И,
что еще хуже, он никак не мог заставить себя отвести лежавший на спусковом
крючке палец. На какую-то кошмарную секунду ему показалось даже, что этот
самый палец неприметно усиливает давление на курок, неумолимо уменьшая
расстояние между собой и величайшей в жизни ошибкой. Позже он понял, что
хотя бы это было иллюзией вроде той, когда сам сидишь в неподвижном
автомобиле, но, поймав краем глаза проезжающую за окном другую машину, почти
уверен, что твоя медленно катится назад.
Нет, палец всего лишь застыл, но и это было уж чересчур.., настоящий
ад. "Джоунси, ты слишком много думаешь", - твердил Пит, в очередной раз
застав Джоунси, уставившегося в пустоту, начисто забывшего об окружающих.
Вероятно, это означало: "Джоунси, у тебя слишком богатое воображение", - и
скорее всего это была правда. Воображение у него действительно было слишком
богатое, особенно сейчас, когда он стоял на дереве, под первым в этом году
снегом, с прилипшими ко лбу волосами и пальцем, намертво заклинившимся на
спусковом крючке, не напрягавшимся, как он боялся, но и не разжимавшимся.
Мужчина был уже почти под ним: в прицеле "гаранда" проплывает оранжевая
шапка; жизнь человека висит на невидимой ниточке, туго натянутой между дулом
ружья и этой кепчонкой. А он, ничего не подозревая, возможно, думает о
продаже машины, или о том, как бы половчее изменить жене и не попасться, или
о покупке пони для старшей дочери (позже Джоунси узнал, что Маккарти ни о
чем подобном не думал, но откуда ему было знать в тот момент, когда палец на
крючке превратился в такой же твердый, негнущийся, застывший завиток). Он и
сейчас не знал того, что было неизвестно Джоунси, стоявшему на обочине
тротуара в Кембридже, с портфелем в одной руке и выпуском "Бостон феникс"
под мышкой, а именно, что смерть была совсем рядом, а может, и не просто
смерть, а Сама Смерть, торопливо семенящая фигура, словно сбежавшая из
раннего фильма Ингмара Бергмана, нечто, прячущее в складках грубого савана
орудие убийства. Возможно, ножницы. Или скальпель.
И - что хуже всего - мужчина не умрет, по крайней мере не сразу.
Свалится и станет с воплями кататься по земле, совсем как Джоунси катался с
воплями по мостовой. Правда, он не помнил своих криков, но, разумеется, так
оно и было: потом ему рассказывали, а у него не было причин не верить.
Наверняка орал благим матом. А что, если мужчина в коричневой куртке и
оранжевых аксессуарах начнет звать Марси? Нет, конечно, нет - не о
реальности, - но в мозгу Джоунси могут отозваться призывы к Марси. Если с
ним приключилась глазная горячка - если он принял коричневую куртку за
голову оленя, - вполне возможны и слуховые галлюцинации. Слышать его вопли -
и знать, что причиной всему ты... Боже милостивый, нет! И все же палец никак
не хотел сползти с крючка.
Из временного паралича его вывело простое и неожиданное событие;
незнакомец упал примерно в десяти шагах от корней дерева Джоунси. Вот так,
взял и упал. Джоунси услышал болезненный удивленный возглас: "ы-ы-х", и
палец сам с собой сполз с крючка.
Мужчина стоял на четвереньках, пальцы в коричневых перчатках
(коричневые перчатки, еще одна ошибка, да этот тип с таким же успехом мог бы
прикрепить к груди табличку: (ЦЕЛИТСЯ СЮДА) царапают уже побелевшую землю.
Кое-как поднявшись, он стал что-то бормотать неразборчиво, невнятно, быстро.
- О Господи, Господи, - повторял незнакомец, пошатываясь, как пьяный.
Джоунси знал, что мужчины, очутившись вдали от дома на неделю или хотя бы на
уик-энд, предаются всяческим вполне простительным порокам, чаще всего
напиваются прямо с утра. Но почему-то ему казалось, что незнакомец не пьян.
Без всяких на то оснований: чистая интуиция.
- О Господи, Господи, Господи, - повторял тот, снова пустившись в путь.
- Снег. Теперь еще и снег. Пожалуйста, Боже, о Боже, теперь еще и снег,
Господи!
Первые шаги были спотыкающимися и неуверенными. Джоунси почти решил,
что интуиция на этот раз его подвела, но тут парень пошел ровнее. Он скреб
ногтями правую щеку.
Незнакомец проплыл прямо под деревом, на мгновение превратившись из
человека в ровный оранжевый кружок с коричневыми выступами по обе стороны.
Голос постепенно отдалялся, какой-то хлюпающий, слезливый, все повторявший
"О Господи", со случайными вкраплениями "О Боже", и "Теперь еще и снег".
Джоунси не двигался с места, наблюдая, как тип исчезает под настилом и
появляется с другого конца. И сам не понимая почему, развернулся, чтобы
проводить взглядом ковыляющего незнакомца. И не сознавал даже, что опустил
ружье, предварительно вновь поставив его на предохранитель.
Джоунси не окликнул его по вполне ясной причине: угрызения совести.
Боялся, что мужчина с одного взгляда увидит правду в его глазах, даже сквозь
слезы и сгущавшийся снег сообразит, что Джоунси недаром торчал наверху с
ружьем. И едва не подстрелил его.
Отойдя от дерева шагов на двадцать, неизвестный остановился и замер,
подняв правую руку ко лбу козырьком, чтобы защитить глаза от снега. Джоунси
решил, что тот увидел "Дыру в стене". Вероятно, до него наконец дошло, что
дорога вот она, под ногами, "О Боже" и "О Господи" смолкли, и парень побежал
на звук генератора, похмельно раскачиваясь, как матрос на штормовой палубе.
До Джоунси доносилось натруженное прерывистое дыхание незнакомца, несущегося
к уютному охотничьему домику, над крышей которого лениво поднимаются кольца
дыма, тут же тающие в воздухе.
Джоунси начал осторожно спускаться по планкам, прибитым к стволу клена,
не забыв перекинуть ружье через плечо (мысль о том, что этот человек может
представлять какую-то опасность, ему и в голову не приходила, во всяком
случае тогда, просто он не хотел бросать на снегу "гаранд", прекрасное и
дорогое оружие). Бедро опять затекло, и к тому времени, как Джоунси слез с
дерева, мужчина, которого он едва не подстрелил, почти добрался до двери,
которая, естественно, была открыта. Да и кому пришло бы в голову запираться
в такой глуши?
5
Почти в десяти футах от гранитной плиты, служившей крыльцом "Дыры в
стене", мужчина в оранжевой кепке снова упал. Кепка откатилась в сторону,
обнажая пропотевший войлок редеющих каштановых волос. Несколько секунд он
продолжал стоять на одном колене с опущенной головой. Джоунси снова услышал
тяжелое прерывистое дыхание.
Мужчина поднял кепку, водрузил на голову, и тут Джоунси настиг его.
Незнакомец поднялся и неуклюже повернулся. Первое, что отметил Джоунси,
- чрезмерно длинное лицо, из тех, что именуют лошадиными. Но едва Джоунси
подошел ближе, не хромая, только припадая па больную ногу (и это хорошо,
потому что сухой снег под ногами скользит), стало ясно, что физиономия типа
вовсе не такая уж и длинная, просто очень испуганная и белая как полотно. На
щеке, в том месте, где прошлись ногти, ярко выделялось красное пятно. При
виде Джоунси он громко и облегченно вздохнул. Джоунси едва не рассмеялся,
вспомнив, как стоял на настиле, беспокоясь, что незнакомец прочтет в его
глазах правду. Куда ему! Он уж точно не ясновидящий и явно не интересуется,
откуда явился Джоунси и что перед этим делал. У него такой вид, словно он
вот-вот бросится Джоунси на шею и примется осыпать слюнявыми поцелуями
взасос.
- Слава Богу! - воскликнул незнакомец, протягивая Джоунси руку и шаркая
по тонкой наледи свежевыпавшего снега. - О, какое счастье, слава Богу, я
заблудился, брожу по лесу со вчерашнего дня, уж думал, что так и замерзну..,
я.., я...
Он оскользнулся, и Джоунси схватил его за плечи. Настоящий верзила,
повыше Джоунси, рост которого шесть футов два дюйма, и пошире в груди. Но у
Джоунси отчего-то сохранялось впечатление полной невесомости, иллюзорности,
будто страх выел человека изнутри и оставил легким, как парашютик
одуванчика.
- Легче, парень, - сказал Джоунси. - Спокойно. Все позади, вы в
порядке. Давайте-ка я отведу вас в комнату и усажу в тепле, у камина,
согласны?
При словах "в тепле" зубы мужчины, словно по команде, начали стучать.
- К-к-к-онечно...
Он безуспешно попытался улыбнуться, и Джоунси снова поразила его
неестественная бледность. Утро выдалось холодное, не меньше двадцати
градусов, но щеки незнакомца были словно отлиты из свинца и посыпаны пеплом.
Единственными цветными пятнами на лице, кроме красной царапины, выделялись
бурые полумесяцы под глазами. Джоунси приобнял мужчину за плечи, охваченный
внезапной необъяснимой нежностью к этому чужаку, эмоция настолько же
сильная, как и первая школьная влюбленность, в Мари Джо Мартино: короткая
стрижка, белая блузочка-безрукавка и прямая джинсовая юбка по колено. Теперь
он был абсолютно уверен, что мужчина не пьян и пошатывается от страха (и,
видимо, от усталости). Но изо рта все же пахло.., чем-то вроде бананов..,
напомнившим почему-то об эфире, которым Джоунси прыскал в карбюратор своего
первого авто, "форда", времен Вьетнама, чтобы завести его в морозное утро.
- Зайдем внутрь, хорошо?
- Да. Х-х-холодно. Слава Богу, что вы здесь. Это...
- Мой дом? Нет, моего друга.
Джоунси распахнул потемневшую дубовую дверь и помог мужчине перебраться
через порог. Волна теплого воздуха ударила в лицо, и незнакомец охнул от
неожиданности. Щеки медленно розовели. Джоунси с радостью отметил, что
кое-какая кровь в его теле еще циркулирует.
6
"Дыра в стене" была настоящей роскошью по меркам любого отшельника.
Войдя, вы немедленно оказывались в единственной огромной комнате первого
этажа - нечто вроде гибрида кухни, гостиной и столовой, - но сзади были
пристроены две спальни и еще одна - наверху, под самой крышей. В большой
комнате стоял приятный аромат сосны, от стен шло мягкое желтоватое свечение.
Пол устилал ковер навахо, стену украшало покрывало племени микмак с
изображением бравых охотников, окруживших вставшего на задние лапы
гигантского медведя. Простой дубовый стол, рассчитанный на восемь человек,
обозначал границы столовой. На кухне была дровяная печь, в гостиной - камин,
когда топилось и то и другое, ты буквально одуревал от жары, хотя за окном и
было минус двадцать. Западная сторона представляла сплошное окно, выходившее
на длинный крутой обрыв. В семидесятых здесь прошел пожар, и мертвые
скрученные деревья до сих пор чернели сквозь белые снежные вихри. Джоунси,
Пит, Генри и Бив назвали обрыв Ущельем, потому что именно так именовал его
отец Бива и его друзья.
- О, слава Богу, слава Богу, и вам тоже спасибо, - твердил мужчина в
оранжевой кепке, и когда Джоунси ухмыльнулся такому потоку благодарностей,
незнакомец визгливо рассмеялся, словно хотел сказать: да, понимаю, что это
смешно, но ничего не могу с собой поделать.
Он принялся глубоко дышать, вдруг став похожим на одного из тех
гуру-наставников, которых так часто показывают по кабельному телевидению. И
на каждом выдохе выпаливал очередную фразу:
- Господи, прошлой ночью я в самом деле думал, что мне конец.., было
так холодно, и воздух сырой, я это помню.., помню, как думал, о Господи, о
Боже, что если все-таки пойдет снег.., раскашлялся и не мог остановиться..,
что-то шуршало в кустах, и я сообразил, что нужно бы перестать кашлять, что
если это медведь или.., знаете.., раздразнить его.., только я все кашлял, и
оно.., оно.., знаете.., просто девалось куда-то...
- Вы видели ночью медведя?
Джоунси был восхищен и потрясен. Он слышал, что здесь водятся медведи:
старик Госслин и его пьянчуги-приятели обожали рассказывать медвежьи
истории, особенно приезжим, но при мысли о том, что этот бедняга,
потерявшийся во тьме, столкнулся с чудовищем, волосы вставали дыбом. Все
равно что слушать повествование матроса о встрече с морским змеем.
- Не знаю, что это было, - сказал мужчина, неожиданно метнув в сторону
Джоунси такой хитрый взгляд, что тому стало не по себе. - Не могу сказать
точно, потому что к тому времени молнии уже не сверкали.
- Молнии тоже? Ну и ну!
Если бы не очевидно жалкое состояние незнакомца, Джоунси непременно
задался бы вопросом, уж не вешают ли ему лапшу на уши. Но, честно говоря, он
все-таки подумал, что дело нечисто.
- Сухие молнии, - пояснил мужчина, и Джоунси почти увидел, как он
пожимает плечами. Он снова почесал красное пятно на щеке, возможно, легкое
обморожение. - Зимой такие молнии предвещают бурю.
- И вы их видели?
- Похоже, что да. - Мужчина снова бросил на Джоунси быстрый взгляд
исподлобья, но на этот раз в нем не было ни следа коварства, и Джоунси
посчитал, что в первый раз тоже ошибся. В его глазах не было ничего, кроме
усталости. - В голове все смешалось.., живот болит с той минуты, как я
заблудился.., он всегда болит, когда я.., мне штрашно.., еще с самого
детства...
А он и похож на ребенка, подумал Джоунси. Совершенно беззастенчиво
осматривается, словно у себя дома.
Он повел незнакомца к дивану перед камином, и тот позволил себя вести.
"Штрашно...", он даже сказал "штрашно" вместо "страшно", совсем как ребенок.
Маленький ребенок.
- Дайте мне куртку, - сказал Джоунси, и когда мужчина стал расстегивать
пуговицы, а потом потянулся к язычку молнии, Джоунси снова вспомнил, как
принял его за оленя, за самца, Господи, Боже ты мой, ошибся, посчитав
пуговицу за глаз и едва не всадив в нее пулю.
Малый успел дотянуть молнию до середины, и тут она застряла - заело
замочек. Он уставился на нее.., нет, вытаращился, словно никогда не видел
ничего подобного. И когда Джоунси потянулся к молнии, бессильно уронил руку,
предоставив ему действовать. Настоящий первоклашка, натянувший ботинки не на
ту ногу или надевший пиджачок наизнанку и покорно подчиняющийся материнским
заботам.
В ловких руках Джоунси замочек вновь заработал и легко скользнул до
самого низа. За окном постепенно исчезало Ущелье, хотя черные изломанные
силуэты деревьев все еще виднелись.
Почти двадцать пять лет назад они впервые собрались здесь поохотиться и
потом приезжали почти двадцать пять лет подряд, без единого пропуска, но
такого обвального снегопада не было ни разу. Ничего серьезнее внезапного
снежного заряда. Похоже, отныне все изменится, хотя разве можно знать
наверняка? В наше время кликуши на радио и ТВ кудахчут над четырьмя дюймами
свежевыпавшей пудры, как над стихийным бедствием. Подумаешь, Новый
Ледниковый Период!
Малый по-прежнему стоял неподвижно, в распахнутой куртке и мокрых
сапогах, с которых стекали на пол струйки растаявшего снега. И потрясение
глазел на потолочные балки, этакий великан-шестилетка. Совсем как...
Даддитс. Так и кажется, что из рукавов выглянут варежки на резиночках.
Он и от куртки избавился, как все дети: передернул плечами, и она
сползла вниз. Не подхвати ее Джоунси, наверняка упала бы на пол, в самую
лужу.
- Что это? - спросил он.
Сначала Джоунси не понял, о чем толкует малый, но, проследив его
взгляд, увидел переплетение ниток, свисавшее с центральной потолочной балки:
яркое пятно красного и зеленого с вкраплением канареечно-желтого, создающее
общее впечатление подобия режущей глаз паутины.
- Это Ловец снов, - сказал Джоунси. - Индейский амулет.
Предположительно, отгоняет кошмары.
- Он ваш?
Джоунси не понял, о чем идет речь: то ли о доме (может, парень его не
расслышал), то ли о талисмане, но в любом случае ответ был все тот же:
- Нет, моего друга. Мы приезжаем сюда каждый год, поохотиться.
- Сколько вас?
Мужчину бил озноб, зубы стучали. Зябко охватив себя руками, он чересчур
внимательно следил, как Джоунси вешает его куртку на вешалку у двери.
- Четверо. Бивер - это его дом - еще в лесу. Не знаю, загонит его снег
под крышу или нет. Возможно, замерзнет и прибежит. Пит и Генри отправились в
магазин.
- К Госслину, да?
- Угу. Идите садитесь на диван.
Джоунси подвел его к курьезно длинному секционному дивану. Мебель
такого рода вышла из моды сто лет назад, но этот все еще держался, да и
никакой живности в нем не заводилось. Стиль и вкус не играли в "Дыре в
стене" особой роли.
- Постарайтесь согреться, - сказал Джоунси и оставил незнакомца одного.
Тот сидел, как потерянный, дрожа и ежась, зажав руки коленями. Джинсы
неестественно бугрились, выдавая надетые под низ кальсоны, и все же
незнакомец, очевидно, донельзя продрог. Но цвет лица изменился разительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12