Если ему и не понравился грязный квартал, где жил Лоран, то он не показал этого, а лишь внимательно осмотрел здание, возле которого они стояли.
— Дом как дом. Но не думаю, чтобы вы пришли его покупать, — промямлил Лоран.
— Нет, но если договоримся, не исключено, что вы сможете купить его сами. Если, конечно, пожелаете.
Пока Лоран отряхивал свою одежду, его мысли неслись со скоростью триста километров в час.
Итак, если подвести итог: он не имеет ни малейшего представления, кто это тип и чего хочет этот… Как там его? Ах да, Райан Мосс. Очевидно, теперь он скажет, что ему надо. И назовет сумму.
Весьма круглую, похоже.
Лоран снова взглянул на Вадима, недвижно лежащего на земле. У этого подонка был разбит нос и рассечена губа, а изо рта вытекла на асфальт лужица крови. Незнакомец, кто бы он ни был, спас от Вадима Лорановы яйца и завел разговор о деньгах, больших деньгах. Это была превосходная рекомендация.
ШЕСТОЙ КАРНАВАЛ
У себя, вдали от мира, он слушает музыку.
Звучит Менуэт из Пятой симфонии Шуберта. Замкнутый в металлической коробке, он с волнением следит за мелодией скрипок и представляет, как движутся руки музыкантов, как сосредоточенны все оркестранты. Но тут его воображение вытесняет их, словно в кино, мгновенно перемещая во времени и пространстве, — и вот он уже не в своем тайном убежище, а в прекрасном зале: по стенам и потолку — фрески, в огромных люстрах сотни свечей. Он сжимает руку женщины, которая движется вместе с ним в размеренном ритме танца, с плавными паузами и поклонами, настолько хорошо отрепетированными, что они переливаются и колышутся, подобно вину в бокале. Она не в силах устоять перед его пристальным взглядом, обещающим и сотворение мира, и его гибель. Время от времени она переводит свои глаза с поволокой и длинными ресницами на зрителей, словно ища подтверждения невероятному: она — его избранница. В глазах всех, кто стоит по сторонам зала и смотрит, как они танцуют, она видит восхищение и зависть.
Он знает, что этой ночью она будет принадлежать ему.
Он найдет ее в слабо освещенной комнате — лишь трепетное пламя свечи — в кружевных тенетах огромной кровати с балдахином и увидит, как она явится, подобно распускающемуся бутону розы, из окутывающих ее шелков.
Королевское право первой ночи.
Но сейчас ничто не имеет значения. Сейчас они танцуют и необыкновенно прекрасны. И будут еще прекраснее, когда…
Ты здесь, Вибо?
Голос звучит мягко и, как всегда, озабоченно — так может звучать только этот голос. Его мечта, образ, который он создал в своем воображении, исчезает, расслаивается, как на киноэкране, когда загорается пленка.
Он возвращается из грезы. Рядом с ним — другой: его долг, его ответственность. То было лишь мимолетное интермеццо, растаявшее, словно легкий весенний снег. Нет места для мечтаний, никогда не было и никогда не будет. Прежде они могли мечтать, когда жили в большом доме в горах, когда умели укрываться подальше от докучливой заботы этого человека, желавшего поскорее видеть их мужчинами, а им хотелось оставаться мальчишками и просто бегать, а не маршировать. Но и тогда звучал голос, который мог разрушить любое волшебство, созданное их воображением.
— Да, я здесь, Пасо.
Что делаешь? Не слышу тебя.
— Я просто размышлял…
Он не выключает музыку. Пусть она станет последним из его гибельных миражей. Не будет никогда этого танца с прекраснейшей женщиной — ни для него, ни для них. Он поднимается и идет в соседнюю комнату, где в своем стеклянном гробу покоится безжизненное тело.
Включает свет. На краю прозрачного футляра вспыхивает отблеск. И гаснет, когда он подходит ближе и угол зрения меняется. Вспыхивает новый отблеск… Жалкие, жалкие видения. Он уже знает, что его ждет. Еще одна погибшая иллюзия, осколки еще одного вдребезги разбитого зеркала у своих ног.
Он подходит к обнаженному телу, лежащему в саркофаге, оглядывает его высохшие, словно из пергамента конечности, медленно осматривает с ног до головы, покрытой тем, что еще недавно было лицом другого человека.
У него сжимается сердце.
Нет ничего вечного. На маске уже видны первые признаки разложения. Спутанные волосы потускнели. Кожа покрыта пятнами и начинает морщиться. Скоро, несмотря на все его старания, она станет такой же, как и скрытое под ней лицо. Он смотрит на тело с бесконечной нежностью, взглядом, исполненным любви, которую ничто не может уничтожить.
Он хмурится и стискивает зубы от гнева и возмущения.
Неправда, что судьба неотвратима. Неправда, что можно только наблюдать, как течет время и развиваются события. Он может изменить, он должен положить конец этой вечной несправедливости, остановить поток этих подарков, которые судьба пригоршнями раздает человечеству — этому кишащему клубку змей, раздает наугад, не глядя, не заботясь о том, что иногда обрывает чью-то жизнь или превращает ее в вечный мрак.
Мрак означает темноту. Темнота означает ночь. А ночь означает, что охота должна продолжаться.
Он улыбается. Жалкие глупые собаки. Лают, щерясь, чтобы скрыть страх. Глаза их, пораженные куриной слепотой, силятся разглядеть что-то во мраке, в темноте, в ночи, чтобы узнать, куда отправится жертва, ставшая охотником.
Он — некто и никто. Он — король.
У короля нет вопросов, только ответы. Королю ничто не любопытно, он во всем уверен.
Любопытство он оставляет другим, всем, кому оно необходимо, всем, у кого оно так или иначе проявляется во взгляде, в невольных жестах, тревоге и волнении, которое бывает порой столь сильным, что перехватывает дыхание. У жизни такой сложный запах, и все же его легко распознать.
Запах жизни ощущается летом в трамваях, заполненных людьми с их подмышками и ладонями. Им пахнет еда и кошачья моча, от которой в иных переулках можно задохнуться. Им резко отдают ржавчина и солоновато-горькая вода, пожирающие металл, им пахнут карболка и порох.
А еще здесь, в предчувствии угасания, встают два извечных вопроса — «когда?» и «где?»
Когда же наступит тот последний вздох, что сдерживают, стиснув зубы в животном оскале, потому что знают: если испустить его, то следующего вздоха уже не будет? Когда, в какое время дня или ночи, уже отмеченное на остановившихся часах, пробьет эта последняя и никакая иная секунда, оставив все прочее время миру, который продолжит вращаться и заниматься другими делами? Где — в постели или на сиденье машины, в лифте, на пляже, в кресле, в номере гостиницы — ощутит сердце этот острый укол, вслед за которым настает бесконечное, тревожное и тщетное ожидание следующего удара после паузы, что длится и длится, пока не превращается в вечность. Иногда все происходит так быстро, что последний всплеск — это по сути успокоение, но не ответ, поскольку в момент этой ослепительной вспышкой уже не успеть ни понять, ни даже услышать что-то.
Он знает, что должен делать. Он уже делал это и сделает еще, пока будет необходимо.
Там, за пределами его дома, много масок, которые носят люди, не заслуживающие ни своей собственной, ни какой-либо другой внешности.
Что случилось, Вибо? Отчего так смотришь на меня? Что-то не так?
Он ободряет его взглядом, улыбается, глаза блестят, голос успокаивает.
— Нет, Пасо, все в полном порядке. Я смотрю на тебя, потому что ты необыкновенно прекрасен. И скоро будешь еще прекраснее.
Ох, неужели? Не говори мне, что…
Он окутывает легкой тайной свои намерения.
— Стоп. Больше ни слова. Секрет секретов, помнишь?
А, так это секрет секретов? О нем можно говорить только в полнолуние…
Он улыбается при воспоминании об их детских играх в те немногие минуты, когда не было рядом этого человека, загрязнявшего их воображение единственной дозволенной им игрой.
— Да, Пасо. А полнолуние уже скоро. Совсем скоро…
Он поворачивается и направляется к двери. В соседней комнате музыка умолкла. Теперь там стоит тишина, которая кажется ее естественным продолжением.
Куда ты, Вибо?
— Сейчас приду, Пасо.
Он оборачивается и с улыбкой смотрит на тело, лежащее в стеклянном гробу.
— Сначала мне надо позвонить…
30
Они все находились на «Радио Монте-Карло» и ждали — как ждали каждый вечер. События последнего времени сильно взбудоражили всех, и народу в вечерний час собиралось больше обычного.
Сейчас к ним присоединился инспектор Готте с двумя сотрудниками, которые установили свои компьютеры, более мощные и сложные, чем имелись на радиостанции, и подсоединили их к сети. Вместе с инспектором прибыл молодой паренек, лет двадцати пяти, живой, шустрый, с коротко подстриженными мелированными волосами и пирсингом в правой ноздре. Он стал возиться с дискетами и компакт-дисками, невероятно быстро набирая что-то на клавиатуре, так что Фрэнк, стоя позади, не успевал следить за движениями его пальцев.
Парня звали Ален Тулуз, и он был известным хакером по прозвищу Пико. Когда Фрэнк представился ему, тот, услышав про должность, ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули.
— ФБР? Гм… — произнес он. — Я заходил к ним как-то раз. Да нет, даже несколько раз. Сначала было легко, а потом они стали умнее. Не знаешь, может, они хакеров привлекли в консультанты?
Фрэнк не мог ответить на такой вопрос, но ответ уже не интересовал парня. Он вернулся к своей аппаратуре. Теперь он молниеносно набирал что-то на клавиатуре, поясняя свои действия.
— Прежде всего установлю защитный «файрвол», то есть сетевой фильтр. Если кто-то попытается войти, сразу замечу. Обычно достаточно просто помешать доступу извне — и все. Но сейчас нужно обнаружить попытку входа так, чтобы на другом конце нас не заметили. Я поставил программу, которую сам написал, она позволит поймать сигнал и проследить его путь. Это может быть и какой-нибудь троянец…
— Что значит «троянец»? — спросил Фрэнк.
— Сообщение, которое путешествует незаметно, под прикрытием другого, как некоторые вирусы. Вот на этот случай я ставлю защиту с этой стороны, и не хотелось бы, чтобы сигнал, который мы поймаем, когда поймаем…
Он помолчал, развернув карамельку и положив ее в рот. Фрэнк отметил — Пико нисколько не сомневался, что сигнал будет зафиксирован. Должно быть, он был очень уверен в себе, этот парень. Такова уж философия пиратов от информатики. Самомнение и издевка, побуждавшие их совершать поступки, не предусмотренные уголовным кодексом, но имевшие только одну цель — показать будущим жертвам свое умение обойти любую защиту, любую преграду, возведенную на их пути. Этакие современные Робин Гуды с «мышкой» и клавиатурой вместо лука и стрел.
Пико продолжил свои объяснения, энергично жуя карамель, прилипавшую к зубам.
— Мне не хотелось бы, как я уже сказал, получить вирус, который сможет внедриться в тот момент, когда сигнал будет зафиксирован. Если такое произойдет, мы потеряем и сигнал, и возможность следить за ним, и наш компьютер, само собой. Настоящий, хороший вирус может буквально обрушить жесткий диск. Если этот тип способен на такое, значит, он дьявольски умен, и вирус, который он засадит, окажется отнюдь не букетом цветов…
Бикжало, который до сих пор молча сидел за письменным столом позади компьютера, обратился к нему с вопросом.
— Как ты считаешь, твои коллеги могли бы подбросить нам такие шуточки?
Фрэнк выразительно посмотрел на него, но директор не заметил его взгляда. Пораженный столь глубокой компьютерной безграмотностью, Пико даже развернул стул к Бикжало, чтобы посмотреть на него.
— Мы хакеры, а не преступники. Никто из нас на такое не способен. Я здесь потому, что наш приятель не просто входит в дом без приглашения и портит воздух вместо приветствия. Это человек, который убивает. Ни один приличный хакер никогда не позволит себе этого.
Фрэнк положил руку ему на плечо в знак доверия и как бы извиняясь за слова Бикжало.
— Хорошо, продолжай. Мне кажется, учить тебя уже нечему.
И обратился к Бикжало, который поднялся и подошел к ним.
— Нам тут больше нечего делать. Пойдемте посмотрим, приехал ли Жан-Лу.
Фрэнк с удовольствием попросил бы этого человека убраться подальше, чтобы тот не дышал ему в затылок. И без того много было тех, кто стоял и пыхтел сзади. Однако следовало проявлять дипломатичность. На радио сложилась отличная атмосфера сотрудничества, и ему никоим образом не хотелось нарушать ее. Неприятностей вокруг и так хватало.
Выходя, Бикжало бросил последний рассеянный взгляд на компьютеры и Пико, который уже забыл обо всех них и снова играл на клавиатуре, разгоряченный битвой с невидимым врагом. Когда Фрэнк и директор подошли к столу Ракели, из лифта как раз вышли Жан-Лу и Лоран.
Фрэнк посмотрел на диджея. Жан-Лу выглядел лучше, чем утром, но под глазами все равно темнели круги. Фрэнку такие круги были знакомы. И требовалось много, очень много света и солнца, чтобы они исчезли.
— Привет, ребята. Готовы?
Лоран ответил за двоих.
— Да, режиссерская разработка готова. Самое трудное — представить, что передача должна идти как всегда, что кроме этих звонков бывают и обычные, нормальные. А тут как дела?
Дверь лифта вновь открылась, и фигура Юло на мгновение замерла в обрамлении дверного проема, словно на нечеткой фотографии. Фрэнк подумал, что со времени его приезда в Монте-Карло друг постарел лет на десять.
— Ах, вот вы где. Добрый вечер всем. Фрэнк, можно тебя на минутку?
Жан-Лу, Лоран и Бикжало отошли в сторону, чтобы не мешать их разговору.
— Что случилось?
Они остановились у противоположной стены, где за стеклянными панелями находились телефонные коммутаторы, устройства спутниковой связи и бесперебойного питания.
— Все в порядке. Группа захвата в полной готовности. Двенадцать человек в резерве, под командой полиции. Мигом выдвинуться куда угодно. На улицах полно полицейских в штатском. Все выглядят абсолютно невинно. Мужчины с собаками, парочки с колясками и тому подобное. Город накрыт полностью. В случае чего можем переместить их во мгновение ока. Это если будущая жертва находится здесь, в Монте-Карло, я хочу сказать. Если же месье Никто отправится за своей жертвой куда-нибудь еще, то поднимутся по тревоге в полном составе силы полиции на всем побережье. Надо только шевелиться попроворнее, чем наш друг. А остальное в руках Господа.
Фрэнк указал на двоих, входивших в этот момент в сопровождении Морелли.
— И в руках Пьеро, с которым Господь обошелся так дурно…
Пьеро держался за мать, как за якорь спасения. А она, казалось, не столько вселяла в него уверенность, сколько сама искала опоры в сыне, переживавшем эту необычную историю с горячим волнением.
Ведь только он, Пьеро, бойкий мальчик, знал, что за музыка находилась в комнате. Ему понравилось, как в прошлый раз эти важные господа с тревогой смотрели на него, ожидая ответа: есть там музыка или нет, а он сходил и принес пластинку. Ему нравилось проводить теперь все вечера тут, на радио, с Жан-Лу, наблюдая из-за стекла, как тот говорит с дьяволом, а не сидеть дома и слушать голос из динамика.
Ему нравилась эта игра, хотя он и понимал, что это вовсе не игра.
Порой ему снилось что-то страшное. Впервые он был рад, что в их квартирке нет лишней комнаты и что он спит в большой кровати с матерью. Они вместе просыпались в испуге и засыпали, лишь когда за ставнями розовела заря.
Пьеро высвободил руку матери и поспешил к Жан-Лу, своему кумиру и лучшему другу. Диджей взъерошил ему волосы.
— Привет, родной, как дела?
— Хорошо, Жан-Лу. Знаешь, завтра я наверное поеду в полицейской машине?
— Здорово. Ты тоже теперь, значит, полицейский.
— Конечно, почетный полицейский…
Жанн-Лу улыбнулся, погладил его по голове и невольно привлек к себе, а Пьеро уткнулся лицом ему в грудь.
— Вот он, почетный полицейский, работает бок о бок со своим злейшим врагом, ужасным «Доктором Щекоткой»…
Жан-Лу слегка пощекотал Пьеро, и тот громко рассмеялся. Они отправились в режиссерскую аппаратную, за ними последовали Лоран и Бикжало.
Фрэнк, Юло и мать молча наблюдали за этой сценой. Женщина улыбаясь, как зачарованная, видя такие дружеские отношения ее сына с Жан-Лу, достала платочек из сумочки и вытерла нос. Фрэнк отметил, что он был хорошо выстиран и отглажен. И одежда на женщине, хоть и очень скромная, в полном порядке.
— Мадам, мы никогда не сможем в полной мере отблагодарить вас за ваше терпение…
— Я? Терпение? Да это я должна благодарить вас за все, что вы делаете для моего сына. Его просто не узнать. Если бы не эта жуткая история, я была бы так рада…
Успокаивая ее, Юло говорил удивительно спокойным голосом. Но Фрэнк-то знал, что о спокойствии тот сейчас мог только мечтать.
— Не волнуйтесь, мадам, все скоро закончится, в том числе благодаря и вашему Пьеро. Мы постараемся, чтобы об этом узнали все. Ваш сын станет маленьким героем.
Женщина удалилась по коридору, слегка сутулясь, робко и медленно. Фрэнк и Юло остались одни.
Тут в коридоре зазвучали позывные «Голосов", и передача началась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Дом как дом. Но не думаю, чтобы вы пришли его покупать, — промямлил Лоран.
— Нет, но если договоримся, не исключено, что вы сможете купить его сами. Если, конечно, пожелаете.
Пока Лоран отряхивал свою одежду, его мысли неслись со скоростью триста километров в час.
Итак, если подвести итог: он не имеет ни малейшего представления, кто это тип и чего хочет этот… Как там его? Ах да, Райан Мосс. Очевидно, теперь он скажет, что ему надо. И назовет сумму.
Весьма круглую, похоже.
Лоран снова взглянул на Вадима, недвижно лежащего на земле. У этого подонка был разбит нос и рассечена губа, а изо рта вытекла на асфальт лужица крови. Незнакомец, кто бы он ни был, спас от Вадима Лорановы яйца и завел разговор о деньгах, больших деньгах. Это была превосходная рекомендация.
ШЕСТОЙ КАРНАВАЛ
У себя, вдали от мира, он слушает музыку.
Звучит Менуэт из Пятой симфонии Шуберта. Замкнутый в металлической коробке, он с волнением следит за мелодией скрипок и представляет, как движутся руки музыкантов, как сосредоточенны все оркестранты. Но тут его воображение вытесняет их, словно в кино, мгновенно перемещая во времени и пространстве, — и вот он уже не в своем тайном убежище, а в прекрасном зале: по стенам и потолку — фрески, в огромных люстрах сотни свечей. Он сжимает руку женщины, которая движется вместе с ним в размеренном ритме танца, с плавными паузами и поклонами, настолько хорошо отрепетированными, что они переливаются и колышутся, подобно вину в бокале. Она не в силах устоять перед его пристальным взглядом, обещающим и сотворение мира, и его гибель. Время от времени она переводит свои глаза с поволокой и длинными ресницами на зрителей, словно ища подтверждения невероятному: она — его избранница. В глазах всех, кто стоит по сторонам зала и смотрит, как они танцуют, она видит восхищение и зависть.
Он знает, что этой ночью она будет принадлежать ему.
Он найдет ее в слабо освещенной комнате — лишь трепетное пламя свечи — в кружевных тенетах огромной кровати с балдахином и увидит, как она явится, подобно распускающемуся бутону розы, из окутывающих ее шелков.
Королевское право первой ночи.
Но сейчас ничто не имеет значения. Сейчас они танцуют и необыкновенно прекрасны. И будут еще прекраснее, когда…
Ты здесь, Вибо?
Голос звучит мягко и, как всегда, озабоченно — так может звучать только этот голос. Его мечта, образ, который он создал в своем воображении, исчезает, расслаивается, как на киноэкране, когда загорается пленка.
Он возвращается из грезы. Рядом с ним — другой: его долг, его ответственность. То было лишь мимолетное интермеццо, растаявшее, словно легкий весенний снег. Нет места для мечтаний, никогда не было и никогда не будет. Прежде они могли мечтать, когда жили в большом доме в горах, когда умели укрываться подальше от докучливой заботы этого человека, желавшего поскорее видеть их мужчинами, а им хотелось оставаться мальчишками и просто бегать, а не маршировать. Но и тогда звучал голос, который мог разрушить любое волшебство, созданное их воображением.
— Да, я здесь, Пасо.
Что делаешь? Не слышу тебя.
— Я просто размышлял…
Он не выключает музыку. Пусть она станет последним из его гибельных миражей. Не будет никогда этого танца с прекраснейшей женщиной — ни для него, ни для них. Он поднимается и идет в соседнюю комнату, где в своем стеклянном гробу покоится безжизненное тело.
Включает свет. На краю прозрачного футляра вспыхивает отблеск. И гаснет, когда он подходит ближе и угол зрения меняется. Вспыхивает новый отблеск… Жалкие, жалкие видения. Он уже знает, что его ждет. Еще одна погибшая иллюзия, осколки еще одного вдребезги разбитого зеркала у своих ног.
Он подходит к обнаженному телу, лежащему в саркофаге, оглядывает его высохшие, словно из пергамента конечности, медленно осматривает с ног до головы, покрытой тем, что еще недавно было лицом другого человека.
У него сжимается сердце.
Нет ничего вечного. На маске уже видны первые признаки разложения. Спутанные волосы потускнели. Кожа покрыта пятнами и начинает морщиться. Скоро, несмотря на все его старания, она станет такой же, как и скрытое под ней лицо. Он смотрит на тело с бесконечной нежностью, взглядом, исполненным любви, которую ничто не может уничтожить.
Он хмурится и стискивает зубы от гнева и возмущения.
Неправда, что судьба неотвратима. Неправда, что можно только наблюдать, как течет время и развиваются события. Он может изменить, он должен положить конец этой вечной несправедливости, остановить поток этих подарков, которые судьба пригоршнями раздает человечеству — этому кишащему клубку змей, раздает наугад, не глядя, не заботясь о том, что иногда обрывает чью-то жизнь или превращает ее в вечный мрак.
Мрак означает темноту. Темнота означает ночь. А ночь означает, что охота должна продолжаться.
Он улыбается. Жалкие глупые собаки. Лают, щерясь, чтобы скрыть страх. Глаза их, пораженные куриной слепотой, силятся разглядеть что-то во мраке, в темноте, в ночи, чтобы узнать, куда отправится жертва, ставшая охотником.
Он — некто и никто. Он — король.
У короля нет вопросов, только ответы. Королю ничто не любопытно, он во всем уверен.
Любопытство он оставляет другим, всем, кому оно необходимо, всем, у кого оно так или иначе проявляется во взгляде, в невольных жестах, тревоге и волнении, которое бывает порой столь сильным, что перехватывает дыхание. У жизни такой сложный запах, и все же его легко распознать.
Запах жизни ощущается летом в трамваях, заполненных людьми с их подмышками и ладонями. Им пахнет еда и кошачья моча, от которой в иных переулках можно задохнуться. Им резко отдают ржавчина и солоновато-горькая вода, пожирающие металл, им пахнут карболка и порох.
А еще здесь, в предчувствии угасания, встают два извечных вопроса — «когда?» и «где?»
Когда же наступит тот последний вздох, что сдерживают, стиснув зубы в животном оскале, потому что знают: если испустить его, то следующего вздоха уже не будет? Когда, в какое время дня или ночи, уже отмеченное на остановившихся часах, пробьет эта последняя и никакая иная секунда, оставив все прочее время миру, который продолжит вращаться и заниматься другими делами? Где — в постели или на сиденье машины, в лифте, на пляже, в кресле, в номере гостиницы — ощутит сердце этот острый укол, вслед за которым настает бесконечное, тревожное и тщетное ожидание следующего удара после паузы, что длится и длится, пока не превращается в вечность. Иногда все происходит так быстро, что последний всплеск — это по сути успокоение, но не ответ, поскольку в момент этой ослепительной вспышкой уже не успеть ни понять, ни даже услышать что-то.
Он знает, что должен делать. Он уже делал это и сделает еще, пока будет необходимо.
Там, за пределами его дома, много масок, которые носят люди, не заслуживающие ни своей собственной, ни какой-либо другой внешности.
Что случилось, Вибо? Отчего так смотришь на меня? Что-то не так?
Он ободряет его взглядом, улыбается, глаза блестят, голос успокаивает.
— Нет, Пасо, все в полном порядке. Я смотрю на тебя, потому что ты необыкновенно прекрасен. И скоро будешь еще прекраснее.
Ох, неужели? Не говори мне, что…
Он окутывает легкой тайной свои намерения.
— Стоп. Больше ни слова. Секрет секретов, помнишь?
А, так это секрет секретов? О нем можно говорить только в полнолуние…
Он улыбается при воспоминании об их детских играх в те немногие минуты, когда не было рядом этого человека, загрязнявшего их воображение единственной дозволенной им игрой.
— Да, Пасо. А полнолуние уже скоро. Совсем скоро…
Он поворачивается и направляется к двери. В соседней комнате музыка умолкла. Теперь там стоит тишина, которая кажется ее естественным продолжением.
Куда ты, Вибо?
— Сейчас приду, Пасо.
Он оборачивается и с улыбкой смотрит на тело, лежащее в стеклянном гробу.
— Сначала мне надо позвонить…
30
Они все находились на «Радио Монте-Карло» и ждали — как ждали каждый вечер. События последнего времени сильно взбудоражили всех, и народу в вечерний час собиралось больше обычного.
Сейчас к ним присоединился инспектор Готте с двумя сотрудниками, которые установили свои компьютеры, более мощные и сложные, чем имелись на радиостанции, и подсоединили их к сети. Вместе с инспектором прибыл молодой паренек, лет двадцати пяти, живой, шустрый, с коротко подстриженными мелированными волосами и пирсингом в правой ноздре. Он стал возиться с дискетами и компакт-дисками, невероятно быстро набирая что-то на клавиатуре, так что Фрэнк, стоя позади, не успевал следить за движениями его пальцев.
Парня звали Ален Тулуз, и он был известным хакером по прозвищу Пико. Когда Фрэнк представился ему, тот, услышав про должность, ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули.
— ФБР? Гм… — произнес он. — Я заходил к ним как-то раз. Да нет, даже несколько раз. Сначала было легко, а потом они стали умнее. Не знаешь, может, они хакеров привлекли в консультанты?
Фрэнк не мог ответить на такой вопрос, но ответ уже не интересовал парня. Он вернулся к своей аппаратуре. Теперь он молниеносно набирал что-то на клавиатуре, поясняя свои действия.
— Прежде всего установлю защитный «файрвол», то есть сетевой фильтр. Если кто-то попытается войти, сразу замечу. Обычно достаточно просто помешать доступу извне — и все. Но сейчас нужно обнаружить попытку входа так, чтобы на другом конце нас не заметили. Я поставил программу, которую сам написал, она позволит поймать сигнал и проследить его путь. Это может быть и какой-нибудь троянец…
— Что значит «троянец»? — спросил Фрэнк.
— Сообщение, которое путешествует незаметно, под прикрытием другого, как некоторые вирусы. Вот на этот случай я ставлю защиту с этой стороны, и не хотелось бы, чтобы сигнал, который мы поймаем, когда поймаем…
Он помолчал, развернув карамельку и положив ее в рот. Фрэнк отметил — Пико нисколько не сомневался, что сигнал будет зафиксирован. Должно быть, он был очень уверен в себе, этот парень. Такова уж философия пиратов от информатики. Самомнение и издевка, побуждавшие их совершать поступки, не предусмотренные уголовным кодексом, но имевшие только одну цель — показать будущим жертвам свое умение обойти любую защиту, любую преграду, возведенную на их пути. Этакие современные Робин Гуды с «мышкой» и клавиатурой вместо лука и стрел.
Пико продолжил свои объяснения, энергично жуя карамель, прилипавшую к зубам.
— Мне не хотелось бы, как я уже сказал, получить вирус, который сможет внедриться в тот момент, когда сигнал будет зафиксирован. Если такое произойдет, мы потеряем и сигнал, и возможность следить за ним, и наш компьютер, само собой. Настоящий, хороший вирус может буквально обрушить жесткий диск. Если этот тип способен на такое, значит, он дьявольски умен, и вирус, который он засадит, окажется отнюдь не букетом цветов…
Бикжало, который до сих пор молча сидел за письменным столом позади компьютера, обратился к нему с вопросом.
— Как ты считаешь, твои коллеги могли бы подбросить нам такие шуточки?
Фрэнк выразительно посмотрел на него, но директор не заметил его взгляда. Пораженный столь глубокой компьютерной безграмотностью, Пико даже развернул стул к Бикжало, чтобы посмотреть на него.
— Мы хакеры, а не преступники. Никто из нас на такое не способен. Я здесь потому, что наш приятель не просто входит в дом без приглашения и портит воздух вместо приветствия. Это человек, который убивает. Ни один приличный хакер никогда не позволит себе этого.
Фрэнк положил руку ему на плечо в знак доверия и как бы извиняясь за слова Бикжало.
— Хорошо, продолжай. Мне кажется, учить тебя уже нечему.
И обратился к Бикжало, который поднялся и подошел к ним.
— Нам тут больше нечего делать. Пойдемте посмотрим, приехал ли Жан-Лу.
Фрэнк с удовольствием попросил бы этого человека убраться подальше, чтобы тот не дышал ему в затылок. И без того много было тех, кто стоял и пыхтел сзади. Однако следовало проявлять дипломатичность. На радио сложилась отличная атмосфера сотрудничества, и ему никоим образом не хотелось нарушать ее. Неприятностей вокруг и так хватало.
Выходя, Бикжало бросил последний рассеянный взгляд на компьютеры и Пико, который уже забыл обо всех них и снова играл на клавиатуре, разгоряченный битвой с невидимым врагом. Когда Фрэнк и директор подошли к столу Ракели, из лифта как раз вышли Жан-Лу и Лоран.
Фрэнк посмотрел на диджея. Жан-Лу выглядел лучше, чем утром, но под глазами все равно темнели круги. Фрэнку такие круги были знакомы. И требовалось много, очень много света и солнца, чтобы они исчезли.
— Привет, ребята. Готовы?
Лоран ответил за двоих.
— Да, режиссерская разработка готова. Самое трудное — представить, что передача должна идти как всегда, что кроме этих звонков бывают и обычные, нормальные. А тут как дела?
Дверь лифта вновь открылась, и фигура Юло на мгновение замерла в обрамлении дверного проема, словно на нечеткой фотографии. Фрэнк подумал, что со времени его приезда в Монте-Карло друг постарел лет на десять.
— Ах, вот вы где. Добрый вечер всем. Фрэнк, можно тебя на минутку?
Жан-Лу, Лоран и Бикжало отошли в сторону, чтобы не мешать их разговору.
— Что случилось?
Они остановились у противоположной стены, где за стеклянными панелями находились телефонные коммутаторы, устройства спутниковой связи и бесперебойного питания.
— Все в порядке. Группа захвата в полной готовности. Двенадцать человек в резерве, под командой полиции. Мигом выдвинуться куда угодно. На улицах полно полицейских в штатском. Все выглядят абсолютно невинно. Мужчины с собаками, парочки с колясками и тому подобное. Город накрыт полностью. В случае чего можем переместить их во мгновение ока. Это если будущая жертва находится здесь, в Монте-Карло, я хочу сказать. Если же месье Никто отправится за своей жертвой куда-нибудь еще, то поднимутся по тревоге в полном составе силы полиции на всем побережье. Надо только шевелиться попроворнее, чем наш друг. А остальное в руках Господа.
Фрэнк указал на двоих, входивших в этот момент в сопровождении Морелли.
— И в руках Пьеро, с которым Господь обошелся так дурно…
Пьеро держался за мать, как за якорь спасения. А она, казалось, не столько вселяла в него уверенность, сколько сама искала опоры в сыне, переживавшем эту необычную историю с горячим волнением.
Ведь только он, Пьеро, бойкий мальчик, знал, что за музыка находилась в комнате. Ему понравилось, как в прошлый раз эти важные господа с тревогой смотрели на него, ожидая ответа: есть там музыка или нет, а он сходил и принес пластинку. Ему нравилось проводить теперь все вечера тут, на радио, с Жан-Лу, наблюдая из-за стекла, как тот говорит с дьяволом, а не сидеть дома и слушать голос из динамика.
Ему нравилась эта игра, хотя он и понимал, что это вовсе не игра.
Порой ему снилось что-то страшное. Впервые он был рад, что в их квартирке нет лишней комнаты и что он спит в большой кровати с матерью. Они вместе просыпались в испуге и засыпали, лишь когда за ставнями розовела заря.
Пьеро высвободил руку матери и поспешил к Жан-Лу, своему кумиру и лучшему другу. Диджей взъерошил ему волосы.
— Привет, родной, как дела?
— Хорошо, Жан-Лу. Знаешь, завтра я наверное поеду в полицейской машине?
— Здорово. Ты тоже теперь, значит, полицейский.
— Конечно, почетный полицейский…
Жанн-Лу улыбнулся, погладил его по голове и невольно привлек к себе, а Пьеро уткнулся лицом ему в грудь.
— Вот он, почетный полицейский, работает бок о бок со своим злейшим врагом, ужасным «Доктором Щекоткой»…
Жан-Лу слегка пощекотал Пьеро, и тот громко рассмеялся. Они отправились в режиссерскую аппаратную, за ними последовали Лоран и Бикжало.
Фрэнк, Юло и мать молча наблюдали за этой сценой. Женщина улыбаясь, как зачарованная, видя такие дружеские отношения ее сына с Жан-Лу, достала платочек из сумочки и вытерла нос. Фрэнк отметил, что он был хорошо выстиран и отглажен. И одежда на женщине, хоть и очень скромная, в полном порядке.
— Мадам, мы никогда не сможем в полной мере отблагодарить вас за ваше терпение…
— Я? Терпение? Да это я должна благодарить вас за все, что вы делаете для моего сына. Его просто не узнать. Если бы не эта жуткая история, я была бы так рада…
Успокаивая ее, Юло говорил удивительно спокойным голосом. Но Фрэнк-то знал, что о спокойствии тот сейчас мог только мечтать.
— Не волнуйтесь, мадам, все скоро закончится, в том числе благодаря и вашему Пьеро. Мы постараемся, чтобы об этом узнали все. Ваш сын станет маленьким героем.
Женщина удалилась по коридору, слегка сутулясь, робко и медленно. Фрэнк и Юло остались одни.
Тут в коридоре зазвучали позывные «Голосов", и передача началась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60