наконец он поднял голову и с любопытством взглянул на Дрейка.
— Это перевод с французского? — спросил он.
— Нет, — ответил Дрейк. — Автор — американец.
— Значит, это не бедняга Арто. А я было подумал… После поездки в Мексику он, как говорят англичане, сбрендил. Насколько мне известно, сейчас он занимается очень любопытными астрологическими картами, связанными с канцлером Гитлером.
Романист погрузился в молчание, а затем спросил:
— Какую строку вы считаете здесь самой интересной?
— «Мальчик никогда не плакал и не рвал тысячу ким»[6], — процитировал Дрейк, поскольку его больше всего беспокоила эта строка.
— О, образ такого ребёнка трансперсонален, просто подавленный гомосексуализм, обычное дело, — нетерпеливо отозвался романист. — «Когда я зашёл в сортир, парень вышел на меня». Я полагаю, что автор каким-то образом причинил этому ребёнку вред. Здесь чувствуется нечто большее, чем обычная гомосексуальная вина.
«Господи, — подумал Дрейк, — Вине Коля. Он был достаточно молод, чтобы в глазах Шульца выглядеть мальчишкой. В том сортире в Нъюарке Голландец решил, что в него стреляет призрак Колла».
— Смею предположить, что в настоящее время автор либо покончил жизнь самоубийством, либо находится в психиатрической клинике, — задумчиво добавил романист.
— Он мёртв, — неохотно выдавил Дрейк. — Но больше подсказок не будет. Интересно понаблюдать, в состоянии ли вы справиться самостоятельно.
— Вот ещё любопытное место, — сказал романист. — «Я это слышал, это слышал окружной суд, возможно, даже Верховный суд. Это расплата. Прошу вас, придержите дружков Китайца и Командира Гитлера». Вы уверены, что автор был американцем?
— Вообще-то родом он из Германии, — сказал Дрейк, вспомнив юнговскую теорию генетической памяти. — Но канцлер Гитлер никогда бы с этим не согласился. Его предки не были арийцами.
— Он еврей? — воскликнул романист.
— А почему вас это так удивляет?
— Вряд ли за пределами внутреннего круга нацистской партии в целом мире найдётся более двух-трех человек, которые поймут, что подразумевается под словами «Китаец» и «Командир Гитлера». Должно быть, автор весьма глубоко изучал оккультную литературу, читал Элифаса Леви, или Людвига Принна, или же докопался до самых строго охраняемых розенкрейцерских секретов, а потом высказал совершенно удивительную догадку в верном направлении.
— О чем вы, черт побери, толкуете?
Романист смерил Дрейка долгим взглядом, а затем сказал:
— Мне даже не хочется это обсуждать. Некоторые вещи слишком ужасны. Как говорил ваш мистер Эдгар По, не позволяйте себе читать некоторые книги. Даже сам я многое зашифровываю в моей знаменитой работе, которой читатели совершенно неоправданно восхищаются. В поисках мистического я узнал вещи, которые предпочёл бы забыть, и реальная цель герра Гитлера относится к таким вещам. Но вы должны мне сказать: кто этот загадочный автор?
(— Он только что мне звонил, — Лучано рассказывает Малдонадо, — и, по крайней мере, я понял, что он не шантажист. Это большой человек, который вынашивает далеко идущие планы. Я вытащил из постели моего адвоката, велел ему проверить все лучшие бостонские семьи и выяснить, в какой из них есть сын, проявляющий склонность к присвоению чужого. Держу пари, что это семейство банкиров. Я слышу хруст купюр в его голосе.)
Дрейк упорствовал, и наконец романист сказал:
— Как вы знаете, я отказываюсь жить в Германии из-за того, что там происходит. Тем не менее, это моя родина и мне действительно кое-что известно. Если я попытаюсь вам объяснить, вам придётся перестать мыслить с точки зрения обычной политики. Когда я говорю, что у Гитлера на самом деле есть Хозяин, это вовсе не значит, что он подставное лицо в обывательском политическом смысле. — Романист помолчал. — Как бы мне рассказать, чтобы вы поняли? Вы же не немец… Разве вы можете понять народ, о котором справедливо говорят, что одной ногой он стоит на своей земле, а другой — на земле Туле? Вы когда-нибудь слышали о Туле? Это немецкое название легендарного царства, которое древние греки называли Атлантидой. Существовало ли когда-нибудь это царство, не столь важно; вера в него существует от начала истории, а верования побуждают к действию. Нельзя понять поведение человека, пока не поймёшь, во что он верит.
Романист снова помолчал, а затем начал рассказывать об обществе «Золотая Заря» в Англии 1890-х годов.
— Странные вещи написаны его членами. Например, Элджернон Блэквуд писал о разумных существах, которые населяли Землю до появления человечества. Можете ли вы отнестись к этой концепции всерьёз? В состоянии ли понять смысл предостережений Блэквуда, зашифрованный в такой, например, фразе: «Каковы же были те великие силы или существа, о которых осталась лишь смутная память и которые сохранились в мифах и легендах как боги, демоны и чудовища?» А Артур Мейчен, рассказавший во время Великой войны об «ангелах Монса»? Вы знаете, что он опубликовал свой рассказ за два дня до того, как солдаты, участвовавшие в битве под Монсом и на самом деле видевшие «ангелов», подали рапорты о случившемся? Мейчен был членом «Золотой Зари» и ушёл из неё, снова вернувшись в лоно католической церкви. Он предупреждал: «Есть святые таинства не только Добра, но и Зла». Уильям Батлер Йейтс тоже был членом «Золотой Зари», и вы наверняка знаете его замечательные строки: «Что за косматая тварь — Её время пришло — Спускается на Вифлеем, чтобы родиться?» «Золотая Заря» была просто внешним порталом Мистерий. Того, что узнал Кроули, когда ушёл из «Золотой Зари» и примкнул к «Ордену Восточного Храма», или ОТО[7]. Как известно, Гитлер запретил оба этих ордена. Сам он принадлежит к Обществу «Вриль», где хранятся настоящие внеземные секреты…
— Судя по всему, вы никак не подберёте слова, чтобы подойти к сути дела, — заметил Дрейк.
— Есть вещи, к которым нельзя подходить напрямую, а лучше пользоваться намёками и даже аллегориями. Вы же пробовали мескалин с Клее и его друзьями, и всю ночь наслаждались Великими Видениями. Неужели я должен вам напоминать, что реальность не одномерна?
— Ладно, — сказала Дрейк. — За фасадом «Золотой Зари», и ОТО, и Общества «Вриль» скрывается тайная группа истинных Посвящённых. Есть немецкая ветвь «Золотой Зари», и Гитлер был её членом. Вы хотите, чтобы я понял, что святые таинства Зла и существ из Атлантиды нельзя воспринимать слишком упрощённо, считая их народными сказками. Верно?
— «Золотая Заря» была основана немкой, продолжавшей традицию, которая сотни лет существовала в Баварии. Что касается этих сил или существ из Туле, они существуют не так, как кирпичи или бифштексы. Физик, манипулируя фантастическими электронами — которые, смею вам напомнить, попадают из одного места в другое, не проходя через какое бы то ни было промежуточное пространство, словно это фея или призрак, — предъявляет реальное явление, воспринимаемое чувствами. Вот так же манипулируя существами или силами из Туле, определённые люди способны вызывать эффекты, которые тоже можно увидеть и ощутить.
— Что собой представляла «Золотая Заря»? — увлечённо спросил Дрейк. — Как она появилась?
— Она появилась очень давно, задолго до средневековья. Современную организацию основал в 1776 году человек, который ушёл из ордена иезуитов, потому что считал себя атеистом, пока его исследования истории Востока не привели к поразительным результатам…
(— Это он! — крикнул Гитлер, — Он пришёл за мной! — А потом, как вспоминал Герман Раушнинг, «он скатился в бессвязное бормотание». — Сам босс, — стонал Голландец Шульц, — О мама, мне не довести это дело до конца. Прошу. Давайте, откройте мыльные билеты. Трубочисты. Возьмитесь за меч. Заткнись. У тебя большой рот.)
— У нас есть два возможных варианта, — сообщил адвокат мистера Лепке. — Но один из них бостонский ирландец, вы говорите, что слышали акцент коренного бостонца. Тогда второй человек, возможно, и есть тот, кого вы ищете. Его зовут Роберт Патни Дрейк.
Стоя спиной к дому на Бенефит-стрит, Дрейк видел на другом конце города вершину Сентинеллского холма и старую заброшенную церковь, которая в семидесятые годы девятнадцатого века приютила секту «Звёздной Мудрости». Он повернулся лицом ко входу, приподнял старинное дверное кольцо {вспоминая, что и репортёр Лиллибридж, и художник Блейк умерли, пытаясь что-то узнать об этой секте) и трижды сильно постучал.
Дверь открыл бледный, сухопарый и измождённый Говард Филипс Лавкрафт.
— Мистер Дрейк? — сердечно спросил он.
— Замечательно, что вы согласились со мной встретиться, — сказал Дрейк.
— Какая ерунда, — ответил Лавкрафт, вводя его в прихожую, обставленную в колониальном стиле. — Я всегда рад встрече с каждым любителем моих скромных рассказов. Их так мало, что я мог бы пригласить всех сюда на обед без особого убытка для продуктовых запасов моей тётушки.
«Возможно, он один из самых важных людей, живущих на Земле, — подумал Дрейк, — и совсем об этом не догадывается».
(— Сегодня утром он сел на поезд и покинул Бостон, — докладывал боевик Малдонадо и Лепке. — Он направлялся в Провиденс, штат Род-Айленд.)
— Конечно, я без колебаний готов это обсуждать, — сказал Лавкрафт, когда они расположились в старинном кабинете, стены которого были заставлены книжными полками, и миссис Гэмхилл принесла им чай. — Что бы ни ощущал ваш друг из Цюриха, я был и навсегда останусь неисправимым материалистом.
— Но вы были в контакте с этими людьми?
— О, безусловно, и какие же они нелепые, все эти люди! Все началось с того, что я опубликовал рассказ «Дагон», в… дайте-ка вспомнить, в 1919 году. Я читал Библию, и описание морского бога филистимлян, Дагона, заставило меня вспомнить легенды о морском змее и изображения динозавров, воссозданные палеонтологами. И тогда я начал фантазировать: предположим, Дагон был реальностью — не богом, а просто долгоживущим существом, состоявшим в отдалённом родстве с огромными ископаемыми ящерами. Я написал простой рассказ, желая развлечь тех, кто любит читать о потусторонних силах и готических ужасах. Представьте моё удивление, когда со мной начали связываться различные оккультные группы, спрашивая, к какой группе я принадлежу и на чьей я стороне. Они ужасно разозлились, когда я предельно чётко заявил, что не верю в такую ерунду.
— Но тогда зачем, — спросил в недоумении Дрейк, — вы узнавали все больше и больше об этих тайных оккультных учениях и вводили их в последующие рассказы?
— Я художник, — сказал Лавкрафт, — боюсь, довольно посредственный художник, и не убеждайте меня в обратном. Среди всех добродетелей я больше всего ценю честность. Мне бы хотелось верить в сверхъестественные миры, в мир социальной справедливости и в мою гениальность. Но здравый смысл велит смотреть фактам в лицо: мир состоит из слепой материи, порочные и жестокие всегда третировали и будут третировать слабых и невинных, а моя возможность создать в небольшом художественном пространстве жуткий мир, привлекательный для весьма ограниченной и весьма специфической читательской аудитории, почти микроскопична. Однако мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Поэтому, пусть и в консервативной форме, я поддерживаю некоторые законодательные инициативы, которые могут улучшить социальные условия жизни бедноты, и хотя мой писательский дар более чем скромен, я стремлюсь повысить уровень моей жалкой прозы. Вампиры, привидения и оборотни себя изжили; они вызывают больше хихиканья, чем страха. Таким образом, когда после публикации «Дагона» я начал изучать древнее знание, то решил вводить его в мои рассказы. Вы даже не представляете, сколько часов я потратил в Мискатонике на чтение старых томов, пробираясь сквозь тонны макулатуры — Альхазреда, Леви и фон Юнцта, которые, вы же понимаете, были клиническими случаями, — чтобы выискать действительно неизвестные фантазии, которые могли вызвать у моих читателей неподдельный шок, и заставить их по-настоящему содрогнуться.
— И вы ни разу не получали угроз от какой-нибудь из оккультных групп за то, что в открытую писали в своих рассказах о Йог-Сототе или Ктулху?
— Только когда я написал о Хали, — ответил Лавкрафт с насмешливой улыбкой. — Нашлась добрая душа, которая напомнила, что произошло с Бирсом, когда он начал писать на эту тему слишком откровенно. Однако это было дружеское предупреждение, а вовсе не угроза. Мистер Дрейк, вы ведь банкир и бизнесмен. Разумеется, вы не воспринимаете все это всерьёз?
— Позвольте мне ответить вопросом на вопрос, — осторожно произнёс Дрейк. — Почему вы, решив превратить эзотерическое знание в экзотерическое, введя его в ваши рассказы, нигде не упоминаете о Законе Пятёрок? Не совсем так, — поправил его Лавкрафт. — На самом деле я намекал на него довольно откровенно в рассказе «В горах безумия». Вы его не читали? Это самое длинное и, как мне кажется, самое лучшее моё произведение на сегодняшний день. — Он неожиданно побледнел.
— В «Жизни Чарльза Декстера Уорда», — настаивал Дрейк, — вы цитируете формулу из «Истории магии» Элифаса Леви. Но цитируете не полностью. Почему?
Лавкрафт сделал глоток чая, очевидно, стараясь получше сформулировать ответ. Наконец он сказал:
— Не обязательно верить в Санта-Клауса, чтобы понимать, что в канун Рождества люди будут обмениваться подарками. Не обязательно верить в Йог-Сотота, Пожирателя Душ, чтобы понять, как поведут себя люди, которые в него верят. У меня не было ни малейшего намерения сообщать в моих сочинениях сведения, которыми мог бы воспользоваться пусть даже один психически неуравновешенный читатель, чтобы поставить эксперименты, однозначно заканчивающиеся потерей человеческой жизни.
Дрейк встал.
— Я пришёл сюда учиться, — сказал он, — но, судя по всему, мне придётся вас учить. Позвольте напомнить вам слова Лао-цзы: «Говорящий не знает, знающий не говорит». Большинство оккультных групп относится к первой категории, и вы совершенно справедливо считаете все их спекуляции абсурдными. Но от тех, кто относится ко второй категории, не так просто отмахнуться. Они оставили вас в покое потому, что ваши рассказы появляются только в журналах, которые кажутся интересными очень незначительному меньшинству. Однако эти же журналы в последнее время публикуют рассказы о ракетах, цепных ядерных реакциях и прочих вещах, которые относятся к величайшим технологическим достижениям. Когда такие фантазии начнут воплощаться в реальности — а это, вероятно, произойдёт в течение ближайшего десятилетия, — к журналам, и в том числе к вашим рассказам, возродится более широкий и пристальный интерес. И тогда вы привлечёте к себе крайне нежелательное для вас внимание.
Лавкрафт остался сидеть.
— По-моему, я понял, о ком вы говорите: я ведь тоже читаю газеты и умею делать выводы. Даже если они настолько безумны, чтобы пойти на это, у них не хватит средств. Им придётся захватывать власть не в одном, а во многих государствах. Смею надеяться, что они будут слишком увлечены этим занятием, чтобы отвлекаться на всякие мелочи и беспокоиться по поводу тех или иных строк, появляющихся в рассказах, которые печатаются под рубрикой «фантастика». Я могу представить, что очередная война приведёт к открытиям в области ракетостроения и ядерной энергетики, но я сомневаюсь, что даже она увеличит число людей, воспринимающих мои рассказы всерьёз или способных увидеть связи между определёнными ритуалами, которые я никогда подробно не описываю, и действиями, которые будут толковаться как типичные проявления деспотизма.
— До свидания, сэр, — официальным тоном сказал Дрейк. — Я должен ехать в Нью-Йорк, и ваше благополучие меня на самом деле не слишком заботит.
— До свидания, — сказал Лавкрафт, с колониальной учтивостью поднявшись с кресла. — Поскольку вы были столь любезны, что решили меня предупредить, я тоже окажу вам любезность. Мне кажется, ваш интерес к этим людям основан не на желании им противодействовать, а на желании им служить. Прошу вас, помните, как они относятся к слугам.
Оказавшись на улице, Дрейк впал в глубокое уныние. «Он пишет о них около двадцати лет, а они так и не вошли с ним в контакт. Я возмущал их спокойствие на двух континентах, но они не вошли в контакт и со мной. Как заставить их раскрыться? И если я их не понимаю, то все мои планы насчёт Малдонадо и Капоне нереальны. Я не могу иметь дело с Мафией, не вступив в сделку с ними. Что делать? Не помещать же объявление в газетах: „Не будет ли Всевидящее Око столь любезно взглянуть в мою сторону? Р. П. Дрейк, Бостон“».
А когда Дрейк покинул Бенефит-стрит, направляясь обратно в центральную часть города, от тротуара возле соседнего дома отъехал «понтиак» (украденный час назад в Кингспорте) и продолжил за ним слежку. Дрейк не оглядывался, поэтому не видел, что случилось с этой машиной, но он обратил внимание на то, как старик, который шёл ему навстречу, вдруг остановился и сильно побледнел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Это перевод с французского? — спросил он.
— Нет, — ответил Дрейк. — Автор — американец.
— Значит, это не бедняга Арто. А я было подумал… После поездки в Мексику он, как говорят англичане, сбрендил. Насколько мне известно, сейчас он занимается очень любопытными астрологическими картами, связанными с канцлером Гитлером.
Романист погрузился в молчание, а затем спросил:
— Какую строку вы считаете здесь самой интересной?
— «Мальчик никогда не плакал и не рвал тысячу ким»[6], — процитировал Дрейк, поскольку его больше всего беспокоила эта строка.
— О, образ такого ребёнка трансперсонален, просто подавленный гомосексуализм, обычное дело, — нетерпеливо отозвался романист. — «Когда я зашёл в сортир, парень вышел на меня». Я полагаю, что автор каким-то образом причинил этому ребёнку вред. Здесь чувствуется нечто большее, чем обычная гомосексуальная вина.
«Господи, — подумал Дрейк, — Вине Коля. Он был достаточно молод, чтобы в глазах Шульца выглядеть мальчишкой. В том сортире в Нъюарке Голландец решил, что в него стреляет призрак Колла».
— Смею предположить, что в настоящее время автор либо покончил жизнь самоубийством, либо находится в психиатрической клинике, — задумчиво добавил романист.
— Он мёртв, — неохотно выдавил Дрейк. — Но больше подсказок не будет. Интересно понаблюдать, в состоянии ли вы справиться самостоятельно.
— Вот ещё любопытное место, — сказал романист. — «Я это слышал, это слышал окружной суд, возможно, даже Верховный суд. Это расплата. Прошу вас, придержите дружков Китайца и Командира Гитлера». Вы уверены, что автор был американцем?
— Вообще-то родом он из Германии, — сказал Дрейк, вспомнив юнговскую теорию генетической памяти. — Но канцлер Гитлер никогда бы с этим не согласился. Его предки не были арийцами.
— Он еврей? — воскликнул романист.
— А почему вас это так удивляет?
— Вряд ли за пределами внутреннего круга нацистской партии в целом мире найдётся более двух-трех человек, которые поймут, что подразумевается под словами «Китаец» и «Командир Гитлера». Должно быть, автор весьма глубоко изучал оккультную литературу, читал Элифаса Леви, или Людвига Принна, или же докопался до самых строго охраняемых розенкрейцерских секретов, а потом высказал совершенно удивительную догадку в верном направлении.
— О чем вы, черт побери, толкуете?
Романист смерил Дрейка долгим взглядом, а затем сказал:
— Мне даже не хочется это обсуждать. Некоторые вещи слишком ужасны. Как говорил ваш мистер Эдгар По, не позволяйте себе читать некоторые книги. Даже сам я многое зашифровываю в моей знаменитой работе, которой читатели совершенно неоправданно восхищаются. В поисках мистического я узнал вещи, которые предпочёл бы забыть, и реальная цель герра Гитлера относится к таким вещам. Но вы должны мне сказать: кто этот загадочный автор?
(— Он только что мне звонил, — Лучано рассказывает Малдонадо, — и, по крайней мере, я понял, что он не шантажист. Это большой человек, который вынашивает далеко идущие планы. Я вытащил из постели моего адвоката, велел ему проверить все лучшие бостонские семьи и выяснить, в какой из них есть сын, проявляющий склонность к присвоению чужого. Держу пари, что это семейство банкиров. Я слышу хруст купюр в его голосе.)
Дрейк упорствовал, и наконец романист сказал:
— Как вы знаете, я отказываюсь жить в Германии из-за того, что там происходит. Тем не менее, это моя родина и мне действительно кое-что известно. Если я попытаюсь вам объяснить, вам придётся перестать мыслить с точки зрения обычной политики. Когда я говорю, что у Гитлера на самом деле есть Хозяин, это вовсе не значит, что он подставное лицо в обывательском политическом смысле. — Романист помолчал. — Как бы мне рассказать, чтобы вы поняли? Вы же не немец… Разве вы можете понять народ, о котором справедливо говорят, что одной ногой он стоит на своей земле, а другой — на земле Туле? Вы когда-нибудь слышали о Туле? Это немецкое название легендарного царства, которое древние греки называли Атлантидой. Существовало ли когда-нибудь это царство, не столь важно; вера в него существует от начала истории, а верования побуждают к действию. Нельзя понять поведение человека, пока не поймёшь, во что он верит.
Романист снова помолчал, а затем начал рассказывать об обществе «Золотая Заря» в Англии 1890-х годов.
— Странные вещи написаны его членами. Например, Элджернон Блэквуд писал о разумных существах, которые населяли Землю до появления человечества. Можете ли вы отнестись к этой концепции всерьёз? В состоянии ли понять смысл предостережений Блэквуда, зашифрованный в такой, например, фразе: «Каковы же были те великие силы или существа, о которых осталась лишь смутная память и которые сохранились в мифах и легендах как боги, демоны и чудовища?» А Артур Мейчен, рассказавший во время Великой войны об «ангелах Монса»? Вы знаете, что он опубликовал свой рассказ за два дня до того, как солдаты, участвовавшие в битве под Монсом и на самом деле видевшие «ангелов», подали рапорты о случившемся? Мейчен был членом «Золотой Зари» и ушёл из неё, снова вернувшись в лоно католической церкви. Он предупреждал: «Есть святые таинства не только Добра, но и Зла». Уильям Батлер Йейтс тоже был членом «Золотой Зари», и вы наверняка знаете его замечательные строки: «Что за косматая тварь — Её время пришло — Спускается на Вифлеем, чтобы родиться?» «Золотая Заря» была просто внешним порталом Мистерий. Того, что узнал Кроули, когда ушёл из «Золотой Зари» и примкнул к «Ордену Восточного Храма», или ОТО[7]. Как известно, Гитлер запретил оба этих ордена. Сам он принадлежит к Обществу «Вриль», где хранятся настоящие внеземные секреты…
— Судя по всему, вы никак не подберёте слова, чтобы подойти к сути дела, — заметил Дрейк.
— Есть вещи, к которым нельзя подходить напрямую, а лучше пользоваться намёками и даже аллегориями. Вы же пробовали мескалин с Клее и его друзьями, и всю ночь наслаждались Великими Видениями. Неужели я должен вам напоминать, что реальность не одномерна?
— Ладно, — сказала Дрейк. — За фасадом «Золотой Зари», и ОТО, и Общества «Вриль» скрывается тайная группа истинных Посвящённых. Есть немецкая ветвь «Золотой Зари», и Гитлер был её членом. Вы хотите, чтобы я понял, что святые таинства Зла и существ из Атлантиды нельзя воспринимать слишком упрощённо, считая их народными сказками. Верно?
— «Золотая Заря» была основана немкой, продолжавшей традицию, которая сотни лет существовала в Баварии. Что касается этих сил или существ из Туле, они существуют не так, как кирпичи или бифштексы. Физик, манипулируя фантастическими электронами — которые, смею вам напомнить, попадают из одного места в другое, не проходя через какое бы то ни было промежуточное пространство, словно это фея или призрак, — предъявляет реальное явление, воспринимаемое чувствами. Вот так же манипулируя существами или силами из Туле, определённые люди способны вызывать эффекты, которые тоже можно увидеть и ощутить.
— Что собой представляла «Золотая Заря»? — увлечённо спросил Дрейк. — Как она появилась?
— Она появилась очень давно, задолго до средневековья. Современную организацию основал в 1776 году человек, который ушёл из ордена иезуитов, потому что считал себя атеистом, пока его исследования истории Востока не привели к поразительным результатам…
(— Это он! — крикнул Гитлер, — Он пришёл за мной! — А потом, как вспоминал Герман Раушнинг, «он скатился в бессвязное бормотание». — Сам босс, — стонал Голландец Шульц, — О мама, мне не довести это дело до конца. Прошу. Давайте, откройте мыльные билеты. Трубочисты. Возьмитесь за меч. Заткнись. У тебя большой рот.)
— У нас есть два возможных варианта, — сообщил адвокат мистера Лепке. — Но один из них бостонский ирландец, вы говорите, что слышали акцент коренного бостонца. Тогда второй человек, возможно, и есть тот, кого вы ищете. Его зовут Роберт Патни Дрейк.
Стоя спиной к дому на Бенефит-стрит, Дрейк видел на другом конце города вершину Сентинеллского холма и старую заброшенную церковь, которая в семидесятые годы девятнадцатого века приютила секту «Звёздной Мудрости». Он повернулся лицом ко входу, приподнял старинное дверное кольцо {вспоминая, что и репортёр Лиллибридж, и художник Блейк умерли, пытаясь что-то узнать об этой секте) и трижды сильно постучал.
Дверь открыл бледный, сухопарый и измождённый Говард Филипс Лавкрафт.
— Мистер Дрейк? — сердечно спросил он.
— Замечательно, что вы согласились со мной встретиться, — сказал Дрейк.
— Какая ерунда, — ответил Лавкрафт, вводя его в прихожую, обставленную в колониальном стиле. — Я всегда рад встрече с каждым любителем моих скромных рассказов. Их так мало, что я мог бы пригласить всех сюда на обед без особого убытка для продуктовых запасов моей тётушки.
«Возможно, он один из самых важных людей, живущих на Земле, — подумал Дрейк, — и совсем об этом не догадывается».
(— Сегодня утром он сел на поезд и покинул Бостон, — докладывал боевик Малдонадо и Лепке. — Он направлялся в Провиденс, штат Род-Айленд.)
— Конечно, я без колебаний готов это обсуждать, — сказал Лавкрафт, когда они расположились в старинном кабинете, стены которого были заставлены книжными полками, и миссис Гэмхилл принесла им чай. — Что бы ни ощущал ваш друг из Цюриха, я был и навсегда останусь неисправимым материалистом.
— Но вы были в контакте с этими людьми?
— О, безусловно, и какие же они нелепые, все эти люди! Все началось с того, что я опубликовал рассказ «Дагон», в… дайте-ка вспомнить, в 1919 году. Я читал Библию, и описание морского бога филистимлян, Дагона, заставило меня вспомнить легенды о морском змее и изображения динозавров, воссозданные палеонтологами. И тогда я начал фантазировать: предположим, Дагон был реальностью — не богом, а просто долгоживущим существом, состоявшим в отдалённом родстве с огромными ископаемыми ящерами. Я написал простой рассказ, желая развлечь тех, кто любит читать о потусторонних силах и готических ужасах. Представьте моё удивление, когда со мной начали связываться различные оккультные группы, спрашивая, к какой группе я принадлежу и на чьей я стороне. Они ужасно разозлились, когда я предельно чётко заявил, что не верю в такую ерунду.
— Но тогда зачем, — спросил в недоумении Дрейк, — вы узнавали все больше и больше об этих тайных оккультных учениях и вводили их в последующие рассказы?
— Я художник, — сказал Лавкрафт, — боюсь, довольно посредственный художник, и не убеждайте меня в обратном. Среди всех добродетелей я больше всего ценю честность. Мне бы хотелось верить в сверхъестественные миры, в мир социальной справедливости и в мою гениальность. Но здравый смысл велит смотреть фактам в лицо: мир состоит из слепой материи, порочные и жестокие всегда третировали и будут третировать слабых и невинных, а моя возможность создать в небольшом художественном пространстве жуткий мир, привлекательный для весьма ограниченной и весьма специфической читательской аудитории, почти микроскопична. Однако мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Поэтому, пусть и в консервативной форме, я поддерживаю некоторые законодательные инициативы, которые могут улучшить социальные условия жизни бедноты, и хотя мой писательский дар более чем скромен, я стремлюсь повысить уровень моей жалкой прозы. Вампиры, привидения и оборотни себя изжили; они вызывают больше хихиканья, чем страха. Таким образом, когда после публикации «Дагона» я начал изучать древнее знание, то решил вводить его в мои рассказы. Вы даже не представляете, сколько часов я потратил в Мискатонике на чтение старых томов, пробираясь сквозь тонны макулатуры — Альхазреда, Леви и фон Юнцта, которые, вы же понимаете, были клиническими случаями, — чтобы выискать действительно неизвестные фантазии, которые могли вызвать у моих читателей неподдельный шок, и заставить их по-настоящему содрогнуться.
— И вы ни разу не получали угроз от какой-нибудь из оккультных групп за то, что в открытую писали в своих рассказах о Йог-Сототе или Ктулху?
— Только когда я написал о Хали, — ответил Лавкрафт с насмешливой улыбкой. — Нашлась добрая душа, которая напомнила, что произошло с Бирсом, когда он начал писать на эту тему слишком откровенно. Однако это было дружеское предупреждение, а вовсе не угроза. Мистер Дрейк, вы ведь банкир и бизнесмен. Разумеется, вы не воспринимаете все это всерьёз?
— Позвольте мне ответить вопросом на вопрос, — осторожно произнёс Дрейк. — Почему вы, решив превратить эзотерическое знание в экзотерическое, введя его в ваши рассказы, нигде не упоминаете о Законе Пятёрок? Не совсем так, — поправил его Лавкрафт. — На самом деле я намекал на него довольно откровенно в рассказе «В горах безумия». Вы его не читали? Это самое длинное и, как мне кажется, самое лучшее моё произведение на сегодняшний день. — Он неожиданно побледнел.
— В «Жизни Чарльза Декстера Уорда», — настаивал Дрейк, — вы цитируете формулу из «Истории магии» Элифаса Леви. Но цитируете не полностью. Почему?
Лавкрафт сделал глоток чая, очевидно, стараясь получше сформулировать ответ. Наконец он сказал:
— Не обязательно верить в Санта-Клауса, чтобы понимать, что в канун Рождества люди будут обмениваться подарками. Не обязательно верить в Йог-Сотота, Пожирателя Душ, чтобы понять, как поведут себя люди, которые в него верят. У меня не было ни малейшего намерения сообщать в моих сочинениях сведения, которыми мог бы воспользоваться пусть даже один психически неуравновешенный читатель, чтобы поставить эксперименты, однозначно заканчивающиеся потерей человеческой жизни.
Дрейк встал.
— Я пришёл сюда учиться, — сказал он, — но, судя по всему, мне придётся вас учить. Позвольте напомнить вам слова Лао-цзы: «Говорящий не знает, знающий не говорит». Большинство оккультных групп относится к первой категории, и вы совершенно справедливо считаете все их спекуляции абсурдными. Но от тех, кто относится ко второй категории, не так просто отмахнуться. Они оставили вас в покое потому, что ваши рассказы появляются только в журналах, которые кажутся интересными очень незначительному меньшинству. Однако эти же журналы в последнее время публикуют рассказы о ракетах, цепных ядерных реакциях и прочих вещах, которые относятся к величайшим технологическим достижениям. Когда такие фантазии начнут воплощаться в реальности — а это, вероятно, произойдёт в течение ближайшего десятилетия, — к журналам, и в том числе к вашим рассказам, возродится более широкий и пристальный интерес. И тогда вы привлечёте к себе крайне нежелательное для вас внимание.
Лавкрафт остался сидеть.
— По-моему, я понял, о ком вы говорите: я ведь тоже читаю газеты и умею делать выводы. Даже если они настолько безумны, чтобы пойти на это, у них не хватит средств. Им придётся захватывать власть не в одном, а во многих государствах. Смею надеяться, что они будут слишком увлечены этим занятием, чтобы отвлекаться на всякие мелочи и беспокоиться по поводу тех или иных строк, появляющихся в рассказах, которые печатаются под рубрикой «фантастика». Я могу представить, что очередная война приведёт к открытиям в области ракетостроения и ядерной энергетики, но я сомневаюсь, что даже она увеличит число людей, воспринимающих мои рассказы всерьёз или способных увидеть связи между определёнными ритуалами, которые я никогда подробно не описываю, и действиями, которые будут толковаться как типичные проявления деспотизма.
— До свидания, сэр, — официальным тоном сказал Дрейк. — Я должен ехать в Нью-Йорк, и ваше благополучие меня на самом деле не слишком заботит.
— До свидания, — сказал Лавкрафт, с колониальной учтивостью поднявшись с кресла. — Поскольку вы были столь любезны, что решили меня предупредить, я тоже окажу вам любезность. Мне кажется, ваш интерес к этим людям основан не на желании им противодействовать, а на желании им служить. Прошу вас, помните, как они относятся к слугам.
Оказавшись на улице, Дрейк впал в глубокое уныние. «Он пишет о них около двадцати лет, а они так и не вошли с ним в контакт. Я возмущал их спокойствие на двух континентах, но они не вошли в контакт и со мной. Как заставить их раскрыться? И если я их не понимаю, то все мои планы насчёт Малдонадо и Капоне нереальны. Я не могу иметь дело с Мафией, не вступив в сделку с ними. Что делать? Не помещать же объявление в газетах: „Не будет ли Всевидящее Око столь любезно взглянуть в мою сторону? Р. П. Дрейк, Бостон“».
А когда Дрейк покинул Бенефит-стрит, направляясь обратно в центральную часть города, от тротуара возле соседнего дома отъехал «понтиак» (украденный час назад в Кингспорте) и продолжил за ним слежку. Дрейк не оглядывался, поэтому не видел, что случилось с этой машиной, но он обратил внимание на то, как старик, который шёл ему навстречу, вдруг остановился и сильно побледнел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35