Король умер – да здравствует король! Извините, я сегодня зла. Я вообще злая, – покаянно сообщила она. – Злой ребенок.
– Так как по-вашему, почему убийца использовал арбалет? – спросил я, желая ее отвлечь.
– Говорю же, он псих. А арбалет он подбросил как . улику против себя самого. И теперь наблюдает исподтишка: догадаетесь вы или нет? Натуральная шизофрения.
Она полезла в карман пуховичка, вытащила пачку сигарет, неумело затянулась, едва не закашлявшись, – видно, стаж курильщика был невелик.
– Я где-то читала о подобном – у Ле Карре или у Квина… Не помню. Там убийца подбрасывал сыщику, – где только можно, этакие шарады, улики против себя в , зашифрованном виде. Сыщик, бедный, страниц триста разгадать не мог, но потом все же допер… А если бы не это – шиш бы он кого нашел.
– Вы считаете, стрела – это тоже одна из шарад?
Что-то вдруг толкнуло меня, перед глазами возник, словно кадр старого фильма, полутемный зал, пересекаемый лучом проектора, и мальчик на экране (а Глеб уверял, что этот персонаж вымышленный…).
– Мне нужно еще раз побывать там, – пробормотал я, вскакивая и увлекая за собой Машеньку.
– Дверь же опечатана…
– Наплевать (Славка поймет и прикроет).
Она смотрела на меня осуждающе, но с явным интересом – эти два чувства боролись в ней, пока я срывал пломбу с дверей просмотрового зала. Подсобное помещение, что находилось за экраном, запирать не стали – эксперты облазали его на четвереньках вдоль и поперек, обнюхали каждый окурок и измерили в миллиметрах каждый отпечаток подошвы. Забрали на анализ полдюжины водочных бутылок и две жестянки из-под рыбных консервов. Масса посторонних следов – и ни следа убийцы.
– Вы умеете пользоваться проектором? – спросил я Машеньку.
– Само собой.
– Тогда включайте.
Короткая возня.
– Готово… А зачем вам?
– Сам не знаю, – честно ответил я, проходя за экран и отыскивая ту самую дырочку. Нашел, прильнул к ней – Маша стояла у задней стены, возле проектора, точно инженер Гарин – у своего гиперболоида, в глазах застыло ожидание (теперь она принимала меня за волшебника, способного вытащить убийцу за уши из шляпы, как кролика).
– Погасите свет.
Она подчинилась. Зал погрузился во тьму, и теперь мне были видны лишь ножки переднего ряда кресел, а дальше все исчезало, только слепящий желтоватый луч бил в глаза (и впрямь гиперболоид), так что я вынужден был отпрянуть.
Несколько секунд я еще стоял, дабы убедиться в собственной догадке (черт бы ее побрал!), затем осторожно вышел в зал, зацепившись за что-то ногой и едва не загремев. Проектор по-прежнему источал свет, перед глазами плавали оранжевые протуберанцы… Машенька опомнилась, щелкнула включателем и медленно произнесла:
– А знаете, что сказал преступник в романе, когда его все же вычислили? Что если бы он ошибся и сыщик оказался тупее, чем предполагалось, он пришел и сдался бы сам. Ему была невыносима мысль, что преступление так и останется нераскрытым и мир не узнает, каким гениальным был убийца…
Она сидела спиной к закрытой двери и не видела, как та тихо-тихо, по сантиметру, начала приоткрываться. Словно в дешевом «ужастике», разве что без надсадного скрипа… Удлиненная ломаная тень возникла на пороге, в узкой полосе света – нервы у меня были поистерты последними событиями, поэтому я, не рассуждая, моментально скользнул вбок, прижавшись к стене и нацелив табельный «Макаров» в голову пришельца. И почти спокойно спросил:
– Вынюхиваете?
Яков Арнольдович Вайнцман, художник-декоратор, прошел в зал, не обращая внимания на пистолет, и, затравленно глядя в пустой угол, шепотом спросил:
– Значит, вы тоже догадались, да?
– О чем вы?
– О том, что убийца промахнулся в темноте. Он попал в Глеба по ошибке, а целился он в меня, в меня!
Глава 18
ТОЧКИ НАД "i"
Он великолепно дрался, этот мерянин. Воевода Борис Жидиславич испытал на миг нечто вроде уважения к противнику. Ни тот ни другой за полтора десятка лет не стали моложе, оба устали и дышали с прерывистым хрипом, но тяжелые мечи, уже обагренные кровью, еще летали в руках, как невесомые, обрушиваясь на врага со всей мощью, отскакивали от умело выстроенной защиты, сталкивались крестовинами в жестком противоборстве, высекая искры и издавая мелодичный благородный звон – словно души, скрытые в стали, радовались битве…
Двое Борисовых людей лежали неподвижно, застывше, уже стекленея взорами. Третий ползал по траве, зажимая рассеченное плечо и отыскивая улетевшее оружие. Теперь на несколько коротких минут Йаланд Вепрь останется с новгородским воеводой с глазу на глаз… И он наверняка знал, что ни один из них не уйдет с этого крохотного клочка твердой земли посреди болот: так и лягут друг возле друга, как те два дружинника, возле безымянного холмика, под которым нашел успокоение инязор Обран.
Рана в боку давала о себе знать. Левый глаз заплыл, кровь хлюпала в сапоге… Йаланд понемногу пятился, отступая с сухой земли к болотистому участку, чувствуя, как ноги утопают в грязи по щиколотку и выдирать их становится все труднее… Ах! Вражеский меч достал, скользнул вниз, разрывая грудь…
– Это тебе за Савелия Белого! – выкрикнул воевода, а Йаланду сквозь шум в ушах показалось, будто тот что-то тихонько пропищал…
И он ответил, ощерясь: «Рано радуешься, собака. Это всего-навсего еще одна рана, одна из многих».
Звериное чутье сработало вовремя, а вот тело на этот раз опоздало: почувствовав движение сзади, он только и успел, что убрать затылок и развернуться на пятке, принимая чужой меч собственной плотью, – это оставшийся в живых дружинник нашел в себе силы подняться и ударить… И упасть, захлебнувшись собственной кровью, – клинок Йаланда, взметнувшись снизу вверх по дуге, рассек парню не защищенное броней горло.
«Может статься, Обран простит меня за свою невеликую могилу, – мелькнула угасающая мысль. – Не в кургане лежать мерянскому вождю, не по обычаю… Зато бог – не русский Христос, а безгубый слепой Анамез, покровитель мертвых, на этот раз будет доволен обильной жертвой…»
Новгородскому воеводе тоже досталось – и в битве у стен разрушенного теперь Тунеза, и сейчас, от Йаландова клинка, и он тоже шатался из стороны в сторону… Однако Йаланд знал наверняка, что упадет первым. Скоро он увидится со своей Иргой. Она ждет его – там, у обрывистого берега реки, где высокие рыжие сосны упираются в небо верхушками. Сейчас он, конечно, выглядит намного старше ее, израненный, седой, с морщинистой кожей… А ведь когда-то его принимали за ее младшего братишку, хотя они были почти ровесниками: девушки всегда взрослеют быстрее ребят, и тем приходится догонять… Да все равно она примет его – любовь неспособна видеть уродливые шрамы и не пугается запаха свежей крови. Она видит сердцем… А сердце дочери мерянского старейшины – Йаланд Вепрь знал это – всегда принадлежало только ему.
Он оступился и упал на спину. Новгородский воевода, превратившись вдруг в великана, встал одной ногой на грудь поверженного врага, занося над головой меч. Кажется, он еще прокричал что-то торжествующее – Йаланд не расслышал. Инстинктивным движением, уже не видя ничего вокруг, он поднял руку навстречу, сунув клинок во что-то податливое, мягкое, трепещущее. И откатился прочь, оставив оружие во вражеском теле. Попробовал встать, но не смог. Так и смотрел, привалившись спиной к чахлому деревцу, как воевода, оскалясь, приближается к нему, чтобы нанести последний удар…
Борис Жидиславич рухнул молча, лицом вниз, придавив врага мертвым телом, будто желая увлечь за собой в могилу. Из груди Йаланда мигом вышибло воздух. Он судорожно открыл рот, пытаясь вдохнуть, и увидел, как солнце слетело с небосклона, быстро опустившись за лес. И стало темно.
Высокие грозные идолы, расставленные в широком гроте вдоль стен, в круг, устремили слепые глазницы на массивный каменный постамент в форме мальтийского креста… Сейчас постамент был пуст, а человеку, который бежал со всех ног узким подземным коридором, казалось, будто каменные изваяния, стоявшие в гроте еще с тех пор, как эта земля только-только освободилась от тысячелетнего ледника, вдруг сами собой сошли со своих мест и теперь преследуют его, неуклюже, медленно переваливаясь за спиной.
В коридоре было темно, но Шар, верховное божество Древних, освещал человеку дорогу. Страх гнал вперед – неясный, размытый свет выхватывал из мрака неровные стены в потеках воды, поворот, еще поворот… Он оглянулся, обняв Шар ладонями, пытаясь накрыть своим телом, спрятать… Он слышал топот ног сзади, еще далеко. Хриплое дыхание и дикий вопль, исполненный ярости и какой-то дикой, оголтелой тоски:
– Отдай! Отдай, мразь!!!
Они скрывались здесь, в древнем капище, уже двое суток. Люди Мстислава, посланные в погоню, прочесали все окрестности, заглянули едва ли не под каждую веточку, ощупали длинными шестами дно ближайшего болотца – вдруг проклятые беглецы утонули… Вход в священную пещеру Древних был у них под самым носом – не раз и не два их кони пофыркивали буквально в двух шагах. Ирга сидела в углу тихонько, словно мышка, Йаланд распластался у входа, с мечом на изготовку: если что – он и останется тут, на этих камнях, а с ним еще трое-четверо врагов. Только тогда остальные смогут перешагнуть через него, чтобы добраться до Ирги. Не раньше.
Неизвестно, что стало бы с беглецами, если бы Ирга не обнаружила узкий лаз в дальнем углу пещеры. Она едва не вскрикнула – хорошо, Йаланд вовремя зажал ей рот ладонью. Показала глазами на черное отверстие меж камней. Супруг на радостях обнял ее, прижал к себе, впервые за много дней почувствовав надежду. Пусть зыбкую, но все же…
Сперва они двигались где ползком, где на четвереньках. Но понемногу ход стал расширяться, пока не превратился в явно рукотворный тоннель, по которому можно было идти, не сгибаясь. Было темно, а факел сделать было не из чего, и Йаланд шел впереди, ощупывая дорогу кончиком меча, как слепой – посохом.
– Куда мы идем? – время от времени спрашивала Ирга.
Йаланд честно отвечал:
– Не знаю. Но я тебя выведу во что б это ни стало. Не бойся.
Она доверчиво сжала его ладонь.
– С тобой я ничего не боюсь.
И в темноте коснулась рукой своего живота, где чувствовались порой довольно ощутимые толчки. И улыбнулась, подумав: «Это непременно будет мальчик. Девочки не ведут себя так беспокойно, и живот от них гладкий и упругий, а у меня торчит, словно большой огурец. И сама я напоминаю уродливую каракатицу – кто ж в здравом уме такую полюбит». Впрочем, последняя мысль ее не была печальной – скорее, исполненной чисто женского кокетства… Кому, как не ей, знать, о ком будет думать сын Мустая Одноногого, хоть каких красавиц усади перед ним.
– Свет! – вдруг выкрикнул он и безжалостно поволок ее вперед, уже безо всякой опаски. – Мы выбрались!
Ей тоже захотелось закричать: наконец-то она сообразила, отчего очертания стен стали вдруг различимы, – это не глаза привыкли к темноте, это…
Перед ними лежал просторный полукруглый зал с высоким сводчатым потолком. Где-то очень близко плескалось невидимое море: волны с ленивым шипением выползали на берег и скатывались обратно, играя россыпью мелких камешков. На влажных стенах плясали зеленоватые блики, и вдоль, по периметру зала, высились громадные, в три человеческих роста, каменные изваяния. Грубые, но выразительные лики равнодушными глазницами наблюдали за беглецами, которые, робко оглядываясь, инстинктивно прижались друг к другу. На гладком, словно зеркальном полу был начертан рисунок: угловатая белая спираль, наискось перечеркнутая решительной стрелой – будто резким ударом клинка. Йаланд наморщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел его. Когда-то, еще в детстве…
– Что это? – шепотом спросила Ирга.
– Заброшенное капище. Я слышал от отца, когда был маленьким, будто среди северных чащоб, возле Дятловых гор, есть заброшенный храм древних жрецов, где они поклонялись каким-то своим богам.
– Каким богам?
– Никто не знает. Народ, что жил здесь раньше, исчез, жрецы умерли. Богов забыли.
Ирга покачала головой.
– Плохо, когда богов забывают. А как же…
Йаланд проворно присел, развернувшись и выставив меч перед собой. Ирга – молодец, сообразила – мгновенно замерла, превратившись в статую, оба настороженно прислушались… Так и есть, там, в нише позади одного из каменных истуканов, кто-то прятался: был слышен невнятный, скребущийся звук. И еле слышный стон.
Человек лежал на боку, вытянув одну руку вперед, другой зажимая рану на левой стороне груди. Рана выглядела странно: маленькая, почти идеально круглая и словно оплавленная по краям. Йаланд попытался прикинуть, какое оружие могло нанести ее. Не стрела и не копье, это точно. И тем более не меч. Что же тогда?
Опустившись на колени, он осторожно перевернул человека на спину и подложил ему под голову свой плащ (вернее, то, что когда-то было плащом). Теперь он разглядел, что перед ним совсем молодой парень, лет семнадцати, не больше. Темный пушок только-только начал пробиваться над верхней губой, кожа на бледном лице еще не загрубела, была нежной, почти девичьей. Однако под изорванной одеждой явственно проступали крепкие мышцы: в мальчишке угадывался закаленный воин. К поясу были прикреплены ножны от тяжелого метательного кинжала и тул, предназначенный для коротких арбалетных стрел. И тул, и ножны были пусты. Йаланд посмотрел на крохотные розовые пузырьки, лопавшиеся у раненого в уголках губ при дыхании, переглянулся с Иргой и с грустью покачал головой. Незнакомец не выживет.
Меж тем тот приоткрыл глаза – зрачки были подернуты белесой дымкой. Он еще держался на зыбкой грани, но это было ненадолго.
– Ты можешь говорить? – спросил Йаланд. – Кто ты?
Незнакомец пошевелил губами.
– Передайте Хранительнице…
– Кому?
– Передайте Хранительнице, – более внятно прошептал человек. – Мы не смогли остановить его… Она ошиблась. Это не князь Олег, это…
Юноша шептал все тише и бессвязнее, и Йаланд сначала опустился на корточки, потом и вовсе прилег рядом, стараясь расслышать, – ему очень важно было расслышать, о чем говорил незнакомец. Почему – он и сам себе не мог объяснить.
– Да, досталось твоему отцу, – протянул Патраш Мокроступ. – Как он сумел еще и четверых положить…
Ольгес не слушал. Он дежурил у постели Йаланда уже несколько дней – сам готовил еду и кормил его с ложечки, будто малого ребенка, колдовал над целебными отварами, прикладывал пучки трав, перевязанные магическими узлами, к страшным ранам на теле. Молился ночами светлым богиням – хранительницам Жизни, Модяве и Ведяве, принеся в жертву белого петуха и рисуя древние знаки его кровью на полу, возле постели больного. Измучившись за день, он нередко тут же и засыпал, возле отца, прямо на полу, прислонившись головой к лавке. Но и тогда тревога не оставляла его – сны были странные, будоражащие… То он в каком-то неведомом мире, посреди огромного зала с прозрачными стенами, где его окружали люди в белых ниспадающих одеждах, то он крался куда-то вверх по темной лестнице, мимо загаженного подоконника – впереди была дверь, обитая кожзаменителем, и маленький коврик перед ней, пропахший кошками.
(Напарник вжался в стену сбоку от двери, подняв пистолет в обеих руках дулом кверху, справа от себя, гротескно застыл на полусогнутых, кивнул… Второй постучал, тут же отпрянул, потом – еще раз, настойчивее. Пожал плечами, сделал несколько знаков на языке глухонемых, осторожно, двумя пальцами, коснулся дверной ручки, тут же присел на корточки, чувствуя у виска ствол пистолета: напарник страховал из-за плеча…)
То – он повторялся чаще других – Ольгес, с огненным мечом в руках, дрался против огромной стаи полуптиц-полудив, слуг бога Анамеза. Он бешено вращал клинком – птицы отшатывались на несколько мгновений, теряя убитых, но тут же снова набрасывались, и Ольгес с ужасом чувствовал, что устает…
– Спишь? – расслышал он слабый голос и тут же вскочил, припал к постели отца.
– Нет, я здесь… Ты звал?
Йаланд Вепрь дернул выступающим кадыком и глухо произнес:
– Кажется, ныне умру. Не все же тебе возле меня…
– Ты что! – закричал Ольгес. – Что ты надумал? Я тебя вылечу! Даром, что ли, ходил у Патраша в учениках? Да ты и сам поправляться начал…
Он говорил еще что-то, успокаивая, увещевая, а у самого сердце заходилось в нехорошем предчувствии: не стал бы отец говорить о последнем, если бы не знал наверняка: пришел черед. И ведь не упросишь остаться, не помогут ни чудодейственные отвары, ни вовсе уж тайные заговоры, притягивающие темные силы… И не сказка это, не сон, чтобы самому придумать хороший конец.
– Один остаешься, – прерывисто сказал Йаланд. – Ушла моя Ирга, она ждет меня там, в пещере у моря, где каменные идолы…
– Тебе нельзя говорить.
– Молчи, слушай. Мне осталось недолго.
Незнакомец в последний раз посмотрел Йаланду в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Так как по-вашему, почему убийца использовал арбалет? – спросил я, желая ее отвлечь.
– Говорю же, он псих. А арбалет он подбросил как . улику против себя самого. И теперь наблюдает исподтишка: догадаетесь вы или нет? Натуральная шизофрения.
Она полезла в карман пуховичка, вытащила пачку сигарет, неумело затянулась, едва не закашлявшись, – видно, стаж курильщика был невелик.
– Я где-то читала о подобном – у Ле Карре или у Квина… Не помню. Там убийца подбрасывал сыщику, – где только можно, этакие шарады, улики против себя в , зашифрованном виде. Сыщик, бедный, страниц триста разгадать не мог, но потом все же допер… А если бы не это – шиш бы он кого нашел.
– Вы считаете, стрела – это тоже одна из шарад?
Что-то вдруг толкнуло меня, перед глазами возник, словно кадр старого фильма, полутемный зал, пересекаемый лучом проектора, и мальчик на экране (а Глеб уверял, что этот персонаж вымышленный…).
– Мне нужно еще раз побывать там, – пробормотал я, вскакивая и увлекая за собой Машеньку.
– Дверь же опечатана…
– Наплевать (Славка поймет и прикроет).
Она смотрела на меня осуждающе, но с явным интересом – эти два чувства боролись в ней, пока я срывал пломбу с дверей просмотрового зала. Подсобное помещение, что находилось за экраном, запирать не стали – эксперты облазали его на четвереньках вдоль и поперек, обнюхали каждый окурок и измерили в миллиметрах каждый отпечаток подошвы. Забрали на анализ полдюжины водочных бутылок и две жестянки из-под рыбных консервов. Масса посторонних следов – и ни следа убийцы.
– Вы умеете пользоваться проектором? – спросил я Машеньку.
– Само собой.
– Тогда включайте.
Короткая возня.
– Готово… А зачем вам?
– Сам не знаю, – честно ответил я, проходя за экран и отыскивая ту самую дырочку. Нашел, прильнул к ней – Маша стояла у задней стены, возле проектора, точно инженер Гарин – у своего гиперболоида, в глазах застыло ожидание (теперь она принимала меня за волшебника, способного вытащить убийцу за уши из шляпы, как кролика).
– Погасите свет.
Она подчинилась. Зал погрузился во тьму, и теперь мне были видны лишь ножки переднего ряда кресел, а дальше все исчезало, только слепящий желтоватый луч бил в глаза (и впрямь гиперболоид), так что я вынужден был отпрянуть.
Несколько секунд я еще стоял, дабы убедиться в собственной догадке (черт бы ее побрал!), затем осторожно вышел в зал, зацепившись за что-то ногой и едва не загремев. Проектор по-прежнему источал свет, перед глазами плавали оранжевые протуберанцы… Машенька опомнилась, щелкнула включателем и медленно произнесла:
– А знаете, что сказал преступник в романе, когда его все же вычислили? Что если бы он ошибся и сыщик оказался тупее, чем предполагалось, он пришел и сдался бы сам. Ему была невыносима мысль, что преступление так и останется нераскрытым и мир не узнает, каким гениальным был убийца…
Она сидела спиной к закрытой двери и не видела, как та тихо-тихо, по сантиметру, начала приоткрываться. Словно в дешевом «ужастике», разве что без надсадного скрипа… Удлиненная ломаная тень возникла на пороге, в узкой полосе света – нервы у меня были поистерты последними событиями, поэтому я, не рассуждая, моментально скользнул вбок, прижавшись к стене и нацелив табельный «Макаров» в голову пришельца. И почти спокойно спросил:
– Вынюхиваете?
Яков Арнольдович Вайнцман, художник-декоратор, прошел в зал, не обращая внимания на пистолет, и, затравленно глядя в пустой угол, шепотом спросил:
– Значит, вы тоже догадались, да?
– О чем вы?
– О том, что убийца промахнулся в темноте. Он попал в Глеба по ошибке, а целился он в меня, в меня!
Глава 18
ТОЧКИ НАД "i"
Он великолепно дрался, этот мерянин. Воевода Борис Жидиславич испытал на миг нечто вроде уважения к противнику. Ни тот ни другой за полтора десятка лет не стали моложе, оба устали и дышали с прерывистым хрипом, но тяжелые мечи, уже обагренные кровью, еще летали в руках, как невесомые, обрушиваясь на врага со всей мощью, отскакивали от умело выстроенной защиты, сталкивались крестовинами в жестком противоборстве, высекая искры и издавая мелодичный благородный звон – словно души, скрытые в стали, радовались битве…
Двое Борисовых людей лежали неподвижно, застывше, уже стекленея взорами. Третий ползал по траве, зажимая рассеченное плечо и отыскивая улетевшее оружие. Теперь на несколько коротких минут Йаланд Вепрь останется с новгородским воеводой с глазу на глаз… И он наверняка знал, что ни один из них не уйдет с этого крохотного клочка твердой земли посреди болот: так и лягут друг возле друга, как те два дружинника, возле безымянного холмика, под которым нашел успокоение инязор Обран.
Рана в боку давала о себе знать. Левый глаз заплыл, кровь хлюпала в сапоге… Йаланд понемногу пятился, отступая с сухой земли к болотистому участку, чувствуя, как ноги утопают в грязи по щиколотку и выдирать их становится все труднее… Ах! Вражеский меч достал, скользнул вниз, разрывая грудь…
– Это тебе за Савелия Белого! – выкрикнул воевода, а Йаланду сквозь шум в ушах показалось, будто тот что-то тихонько пропищал…
И он ответил, ощерясь: «Рано радуешься, собака. Это всего-навсего еще одна рана, одна из многих».
Звериное чутье сработало вовремя, а вот тело на этот раз опоздало: почувствовав движение сзади, он только и успел, что убрать затылок и развернуться на пятке, принимая чужой меч собственной плотью, – это оставшийся в живых дружинник нашел в себе силы подняться и ударить… И упасть, захлебнувшись собственной кровью, – клинок Йаланда, взметнувшись снизу вверх по дуге, рассек парню не защищенное броней горло.
«Может статься, Обран простит меня за свою невеликую могилу, – мелькнула угасающая мысль. – Не в кургане лежать мерянскому вождю, не по обычаю… Зато бог – не русский Христос, а безгубый слепой Анамез, покровитель мертвых, на этот раз будет доволен обильной жертвой…»
Новгородскому воеводе тоже досталось – и в битве у стен разрушенного теперь Тунеза, и сейчас, от Йаландова клинка, и он тоже шатался из стороны в сторону… Однако Йаланд знал наверняка, что упадет первым. Скоро он увидится со своей Иргой. Она ждет его – там, у обрывистого берега реки, где высокие рыжие сосны упираются в небо верхушками. Сейчас он, конечно, выглядит намного старше ее, израненный, седой, с морщинистой кожей… А ведь когда-то его принимали за ее младшего братишку, хотя они были почти ровесниками: девушки всегда взрослеют быстрее ребят, и тем приходится догонять… Да все равно она примет его – любовь неспособна видеть уродливые шрамы и не пугается запаха свежей крови. Она видит сердцем… А сердце дочери мерянского старейшины – Йаланд Вепрь знал это – всегда принадлежало только ему.
Он оступился и упал на спину. Новгородский воевода, превратившись вдруг в великана, встал одной ногой на грудь поверженного врага, занося над головой меч. Кажется, он еще прокричал что-то торжествующее – Йаланд не расслышал. Инстинктивным движением, уже не видя ничего вокруг, он поднял руку навстречу, сунув клинок во что-то податливое, мягкое, трепещущее. И откатился прочь, оставив оружие во вражеском теле. Попробовал встать, но не смог. Так и смотрел, привалившись спиной к чахлому деревцу, как воевода, оскалясь, приближается к нему, чтобы нанести последний удар…
Борис Жидиславич рухнул молча, лицом вниз, придавив врага мертвым телом, будто желая увлечь за собой в могилу. Из груди Йаланда мигом вышибло воздух. Он судорожно открыл рот, пытаясь вдохнуть, и увидел, как солнце слетело с небосклона, быстро опустившись за лес. И стало темно.
Высокие грозные идолы, расставленные в широком гроте вдоль стен, в круг, устремили слепые глазницы на массивный каменный постамент в форме мальтийского креста… Сейчас постамент был пуст, а человеку, который бежал со всех ног узким подземным коридором, казалось, будто каменные изваяния, стоявшие в гроте еще с тех пор, как эта земля только-только освободилась от тысячелетнего ледника, вдруг сами собой сошли со своих мест и теперь преследуют его, неуклюже, медленно переваливаясь за спиной.
В коридоре было темно, но Шар, верховное божество Древних, освещал человеку дорогу. Страх гнал вперед – неясный, размытый свет выхватывал из мрака неровные стены в потеках воды, поворот, еще поворот… Он оглянулся, обняв Шар ладонями, пытаясь накрыть своим телом, спрятать… Он слышал топот ног сзади, еще далеко. Хриплое дыхание и дикий вопль, исполненный ярости и какой-то дикой, оголтелой тоски:
– Отдай! Отдай, мразь!!!
Они скрывались здесь, в древнем капище, уже двое суток. Люди Мстислава, посланные в погоню, прочесали все окрестности, заглянули едва ли не под каждую веточку, ощупали длинными шестами дно ближайшего болотца – вдруг проклятые беглецы утонули… Вход в священную пещеру Древних был у них под самым носом – не раз и не два их кони пофыркивали буквально в двух шагах. Ирга сидела в углу тихонько, словно мышка, Йаланд распластался у входа, с мечом на изготовку: если что – он и останется тут, на этих камнях, а с ним еще трое-четверо врагов. Только тогда остальные смогут перешагнуть через него, чтобы добраться до Ирги. Не раньше.
Неизвестно, что стало бы с беглецами, если бы Ирга не обнаружила узкий лаз в дальнем углу пещеры. Она едва не вскрикнула – хорошо, Йаланд вовремя зажал ей рот ладонью. Показала глазами на черное отверстие меж камней. Супруг на радостях обнял ее, прижал к себе, впервые за много дней почувствовав надежду. Пусть зыбкую, но все же…
Сперва они двигались где ползком, где на четвереньках. Но понемногу ход стал расширяться, пока не превратился в явно рукотворный тоннель, по которому можно было идти, не сгибаясь. Было темно, а факел сделать было не из чего, и Йаланд шел впереди, ощупывая дорогу кончиком меча, как слепой – посохом.
– Куда мы идем? – время от времени спрашивала Ирга.
Йаланд честно отвечал:
– Не знаю. Но я тебя выведу во что б это ни стало. Не бойся.
Она доверчиво сжала его ладонь.
– С тобой я ничего не боюсь.
И в темноте коснулась рукой своего живота, где чувствовались порой довольно ощутимые толчки. И улыбнулась, подумав: «Это непременно будет мальчик. Девочки не ведут себя так беспокойно, и живот от них гладкий и упругий, а у меня торчит, словно большой огурец. И сама я напоминаю уродливую каракатицу – кто ж в здравом уме такую полюбит». Впрочем, последняя мысль ее не была печальной – скорее, исполненной чисто женского кокетства… Кому, как не ей, знать, о ком будет думать сын Мустая Одноногого, хоть каких красавиц усади перед ним.
– Свет! – вдруг выкрикнул он и безжалостно поволок ее вперед, уже безо всякой опаски. – Мы выбрались!
Ей тоже захотелось закричать: наконец-то она сообразила, отчего очертания стен стали вдруг различимы, – это не глаза привыкли к темноте, это…
Перед ними лежал просторный полукруглый зал с высоким сводчатым потолком. Где-то очень близко плескалось невидимое море: волны с ленивым шипением выползали на берег и скатывались обратно, играя россыпью мелких камешков. На влажных стенах плясали зеленоватые блики, и вдоль, по периметру зала, высились громадные, в три человеческих роста, каменные изваяния. Грубые, но выразительные лики равнодушными глазницами наблюдали за беглецами, которые, робко оглядываясь, инстинктивно прижались друг к другу. На гладком, словно зеркальном полу был начертан рисунок: угловатая белая спираль, наискось перечеркнутая решительной стрелой – будто резким ударом клинка. Йаланд наморщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел его. Когда-то, еще в детстве…
– Что это? – шепотом спросила Ирга.
– Заброшенное капище. Я слышал от отца, когда был маленьким, будто среди северных чащоб, возле Дятловых гор, есть заброшенный храм древних жрецов, где они поклонялись каким-то своим богам.
– Каким богам?
– Никто не знает. Народ, что жил здесь раньше, исчез, жрецы умерли. Богов забыли.
Ирга покачала головой.
– Плохо, когда богов забывают. А как же…
Йаланд проворно присел, развернувшись и выставив меч перед собой. Ирга – молодец, сообразила – мгновенно замерла, превратившись в статую, оба настороженно прислушались… Так и есть, там, в нише позади одного из каменных истуканов, кто-то прятался: был слышен невнятный, скребущийся звук. И еле слышный стон.
Человек лежал на боку, вытянув одну руку вперед, другой зажимая рану на левой стороне груди. Рана выглядела странно: маленькая, почти идеально круглая и словно оплавленная по краям. Йаланд попытался прикинуть, какое оружие могло нанести ее. Не стрела и не копье, это точно. И тем более не меч. Что же тогда?
Опустившись на колени, он осторожно перевернул человека на спину и подложил ему под голову свой плащ (вернее, то, что когда-то было плащом). Теперь он разглядел, что перед ним совсем молодой парень, лет семнадцати, не больше. Темный пушок только-только начал пробиваться над верхней губой, кожа на бледном лице еще не загрубела, была нежной, почти девичьей. Однако под изорванной одеждой явственно проступали крепкие мышцы: в мальчишке угадывался закаленный воин. К поясу были прикреплены ножны от тяжелого метательного кинжала и тул, предназначенный для коротких арбалетных стрел. И тул, и ножны были пусты. Йаланд посмотрел на крохотные розовые пузырьки, лопавшиеся у раненого в уголках губ при дыхании, переглянулся с Иргой и с грустью покачал головой. Незнакомец не выживет.
Меж тем тот приоткрыл глаза – зрачки были подернуты белесой дымкой. Он еще держался на зыбкой грани, но это было ненадолго.
– Ты можешь говорить? – спросил Йаланд. – Кто ты?
Незнакомец пошевелил губами.
– Передайте Хранительнице…
– Кому?
– Передайте Хранительнице, – более внятно прошептал человек. – Мы не смогли остановить его… Она ошиблась. Это не князь Олег, это…
Юноша шептал все тише и бессвязнее, и Йаланд сначала опустился на корточки, потом и вовсе прилег рядом, стараясь расслышать, – ему очень важно было расслышать, о чем говорил незнакомец. Почему – он и сам себе не мог объяснить.
– Да, досталось твоему отцу, – протянул Патраш Мокроступ. – Как он сумел еще и четверых положить…
Ольгес не слушал. Он дежурил у постели Йаланда уже несколько дней – сам готовил еду и кормил его с ложечки, будто малого ребенка, колдовал над целебными отварами, прикладывал пучки трав, перевязанные магическими узлами, к страшным ранам на теле. Молился ночами светлым богиням – хранительницам Жизни, Модяве и Ведяве, принеся в жертву белого петуха и рисуя древние знаки его кровью на полу, возле постели больного. Измучившись за день, он нередко тут же и засыпал, возле отца, прямо на полу, прислонившись головой к лавке. Но и тогда тревога не оставляла его – сны были странные, будоражащие… То он в каком-то неведомом мире, посреди огромного зала с прозрачными стенами, где его окружали люди в белых ниспадающих одеждах, то он крался куда-то вверх по темной лестнице, мимо загаженного подоконника – впереди была дверь, обитая кожзаменителем, и маленький коврик перед ней, пропахший кошками.
(Напарник вжался в стену сбоку от двери, подняв пистолет в обеих руках дулом кверху, справа от себя, гротескно застыл на полусогнутых, кивнул… Второй постучал, тут же отпрянул, потом – еще раз, настойчивее. Пожал плечами, сделал несколько знаков на языке глухонемых, осторожно, двумя пальцами, коснулся дверной ручки, тут же присел на корточки, чувствуя у виска ствол пистолета: напарник страховал из-за плеча…)
То – он повторялся чаще других – Ольгес, с огненным мечом в руках, дрался против огромной стаи полуптиц-полудив, слуг бога Анамеза. Он бешено вращал клинком – птицы отшатывались на несколько мгновений, теряя убитых, но тут же снова набрасывались, и Ольгес с ужасом чувствовал, что устает…
– Спишь? – расслышал он слабый голос и тут же вскочил, припал к постели отца.
– Нет, я здесь… Ты звал?
Йаланд Вепрь дернул выступающим кадыком и глухо произнес:
– Кажется, ныне умру. Не все же тебе возле меня…
– Ты что! – закричал Ольгес. – Что ты надумал? Я тебя вылечу! Даром, что ли, ходил у Патраша в учениках? Да ты и сам поправляться начал…
Он говорил еще что-то, успокаивая, увещевая, а у самого сердце заходилось в нехорошем предчувствии: не стал бы отец говорить о последнем, если бы не знал наверняка: пришел черед. И ведь не упросишь остаться, не помогут ни чудодейственные отвары, ни вовсе уж тайные заговоры, притягивающие темные силы… И не сказка это, не сон, чтобы самому придумать хороший конец.
– Один остаешься, – прерывисто сказал Йаланд. – Ушла моя Ирга, она ждет меня там, в пещере у моря, где каменные идолы…
– Тебе нельзя говорить.
– Молчи, слушай. Мне осталось недолго.
Незнакомец в последний раз посмотрел Йаланду в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44