Связанный по рукам и ногам, он стал ворочать во все стороны головой, в которой еще звенело от сокрушительного удара.
В противоположном углу комнаты, так же крепко связанный, лежал секретарь. Увидев, что Бергофф приходит в себя, он не удержался от горестного восклицания:
— О сэр!
— Вы живы? — спросил Бергофф.
— Разве это жизнь, сэр, видеть вас в таком состоянии?
— Так освобождайте же меня.
— Увы, сэр. Я к чему-то привязан.
— Черт возьми, я тоже точно прикован к галере.
Впервые в жизни попав в положение, уравнявшее их, секретарь смутился и не знал, как продолжать разговор, чтобы не уронить чести патрона.
— Я трижды звал Паолу, но она почему-то не идет, — пожаловался Бергофф.
— Я полагаю, сэр, что мисс Паола не придет.
— Что ты мелешь, болван!
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что она разбила бутылку о… о вашу… Извините меня, сэр, я не рискую договаривать до конца.
В углу послышалось пыхтение, треск веревок, затем в адрес Паолы понесся поток отборных ругательств.
Секретарь скромно молчал, чтобы не прерывать хода мыслей своего хозяина.
— Неужели никто так и не зайдет к нам? — наконец произнес Бергофф.
— Осмелюсь напомнить, сэр, что, согласно вами заведенному порядку, вас запрещено беспокоить.
— Что же, мы так и будем лежать целую неделю?
— Никак нет, сэр. В девятнадцать часов вас освободят.
— Почему именно в девятнадцать?
— На этот час вы вызвали господина Курца, и он…
— О черт! Проклятие этому безмозглому идиоту. Он совершенно не способен нести свои обязанности. А может быть, он придет раньше?
— Не думаю, сэр. Немцы любят точность.
Наступило молчание. Изредка Бергофф справлялся у секретаря о времени, и последний, видя отражение настенных часов в зеркале, почтительно докладывал: «Пятнадцать часов двадцать две минуты, сэр…», а когда он произнес: «Девятнадцать часов», в дверь кто-то осторожно постучал и секретарь ликующим голосом крикнул:
— Да-да, войдите, патрон ожидает вас! Дверь отворилась, через порог переступил Курц и замер с отвисшей челюстью…
Курц перевернул все на острове, но безуспешно: так и осталось тайной, кто послал в эфир радиограмму. Конечно, немец ни на секунду не сомневался в том, что Монти Пирс не догадался и не решился бы ни на этом, ни на том свете сочинить такое, надо отдать справедливость, сильное послание.
Пало подозрение на радиста, но кабатчик Оскар защитил его:
— В ту ночь, о которой вы говорите, парень так напился, что я оставил его ночевать прямо за столом, сэр!
Только после драки Хоутона с Бергоффом и исчезновения журналиста (в то же время скрылась и Паола) Курц точно узнал, чьих рук было дело, а это само по себе значило немало.
Курц поднял на ноги всех своих «мальчиков», но следов Боба и Паолы не нашли. Тогда Дорт распорядился «допросить» Мелони…
Итальянца пытал сам Курц, никому бы на свете не уступивший этого права.
В жизни Мелони настали самые невыносимые часы и минуты. Впечатлительный по натуре, он с детства не переносил физической боли. Сейчас же изобретательный Курц причинял ему такие ужасные муки, что Мелони десятки раз терял сознание. Курц приводил его в чувство и спрашивал:
— Где Хоутон?.. Где Паола?.. Я знаю, что этот пропойца — твой собутыльник!
Острая ненависть к мучителю охватила Мелони. Но что он мог сделать в таком положении? Чем отплатить за свои страдания? Разум подсказывал ему: только упорным молчанием он сможет отомстить ненавистному Курцу, только молчанием! Молчать, чего бы это ни стоило, молчать, чтобы отомстить этому зверю!
И Мелони молчал. Он знал, где Боб и Паола, но молчал. И только одно терзало его измученную душу… Дни и ночи знакомился он с научными богатствами, хранившимися в гаянском сейфе. Понимая, что нельзя сразу объять необъятное, Мелони взялся сперва за «расшифровку» необыкновенного фотоальбома. Как он и предполагал, в сейфе нашлись необходимые материалы.
Свои размышления Мелони записывал в дневник, вначале вчерне, а потом не торопясь перепечатал на машинке: он понимал, что эти страницы должны произвести фурор в мировой науке, и потому взвешивал каждое слово.
И вот теперь его дневник попал в руки Курца и, следовательно, станет достоянием не человечества, а Дорта и Бергоффа… При одной этой мысли Мелони охватывал лютый гнев, но он все же молчал, потому что иного оружия у него не было.
Трудно сказать, какой конец был уготован итальянцу Курцом. В дело вмешался Дорт. Собственно, не вмешался, а попросту приказал Курцу отправить старика в секретную бактериологическую лабораторию. Так очутился Мелони в обширном подземелье острова — страшном гроте Топ-Чанг.
Его везли в открытом катере, выкрашенном в белый цвет. С виду поездка напоминала увеселительную прогулку, но Курц, с сожалением расставаясь со своей жертвой, откровенно объяснил Мелони, что для него настали последние деньки;
Тяжелой ценой расплачивался Мелони за свою хорошую дружбу с Бобом…
Обогнув остров с западной стороны, катер вошел в лагуну с высокими берегами, на которых, подступая к самому обрыву, замер густой тропический лес. Не сбавляя хода, катер направился к берегу, и Мелони скоро увидел в скале большой сводчатый ход, который вел в глубь острова. Яркий прожектор осветил огромную пещеру с подземным озером, образованным водами лагуны.
Справа виднелись постройки, освещенные электрическими огнями. Тишину пещеры зловеще нарушил всплеск воды, расступившейся перед носом катера.
Воздух здесь был чистый и свежий, «припахивающий грозой», как мысленно определил Мелони, впервые осматривая мрачные своды Топ-Чанга.
Когда катер пришвартовался к маленькой пристани у построек, на берегу засуетились несколько человек в матросской одежде и Мелони услышал отрывистые слова команды.
С ним никто не разговаривал, на него не обращали внимания. Чувство покинутости и страха перед неопределенным, но страшным появилось вновь в его груди. Нервы были напряжены до крайности.
Оставшись один в отведенной ему комнате, Мелони содрогнулся от мысли, что он находится в бактериологической лаборатории особого назначения…
В ту минуту, когда он, уставший от дум и тревоги за свою судьбу, прилег на кровать, дверь открылась и на пороге появился сухощавый низкорослый японец в белом халате и больших роговых очках.
— Мистер успел отдохнуть? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал: — Не угодно ли пройти со мной?
Мелони нервно вскочил на ноги и, резким движением запахнув халат, с недоумением посмотрел на японца. И вдруг все завертелось перед взором: стена, дверь в стене и стоящий в двери японец наклонились и полезли куда-то вверх. Пол, уходя из-под ног, круто накренился и с размаху ударил его по лицу.
Через некоторое время Мелони очнулся. Ощутив густую теплую и липкую влагу на своем лице, он с трудом повернулся на бок.
«Вращающаяся комната? Нет, со мной был обморок!» — догадался Мелони и с удивлением увидел, что теперь находится в какой-то цилиндрической камере с окнами, в которые были вставлены толстые стекла, ни один звук внешнего мира не долетал до него.
Было тихо-тихо, он закрыл глаза и увидел Паолу — она явилась ему сейчас еще более красивой, такой женственной и беззащитной. Он вспомнил, как привел Паолу в межпланетный корабль. Она увидела скафандр гаянцев. Мелони научил ее пользоваться им, даже отнес его на берег и спрятал в кустах, объяснив, как его отыскать.
На минуту он снова стал отчетливо воспринимать окружающее. Вот от потолка отделилась механическая «рука» манипулятора и медленно приблизилась к нему, держа в своих металлических «пальцах» никелированный шприц с длинной тонкой иглой.
Такие приспособления имеются во многих лабораториях мира, они помогают людям бороться за жизнь и здоровье человека… «Скальпелем можно оперировать и можно убить, — вспомнил Мелони старую студенческую поговорку. — А сейчас я — кролик, — подумал он. — Меня хотят заразить… Неужели это… арпел?»
Он попытался подняться, но, чем-то накрепко прикрепленный к столу, не мог пошевелить ни одним членом. Ощутив боль в левом обнаженном плече, Мелони вскрикнул и, теперь уже поняв, что выхода для него нет, заставил себя повернуть голову к источнику света.
С той стороны в бактериологическую камеру сквозь большой иллюминатор на него с напряженным интересом смотрели Дорт и уже знакомый ему японец. Это было последнее, что увидел Мелони. Затем пришел мрак, небытие. Время исчезло навсегда.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Игра проиграна!»
1
Никто на острове не мог объяснить загадочного исчезновения Боба и Мелони. Стали поговаривать и о зловещей радиограмме, переданной кем-то в эфир.
«Погода» вокруг Дорта портилась, недоверие к нему росло час от часу. В кабачке Оскара теперь каждый пил свою порцию виски молча, погруженный в тяжелое раздумье. Исчезновение маленького Гарри и мисс Паолы также не могло остаться тайной и будило среди белых островитян тревогу.
По-прежнему краболовные суда приставали к берегу, доставляя богатый улов, послушные машины набивали консервные банки готовой продукцией, где-то на счета «Бергофф и К°» текли доллары, но что-то изменилось.
Бамбуковые заросли по краям узкой дороги от поселка к заводу стали казаться вражеской батареей, кокосовые орехи выглядели теперь точно бомбы на паутиновых нитях.
— Будто мы оказались в неприятельском окружении, — однажды негромко сказал Буль, но его приятель Дукки ответил ему лишь испуганным взглядом, а Оскар сделал вид, что не слышал реплики.
Оторванность от Большой земли чувствовалась еще острее, но после слов Буля многие поняли, что теперь она воспринимается не как тоска по родным местам, а как ужас перед чем-то неизвестным. И никто не поможет им, если что-либо стрясется на этой далекой маленькой земле. Никто!
Пока не говорили этого вслух, но думали все об одном и, пожалуй, одинаково; эта невидимая связь все более крепла, но так бывают связаны и обреченные на гибнущем судне.
2
Дорта преследовали неудача за неудачей: попытки найти антибиотик по-прежнему не давали желаемого результата, а связь с Сардовым давно прервалась. Мрачные предчувствия терзали немца, он стал еще более замкнутым и злым. Все чаще наливал в мензурку неразбавленный спирт и пил, увеличивая дозы, точно пытаясь вознаградить себя за то одиночество, на которое он все настойчивее обрекал себя.
И все же наперекор всему Дорт продолжал упрямо работать. Он напоминал теперь игрока, который чем больше проигрывает, тем больше втягивается в игру.
Два последних удара — один сильнее другого — обрушились сразу.
В короткой записке Стоутмена было всего несколько слов:
«М-р Дорт! Мое предложение теперь не может носить характер делового джентльменского соглашения.
Стоутмен»
Итак, Стоутмен в стороне. Но почему, спросил себя Дорт, почему он отказался от дела, сулившего явный успех? Оттого, что этот проклятый журналист (гром и молния на головы его и дурака Бергоффа!) отыскал остатки космического ковчега и растрезвонил по всему свету? Но ведь и это обстоятельство можно еще обойти, стоит лишь несколько пораскинуть умом… Или… радиограмма все-таки была перехвачена.
Ответ на эти вопросы Дорт нашел в номере «Правды», одновременно пересланной ему Стоутменом. На второй странице Дорт прочел «Сообщение ТАСС».
«Правда» писала:
«… Советские научные учреждения располагают значительными материалами о природе острова Пито-Као и некоторых ее особенностях».
Дальше кратко рассказывалось о записках Сергеева, дневниках Павла Александровича Тверского, научной работе его внучки и преступной роли микробиолога, бывшего нациста Густава Дорта.
«… Дорт готовит серьезную угрозу не только для жителей Океании, но и континентов. Советские органы контрразведки разоблачили шпионов, работавших по специальному заданию с Пито-Као. Материалы следствия изобличают преступные цели Густава Дорта.
Дорт обнаружил на острове и «воскресил» возбудитель губительной болезни, ранее неизвестной, и решил использовать его в качестве нового бактериологического оружия для массового уничтожения людей.
Советские ученые ныне исследовали эту болезнь, не идущую ни в какое сравнение с уже известными по своей силе и быстроте распространения».
Полностью приведя сообщения капитана теплохода «Армения», «Правда» продолжала:
«Случайно принятая радиограмма, несомненно, свидетельствует о некоторой изолированности Дорта на острове; нельзя считать его сообщниками всех, кто сейчас живет и работает там.
ТАСС уполномочен сообщить, что Советское правительство обратилось ко всем правительствам с предложением безотлагательно организовать международную комиссию для немедленного расследования «делового предприятия» распоясавшегося международного преступника и полной ликвидации угрозы…»
Дорт лихорадочно пробегал глазами строку за строкой: в Москве знали всё! Он заметался в своей лаборатории, как в мышеловке, и все самое мутное, что жило в нем, теперь всколыхнулось. Втайне он готовился к краху, имея на этот случай план жестокой мести.
Час пробил — Дорт принял решение…
3
После исчезновения Паолы Бергофф мучился ревностью: чувство привязанности вновь вернулось к нему. Можно бы воспользоваться здесь и словом «любовь», но люди уверяют, что ревность не должна быть больше самой любви. У Бергоффа же получилось наоборот… Вместе с Курцем он объездил остров и отыскал космический корабль гаянцев, воочию увидев то, что считал уткой «пройдохи-журналиста». Но сейчас даже эта находка не могла отвлечь его от поисков Паолы. Он торопливо осматривал все закоулки корабля, натыкался на различные предметы и яростно отшвыривал их прочь.
— Курц, — в отчаянии вскричал Бергофф, — почему вы молчите?
— Во-первых, патрон, здесь многого не понять… — А во-вторых, черт бы вас побрал?
— Я не изучал женщин, но думаю, что фрау, прилетевшая в этой лодке, мало чем отличалась от наших. Она так же пудрилась и красила губы…
— Что, что вы говорите? — застонал Бергофф и, осветив своего спутника, увидел в его руках белую сумочку Паолы.
— О непроходимый болван! Это же ее сумочка…
— Значит, мисс недавно была здесь, — заключил Курц. — Но куда она упорхнула?
Бергофф обследовал каждый квадратный метр вокруг.
— Вот, вот! Ты видишь? — торжествующе воскликнул он, обнаружив узкие следы на песчаной полоске между камнями.
— Это проходила она, — согласился Курц. Следы, то исчезая на голых скалах, то вновь появляясь на песке, привели к океану…
— Черт! — нахмурился Бергофф. — Еще одна загадка?!
— Напротив, сэр, — возразил Курц, — это подтверждает ее побег с Хоутоном.
— Но почему мы не видим рядом его следов?
— Очевидно, он ожидал ее в лодке, сзр.
Бергофф уныло присел на камень и опустил голову. Он долго размышлял, не зная, что предпринять, но, вспомнив о космическом корабле, дал волю гневу.
— Курц! — повелительным тоном произнес он.
— Я здесь, сэр! — бодро ответил Курц.
— Этот межзвездный катафалк, что мы с вами осматривали, сегодня же уничтожить!
— Нет ничего легче, сэр.
— Сделайте так, чтобы к ночи от него не осталось ни малейших следов…
— Будет исполнено, сэр.
Домой Бергофф возвратился усталый и разбитый. Секретарь коротко доложил:
— Вас просит к телефону мистер Дорт. Бергофф взял трубку и услышал непривычно лающий и хриплый голос Дорта:
— Будь ты трижды проклят, мерзавец, вместе со своим Хоутоном, которого ты… ты… привез сюда! «Коммерсант»! Через полминуты меня не будет, но ты погибнешь более «приятной» смертью! Я проучу тебя и всех, слышишь, всех! Я говорю тебе, чтобы все знали, что сейчас произойдет не случайность, а свершится моя месть! Я выпускаю своих невидимок на волю…
— Густав! Густав! — кричал в трубку Бергофф, но голос немца замолк, а несколько секунд спустя вдали послышался глухой взрыв — лаборатория Дорта вместе со своим хозяином и страшными микробами взлетела в воздух!
Бергофф уставился на своего секретаря и грузно опустился в кресло.
— Вы хотели что-то сказать, сэр? — услужливо спросил секретарь и, не дождавшись ответа, на цыпочках вышел из кабинета: хозяин был явно не в форме, разумнее всего — не мешать ему.
4
Взрыв уничтожил не только лабораторию с подсобными помещениями, но и персонал. Все было продумано и подготовлено заранее — не уцелел ни один из сотрудников.
Бергофф вызвал по радио свой самолет, но океан штормил. Кляня непогоду, Бергофф уничтожил компрометирующие бумаги, очистил сейф, по нескольку раз перекладывал вещи в чемоданах, лишь бы что-то делать и не сидеть сложа руки. Он никого не принимал, никуда не выходил из дому, отдавая необходимые распоряжения по телефону.
Не прошло и суток, как в поселке и на заводе вспыхнула эпидемия. Больные покрывались язвами и едва могли передвигаться, истекали кровью и слепли…
Люди в панике метались по острову, призывая на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
В противоположном углу комнаты, так же крепко связанный, лежал секретарь. Увидев, что Бергофф приходит в себя, он не удержался от горестного восклицания:
— О сэр!
— Вы живы? — спросил Бергофф.
— Разве это жизнь, сэр, видеть вас в таком состоянии?
— Так освобождайте же меня.
— Увы, сэр. Я к чему-то привязан.
— Черт возьми, я тоже точно прикован к галере.
Впервые в жизни попав в положение, уравнявшее их, секретарь смутился и не знал, как продолжать разговор, чтобы не уронить чести патрона.
— Я трижды звал Паолу, но она почему-то не идет, — пожаловался Бергофф.
— Я полагаю, сэр, что мисс Паола не придет.
— Что ты мелешь, болван!
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что она разбила бутылку о… о вашу… Извините меня, сэр, я не рискую договаривать до конца.
В углу послышалось пыхтение, треск веревок, затем в адрес Паолы понесся поток отборных ругательств.
Секретарь скромно молчал, чтобы не прерывать хода мыслей своего хозяина.
— Неужели никто так и не зайдет к нам? — наконец произнес Бергофф.
— Осмелюсь напомнить, сэр, что, согласно вами заведенному порядку, вас запрещено беспокоить.
— Что же, мы так и будем лежать целую неделю?
— Никак нет, сэр. В девятнадцать часов вас освободят.
— Почему именно в девятнадцать?
— На этот час вы вызвали господина Курца, и он…
— О черт! Проклятие этому безмозглому идиоту. Он совершенно не способен нести свои обязанности. А может быть, он придет раньше?
— Не думаю, сэр. Немцы любят точность.
Наступило молчание. Изредка Бергофф справлялся у секретаря о времени, и последний, видя отражение настенных часов в зеркале, почтительно докладывал: «Пятнадцать часов двадцать две минуты, сэр…», а когда он произнес: «Девятнадцать часов», в дверь кто-то осторожно постучал и секретарь ликующим голосом крикнул:
— Да-да, войдите, патрон ожидает вас! Дверь отворилась, через порог переступил Курц и замер с отвисшей челюстью…
Курц перевернул все на острове, но безуспешно: так и осталось тайной, кто послал в эфир радиограмму. Конечно, немец ни на секунду не сомневался в том, что Монти Пирс не догадался и не решился бы ни на этом, ни на том свете сочинить такое, надо отдать справедливость, сильное послание.
Пало подозрение на радиста, но кабатчик Оскар защитил его:
— В ту ночь, о которой вы говорите, парень так напился, что я оставил его ночевать прямо за столом, сэр!
Только после драки Хоутона с Бергоффом и исчезновения журналиста (в то же время скрылась и Паола) Курц точно узнал, чьих рук было дело, а это само по себе значило немало.
Курц поднял на ноги всех своих «мальчиков», но следов Боба и Паолы не нашли. Тогда Дорт распорядился «допросить» Мелони…
Итальянца пытал сам Курц, никому бы на свете не уступивший этого права.
В жизни Мелони настали самые невыносимые часы и минуты. Впечатлительный по натуре, он с детства не переносил физической боли. Сейчас же изобретательный Курц причинял ему такие ужасные муки, что Мелони десятки раз терял сознание. Курц приводил его в чувство и спрашивал:
— Где Хоутон?.. Где Паола?.. Я знаю, что этот пропойца — твой собутыльник!
Острая ненависть к мучителю охватила Мелони. Но что он мог сделать в таком положении? Чем отплатить за свои страдания? Разум подсказывал ему: только упорным молчанием он сможет отомстить ненавистному Курцу, только молчанием! Молчать, чего бы это ни стоило, молчать, чтобы отомстить этому зверю!
И Мелони молчал. Он знал, где Боб и Паола, но молчал. И только одно терзало его измученную душу… Дни и ночи знакомился он с научными богатствами, хранившимися в гаянском сейфе. Понимая, что нельзя сразу объять необъятное, Мелони взялся сперва за «расшифровку» необыкновенного фотоальбома. Как он и предполагал, в сейфе нашлись необходимые материалы.
Свои размышления Мелони записывал в дневник, вначале вчерне, а потом не торопясь перепечатал на машинке: он понимал, что эти страницы должны произвести фурор в мировой науке, и потому взвешивал каждое слово.
И вот теперь его дневник попал в руки Курца и, следовательно, станет достоянием не человечества, а Дорта и Бергоффа… При одной этой мысли Мелони охватывал лютый гнев, но он все же молчал, потому что иного оружия у него не было.
Трудно сказать, какой конец был уготован итальянцу Курцом. В дело вмешался Дорт. Собственно, не вмешался, а попросту приказал Курцу отправить старика в секретную бактериологическую лабораторию. Так очутился Мелони в обширном подземелье острова — страшном гроте Топ-Чанг.
Его везли в открытом катере, выкрашенном в белый цвет. С виду поездка напоминала увеселительную прогулку, но Курц, с сожалением расставаясь со своей жертвой, откровенно объяснил Мелони, что для него настали последние деньки;
Тяжелой ценой расплачивался Мелони за свою хорошую дружбу с Бобом…
Обогнув остров с западной стороны, катер вошел в лагуну с высокими берегами, на которых, подступая к самому обрыву, замер густой тропический лес. Не сбавляя хода, катер направился к берегу, и Мелони скоро увидел в скале большой сводчатый ход, который вел в глубь острова. Яркий прожектор осветил огромную пещеру с подземным озером, образованным водами лагуны.
Справа виднелись постройки, освещенные электрическими огнями. Тишину пещеры зловеще нарушил всплеск воды, расступившейся перед носом катера.
Воздух здесь был чистый и свежий, «припахивающий грозой», как мысленно определил Мелони, впервые осматривая мрачные своды Топ-Чанга.
Когда катер пришвартовался к маленькой пристани у построек, на берегу засуетились несколько человек в матросской одежде и Мелони услышал отрывистые слова команды.
С ним никто не разговаривал, на него не обращали внимания. Чувство покинутости и страха перед неопределенным, но страшным появилось вновь в его груди. Нервы были напряжены до крайности.
Оставшись один в отведенной ему комнате, Мелони содрогнулся от мысли, что он находится в бактериологической лаборатории особого назначения…
В ту минуту, когда он, уставший от дум и тревоги за свою судьбу, прилег на кровать, дверь открылась и на пороге появился сухощавый низкорослый японец в белом халате и больших роговых очках.
— Мистер успел отдохнуть? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал: — Не угодно ли пройти со мной?
Мелони нервно вскочил на ноги и, резким движением запахнув халат, с недоумением посмотрел на японца. И вдруг все завертелось перед взором: стена, дверь в стене и стоящий в двери японец наклонились и полезли куда-то вверх. Пол, уходя из-под ног, круто накренился и с размаху ударил его по лицу.
Через некоторое время Мелони очнулся. Ощутив густую теплую и липкую влагу на своем лице, он с трудом повернулся на бок.
«Вращающаяся комната? Нет, со мной был обморок!» — догадался Мелони и с удивлением увидел, что теперь находится в какой-то цилиндрической камере с окнами, в которые были вставлены толстые стекла, ни один звук внешнего мира не долетал до него.
Было тихо-тихо, он закрыл глаза и увидел Паолу — она явилась ему сейчас еще более красивой, такой женственной и беззащитной. Он вспомнил, как привел Паолу в межпланетный корабль. Она увидела скафандр гаянцев. Мелони научил ее пользоваться им, даже отнес его на берег и спрятал в кустах, объяснив, как его отыскать.
На минуту он снова стал отчетливо воспринимать окружающее. Вот от потолка отделилась механическая «рука» манипулятора и медленно приблизилась к нему, держа в своих металлических «пальцах» никелированный шприц с длинной тонкой иглой.
Такие приспособления имеются во многих лабораториях мира, они помогают людям бороться за жизнь и здоровье человека… «Скальпелем можно оперировать и можно убить, — вспомнил Мелони старую студенческую поговорку. — А сейчас я — кролик, — подумал он. — Меня хотят заразить… Неужели это… арпел?»
Он попытался подняться, но, чем-то накрепко прикрепленный к столу, не мог пошевелить ни одним членом. Ощутив боль в левом обнаженном плече, Мелони вскрикнул и, теперь уже поняв, что выхода для него нет, заставил себя повернуть голову к источнику света.
С той стороны в бактериологическую камеру сквозь большой иллюминатор на него с напряженным интересом смотрели Дорт и уже знакомый ему японец. Это было последнее, что увидел Мелони. Затем пришел мрак, небытие. Время исчезло навсегда.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
«Игра проиграна!»
1
Никто на острове не мог объяснить загадочного исчезновения Боба и Мелони. Стали поговаривать и о зловещей радиограмме, переданной кем-то в эфир.
«Погода» вокруг Дорта портилась, недоверие к нему росло час от часу. В кабачке Оскара теперь каждый пил свою порцию виски молча, погруженный в тяжелое раздумье. Исчезновение маленького Гарри и мисс Паолы также не могло остаться тайной и будило среди белых островитян тревогу.
По-прежнему краболовные суда приставали к берегу, доставляя богатый улов, послушные машины набивали консервные банки готовой продукцией, где-то на счета «Бергофф и К°» текли доллары, но что-то изменилось.
Бамбуковые заросли по краям узкой дороги от поселка к заводу стали казаться вражеской батареей, кокосовые орехи выглядели теперь точно бомбы на паутиновых нитях.
— Будто мы оказались в неприятельском окружении, — однажды негромко сказал Буль, но его приятель Дукки ответил ему лишь испуганным взглядом, а Оскар сделал вид, что не слышал реплики.
Оторванность от Большой земли чувствовалась еще острее, но после слов Буля многие поняли, что теперь она воспринимается не как тоска по родным местам, а как ужас перед чем-то неизвестным. И никто не поможет им, если что-либо стрясется на этой далекой маленькой земле. Никто!
Пока не говорили этого вслух, но думали все об одном и, пожалуй, одинаково; эта невидимая связь все более крепла, но так бывают связаны и обреченные на гибнущем судне.
2
Дорта преследовали неудача за неудачей: попытки найти антибиотик по-прежнему не давали желаемого результата, а связь с Сардовым давно прервалась. Мрачные предчувствия терзали немца, он стал еще более замкнутым и злым. Все чаще наливал в мензурку неразбавленный спирт и пил, увеличивая дозы, точно пытаясь вознаградить себя за то одиночество, на которое он все настойчивее обрекал себя.
И все же наперекор всему Дорт продолжал упрямо работать. Он напоминал теперь игрока, который чем больше проигрывает, тем больше втягивается в игру.
Два последних удара — один сильнее другого — обрушились сразу.
В короткой записке Стоутмена было всего несколько слов:
«М-р Дорт! Мое предложение теперь не может носить характер делового джентльменского соглашения.
Стоутмен»
Итак, Стоутмен в стороне. Но почему, спросил себя Дорт, почему он отказался от дела, сулившего явный успех? Оттого, что этот проклятый журналист (гром и молния на головы его и дурака Бергоффа!) отыскал остатки космического ковчега и растрезвонил по всему свету? Но ведь и это обстоятельство можно еще обойти, стоит лишь несколько пораскинуть умом… Или… радиограмма все-таки была перехвачена.
Ответ на эти вопросы Дорт нашел в номере «Правды», одновременно пересланной ему Стоутменом. На второй странице Дорт прочел «Сообщение ТАСС».
«Правда» писала:
«… Советские научные учреждения располагают значительными материалами о природе острова Пито-Као и некоторых ее особенностях».
Дальше кратко рассказывалось о записках Сергеева, дневниках Павла Александровича Тверского, научной работе его внучки и преступной роли микробиолога, бывшего нациста Густава Дорта.
«… Дорт готовит серьезную угрозу не только для жителей Океании, но и континентов. Советские органы контрразведки разоблачили шпионов, работавших по специальному заданию с Пито-Као. Материалы следствия изобличают преступные цели Густава Дорта.
Дорт обнаружил на острове и «воскресил» возбудитель губительной болезни, ранее неизвестной, и решил использовать его в качестве нового бактериологического оружия для массового уничтожения людей.
Советские ученые ныне исследовали эту болезнь, не идущую ни в какое сравнение с уже известными по своей силе и быстроте распространения».
Полностью приведя сообщения капитана теплохода «Армения», «Правда» продолжала:
«Случайно принятая радиограмма, несомненно, свидетельствует о некоторой изолированности Дорта на острове; нельзя считать его сообщниками всех, кто сейчас живет и работает там.
ТАСС уполномочен сообщить, что Советское правительство обратилось ко всем правительствам с предложением безотлагательно организовать международную комиссию для немедленного расследования «делового предприятия» распоясавшегося международного преступника и полной ликвидации угрозы…»
Дорт лихорадочно пробегал глазами строку за строкой: в Москве знали всё! Он заметался в своей лаборатории, как в мышеловке, и все самое мутное, что жило в нем, теперь всколыхнулось. Втайне он готовился к краху, имея на этот случай план жестокой мести.
Час пробил — Дорт принял решение…
3
После исчезновения Паолы Бергофф мучился ревностью: чувство привязанности вновь вернулось к нему. Можно бы воспользоваться здесь и словом «любовь», но люди уверяют, что ревность не должна быть больше самой любви. У Бергоффа же получилось наоборот… Вместе с Курцем он объездил остров и отыскал космический корабль гаянцев, воочию увидев то, что считал уткой «пройдохи-журналиста». Но сейчас даже эта находка не могла отвлечь его от поисков Паолы. Он торопливо осматривал все закоулки корабля, натыкался на различные предметы и яростно отшвыривал их прочь.
— Курц, — в отчаянии вскричал Бергофф, — почему вы молчите?
— Во-первых, патрон, здесь многого не понять… — А во-вторых, черт бы вас побрал?
— Я не изучал женщин, но думаю, что фрау, прилетевшая в этой лодке, мало чем отличалась от наших. Она так же пудрилась и красила губы…
— Что, что вы говорите? — застонал Бергофф и, осветив своего спутника, увидел в его руках белую сумочку Паолы.
— О непроходимый болван! Это же ее сумочка…
— Значит, мисс недавно была здесь, — заключил Курц. — Но куда она упорхнула?
Бергофф обследовал каждый квадратный метр вокруг.
— Вот, вот! Ты видишь? — торжествующе воскликнул он, обнаружив узкие следы на песчаной полоске между камнями.
— Это проходила она, — согласился Курц. Следы, то исчезая на голых скалах, то вновь появляясь на песке, привели к океану…
— Черт! — нахмурился Бергофф. — Еще одна загадка?!
— Напротив, сэр, — возразил Курц, — это подтверждает ее побег с Хоутоном.
— Но почему мы не видим рядом его следов?
— Очевидно, он ожидал ее в лодке, сзр.
Бергофф уныло присел на камень и опустил голову. Он долго размышлял, не зная, что предпринять, но, вспомнив о космическом корабле, дал волю гневу.
— Курц! — повелительным тоном произнес он.
— Я здесь, сэр! — бодро ответил Курц.
— Этот межзвездный катафалк, что мы с вами осматривали, сегодня же уничтожить!
— Нет ничего легче, сэр.
— Сделайте так, чтобы к ночи от него не осталось ни малейших следов…
— Будет исполнено, сэр.
Домой Бергофф возвратился усталый и разбитый. Секретарь коротко доложил:
— Вас просит к телефону мистер Дорт. Бергофф взял трубку и услышал непривычно лающий и хриплый голос Дорта:
— Будь ты трижды проклят, мерзавец, вместе со своим Хоутоном, которого ты… ты… привез сюда! «Коммерсант»! Через полминуты меня не будет, но ты погибнешь более «приятной» смертью! Я проучу тебя и всех, слышишь, всех! Я говорю тебе, чтобы все знали, что сейчас произойдет не случайность, а свершится моя месть! Я выпускаю своих невидимок на волю…
— Густав! Густав! — кричал в трубку Бергофф, но голос немца замолк, а несколько секунд спустя вдали послышался глухой взрыв — лаборатория Дорта вместе со своим хозяином и страшными микробами взлетела в воздух!
Бергофф уставился на своего секретаря и грузно опустился в кресло.
— Вы хотели что-то сказать, сэр? — услужливо спросил секретарь и, не дождавшись ответа, на цыпочках вышел из кабинета: хозяин был явно не в форме, разумнее всего — не мешать ему.
4
Взрыв уничтожил не только лабораторию с подсобными помещениями, но и персонал. Все было продумано и подготовлено заранее — не уцелел ни один из сотрудников.
Бергофф вызвал по радио свой самолет, но океан штормил. Кляня непогоду, Бергофф уничтожил компрометирующие бумаги, очистил сейф, по нескольку раз перекладывал вещи в чемоданах, лишь бы что-то делать и не сидеть сложа руки. Он никого не принимал, никуда не выходил из дому, отдавая необходимые распоряжения по телефону.
Не прошло и суток, как в поселке и на заводе вспыхнула эпидемия. Больные покрывались язвами и едва могли передвигаться, истекали кровью и слепли…
Люди в панике метались по острову, призывая на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19