Артур Кларк.
Город и звезды

Город лежал на груди пустыни подобно сияющему
самоцвету. Когда-то ему были ведомы перемены, но теперь время
обтекало его. Ночи и дни проносились над ликом пустыни, но на
улицах Диаспара, никогда не видавших темноты, царил вечный
полдень. Последняя влага, оставшаяся в разреженном воздухе
Земли, могла бы в долгие зимние ночи запорошить пустыню инеем,
но город не знал ни зноя, ни стужи. Он не общался с внешним
миром; он сам по себе был Вселенной.
Люди строили города и раньше - но не такие. Одни из
этих городов простояли века, иные - тысячелетия, пока даже
имена их не были сметены Временем. Один лишь Диаспар бросил
вызов Вечности, защищая себя и все заключенное в себе от
подтачивающего бега веков, опустошающего распада, разъедающего
тления.
Исчезли океаны Земли, и пустыни расползлись по
планете за время, прошедшее после постройки города. Ветры и
дожди перемололи в пыль последние горы, а новых слишком усталый
мир уже не мог породить. Но городу было все равно. Даже если б
раскрошилась сама Земля, Диаспар все равно бы защищал потомков
своих создателей, унося в потоке времени невредимыми их самих и
их сокровища.
Многое забыв, жители Диаспара не подозревали об этом.
Они так же безупречно подходили к своему окружению, как и оно к
ним - ибо были задуманы вместе с ним. За стенами города их не
затрагивало ничто: все по ту сторону было совершенно отринуто
их сознанием. Диаспар заключал в себе все действительное, все
необходимое, все представимое. Да, некогда Человек владел
звездами, но это ничего не значило.
И все же иногда древние мифы пробуждались и
преследовали их; и они беспокойно вспоминали легенды об
Империи, когда Диаспар был молод и черпал жизненные силы в
общении со многими светилами. Они и не мечтали, однако, о
возврате к былым дням, будучи удовлетворены своей вечной
осенью. Слава Империи принадлежала прошлому и могла покоиться
там и дальше. Ведь они помнили, как Империя нашла свой конец, и
при мысли о Пришельцах холод, воистину космический, пробирал их
до костей.
Тогда они снова погружались в жизнь города, в его
тепло, в долгий золотой век, начало которого было уже позабыто,
а ощущение грядущего конца не наступало. Издавна люди мечтали о
золотом веке, но наступил он лишь для обитателей Диаспара.
Они жили все в том же городе, ходили по тем же
удивительно неизменным улицам, а между тем число лет,
пронесшихся над ними, превысило миллиард...
1
Чтобы пробиться к выходу из Пещеры Белых Червей,
пришлось потратить много часов. Даже теперь они не могли быть
уверены в том, что все бледные чудовища остались позади. Между
тем запасы энергии в их оружии были почти на исходе. А впереди
по-прежнему маячила парящая световая стрелка - их загадочный
проводник в лабиринтах Хрустальной Горы. Оставалось лишь
следовать за ней, хотя, как случалось уже не раз, она могла
завлечь к еще более страшным опасностям.
Элвин оглянулся, чтобы проверить, здесь ли все его
спутники. Сразу за ним шла Алистра, неся шар, заполненный
холодным, немеркнущим светом, озарившим с начала путешествия
уже столько всего удивительного и ужасного. Бледное свечение
заливало узкий коридор и расплескивалось по блестящим стенам.
Пока хватало энергии, путь был виден, и видимых угроз удавалось
избегать. Но, как слишком хорошо знал Элвин, в этих пещерах
самые грозные опасности отнюдь не обязательно были видимыми.
За Алистрой, сгибаясь под тяжестью своих излучателей,
брели Нарриллиан и Флоранус. На мгновение Элвин отвлекся и
подумал: почему бы не снабдить излучатели нейтрализаторами
гравитации. Он всегда задумывался над подобными вещами даже
среди самых отчаянных приключений. И когда такие мысли посещали
его сознание, окружающая действительность, дрогнув, куда-то
исчезала, и за миром своих чувств он ощущал дыхание другого,
совершенно отличного мира...
Коридор уперся в глухую стену. Не подвела ли стрела их
опять? Но нет, не успели они приблизиться, как камень начал
крошиться. Стену пронзило вращающееся металлическое копье; оно
быстро расширилось в огромный винт. Элвин с друзьями отошли,
ожидая, пока машина проложит себе путь в пещеру. Раздался
оглушительный скрежет металла о камень. Он разнесся по недрам
Горы и, без сомнения, пробудил всех кошмарных тварей.
Подземоход проломил стену и замер. Открылась массивная дверь,
появился Каллистрон, призывая их поторопиться. ("Почему
Каллистрон? - удивился Элвин. - Он-то что тут делает? ").
Секундой позже они были уже в безопасности. Покачиваясь, машина
двинулась вперед сквозь глубины земли.
Приключение заканчивалось. Скоро они, как всегда,
окажутся дома, и все чудеса, ужасы и переживания будут в
прошлом. Они были усталы и удовлетворены.
По наклону пола Элвин понял, что подземоход
углубляется в землю. Наверное, Каллистрон знал, что делает, и
именно этот путь и вел к дому. И все же жаль, однако...
- Каллистрон, - внезапно сказал он, - а почему бы нам не
подняться? Ведь никто не знает, как в действительности выглядит
Хрустальная Гора. Разве не замечательно было бы выйти
где-нибудь на ее склоне, увидеть небо и всю землю вокруг. Мы
пробыли под землей достаточно долго.
Не успев произнести эти слова, он ощутил их
неуместность. Алистра сдавленно вскрикнула. По внутренним
стенкам подземохода, как по воде, пошли волны, и за окружающими
его металлическими панелями Элвин опять увидел тот, второй мир.
Оба мира столкнулись; в их борьбе верх одерживал то один, то
другой. И вдруг все кончилось. Чувство разрыва, разлома - и сон
прекратился. Элвин снова был в Диаспаре, в своей собственной
комнате, лежа в воздухе в полуметре от пола. Гравитационное
поле защищало его от жесткого столкновения с грубой материей.
Он окончательно пришел в себя. Это и была реальность,
- и он отлично знал, что теперь последует.
Первой появилась Алистра. Она была скорее потрясена,
чем раздражена, потому что очень любила Элвина.
- Элвин! - причитала она, глядя на него из стены, в
которой зрительно материализовалась. - Это было такое
восхитительное приключение! Зачем ты его испортил!
- Я сожалею. Я не хотел... я просто подумал, что было бы
интересно...
Его прервало одновременное прибытие Каллистрона и
Флорануса.
- Послушай, Элвин, - начал Каллистрон. - Ты уже в третий
раз портишь сагу. Вчера ты поломал ход событий, пожелав
выбраться из Долины Радуг. А позавчера ты все провалил, пытаясь
вернуться к Началу в той временной линии, которую мы
исследовали. Если ты не будешь соблюдать правил, то дальше
путешествуй сам по себе.
Полный негодования, он исчез, забрав с собой
Флорануса. Нарриллиан вообще не появлялся; наверное, был сыт по
горло всей историей. Осталось только изображение Алистры,
печально глядящей сверху вниз на Элвина.
Элвин наклонил гравитационное поле, встал на ноги и
подошел к материализовавшемуся столику. На нем появилась чаша с
экзотическими фруктами. Это была отнюдь не та пища, которую он
намеревался вызвать, - сказывалось его смятенное состояние. Не
желая выдавать ошибку, он взял наименее опасно
выглядевший плод и осторожно надкусил его.
- Ну, - сказала Алистра наконец, - и как ты собираешься
поступить?
- Я ничего не могу поделать, - ответил он угрюмо. - Я
думаю, что эти правила - дурацкие. И как я могу помнить о них,
живя в саге? Я просто поступаю так, как кажется естественным. А
тебе разве не хотелось взглянуть на гору?
Глаза Алистры расширились от ужаса.
- Это же означало бы выйти наружу! - выдохнула она.
Элвин знал, что бессмысленно убеждать ее дальше. Здесь
лежал барьер, разделявший его и всех прочих людей его мира,
могущий обречь его на жизнь, полную тщетных надежд. Ему всегда
хотелось выйти наружу - и во сне, и наяву. А в Диаспаре слово
"наружу" для всех звучало невыразимым кошмаром. Его по
возможности старались даже не произносить; это было нечто
грязное и вредоносное. И даже Джезерак, наставник Элвина, не
объяснял ему причину этого.
Изумленные, но ласковые глаза Алистры все еще следили
за Элвином.
- Ты несчастлив, Элвин, - сказала она. - В Диаспаре не
должно быть несчастливых. Разреши мне придти и побеседовать с
тобой.
Элвин невежливо мотнул головой. Он знал, к чему это
приведет; сейчас же он хотел быть один. Алистра исчезла из
виду, вдвойне разочарованная.
"В городе, где живет десять миллионов человек, не с
кем поговорить понастоящему" - подумал Элвин. Конечно, Эристон
и Этания по-своему любили его. Но теперь срок их опекунства
заканчивался, и они были рады предоставить ему самому
устраивать свою жизнь и свои занятия. В последние годы, когда
его расхождение с обыденностью становилось все более очевидным,
он часто ощущал досаду своих родителей. Не на него - это бы он,
вероятно, перенес и поборол, - а на судьбу, пославшую из
миллионов горожан именно их встретить Элвина двадцать лет назад
при выходе из Зала Творения.
Двадцать лет. Он помнил первый миг и первые услышанные
им слова: "Добро пожаловать, Элвин. Я - Эристон, избранный
твоим отцом. Вот Этания, твоя мать". Слова эти тогда ничего не
означали, но в сознании отложились с безупречной четкостью. Он
помнил также, как оглядел тогда свое тело. Теперь оно было выше
на несколько сантиметров, но в остальном с момента рождения
почти не изменилось. Почти взрослым вступил он в мир и
практически таким же, не считая изменений в росте, останется
еще тысячу лет, пока не придет время уйти из мира.
Этим первым воспоминаниям предшествовала пустота.
Когда-нибудь, возможно, небытие настанет опять, но пока слишком
рано было размышлять об этом. Его беспокоило другое.
Он вновь обратился мыслями к тайне своего рождения.
Элвину не казалось странным, что он был создан в единый миг
теми силами, которые овеществляли все остальное в его обыденной
жизни. Нет, не это было тайной. Загадка, которую он не был в
состоянии разрешить, которой никто ему не объяснял, заключалась
в его необычности.
Особенный. Уникум. Слово было странным, печальным - и
сознавать свою уникальность было странно и печально. Когда так
говорили о нем - а ему часто доводилось слышать за своей спиной
это слово - оно приобретало еще более зловещие оттенки.
Родители, наставник, все знакомые старались защитить
его от правды, словно стремясь сохранить невинность его долгого
детства. Но этому скоро придет конец: через несколько дней
Элвин станет полноправным гражданином Диаспара, и все, что он
только пожелает узнать, будет непременно сообщено ему.
Почему, к примеру, он не вписывается в саги? Среди
тысяч форм развлечения, существовавших в городе, саги были
особенно популярны. Вход в сагу не делал из его пассивным
наблюдателем, как в несовершенных действах прежних времен,
которые Элвин иногда смотрел. Он был активным участником,
обладающим - по крайней мере так казалось - свободой выбора.
События и сцены, служившие исходным материалом для приключений,
могли быть подготовлены заранее давно забытыми художниками, но
оказывались достаточно гибкими, допускали всяческие изменения.
В эти призрачные миры в поисках отсутствующих в Диаспаре
приключений можно было отправляться и со своими друзьями. И,
пока длился сон, его нельзя было отличить от реальности. Кто,
впрочем, мог быть уверен, что и сам Диаспар - не сон?
Саги, задуманные и записанные со времени основания
города, были неисчерпаемы. Они затрагивали все чувства,
обладали бесконечно изменчивыми тонкостями. Одни, популярные
среди самых юных, были несложными повествованиями о
приключениях и открытиях, другие - исследованиями
психологических состояний, иные же - упражнениями в логике и
математике, способными доставить изысканные наслаждения
изощренным умам.
И тем не менее, вполне удовлетворяя друзей Элвина, у
него самого саги оставляли чувство незавершенности. В них
чего-то недоставало, несмотря на всю их многокрасочность,
увлекательность, разнообразие тематики и мест действия.
Саги, в сущности, никуда не вели, - подумал он. Они
всегда замыкались в узких рамках. В них отсутствовали широкие
перспективы, просторные ландшафты, по которым тосковала его
душа. И, главное, там никогда не было и намека на безмерность,
в которой действительно развертывались деяния древнего человека
- на светоносную бездну между звездами и планетами. Художники,
готовившие саги, были поражены той же странной фобией, что
царила среди прочих обитателей Диаспара. Даже эти подставные
приключения обязаны были происходить в уютных помещениях, в
глубоких подземельях или в изящных маленьких долинах, скрытых
горами от остального мира.
Тому было только одно объяснение. Когда-то
давным-давно, может быть, еще до основания Диаспара, произошло
нечто, не только подорвавшее любопытство и честолюбие Человека,
но и изгнавшее его со звезд обратно, домой, под прикрытие
крошечного замкнутого мирка в последнем городе Земли. Человек
отказался от Вселенной и вернулся в искусственное чрево
Диаспара. Жгучее, непобедимое стремление, некогда мчавшее его
по Галактике и к туманным островам за ее пределами, полностью
угасло. В течение бессчетных эпох ни один корабль не появлялся
в Солнечной системе. Может быть, где-то среди звезд потомки
Человека еще воздвигали империи и крушили солнца - Земле это
было неизвестно и неинтересно.
Земле. Но не Элвину.
2
Комната была затемнена. Лишь одна из стен сияла
наплывами и потоками цветов, переливавшимися в согласии с
бурными грезами Элвина. Отчасти образ удовлетворил его - он
просто влюбился в парящие горные цепи, вздымающиеся над морем.
В этих возносящихся линиях были мощь и величие. Он долго
разглядывал их и наконец загрузил в блок памяти визуализатора,
чтобы сохранить на время работы над остальной частью картины.
Тем не менее нечто неясное все время ускользало от него. Вновь
и вновь он пытался заполнить пустые места. Прибор считывал
сменяющиеся образы из его сознания и воплощал их на стене.
Ничего путного не выходило. Контуры были расплывчатые и
неуверенные, цвета грязные и унылые. Но, разумеется, и самый
волшебный инструмент не был в состоянии помочь в поисках цели,
неясной самому творцу.
Бросив свои труды, Элвин мрачно уставился на
прямоугольник, который он старался заполнить прекрасными
образами. Тот был на три четверти пуст. Поддавшись внезапному
импульсу, он удвоил размеры уже созданного наброска и сместил
его к центру картины. Но нет - это было бы слишком легким
решением. Вся соразмерность исчезла. Хуже того - изменение
масштаба выявило дефекты конструкции, отсутствие уверенности в
этих на первый взгляд смело очерченных контурах. Все надо было
начинать сначала.
- Все стереть, - приказал он машине.
Потухла голубизна моря, горы рассеялись подобно
туману, и осталась лишь чистая стена. Словно и не было их
никогда, словно они ушли в то забвение, что поглотило все моря
и горы Земли еще за века до рождения Элвина.
Комнату вновь залил свет, и сияющий прямоугольник, на
котором отображались видения Элвина, слился со своим
окружением, превратившись в одну из стен. Но действительно ли
это были стены? Любому, не знакомому с такими местами, это
помещение показалось бы странным. Оно было абсолютно пустым,
полностью свободным от мебели. Казалось, что Элвин стоит в
центре сферы. Стены не отделялись от пола и потолка каким-либо
заметным образом. Глазу не на чем было задержаться; зрение не
могло подсказать, простирается ли окружающее Элвина
пространство на метры или на километры. Возникало трудно
преодолимое желание идти вперед с вытянутыми руками, чтобы
нащупать реальные границы этого необычайного помещения.
Но именно такие комнаты и были домом для большей части
человечества на протяжении значительного отрезка его истории.
Элвину было достаточно сформулировать соответствующую мысль,
чтобы стены превратились в окна с видом на любую точку города.
1 2 3 4 5