, из головы у меня вылетели начисто.
— Кому-нибудь из нас придется их забрать, — предложил Голиас. — А счет за гостиницу ты оплатил?
— До вчерашнего полудня. У меня хватит денег, чтобы рассчитаться с ними полностью, но за ужин заплати ты.
Голиас принял это предложение так же естественно, как оно было сделано. Порывшись в карманах, он достал пару золотых браслетов.
— Мне их подарил король Хротгар. Ты, Шендон, видел его в Хеороте. Камни в восемнадцать каратов. Завтра я их продам, и у нас заведутся денежки.
После ужина мы сняли на ночь комнату. Джонс заказал бутылку вина (портвейн с примесью бренди, как мне показалось), и мы уютно расположились в углу распивочной. Здесь курили, но не сигареты и не сигары, а трубки, набитые табаком. Моих товарищей это не заинтересовало, но я с удовольствием выкурил несколько трубок, пока мы проводили военный совет.
— Изложи Шендону наши задачи, — предложил Голиас. — Я ему только вкратце обрисовал твои сложности. Все сведения лучше получать из первых рук.
До сих пор Джонс сохранял уравновешенность. Теперь же он вспыхнул, обнаружив свою молодость.
— Мужчине не пристало распространяться о подобных вещах, но я нуждаюсь в помощи, а вы великодушно предлагаете мне содействие. Я, впрочем, не уверен, что из этого что-то выйдет.
— Валяй рассказывай, если уж надумал.
— Думай не думай, а деваться некуда. Я, как уже известно Голиасу, из тех несчастных, которые находят облегчение, выбалтывая другим свои дела. — Он с горестным видом усмехнулся. — Нелегко признаваться посторонним, что воспитывался в роскоши. Но раз уж вы взялись слушать, я не утомлю вас подробностями и скажу, что так оно и было. Я никогда не задумывался, есть ли у меня враги. И меня не учили ничему другому, как только владеть землей.
— Так ты, стало быть, фермер? — спросил я. Джонс улыбнулся.
— У нас таких, как я, называют «барон». И заботиться о плодородии земли — это еще не все. Ведь на земле живут люди. Они должны быть здоровы, иметь работу, образование. Порой их надо вызволять из тюрьмы, по необходимости наказывать, помогать в затруднениях. Для меня это лучшее занятие в мире. Да другого я и не знаю.
До сих пор я не замечал в нем идеалистических черточек. Вынув трубку изо рта, я ткнул в сторону Джонса чубуком.
— Но теперь вы этим не занимаетесь.
— Нет, черт побери! Да и прочих дел никак не могу устроить. Конечно, я сам во многом виноват, но у меня есть враги. О них поговорим позже. Я и не думал, что должен унаследовать дедушкин титул. Ведь следующим по старшинству был отец. Но он бесследно исчез.
— А вы не пытались искать его?
— Мой дедушка — я тогда был еще ребенком — так и не выяснил, что же случилось и кто замешан в этом деле. И только недавно я счел себя вправе считать, что во всем виноват был дон Родриго Монкс Раван. Это мой кузен — если допустить, что я законнорожденный.
Сделав подряд две затяжки, я пропустил его замечание мимо ушей.
— А почему вы думаете, что он-то и есть чертик в табакерке?
Джонс ответил уклончиво:
— Он не выказывал ко мне никакой вражды, пока мне не посчастливилось составить хорошую партию. Мою невесту высоко ценят в свете, а я приобретаю в ней величайшее счастье в жизни. — Джонс широко улыбнулся. — Дон Родриго тоже сватался к ней, но получил отказ. Однако он все еще домогается ее руки или, вернее, той собственности, наследницей которой она является. Он представил какие-то свидетельства, доказывающие, что я рожден вне брака.
— И что из того? — спросил я. Голиас с удивлением скосил на меня глаз; Джонс был озадачен ничуть не менее.
— Видите ли, моему дедушке — а он весьма почтенный старый джентльмен — было бы безразлично, будь я бастардом его сына. Однако обвинение легло на мою покойную мать. Собственность передается по праву крови, а сейчас дедушка убежден, что я ему не родня.
— А этот самый Раван?
Джонс с горечью засмеялся.
— Неужели и вы в это поверите? Не думал я, что лорд Раван станет наследником… Даже когда старшего кузена застрелили на большой дороге. (Это случилось совсем недавно.) Но теперь оба его соперника устранены. Выходит, наследник теперь лорд Раван.
Да, получалось, что у лорда Равана лучше не путаться под ногами. Мне оставалось только покачать головой, невольно восхищаясь его методами.
— Так вот одним махом, не снимая ног со стола, он лишил вас семьи и невесты и попутно обзавелся состоянием? А что он имел против вашего предка?
— Моего отца, если я и в самом деле ему сын? — Джонс покачал головой. — Не знаю. И потому неизвестно, за что зацепиться.
— Об этом не беспокойся, — сказал Голиас, — расскажи-ка Шендону, почему ты не живешь дома.
— Мне там не слишком-то рады. — Джонс окунул палец в лужицу вина на столе и стал выводить узоры. — Если нельзя остаться — приходится уходить. Но я пытаюсь сделать большее. Я верю, что буду жить на своей земле. Для этого надо подтвердить, что я законный наследник. Я уже взялся искать доказательства, когда встретил Голиаса — там, в «Королеве Гусиные Лапы».
Но был еще вопрос, которого мы не коснулись.
— А что та девушка? Заботит ли ее ваше свидетельство о рождении? — Наверное, ее беспокоит, сможете ли вы жить в достатке?
— Предположим, ей захочется есть, — вставил Голиас.
— Я уверен, — возразил Джонс, — что она не придает значения ни деньгам, ни титулу.
Вскочив на ноги, он поднял бокал.
— Джентльмены, я предлагаю выпить за леди Гермиону Стейнгерд ап Готорн.
— Что-то не могу вспомнить, — задумчиво пробормотал Голиас. — Она, случайно, не из рода старого скряги Пенкора?
— Итак, — повторил Джонс, пропустив мимо ушей замечание Голиаса, — я предлагаю тост за очаровательную Гермиону Стейнгерд ап Готорн. Эта девушка, невзирая на обстоятельства, пойдет куда угодно за человеком, которого… — Он залпом осушил бокал. Рука его безвольно упала, и последние капли вина стекли на пол.. — которого полюбит, — добавил он шепотом.
Концовка тоста повергла меня в изумление.
— Но ведь ты говорил, что она тебя любила?
— Несомненно. — Усаживаясь на место, он задумчиво наполнил бокал. — Да, именно так — любила. А потом случилось вот что. Колдунья — подозреваю, что не обошлось тут без дона Родриго, — наложила на нас заклятие.
— Какого свойства? — живо спросил Голиас, прежде чем я успел что-то сказать.
— Она разбила наш союз. Все наши встречи с тех пор заканчиваются горькими недоразумениями. Но это еще не все, — продолжал он, жестом останавливая Голиаса, который снова хотел вмешаться. — По-видимому, дон Раван или кто-то другой рассказал Гермионе о грешках моей юности и настроил девушку против меня.
Он вздохнул. Я и сам едва не вздохнул, подумав о Розалетте. Но тут я вспомнил, при каких обстоятельствах мы с ним познакомились.
— Именно это заклятие и довлело над вами, когда вы падали из окна?
Прочувствованность Джонса словно рукой сняло. Взглянув на меня, он смущенно хмыкнул.
— Я не пожалел сил, чтобы доказать обратное, не правда ли? Но я знаю себя лучше, чем свидетели моих проступков. В настоящее время моя душа, которую Гермиона не отвергает, живет иной жизнью, чем плоть, девушкой презираемая. Только с благословения моей невесты они воссоединятся на вершине, к коей обе устремлены.
Однако на моем разбуженном скептицизме шерсть все еще стояла дыбом.
— Вы искренне так считаете или только говорите ради красного словца?
Джонс приложил руку к сердцу.
— Клянусь вам, Шендон, что если бы Гермиона не лишила меня своей благосклонности, я бы на женщин и смотреть не стал.
— Что ж, подумаем, можно ли исправить дело. — Голиас сделал знак разносчику. — В противном случае подыщем тебе столь же очаровательную особу.
Джонс посуровел.
— Женщины, равной ей, не существует.
— Я не имел чести знать леди Гермиону, но не сомневаюсь, что она выше всяких похвал, — поддакнул Голиас. — Однако справиться с заклятием — дело нелегкое, и в Романии, насколько мне известно, вполне достаточно достойных знакомств..
— Только не для меня! — упорствовал Джонс. Он резко подался вперед. — Это не прихоть, джентльмены. Много лет назад гадалка предсказала мне, что если я не женюсь на дочери Готорна, то умру холостым.
И к предсказанию Голиас отнесся столь же серьезно, как и к заклятию.
— Это меняет дело, — решил он. — Что ж, тогда мы приложим все усилия, чтобы завоевать твою суженую.
Джонс не находил слов для благодарности. Тем временем принесли новую бутылку. Мы молча дождались, пока ее откупорят. Итак, Джонс поведал о своих затруднениях. Но чем предстояло заниматься мне, как его добровольному союзнику?
— Ты говорил, — напомнил я Луцию, когда слуга ушел, — что сначала необходимо доказать права на наследство.
— От этого зависит исход всего дела, — подтвердил Джонс. — Разве я допущу, чтобы моя милая стала женою нищего?
— Старик Готорн проклянет вас, прежде чем это случится, — заверил Голиас. — Когда мы впервые встретились, ты сказал, что собираешься разыскать Равана и выжать из него истину. Ты еще не передумал?
— Нет. Я говорил: разыскать, потому что потерял его след. Дон Родриго — королевский фаворит и, наверное, находится при дворе. А где теперь двор — неизвестно, потому что король может находиться в любом из своих многочисленных имений. Сельскую местность король предпочитает столице. Однако это необходимо уточнить. — Джонс выжидательно посмотрел на нас. — С вашего одобрения, мы поначалу отправимся в город.
— Разумно, — подтвердил Голиас.
— В какой город? — поинтересовался я.
— Когда мы здесь говорим «город», то имеем в виду Илион. Хотя в Романии много и других знаменитых городов, этот наиболее значителен. Верховный король содержит там двор, и потому Илион можно считать столицей.
Поскольку мне предстояло увидеть главный город страны, первая часть наших планов пришлась мне по нраву. Но я задумался и о других сторонах предприятия.
— Ты говоришь, что птичка, которой мы собираемся насыпать соли на хвост — королевский фаворит, — сказал я. — Не окажется ли этот орешек слишком крепким, чтобы его расколоть?
— Естественно, — согласился Джонс. Он провел рукой по волосам. — Вот почему я нуждаюсь в помощи. Предприятие небезопасное, хорошо еще, если останемся живы.
— Шендон не из робкого десятка, — заявил Голиас, пока я угрюмо обдумывал слова Джонса. — Давайте-ка еще по одной!
12. Вперед по Уотлинг-стрит
На следующий день, сразу же после завтрака, Голиас заложил свои браслеты. На вырученные деньги он оплатил гостиничный счет Луция и выкупил его скарб. Луций имел при себе едва ли не целый гардероб, что для путешественника обременительно, но после утруски его пожитки поместились в маленьком дорожном узелке. Мы были ограничены в средствах, и потому путешествовать предстояло пешком.
Свой костюм и костюм Голиаса я уже описал; остается только упомянуть, что, по настоянию Голиаса, мы приобрели две шпаги в виде тростей. Но Джонс перещеголял нас обоих: на нем были желтые чулки, лазурные штаны, алый жакет, отделанный золотым галуном». С пояса у него свисал меч. Мысль о том, что дело сдвинулось с мертвой точки, приводила юношу в доброе расположение духа. Я также был в недурном настроении: после путешествия по главной дороге страны мне предстояло увидеть столицу. Я уже почувствовал себя бывалым путешественником. Романия перестала казаться мне диковинной, и мой интерес к ней постоянно возрастал.
Свежесть впечатлений не исчезала. На третий день пути, около двух часов пополудни, дорога нырнула в дубовую рощу. Приблизившись к ней, мы услышали возню за поворотом и замедлили шаг. Вдруг из рощи раздался женский визг. Из осторожности я пошел еще тише, но Джонс бросился к повороту. Схватив юношу, я оттащил его назад.
— Полегче, Луций, — посоветовал я.
— Женщина зовет на помощь! — воскликнул он, вырываясь и пытаясь обнажить свой меч.
— Послушай, сынок, — сказал я ему, — если женщина кричит, это еще не значит, что ее обижают. И не всякую обижают напрасно. Давай-ка выясним, что случилось, прежде чем крушить черепа.
В роще снова завопили, и Джонс обезумел от ярости.
— Пусти, черт побери!
Он вырвался и устремился вперед, размахивая мечом.
— Прекратите насилие, или вы поплатитесь жизнью.. — кричал он неизвестному противнику. Я в тревоге взглянул на Голиаса.
— Нельзя оставлять его одного, — сказал он.
Разумеется, мы не могли его бросить и потому побежали вслед за ним.
Добежав до поворота, Джонс вдруг остановился как вкопанный. Да, женщины попали в беду, но помочь им мы уже ничем не могли. С ветки свисало безжизненное тело, раскачиваясь в петле. Услышанный нами крик был предсмертным воплем, а теперь завопила вторая женщина, потрясенная утратой.
Мне стало не по себе, но страшился я не присутствия трупа, а подозрительности живых. Оказаться в чужой стране поблизости от мертвого тела и без каких-либо удостоверений личности было не самой приятной штукой. С того света повешенную не вернешь — так стоит ли напрасно рисковать? Голиас тоже явно был не в восторге от случившегося. Он крикнул Джонсу, чтобы тот вернулся, но, к сожалению, опоздал. Луций и ухом не повел, хотя пошел медленнее.
— Надо выяснить, кто это сделал, — крикнул он нам.
Покорно переглянувшись, мы присоединились к нему. Луций уже склонился над женщиной, которая, плача, лежала на земле, и пытался утешить ее. Мы подошли к мертвой. Мне не приходилось видеть более отвратительную каргу. Лицо ее было морщинисто, как маска из кокосового ореха (такие маски владельцы баров в изобилии ввозят из тропиков). И смугла она была, как кокос, разве что чуть светлее. Бесформенное туловище старухи болталось в балахоне из грязных цветных тряпок, какие носят цыганки. Из-за пестроты одежды мертвая выглядела еще более отвратительно. Плачущая женщина, при ближайшем рассмотрении, оказалась совсем еще ребенком. И она была смугла и пестро одета. Джонс, обняв девочку за плечи, гладил ее по голове.
— Скажи нам, кто в этом виноват, — ужаснул он меня своей решительностью, — и мы зададим ему перцу.
Мне больше всего хотелось поскорее убраться отсюда, но нельзя же было бросить малышку в беде. Наконец девочка немного успокоилась и проговорила сквозь слезы:
— Ни-никто. Она сама удавилась.
Для девочки это было вдвойне ужасно, но я поневоле почувствовал облегчение. И так забот хватает, а тут еще мстить за старую цыганку. Говоря откровенно, ее убийцу можно было бы обвинить самое большее в нарушении общественного спокойствия.
От радости, что нам не придется гнаться за новоявленным врагом, мое сочувствие к девочке значительно возросло. Луций растерянно молчал, и потому с цыганочкой заговорил я:
— Это твоя родственница, малышка?
— Моя бабуля.
— Твоя бабушка, да? Ты говоришь, она сама повесилась?
— Да. От отчаяния.
Девочка перестала всхлипывать. Я подумал, что ей полезно будет выговориться, и продолжал расспросы.
— Ее постигло какое-то разочарование, так? — Зная, что старики пуще всего боятся нужды, я спросил наугад: — Она осталась без денег, которые надеялась получить?
Девочка, не отрываясь от плеча Джонса, скосила на меня один глаз.
— Бедняки не нуждаются в деньгах, — ответила она загадочно и вдруг опять разразилась рыданиями. — Он не умер, не умер!
Мы с Луцием поморгали в недоумении.
— Кто не умер? — спросил он.
— Враг моей бб-бабули.
До сих пор я не вспоминал о Голиасе. Услышав, как он закашлялся, я оглянулся. Голиас стоял, прислонившись к стволу рокового дерева, и смотрел на нас с ехидцей. Голос его, впрочем, прозвучал мягко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42