Эдди испытывал слабое ощущение покоя, исходившее,
казалось, из глубины его сознания... вот только на самом-то деле, как он
узнал из медицинских журналов, оно исходило из пучка нервов у основания
позвоночника - места, где локализуется героиномания, вызывающая
патологическое утолщение нервного отдела.
"Хочешь по-быстрому вылечиться? - спросил он однажды Генри. - Сломай
себе позвоночник. Ноги у тебя работать перестанут, палка - тоже, но зато с
иглы тут же слезешь".
Генри это не показалось смешным.
По правде говоря, Эдди это тоже не казалось таким уж смешным. Если
единственный способ избавиться от сидящей на тебе верхом обезьяны состоит
в том, чтобы перервать себе спинной мозг над этим самым пучком нервов,
стало быть, ты имеешь дело с очень тяжелой обезьяной. Не с какой-нибудь
там макакой, не с симпатичной мартышкой шарманщика, а со здоровенным,
злобным старым павианом.
Эдди начал шмыгать носом.
- Порядок, - сказал он наконец. - Сойдет. Можешь мотать отсюда,
срань.
Гаденыш встал.
- У меня есть друзья, - сказал он. - Они могут придти сюда и начать
делать с тобой всякое разное. Ты еще их умолять будешь, чтобы тебе
позволили сказать мне, где ключ.
- Не-а, кореш, я-то не буду, - сказал Эдди. - Кто-то, но не я. - И
улыбнулся. Он не знал, как выглядела эта улыбка, но, должно быть, не ах
как жизнерадостно, потому что гаденыш смотался, смотался в темпе, смотался
без оглядки.
Когда Эдди Дийн убедился, что гаденыш смотался, он приготовил себе
дозняк.
Вмазался.
Уснул.

Так же, как спал сейчас.
Стрелок, каким-то образом пребывавший внутри сознания этого человека
(человека, чьего имени он так и не узнал; холоп, которого невольник
мысленно называл гаденышем, его не знал и потому ни разу не произнес),
смотрел его сон, как когда-то, ребенком, до того, как мир сдвинулся с
места, смотрел спектакли... или так он думал, потому что ему никогда в
жизни не довелось видеть ничего, кроме спектаклей. Если бы он когда-нибудь
видел кинофильм, он бы прежде всего подумал об этом. То, чего он не видел,
он сумел выхватить из сознания невольника, потому что ассоциации были
близкими. Но вот с именем было странно. Он узнал имя брата невольника, но
не самого невольника. Но, конечно, имена - вещи тайные, полные могущества.
И имя этого человека не входило в число двух вещей, имевших значение.
Одна из них была его слабость, его пристрастие к наркотикам. Другая -
стальной стержень, скрытый в глубине этой слабости, как хороший револьвер,
погружающийся в зыбучие пески.
Этот человек до боли напоминал ему Катберта.
Кто-то приближался. Невольник спал и не слышал. Стрелок не спал и
поэтому услышал и опять выдвинулся вперед.

"Замечательно, - подумала Джейн. - Наговорил мне, до чего он голоден,
я ему приготовила поесть, потому что он довольно симпатичный, а он взял и
заснул".
В этот момент пассажир - парень лет двадцати, высокий, в чистых,
слегка выгоревших синих джинсах и в рубашке в узорчатую полоску - слегка
приоткрыл глаза и улыбнулся ей.
"Благодарствую, саи", - сказал он; во всяком случае, его слова
прозвучали именно так. Почти, как на древнеанглийском... или на
иностранном языке. "Бормочет во сне, вот и все", - подумала Джейн.
- Пожалуйста. - Она улыбнулась своей лучшей улыбкой стюардессы,
уверенная, что он опять заснет, и сэндвич так и будет лежать несъеденным
до тех пор, пока по расписанию не придет время подавать еду.
Ну, да ведь им же на курсах говорили, что так бывает всегда, правда?
Она вернулась на кухню, чтобы быстренько покурить. Чиркнула спичкой
и, не донеся ее до сигареты, забыла о ней и замерла, потому что на курсах
им не говорили, что бывает и так.
"Я подумала, что он довольно симпатичный. В основном из-за его глаз.
Из-за его зеленовато-карих глаз".
Но когда человек в кресле N 3-А несколько секунд назад открыл глаза,
они были не зеленовато-карие; они были голубые. И не
сладко-узывно-голубые, как у Пола Ньюмена, а цвета айсберга. Они...
Ой!
Спичка догорела до самых ее пальцев. Джейн погасила ее.
- Джейн? - спросила Пола. - Ты в норме?
- В полной. Замечталась.
Она зажгла вторую спичку и на этот раз сделала все, как надо. Она
успела затянуться только один раз - и тут ей пришло в голову совершенно
разумное объяснение. Он носит контактные линзы. Ну, конечно. Такие,
которые изменяют цвет глаз. Он ходил в туалет. Он пробыл там так долго,
что она забеспокоилась, не укачало ли его - он был какой-то мутно-бледный,
так выглядят люди, когда им нехорошо. А он просто снимал контактные линзы,
чтобы они не мешали ему спать. Вполне разумно.
"Может быть, вы что-то почувствуете, - послышался ей вдруг голос из
ее собственного, не столь далекого прошлого. - Словно что-то чуть-чуть
кольнет. Может быть, вам покажется, что что-то самую чуточку не так".
Цветные контактные линзы.
Джейн Доринг лично знала не менее двадцати пяти человек, носивших
контактные линзы. Большинство из них работало на этой же авиалинии. Никто
никогда ничего такого не говорил, но, как она полагала, одной из причин
могло быть чувство (которое испытывали они все), что пассажирам неприятно
видеть кого-то из экипажа самолета в очках - это их слегка пугало.
Из всех этих людей она знала, пожалуй, четырех, носивших цветные
линзы. Обычные контактные линзы стоят дорого; цветные - баснословно
дорого. Все знакомые Джейн, кто не пожалел потратить такие деньги, были
женщины; и все они уделяли своей внешности необычайно много внимания.
"Ну и что? Мужики тоже могут заботиться о своей внешности. А почему
бы и нет? Он интересный".
Нет. Нисколько. Симпатичный - пожалуй, но не более того, да и до
симпатичного-то он с этой своей бледностью еле дотягивает. Так почему
цветные линзы?
Пассажиры самолетов часто боятся летать.
В мире, где угоны самолетов и контрабанда наркотиков стали обыденным
явлением, персонал авиалиний часто боится пассажиров.
Голос, вызвавший к жизни, эти мысли, принадлежал инструкторше
авиашколы, крутой старухе, выглядевшей так, словно она летала еще на
почтовых рейсах Уайли. Голос говорил: "Не отмахивайтесь от своих
подозрений. Даже если вы забудете все остальное, чему вас здесь научили, о
том, как управляться с потенциальными или действительными террористами,
помните вот что: не отмахивайтесь от своих подозрений. Иногда вам может
достаться экипаж, который на отчете будет говорить, что у них ничего
такого и в мыслях не было, пока этот малый не выхватил гранату и не
сказал, мол, бери левей, на Кубу, а то щас все, сколько вас здесь есть,
через сопло повылетаете. Но в большинстве случаев в нем окажутся два-три
человека - большей частью из обслуги (а меньше, чем через месяц, это
станет и вашей профессией) - которые скажут, что они что-то почувствовали.
Вроде как что-то чуть-чуть кольнуло. Ощущение, что с парнем в кресле 91-С
или с молодой женщиной в 5-А что-то немножко не так. Они что-то
почувствовали, но ничего не сделали. Что же, их за это уволили? Да Боже
упаси, нет! Нельзя надеть на человека наручники только за то, что вам не
нравится, как он расчесывает свои прыщи. Суть проблемы в том, что они
что-то почувствовали... а потом забыли".
Крутая старуха подняла толстый палец. Джейн Дорнинг вместе со всей
группой слушала, как зачарованная. Инструкторша продолжала: "Если вы
ощутите этот слабенький укол, не делайте ничего... в том числе и не
забывайте о нем. Потому что всегда есть шанс - пусть один, пусть ничтожный
- что вы сумеете остановить что-то еще до того, как оно начнется... что-то
вроде незапланированной посадки на двенадцать дней на аэродром
какой-нибудь задрипанной арабской страны".
Просто цветные линзы, но...
Благодарствую, саи.
Бормотал во сне? Или спросонья заговорил на каком-то другом языке?
Джейн решила, что будет следить.
И не забудет.

"Сейчас, - подумал стрелок. - Сейчас увидим, да?"
Он сумел через дверь на пляже перейти из своего мира в этот, перейти
в это тело. Теперь ему было нужно выяснить, сможет ли он пронести
что-нибудь отсюда туда. Не себя, нет; он был совершенно уверен, что сможет
в любую минуту, как только захочет, пройти через дверь назад и вновь войти
в свое собственное, отравленное, больное тело. Ну, а другие вещи?
Материальные предметы? Здесь, например, перед ним стоит еда: то, что
женщина в форме назвала сэндвичем с рыбой-дудцом. Стрелок не имел ни
малейшего понятия, что такое рыба-дудец, но когда он видел бопкин, он его
прекрасно узнавал, хотя этот выглядел странно сырым, необжаренным.
Его телу нужно было поесть, а потом его телу будет нужно напиться, но
больше, чем в еде, больше, чем в питье, его тело нуждается в каком-нибудь
лекарстве. Без лекарства оно умрет от укуса омароподобного чудовища. Быть
может, в этом мире есть такое лекарство; в мире, где вагоны летают по
воздуху, гораздо выше, чем мог бы взлететь самый сильный орел, казалось
возможным все, что угодно. Но если он не сможет пронести через дверь
ничего материального, не все ли равно, сколько здесь есть самых сильных
лекарств?
"Ты мог бы жить в этом теле, стрелок, - шептал в глубине его мозга
голос человека в черном. - Оставь этот кусок дышащего мяса на съедение
омароподобным тварям. Все равно это всего лишь оболочка".
Нет, он этого не сделает. Во-первых, это было бы самым убийственным,
наиподлейшим воровством, потому что он ведь не сможет долго
довольствоваться только ролью пассажира, выглядывать из глаз этого
человека, как путешественник смотрит из окна дилижанса на проносящийся
мимо пейзаж.
Во-вторых, он - Роланд. Если от него требуется, чтобы он умер, он
намерен умереть Роландом. Если нужно, он умрет, ползком добираясь до
Башни.
Потом в нем взяла верх та странная, жесткая практичность, что жила в
его нутре бок о бок с романтизмом, подобно тигру рядом с ланью. Пока
эксперимент не проведен, нечего думать о смерти.
Он взял бопкин. Бопкин был разрезан пополам. Роланд взял по половинке
в каждую руку. Он открыл глаза невольника и выглянул из них. Никто на него
не смотрел (хотя в кухне Джейн Дорнинг неотступно думала о нем).
Роланд повернулся к двери и прошел в свой мир, держа в руках
половинки бопкина.

Сперва он услышал скрежещущий рев набегающей волны; затем - галдеж
множества морских птиц, взлетевших с ближайших камней, когда он с трудом
приподнялся и сел ("сволочи трусливые, уже подбирались поближе, - подумал
он, - они бы скоро стали из меня куски выклевывать, все равно, дышал бы я
еще или уже нет, они ж просто-напросто стервятники, только красиво
раскрашенные"); потом он заметил, что одна половинка бопкина - та, что он
держал в правой руке, - упала на жесткий серый песок, потому что, проходя
через дверь, он держал ее в здоровой руке, а теперь держит - или держал -
в руке, претерпевшей сокращение на сорок процентов.
Он неуклюже подобрал ее, ухватив большим и безымянным пальцами,
смахнул, как сумел, песок и осторожно откусил кусочек. В следующий миг он
уже жадно пожирал ее, не обращая внимания на скрипевшие на зубах песчинки.
Через несколько секунд он принялся за вторую половинку и управился с ней в
три укуса.
Стрелок не имел ни малейшего понятия, что такое рыба-дудец. Он понял
только, что она невероятно вкусна. Этого ему было довольно.

В самолете никто не заметил, как исчез сэндвич с тунцом. Никто не
заметил, как Эдди Дийн вцепился в него так крепко, что на белом хлебе
остались глубокие ямки от пальцев.
Никто не заметил, как сэндвич становился все более прозрачным, а
потом исчез, и от него осталось лишь несколько крошек.
Секунд через тридцать после того, как это случилось, Джейн Дорнинг
погасила сигарету и пошла в салон. Она достала из своей сумки блокнот, но
на самом деле ей хотелось еще раз взглянуть на 3-А.
Он, казалось, спал глубоким сном... но сэндвич исчез.
"Мама дорогая, - подумала Джейн. - Он же его не съел; он его целиком
проглотил. А теперь опять заснул? Так не бывает..."
То, что покалывало ее касательно пассажира 3-А, мистера
То-Карий-Глаз-То-Голубой, что бы это ни было, продолжало покалывать.
Что-то с ним было не так. Что-то.

3. КОНТАКТ И ПОСАДКА
Эдди разбудил второй пилот, объявлявший, что минут так через сорок
пять они совершат посадку в международном аэропорту Кеннеди, где видимость
неограниченная, ветер - западной четверти, десять миль в час, а
температура просто прекрасная - семьдесят градусов [по Фаренгейту,
соответствует 21 градусу по Цельсию]. Он сказал пассажирам, что, если у
него потом не будет такой возможности, он хотел бы сейчас поблагодарить их
- всех вместе и каждого в отдельности - за то, что они выбрали "Дельту".
Эдди осмотрелся и увидел, что пассажиры проверяют свои таможенные
декларации и документы, подтверждающие гражданство - считалось, что, когда
летишь из Нассау, достаточно иметь при себе водительские права и кредитную
карточку, на которой фигурирует один из банков США, но большинство
пассажиров до сих пор брали с собой паспорта - и ощутил, что внутри у него
начинает туго закручиваться стальная проволочка. Он все еще никак не мог
поверить, что заснул, да так крепко.
Он встал и пошел в туалет. Судя по ощущению, пакеты с марафетом у
него подмышками лежали удобно и держались крепко, повторяя контуры его
боков, так же хорошо, как и в номере отеля, где их укрепил на Эдди
американец с тихим и вежливым голосом, по имени Уильям Уилсон. По
окончании процедуры прикрепления человек, чье имя прославил Эдгар По
(когда Эдди что-то сказал на эту тему, Уилсон только непонимающе взглянул
на него), подал ему рубашку. Самую обыкновенную рубашку в узорчатую
полоску, чуть выгоревшую, какую может надеть в самолет любой студентик,
возвращающийся с коротких предэкзаменационных каникул... только эта была
специально скроена и сшита так, чтобы скрывать некрасивые выпуклости.
- Перед посадкой на всякий случай проверь все еще раз, - сказал
Уилсон. - Но все у тебя будет в ажуре.
Эдди не знал, будет ли у него все в ажуре, или нет, но у него была и
другая причина воспользоваться туалетом, прежде чем вспыхнет надпись
ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ. Несмотря на искушение - а большую часть прошлой ночи
это было даже не искушение, а отчаянная, бешеная потребность - он сумел
сохранить последнюю щепотку того, что у смугловатого гаденыша хватило
нахальства назвать "китайским белым".
Таможенный досмотр рейсов из Нассау был не тот, что на рейсах с
Гаити, или из Кинкона, или из Боготы, но все же следить было кому. И люди
эти были специально обучены. Поэтому Эдди было необходимо использовать
любое преимущество, которое было в его возможностях. Если он сумеет выйти
из самолета, хоть немного успокоившись, хотя бы капельку, может, это-то
как раз и поможет ему взять этот барьер.
Он втянул ноздрями порошок, спустил в унитаз клочок бумаги, в который
он был завернут, потом вымыл руки.
"Конечно, если все пройдет хорошо, ты никогда и не узнаешь, так
ведь?" - подумал он. Да. Не узнает. Да ему и ни к чему будет.
Возвращаясь на свое место, он увидел ту стюардессу, что раньше
принесла ему джин с тоником, который он так и не допил. Она улыбнулась
ему. Он ответил ей улыбкой, сел, пристегнул ремень, взял иллюстрированный
журнал и стал переворачивать страницы, глядя на картинки и слова. Ни то,
ни другое не производило на него никакого впечатления. Стальная проволочка
все туже закручивалась вокруг его внутренностей, и когда надпись
ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ наконец вспыхнула, она сделала еще два оборота и
затянулась намертво.
Героин подействовал - это доказывали сопли, которые у него потекли -
но он никак не мог почувствовать этого.
Единственное, что он почувствовал незадолго до посадки, был очередной
странный провал сознания... недолгий, но несомненный.
Боинг-727 заложил вираж над проливом Лонг-Айленд и пошел на посадку.

Когда парень, похожий на студента колледжа, прошел в туалет первого
класса, Джейн Дорнинг в кухне второго класса помогала Питеру и Энн убирать
последние стаканы от напитков, которые подавали после закуски.
Парень шел обратно как раз в тот момент, когда она, проходя,
придержала портьеру, отделявшую второй класс от первого, и она
бессознательно ускорила шаг, зацепив его своей улыбкой, заставив его
поднять глаза и улыбнуться в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8