он боялся ее и все-таки не хотел отпускать. Уже вставляя ключ в замок, Лайонел поймал себя на том, что к обычному хороводу пугающих возможностей добавилась мысль о сыне. Невольно пытаясь угадать, какой новый ужас ожидает за дверью, изобразив на лице отчаянную решимость, Лайонел вошел в собственный дом.
Обычный обмен приветствиями не очень-то помог.
Улыбаясь Барбаре, Лайонел подумал о том, что любовник, наверное, только что сбежал. Рассеянно наблюдая за Адрианом, увлеченно выискивавшем в вечерней газете картинки с поездами, он неожиданно отловил еще одну дикую мысль, достойную самого страшного рассказа, но уж никак не настоящей жизни! — что перед ним сорокалетний мужчина в обличье четырехлетнего ребенка. Вундеркинд? Нет, просто монстр, затаившийся до поры. Ужиная в одиночестве (Барбара укладывала Адриана), он не мог отогнать лавину исторических и литературных примеров, в которых ничего не ведавшую жертву осторожно травили под уютным домашним кровом.
И не только это! Не в том дело, что могут подсыпать яду, а в том, не ядовита ли вообще вся еда на свете. А что? Фрукты, например… Вполне возможно. Чем больше их ешь, тем сильней отравление, да и вообще, разве воздух, испорченный озлоблением мира, не может отравить?
От этих грез его отвлекла Барбара. Уложив Адриана, она вернулась и взялась за вечернюю газету. Лайонел знал, что первую полосу занимает дневное происшествие, но почему-то не мог заговорить об этом сам и ждал, пока рассеянный взгляд жены отыщет репортаж. Однако Барбара переворачивала газетные листы, мельком отмечая заголовки, пробегая колонки, задерживалась на статьях, которые ему и в голову бы не пришло читать, выискивая среди человеческой дурости что-то интересное только для нее, и в конце концов уронила газету на ручку кресла и взялась за сигарету.
— Ты знаешь, Адриан сегодня рисовал вполне приличные буквы, — сказала она. — Такое симпатичное «К» изобразил…
Вот вам и пожалуйста, в отчаянии подумал Лайонел, ну почему мир такой злой? Она что, читать не умеет? Неужели ему придется говорить самому, заново воскрешая этот ужасный день?
— Ты прочитала, — спросил он, — что там у нас стряслось?
— Нет, — удивленно ответила жена. — Милый, ты плохо выглядишь. Не заболел?
— Еще бы мне не выглядеть плохо, — поморщился Лайонел. — Да посмотри же ты заметку! — Он ткнул пальцем в газету.
— Где? — спросила жена, снова беря в руки «Стар». — О, «Убийство в издательстве»! Надеюсь, это не у вас?.. Лайонел! Господи! В вашем издательстве! Где же именно?
— У меня в кабинете, — ответил Лайонел, думая о том, нет ли еще одного трупа под креслом. Нашлось же днем у него под столом мертвое тело, почему бы вечером не найтись другому? Просто его не видно. Ну а Барбара? Может, на самом деле она мертва, а в кресле напротив — проекция его воспоминаний о тысяче таких вечеров, когда она сидела там живая и здоровая. Чего только не бывает в этом жутком, не правильном мире!
Голос Барбары — а может, голос его галлюцинации? — пробился в сознание.
— Дорогой, это же ужасно! Почему ты мне сразу не сказал? Ты так перенервничал…
Отбросив газету, она метнулась к мужу и опустилась возле него на колени. Он схватил ее руку и почувствовал, как напряжение отпускает его. В конце концов, этот мир не так плох, если сумел породить Барбару. Адриан… иногда он бывает несносен, зато вполне реален. Не могут в одном теле уживаться злой, мстительный, жестокий оборотень его воображения и непоседливый мальчишка с неуемным интересом к самым разным вещам. Даже бесам не под силу прикинуть ся нормальными детьми. Он прижал руку жены к щеке, и эта простая ласка вмиг погасила начинавшуюся истерику.
— Довольно противное дело, надо тебе сказать, — пробормотал он, потянувшись левой рукой за сигаретой.
2
Морнингтон не раз спорил с Лайонелом об истоках пессимизма. Сам он считал пессимистическое отношение к жизни следствием романтического, если не сентиментального взгляда на мир. Ироничный склад ума подсказывал Морнингтону, ужинавшему в одиночестве, что сегодняшнее его потрясение вызвано открытием: оказывается, люди могут убивать друг друга. «И убивают», — думал он. Когда тебе мешают, вполне естественно избавиться от помехи, даже если эта помеха — человек. Глупо, когда ты к этому не готов. Еще Де Куинси говорил, что некоторым людям на роду написано быть убитыми. Да, убить или быть убитым — вполне естественно. Так неужели это помешает мне передать отчет викарию?
Он поднялся, собрал бумаги для отчета о приходском бюджете и отправился в приход Св. Киприана, всего за квартал. Конечно, он ругал себя за то, что занимается таким делом, но как откажешь друзьям? А викарий входил в их число.
Морнингтон подозревал, что верой своей в немалой степени обязан раннему — лет в восемнадцать — общению с людьми, относившимися к религии весьма пренебрежительно; но именно из-за веры он пренебрежительно относился и к себе, и к другим, не презирая при этом остального мира, так что мог в споре или беседе оказаться и пессимистом, и оптимистом. На том они и сошлись со священником, пришедшим к тому же за долгие годы служения в разных приходах.
Они считали, что их связывает некая духовная близость.
Однако сегодня вечером Морнингтон застал у своего друга посетителя. За столом листал какую-то рукопись маленький кругленький священнослужитель. Викарий радушно встретил Морнингтона.
— Входите, входите, дорогой мой, — пригласил он. — Мы только что говорили о вас. Знакомьтесь: архидиакон Кастра Парвулорум — мистер Морнингтон. Какой ужас у вас в издательстве! Вы как-то с этим связаны?
Архидиакон, поздоровавшись с Морнингтоном, снял очки и откинулся в кресле.
— Ужасно, — пробормотал он тоном, каким пользуются люди, не вполне уверенные, то ли хотят от них услышать. — Да, ужасно!
— Неприятно, конечно, — ответил Морнингтон, ощетинившись из-за двойного сочувствия. — Всех переполошили. В результате я не послал рекламу в «Библиофил», значит, она не появится в этом месяце. Вот это и впрямь ужасно. Терпеть не могу, когда убийства вмешиваются в мои планы. А это к тому же, и произошло-то не у меня.
— Вот как на это смотрят деловые люди, — покачал головой викарий. — Кофе хотите? А этот бедняга… Выяснили, по крайней мере, кто он?
— Как бы не так! — с некоторым даже торжеством воскликнул Морнингтон. — Всех улик у полиции — один труп. Не очень приятно с ним возиться, да и продержится недолго. Природа, знаете ли, свое возьмет. Меня куда больше беспокоит «Библиофил»…
— Ну будет вам! Не настолько же, — укорил его викарий. — Нельзя все-таки ставить на одну доску рекламу и убийство!
— А я думаю, мистер Морнингтон прав, — не согласился архидиакон. — Нельзя позволять случаю, пусть даже из ряда вон выходящему, выбивать себя из колеи. Человек беспристрастный этого себе не позволит.
— Но это же убийство'. — запротестовал викарий.
— Какая разница? — пожал плечами архидиакон. — Человека убили, улитку раздавили, — принцип один. Скажите, мистер Морнингтон, а завтра посылать рекламу уже поздно?
— В том-то и дело, — ответил Морнингтон. — Впрочем, не хочу отвлекать вас своими служебными заботами.
— А мы и не отвлеклись, — мирно продолжал архидиакон. — До вашего прихода мы как раз говорили об издательских делах, — и он указал очками на рукопись перед собой. — Вы, наверное, догадываетесь…
Морнингтон постарался изобразить заинтересованность.
— Книги? — словно сомневаясь, спросил он.
— Книга, — мягко уточнил викарий. — Архидиакон написал несколько проповедей и статей о христианстве и Лиге Наций. Они собраны в этом небольшом томике. На мой взгляд, он неплохо пошел бы, а? Вот я о вас и подумал.
— Весьма признателен, — ответил Морнингтон. — Только, вы уж простите за вопрос, готов ли автор поддержать свои желания? Другими словами, заплатить, если придется?
Архидиакон покачал головой.
— Нет, дорогой мистер Морнингтон. По-моему, это не совсем нравственно. Недаром говорят: книга — как ребенок…
Кому не нравятся собственные дети? Это естественно. А вот всерьез полагать, что твое чадо лучше других, проталкивать его — это уж совсем нелепо.
— Не могу согласиться с вашим основным тезисом, — сказал Морнингтон. — Если ваши мысли лучше других, вы просто обязаны их проталкивать. Ох уж эта мне современная демократическая скромность! Почему вы думаете, что издатель, которому вы пошлете рукопись, разберется в ней лучше вас? А если он откажется, что вы будете делать?
— Видите ли, — спокойно отвечал архидиакон, — если от нее откажутся все издатели, мне придется согласиться с ними. Securus indicat — доверяй авторитетам.
— Ничего подобного, — сказал Морнингтон. — Умные люди должны учить мир. По доброй воле он до сих пор не принял ни одной новой идеи, их в него надо заталкивать силой.
Он взял рукопись и принялся листать, читая заголовки: «Протокол и пакт как фазы человеческой совести», «О свойствах наций», «Виды познания во Христе, представленные в человечестве», «Достаточно ли представительна Лига Наций?».
— Насколько я понял, — деловым тоном произнес Морнингтон, взглядывая на архидиакона, — это рассчитано на специалистов, но написано популярно. Ничего не могу обещать, но посмотреть можно. Я возьму рукопись?
— Мне бы хотелось еще поработать в свободные дни, — ответил архидиакон. — Кое-что стоило бы поправить и заодно проверить греческий. Если вам удобно, я занес бы рукопись в издательство в понедельник или во вторник.
— Давайте, — согласился Морнингтон. — Но решать буду не я. Скорее всего, ее отдадут рецензенту-политику. Судя по заголовкам, он вряд ли поймет что-нибудь, но вы все равно приносите. В перечне изданий у Персиммонса такой кавардак! В нем прекрасно уживаются «Флирт феерической Флосси» и «Философские беседы о черной магии». Последнюю книжку, конечно, подсунул Персиммонс-старший.
— Вы же говорили, что он отошел о г дел, — удивился викарий.
— Он у нас Вечерняя Звезда, — усмехнулся Морнингтон, — сияет на фоне всеобщей серости. А попутно встревает во все. Маячит на горизонте, а уж раз в две недели занимает все небо, по крайней мере наше, издательское. Этакое милое создание, упорствующее в оккультизме.
— Боюсь я этого растущего интереса к оккультному, — мрачно промолвил викарий, — вот итог нынешнего безверия и греховного любопытства.
— Греховного? — откликнулся Морнингтон. — Вы думаете, оно всегда греховно? А как же тогда Нов?
— Иов? — переспросил архидиакон.
— Ну, мне всегда казалось, что Нов превосходит своих трех друзей как раз любопытством. Почему это все несчастья сыплются именно на его голову? Друзья просто смирились, а он возьми да спроси: что это Ты, Господи, делаешь и почему?
Викарий покачал головой.
— И услышал, что ему это не по разуму.
— Ему не просто ответили, над ним еще и посмеялись, — возразил Морнингтон, — а это, согласитесь, не одно и то же. Все-таки когда человеку, потерявшему все средства, дом, семью, покрытому язвами и сидящему на куче мусора, говорят: «Посмотри на бегемота», здесь чего-то не хватает.
— Иову хватило, — мягко возразил архидиакон.
— Да уж, другого такого дурака поискать, — согласился Морнингтон, вставая. — Мы ведь еще увидимся до вашего отъезда в… Кастра Парвулорум? — уточнил он. — Какое занятное название.
— Жаль, что немногие им пользуются, — вздохнул архидиакон. — Во всех путеводителях это место именуется «Фардль». Жители тоже привыкли к этому названию. Что поделаешь, закон Гримма.
— Закон? — удивился Морнингтон. — Имени того сказочника, который писал для parvuli? Причем тут закон?
И почему ему подчиняются?
— Он еще и языками занимался, — пояснил архидиакон. — Знаете, законы индо-европейских звуков… «Кастра» куда-то запропастилось со временем, а в «парвулорум» «ф» заменило «п», на место «в» встало «д». Гримм это открыл. Но я-то стараюсь пользоваться прежним названием. Говорят, Цезарь нарек это местечко после того, как его солдаты отобрали детей у бриттов, а он вернул их родителям.
— Не понимаю, зачем Гримму понадобилось вмешиваться в эту историю, — сказал Морнингтон. — Фардль… подходящее название для эссе Мориса Хьюлетта… Castra Parvulorum… звучит… вполне по-римски. Ну, доброй ночи, сэр, доброй ночи, викарий. Нет, нет, не провожайте меня.
3
В тот самый момент, когда Морнинггон помянул в разговоре старшего Персиммонса, последний, сидя в удобном кресле перед камином, слушал отчет сына о дневном происшествии. Грегори Персиммонс выглядел внушительно. Откинувшись на спинку, он с явной иронией наблюдал, как Стивен волнуется все больше, припоминая новые подробности.
— Боюсь, не повредило бы это делам, — внезапно закончил Стивен.
Отец, глядя в огонь, слегка вздохнул.
— Дела… — сказал он. — Я бы не стал о них беспокоиться. Если людям нужны твои книги, они их купят. — Он помолчал и добавил:
— Я заходил сегодня, не застал тебя.
— Да? — отозвался сын. — А мне не докладывали.
— Ничего страшного, — успокоил его мистер Персиммонс. — Наверное, ты был у следователя. В следующий раз, когда будешь отвечать на вопросы, скажи, что тебе надо проконсультироваться со мной. Мне бы хотелось знать, что ты делаешь и какие показания даешь.
Стивен глядел в окно и заговорил не сразу.
— Ты заходил по делу? — спросил он. — Что-нибудь важное?
— Хотел обсудить балансовую ведомость, — ответил отец. — Я там не все понимаю. И еще, по-моему, в плане изданий слишком много романов. Ты просто выбрасываешь деньги.
Чем больше ты на них заработаешь, тем больше их приходится издавать. А я хочу, чтобы сохранялось соотношение между ними и другими книгами. Почему бы тебе вместо всяких Флосси не издать мою «Активную власть»? Стивен, ты слушаешь меня?
— Слушай, слушаю, — не без раздражения ответил сын.
— Так вот, по-моему, ты не собираешься издавать мою книгу, — спокойно продолжал отец. — Ты хоть прочел ее?
— Прочел, — Стивен отошел от окна. — Но пока еще не решил. Я же говорил тебе, мне она не понравилась и другим не понравится. Да, я знаю, на такой психоанализ сейчас есть спрос, и все-таки я не уверен… — Он замолчал, не окончив фразы.
— Стивен, — сказал старший Персиммонс, — если ты когда-нибудь будешь хоть в чем-нибудь уверен, ты лишишь меня изрядной доли удовольствия. Будь добр, объясни, в чем ты не уверен на этот раз?
— Ну, знаешь, эти примеры… эти историйки… Наверное, с ними все в порядке… только они такие… смешные, что ли…
— «Смешные историйки, которые я читал», сочинение Стивена Персиммонса, — усмехнулся отец. — Это не «историйки», Стивен, это научные примеры.
— Но они же все о пытках! — воскликнул сын. — Там есть один… ужас какой-то! Я не верю, что такая книга будет расходиться.
— Прекрасно разойдется, — заверил отец. — Ты же не ученый, Стивен.
— А диаграммы? А графики? — продолжал Стивен. — Это же дорого.
— Ладно, как хочешь, — согласился старший Персиммонс. — Но имей в виду, если не издашь книгу до Рождества, я издам ее за свой счет. Это обойдется куда дороже, Стивен.
И еще что-нибудь напишу. Представляешь, какую брешь они пробьют в моем счете? Продавать я их не собираюсь, буду раздавать так, а что останется, сожгу, и все. У тебя впереди два свободных дня, вот и думай. А на следующей неделе я зайду в издательство, послушаю, что ты решил. Скажешь, авантюра? А ты не любишь рисковать и ставишь только наверняка, правда, Стивен? Знаешь, Стивен, я бы с радостью пустил тебя по миру, но…
— Господи, да перестань ты! — воскликнул несчастный издатель. — Я слышать не могу, как ты произносишь «Стивен, Стивен»! Похоже, тебе это удовольствие доставляет…
— ..но все это — не единственная причина моего сегодняшнего визита, — невозмутимо продолжил старший Персиммонс. — Я подыскивал местечко, чтобы убить одного знакомого, и твое заведение показалось мне не хуже прочих. Да, не хуже.
Стивен Персиммонс в изумлении уставился на грузное тело высокого человека, откинувшегося в кресле, и растерянно пробормотал:
— Ты опять… ты нарочно дразнишь меня, чтобы я нервничал, да?
— Вполне возможно, — ответил Персиммонс. — Я заметил, нервничать тебя заставляют факты. Они и твою мать довели до сумасшедшего дома. Это ужасно, Стивен, лишиться жены вот так. Надеюсь, с тобой ничего подобного не случится. Знаешь, ведь я еще не так стар, и, не буду скрывать, я хотел бы другого сына, Стивен. Да, да, Стивен, другого сына, такого, кому я мог бы оставить наследство, такого, которому были бы интересны мои дела. Тогда бы я знал, что делать.
Когда ты родился, Стивен…
— О господи! — вскричал Стивен. — Не говори ты со мной так! Зачем ты сказал, что хотел кого-то убить? Что ты имел в виду?
— Что имел в виду? — удивился отец. — Именно то, что сказал. Днем раньше, вчера, я и думать об этом не думал, но как только сэр Джайлс Тамалти сказал мне, что к нему придет Рекстоу, я тут же об этом и подумал. Ну вот, прибыли мы туда, а там никого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Обычный обмен приветствиями не очень-то помог.
Улыбаясь Барбаре, Лайонел подумал о том, что любовник, наверное, только что сбежал. Рассеянно наблюдая за Адрианом, увлеченно выискивавшем в вечерней газете картинки с поездами, он неожиданно отловил еще одну дикую мысль, достойную самого страшного рассказа, но уж никак не настоящей жизни! — что перед ним сорокалетний мужчина в обличье четырехлетнего ребенка. Вундеркинд? Нет, просто монстр, затаившийся до поры. Ужиная в одиночестве (Барбара укладывала Адриана), он не мог отогнать лавину исторических и литературных примеров, в которых ничего не ведавшую жертву осторожно травили под уютным домашним кровом.
И не только это! Не в том дело, что могут подсыпать яду, а в том, не ядовита ли вообще вся еда на свете. А что? Фрукты, например… Вполне возможно. Чем больше их ешь, тем сильней отравление, да и вообще, разве воздух, испорченный озлоблением мира, не может отравить?
От этих грез его отвлекла Барбара. Уложив Адриана, она вернулась и взялась за вечернюю газету. Лайонел знал, что первую полосу занимает дневное происшествие, но почему-то не мог заговорить об этом сам и ждал, пока рассеянный взгляд жены отыщет репортаж. Однако Барбара переворачивала газетные листы, мельком отмечая заголовки, пробегая колонки, задерживалась на статьях, которые ему и в голову бы не пришло читать, выискивая среди человеческой дурости что-то интересное только для нее, и в конце концов уронила газету на ручку кресла и взялась за сигарету.
— Ты знаешь, Адриан сегодня рисовал вполне приличные буквы, — сказала она. — Такое симпатичное «К» изобразил…
Вот вам и пожалуйста, в отчаянии подумал Лайонел, ну почему мир такой злой? Она что, читать не умеет? Неужели ему придется говорить самому, заново воскрешая этот ужасный день?
— Ты прочитала, — спросил он, — что там у нас стряслось?
— Нет, — удивленно ответила жена. — Милый, ты плохо выглядишь. Не заболел?
— Еще бы мне не выглядеть плохо, — поморщился Лайонел. — Да посмотри же ты заметку! — Он ткнул пальцем в газету.
— Где? — спросила жена, снова беря в руки «Стар». — О, «Убийство в издательстве»! Надеюсь, это не у вас?.. Лайонел! Господи! В вашем издательстве! Где же именно?
— У меня в кабинете, — ответил Лайонел, думая о том, нет ли еще одного трупа под креслом. Нашлось же днем у него под столом мертвое тело, почему бы вечером не найтись другому? Просто его не видно. Ну а Барбара? Может, на самом деле она мертва, а в кресле напротив — проекция его воспоминаний о тысяче таких вечеров, когда она сидела там живая и здоровая. Чего только не бывает в этом жутком, не правильном мире!
Голос Барбары — а может, голос его галлюцинации? — пробился в сознание.
— Дорогой, это же ужасно! Почему ты мне сразу не сказал? Ты так перенервничал…
Отбросив газету, она метнулась к мужу и опустилась возле него на колени. Он схватил ее руку и почувствовал, как напряжение отпускает его. В конце концов, этот мир не так плох, если сумел породить Барбару. Адриан… иногда он бывает несносен, зато вполне реален. Не могут в одном теле уживаться злой, мстительный, жестокий оборотень его воображения и непоседливый мальчишка с неуемным интересом к самым разным вещам. Даже бесам не под силу прикинуть ся нормальными детьми. Он прижал руку жены к щеке, и эта простая ласка вмиг погасила начинавшуюся истерику.
— Довольно противное дело, надо тебе сказать, — пробормотал он, потянувшись левой рукой за сигаретой.
2
Морнингтон не раз спорил с Лайонелом об истоках пессимизма. Сам он считал пессимистическое отношение к жизни следствием романтического, если не сентиментального взгляда на мир. Ироничный склад ума подсказывал Морнингтону, ужинавшему в одиночестве, что сегодняшнее его потрясение вызвано открытием: оказывается, люди могут убивать друг друга. «И убивают», — думал он. Когда тебе мешают, вполне естественно избавиться от помехи, даже если эта помеха — человек. Глупо, когда ты к этому не готов. Еще Де Куинси говорил, что некоторым людям на роду написано быть убитыми. Да, убить или быть убитым — вполне естественно. Так неужели это помешает мне передать отчет викарию?
Он поднялся, собрал бумаги для отчета о приходском бюджете и отправился в приход Св. Киприана, всего за квартал. Конечно, он ругал себя за то, что занимается таким делом, но как откажешь друзьям? А викарий входил в их число.
Морнингтон подозревал, что верой своей в немалой степени обязан раннему — лет в восемнадцать — общению с людьми, относившимися к религии весьма пренебрежительно; но именно из-за веры он пренебрежительно относился и к себе, и к другим, не презирая при этом остального мира, так что мог в споре или беседе оказаться и пессимистом, и оптимистом. На том они и сошлись со священником, пришедшим к тому же за долгие годы служения в разных приходах.
Они считали, что их связывает некая духовная близость.
Однако сегодня вечером Морнингтон застал у своего друга посетителя. За столом листал какую-то рукопись маленький кругленький священнослужитель. Викарий радушно встретил Морнингтона.
— Входите, входите, дорогой мой, — пригласил он. — Мы только что говорили о вас. Знакомьтесь: архидиакон Кастра Парвулорум — мистер Морнингтон. Какой ужас у вас в издательстве! Вы как-то с этим связаны?
Архидиакон, поздоровавшись с Морнингтоном, снял очки и откинулся в кресле.
— Ужасно, — пробормотал он тоном, каким пользуются люди, не вполне уверенные, то ли хотят от них услышать. — Да, ужасно!
— Неприятно, конечно, — ответил Морнингтон, ощетинившись из-за двойного сочувствия. — Всех переполошили. В результате я не послал рекламу в «Библиофил», значит, она не появится в этом месяце. Вот это и впрямь ужасно. Терпеть не могу, когда убийства вмешиваются в мои планы. А это к тому же, и произошло-то не у меня.
— Вот как на это смотрят деловые люди, — покачал головой викарий. — Кофе хотите? А этот бедняга… Выяснили, по крайней мере, кто он?
— Как бы не так! — с некоторым даже торжеством воскликнул Морнингтон. — Всех улик у полиции — один труп. Не очень приятно с ним возиться, да и продержится недолго. Природа, знаете ли, свое возьмет. Меня куда больше беспокоит «Библиофил»…
— Ну будет вам! Не настолько же, — укорил его викарий. — Нельзя все-таки ставить на одну доску рекламу и убийство!
— А я думаю, мистер Морнингтон прав, — не согласился архидиакон. — Нельзя позволять случаю, пусть даже из ряда вон выходящему, выбивать себя из колеи. Человек беспристрастный этого себе не позволит.
— Но это же убийство'. — запротестовал викарий.
— Какая разница? — пожал плечами архидиакон. — Человека убили, улитку раздавили, — принцип один. Скажите, мистер Морнингтон, а завтра посылать рекламу уже поздно?
— В том-то и дело, — ответил Морнингтон. — Впрочем, не хочу отвлекать вас своими служебными заботами.
— А мы и не отвлеклись, — мирно продолжал архидиакон. — До вашего прихода мы как раз говорили об издательских делах, — и он указал очками на рукопись перед собой. — Вы, наверное, догадываетесь…
Морнингтон постарался изобразить заинтересованность.
— Книги? — словно сомневаясь, спросил он.
— Книга, — мягко уточнил викарий. — Архидиакон написал несколько проповедей и статей о христианстве и Лиге Наций. Они собраны в этом небольшом томике. На мой взгляд, он неплохо пошел бы, а? Вот я о вас и подумал.
— Весьма признателен, — ответил Морнингтон. — Только, вы уж простите за вопрос, готов ли автор поддержать свои желания? Другими словами, заплатить, если придется?
Архидиакон покачал головой.
— Нет, дорогой мистер Морнингтон. По-моему, это не совсем нравственно. Недаром говорят: книга — как ребенок…
Кому не нравятся собственные дети? Это естественно. А вот всерьез полагать, что твое чадо лучше других, проталкивать его — это уж совсем нелепо.
— Не могу согласиться с вашим основным тезисом, — сказал Морнингтон. — Если ваши мысли лучше других, вы просто обязаны их проталкивать. Ох уж эта мне современная демократическая скромность! Почему вы думаете, что издатель, которому вы пошлете рукопись, разберется в ней лучше вас? А если он откажется, что вы будете делать?
— Видите ли, — спокойно отвечал архидиакон, — если от нее откажутся все издатели, мне придется согласиться с ними. Securus indicat — доверяй авторитетам.
— Ничего подобного, — сказал Морнингтон. — Умные люди должны учить мир. По доброй воле он до сих пор не принял ни одной новой идеи, их в него надо заталкивать силой.
Он взял рукопись и принялся листать, читая заголовки: «Протокол и пакт как фазы человеческой совести», «О свойствах наций», «Виды познания во Христе, представленные в человечестве», «Достаточно ли представительна Лига Наций?».
— Насколько я понял, — деловым тоном произнес Морнингтон, взглядывая на архидиакона, — это рассчитано на специалистов, но написано популярно. Ничего не могу обещать, но посмотреть можно. Я возьму рукопись?
— Мне бы хотелось еще поработать в свободные дни, — ответил архидиакон. — Кое-что стоило бы поправить и заодно проверить греческий. Если вам удобно, я занес бы рукопись в издательство в понедельник или во вторник.
— Давайте, — согласился Морнингтон. — Но решать буду не я. Скорее всего, ее отдадут рецензенту-политику. Судя по заголовкам, он вряд ли поймет что-нибудь, но вы все равно приносите. В перечне изданий у Персиммонса такой кавардак! В нем прекрасно уживаются «Флирт феерической Флосси» и «Философские беседы о черной магии». Последнюю книжку, конечно, подсунул Персиммонс-старший.
— Вы же говорили, что он отошел о г дел, — удивился викарий.
— Он у нас Вечерняя Звезда, — усмехнулся Морнингтон, — сияет на фоне всеобщей серости. А попутно встревает во все. Маячит на горизонте, а уж раз в две недели занимает все небо, по крайней мере наше, издательское. Этакое милое создание, упорствующее в оккультизме.
— Боюсь я этого растущего интереса к оккультному, — мрачно промолвил викарий, — вот итог нынешнего безверия и греховного любопытства.
— Греховного? — откликнулся Морнингтон. — Вы думаете, оно всегда греховно? А как же тогда Нов?
— Иов? — переспросил архидиакон.
— Ну, мне всегда казалось, что Нов превосходит своих трех друзей как раз любопытством. Почему это все несчастья сыплются именно на его голову? Друзья просто смирились, а он возьми да спроси: что это Ты, Господи, делаешь и почему?
Викарий покачал головой.
— И услышал, что ему это не по разуму.
— Ему не просто ответили, над ним еще и посмеялись, — возразил Морнингтон, — а это, согласитесь, не одно и то же. Все-таки когда человеку, потерявшему все средства, дом, семью, покрытому язвами и сидящему на куче мусора, говорят: «Посмотри на бегемота», здесь чего-то не хватает.
— Иову хватило, — мягко возразил архидиакон.
— Да уж, другого такого дурака поискать, — согласился Морнингтон, вставая. — Мы ведь еще увидимся до вашего отъезда в… Кастра Парвулорум? — уточнил он. — Какое занятное название.
— Жаль, что немногие им пользуются, — вздохнул архидиакон. — Во всех путеводителях это место именуется «Фардль». Жители тоже привыкли к этому названию. Что поделаешь, закон Гримма.
— Закон? — удивился Морнингтон. — Имени того сказочника, который писал для parvuli? Причем тут закон?
И почему ему подчиняются?
— Он еще и языками занимался, — пояснил архидиакон. — Знаете, законы индо-европейских звуков… «Кастра» куда-то запропастилось со временем, а в «парвулорум» «ф» заменило «п», на место «в» встало «д». Гримм это открыл. Но я-то стараюсь пользоваться прежним названием. Говорят, Цезарь нарек это местечко после того, как его солдаты отобрали детей у бриттов, а он вернул их родителям.
— Не понимаю, зачем Гримму понадобилось вмешиваться в эту историю, — сказал Морнингтон. — Фардль… подходящее название для эссе Мориса Хьюлетта… Castra Parvulorum… звучит… вполне по-римски. Ну, доброй ночи, сэр, доброй ночи, викарий. Нет, нет, не провожайте меня.
3
В тот самый момент, когда Морнинггон помянул в разговоре старшего Персиммонса, последний, сидя в удобном кресле перед камином, слушал отчет сына о дневном происшествии. Грегори Персиммонс выглядел внушительно. Откинувшись на спинку, он с явной иронией наблюдал, как Стивен волнуется все больше, припоминая новые подробности.
— Боюсь, не повредило бы это делам, — внезапно закончил Стивен.
Отец, глядя в огонь, слегка вздохнул.
— Дела… — сказал он. — Я бы не стал о них беспокоиться. Если людям нужны твои книги, они их купят. — Он помолчал и добавил:
— Я заходил сегодня, не застал тебя.
— Да? — отозвался сын. — А мне не докладывали.
— Ничего страшного, — успокоил его мистер Персиммонс. — Наверное, ты был у следователя. В следующий раз, когда будешь отвечать на вопросы, скажи, что тебе надо проконсультироваться со мной. Мне бы хотелось знать, что ты делаешь и какие показания даешь.
Стивен глядел в окно и заговорил не сразу.
— Ты заходил по делу? — спросил он. — Что-нибудь важное?
— Хотел обсудить балансовую ведомость, — ответил отец. — Я там не все понимаю. И еще, по-моему, в плане изданий слишком много романов. Ты просто выбрасываешь деньги.
Чем больше ты на них заработаешь, тем больше их приходится издавать. А я хочу, чтобы сохранялось соотношение между ними и другими книгами. Почему бы тебе вместо всяких Флосси не издать мою «Активную власть»? Стивен, ты слушаешь меня?
— Слушай, слушаю, — не без раздражения ответил сын.
— Так вот, по-моему, ты не собираешься издавать мою книгу, — спокойно продолжал отец. — Ты хоть прочел ее?
— Прочел, — Стивен отошел от окна. — Но пока еще не решил. Я же говорил тебе, мне она не понравилась и другим не понравится. Да, я знаю, на такой психоанализ сейчас есть спрос, и все-таки я не уверен… — Он замолчал, не окончив фразы.
— Стивен, — сказал старший Персиммонс, — если ты когда-нибудь будешь хоть в чем-нибудь уверен, ты лишишь меня изрядной доли удовольствия. Будь добр, объясни, в чем ты не уверен на этот раз?
— Ну, знаешь, эти примеры… эти историйки… Наверное, с ними все в порядке… только они такие… смешные, что ли…
— «Смешные историйки, которые я читал», сочинение Стивена Персиммонса, — усмехнулся отец. — Это не «историйки», Стивен, это научные примеры.
— Но они же все о пытках! — воскликнул сын. — Там есть один… ужас какой-то! Я не верю, что такая книга будет расходиться.
— Прекрасно разойдется, — заверил отец. — Ты же не ученый, Стивен.
— А диаграммы? А графики? — продолжал Стивен. — Это же дорого.
— Ладно, как хочешь, — согласился старший Персиммонс. — Но имей в виду, если не издашь книгу до Рождества, я издам ее за свой счет. Это обойдется куда дороже, Стивен.
И еще что-нибудь напишу. Представляешь, какую брешь они пробьют в моем счете? Продавать я их не собираюсь, буду раздавать так, а что останется, сожгу, и все. У тебя впереди два свободных дня, вот и думай. А на следующей неделе я зайду в издательство, послушаю, что ты решил. Скажешь, авантюра? А ты не любишь рисковать и ставишь только наверняка, правда, Стивен? Знаешь, Стивен, я бы с радостью пустил тебя по миру, но…
— Господи, да перестань ты! — воскликнул несчастный издатель. — Я слышать не могу, как ты произносишь «Стивен, Стивен»! Похоже, тебе это удовольствие доставляет…
— ..но все это — не единственная причина моего сегодняшнего визита, — невозмутимо продолжил старший Персиммонс. — Я подыскивал местечко, чтобы убить одного знакомого, и твое заведение показалось мне не хуже прочих. Да, не хуже.
Стивен Персиммонс в изумлении уставился на грузное тело высокого человека, откинувшегося в кресле, и растерянно пробормотал:
— Ты опять… ты нарочно дразнишь меня, чтобы я нервничал, да?
— Вполне возможно, — ответил Персиммонс. — Я заметил, нервничать тебя заставляют факты. Они и твою мать довели до сумасшедшего дома. Это ужасно, Стивен, лишиться жены вот так. Надеюсь, с тобой ничего подобного не случится. Знаешь, ведь я еще не так стар, и, не буду скрывать, я хотел бы другого сына, Стивен. Да, да, Стивен, другого сына, такого, кому я мог бы оставить наследство, такого, которому были бы интересны мои дела. Тогда бы я знал, что делать.
Когда ты родился, Стивен…
— О господи! — вскричал Стивен. — Не говори ты со мной так! Зачем ты сказал, что хотел кого-то убить? Что ты имел в виду?
— Что имел в виду? — удивился отец. — Именно то, что сказал. Днем раньше, вчера, я и думать об этом не думал, но как только сэр Джайлс Тамалти сказал мне, что к нему придет Рекстоу, я тут же об этом и подумал. Ну вот, прибыли мы туда, а там никого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25