— Ты видел статуи, выпавшие из переднего корабля? — спросил Хагбард. — Я заявляю свои права на них. — Он переключил тумблер. — Подготовиться к операции спасения.Они начали спускаться среди зданий, почти полностью засыпанных илом. Джордж увидел две гигантские клешни, выпущенные субмариной. Они подняли из ила, одну за другой, четыре сверкающие золотые статуи.Вдруг раздался сигнал тревоги, и красный свет осветил внутреннее пространство наблюдательного пузыря.— Нас снова атакуют, — сказал Хагбард.«О нет, — подумал Джордж. — Только не сейчас, когда я начинаю верить в то, что все это реально! Я этого не перенесу. Ну, начинается, Дорн снова разыгрывает свою всемирно знаменитую сцену трусости...»Хагбард указал рукой: над отдаленной цепью гор, словно подводная луна, завис белый шар. На его тусклой поверхности виднелась эмблема: сверкающий глаз в треугольнике.— Дайте торпедную видимость, — скомандовал Хагбард, щелкая переключателем.Между белым шаром и «Лейфом Эриксоном» в воде появились четыре оранжевых огонька, которые стремительно приближались.— Нельзя их недооценивать, — заметил Хагбард. — Сначала выясняется, что они могут меня засечь, когда у них, по идее, не должно быть достаточно мощного оборудования. Теперь оказывается, что меня преследует сам «Цвак». И «Цвак» запускает в меня торпеды, хотя предполагается, что моя лодка не поддается обнаружению. По-моему, у нас могут быть неприятности, Джордж.Джорджу хотелось закрыть глаза, но он не хотел выказать страх в присутствии Хагбарда. Любопытно, какое ощущение возникает в момент смерти на дне Атлантики? Он вспомнил, как читал об исчезновении в шестидесятых годах атомной подводной лодки «Трешер», и «Нью-Йорк тайме» писала, что смерть в воде при таком колоссальном давлении чрезвычайно мучительна, хотя и наступает быстро. По отдельности расплющивается каждый нерв. Позвоночник по всей длине крошится. Мозг гибнет от сжатия, лопается, разрывается и выдавливается в воду, твердую, как железо. Несомненно, в эти минуты человеческая форма становится неузнаваемой. Джордж подумал обо всех жуках, на которых наступая в своей жизни, а жуки заставили его вспомнить о «пауках». Вот что мы сделали с ними. А ведь я считаю их врагами только со слов Хагбарда. Карло был прав. Я не умею убивать.Хагбард, правда, колебался. Но все-таки он это сделал. Любой человек, который способен причинить такую смерть в наказание другим людям, — чудовище. Нет, не чудовище, а самый обычный человек. Но не моей группы крови. Да что ты несешь, Джордж, он как раз твоей группы крови, можешь не сомневаться. Просто ты трус. Трусость делает всех нас совестливыми.— Говард, где тебя черти носят? — позвал Хагбард.С правой стороны пузыря появился торпедообразный силуэт.— Я здесь, Хагбард. Мы готовили новые мины-ловушки. Выйдем с ними навстречу торпедам, как уже сделали с кораблями-"пауками". Как ты думаешь, сработает?— Это опасно, — отозвался Хагбард. — Торпеды могут преждевременно взорваться под воздействием электромагнитных полей ловушек.— Мы хотим попробовать, — сказал Говард и, не говоря более ни слова, уплыл.— Подожди, — сказал вдогонку Хагбард. — Мне это не нравится. Слишком большая опасность для дельфинов.Он повернулся к Джорджу и покачал головой.— Я ничем, черт побери, не рискую, а их может разнести в клочья.— Ты тоже рискуешь, — поправил его Джордж, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Если дельфины не остановят эти торпеды, нам конец.В эту секунду там, где были оранжевые огни, появились ослепительные вспышки. Джордж схватился за перила, понимая, что ударная волна от этих взрывов будет посильнее той, которая возникла в результате уничтожения «пауков». Так оно и вышло. Лодку дико затрясло. Затем кровь хлынула в ноги, как будто субмарина резко подпрыгнула вверх. Джордж обеими руками вцепился в перила, которые казались единственной надежной опорой поблизости.— О Боже, нас убьет! — закричал он.— Они перехватили торпеды, — сказал Хагбард. — Это дает нам шанс. Лазерная команда, попытайтесь пробить обшивку «Цвака». Около пузыря появился Говард.— Что с твоими? — спросил его Хагбард.— Все четверо погибли, — ответил Говард. — Торпеды взорвались раньше, как ты и предсказывал.Джордж выпрямился, радуясь, что Хагбард не обратил внимания на его дикий испуг, и сказал:— Они погибли, спасая наши жизни. Я сожалею, что так случилось, Говард.— Есть лазер, Хагбард,-сообщил голос. И добавил после паузы: — Кажется, цель поражена.— Не нужно ни о чем жалеть, — отозвался Говард. — Мы не боимся смерти и не скорбим о ней. Особенно когда кто-то умирает ради общего блага. Смерть — это конец одной иллюзии и начало другой.— Какой другой иллюзии? — спросил Джордж. — Когда ты умер, ты мертв, верно?— Энергия не возникает и не исчезает, — сказал Хагбард. — Смерть как таковая — это иллюзия.Эти люди рассуждали как дзэн-буддисты и кислотные мистики, знакомые Джорджа. «Если бы я мог относиться к этому так же, — думал Джордж, — я не был бы таким трусливым. Должно быть, Говард и Хагбард просветленные. Я должен стать просветленным. Больше так жить невыносимо». Но в любом случае, одной кислотой это не объяснишь. Джордж уже пробовал кислоту, и, хотя этот опыт был совершенно удивительным, он не привел к особому изменению в его поведении или взглядах. Хотя, конечно, если думать, что твои взгляды и поведение должны измениться, поневоле начинаешь подражать другим кислотникам.— Попробую выяснить, что там с «Цваком», — сказал Говард и уплыл.— Дельфины не боятся смерти, не избегают страданий, не испытывают внутренних конфликтов между велениями разума и сердца и не волнуются по поводу того, что чего-то не знают. Другими словами, они не считают, что знают разницу между добром и злом, и поэтому не считают себя грешниками. Понимаешь?— В наше время очень мало людей, которые считают себя грешниками, — заметил Джордж. — Но все боятся смерти.— Все люди считают себя грешниками. Пожалуй, это самый устойчивый, древний и универсальный человеческий комплекс. В сущности, практически невозможно о нем говорить так, чтобы не находить подтверждений. Даже сама фраза, которую я только что произнес, о том, что люди страдают универсальным комплексом, служит универсальным подтверждением того, что все люди -грешники, на каком бы языке они ни говорили. С этой точки зрения древнесемитские оппоненты иллюминатов, написавшие Книгу Бытия, абсолютно правы. Культурный кризис, побудивший классифицировать все человеческое поведение только по двум категориям — добра и зла, — как раз и спровоцировал возникновение этого комплекса, сопровождаемого страхом, ненавистью, виной, депрессией, всеми теми эмоциями, которые свойственны исключительно человеку. И, разумеется, подобная классификация является полной противоположностью творчества. Для творческого ума нет ни добра, ни зла. Каждое действие — это эксперимент, а каждый эксперимент расширяет границы нашего знания. Моралист судит о любом действии с точки зрения добра и зла, причем, заметь, заранее — не имея представления о том, к каким последствиям приведет это действие. Его суждение зависит только от нравственных качеств действующего. Люди, которые сожгли Джордано Бруно, знали, что творят добро, хотя в результате этого их действия мир потерял великого ученого.— Если никогда не можешь быть уверен в том, правильно или неправильно ты действуешь, — сказал Джордж, — разве не становишься очень похож на Гамлета? — Сейчас он чувствовал себя намного лучше, уже не так боялся, хотя враг, весьма вероятно, был по-прежнему рядом и по-прежнему хотел его убить. Может быть, он получает даршану от Хагбарда?— А что плохого в сходстве с Гамлетом? — сказал Хагбард. — Впрочем, ответ все равно «нет», потому что сомнения начинают одолевать только тогда, когда ты веришь в существование добра и зла и в то, что твое действие может быть правильным или неправильным, а ты точно не знаешь, каким именно. В этом и состояла трагедия Гамлета, если ты помнишь пьесу. Его совесть — вот что делало его нерешительным.— Так что, ему следовало поубивать кучу людей в первом же акте?Хагбард рассмеялся.— Не обязательно. Возможно, ему стоило при первой возможности решительно прикончить своего дядюшку ради спасения жизней всех остальных персонажей. Или же он мог сказать: «Слушайте, а я действительно обязан мстить за смерть отца?» — и ничего не делать. Во всяком случае, он должен был взойти на трон. Если бы он просто дожидался благоприятного момента, всем было бы намного лучше, не было бы столько смертей, и норвежцы не завоевали бы датчан, как они это сделали в последней сцене последнего акта. Хотя, как норвежец, я вряд ли позавидовал бы триумфу Фортинбраса.В этот момент возле пузыря снова появился Говард.— «Цвак» отходит. Лазерный луч пробил внешнюю обшивку корпуса, им пришлось подняться выше, чтобы выйти из зоны досягаемости, и сейчас они движутся на юг, в сторону Африки.Хагбард облегченно вздохнул.— Это значит, что они отправляются к себе на базу. Они войдут в туннель в Персидском заливе, который приведет их в Валузию, гигантское и очень глубокое подземное море под Гималаями. Там расположена первая база, которую они построили. Они готовили ее еще до погружения Верхней Атлантиды. Эта база дьявольски хорошо защищена. Но в один прекрасный день мы туда прорвемся.Не считая иллюминизации, больше всего Джо Малика смущал пенис Джона Диллинджера. Он знал, что слухи, ходившие по Смитсоновскому институту, верны. И хотя все случайные люди, звонившие по телефону, слышали категорическое «нет», для некоторых высокопоставленных правительственных чиновников делалось исключение из правил. Им показывали реликвию: все легендарные двадцать три дюйма в легендарной бутылке со спиртом. Но если Джон жив, это не его пенис, а если не его, то чей же?— Фрэнка Салливана, — сказал Саймон, когда Джо наконец решился его спросить.— И кто же такой был этот Фрэнк Салливан, черт побери, что у него такой член?Но Саймон только ответил:— Не знаю. Просто какой-то парень, очень похожий на Джона.А еще Малика беспокоила Атлантида, которую он увидел впервые, когда Хагбард взял его на прогулку в «Лейфе Эриксоне». Это было слишком убедительно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, особенно развалины таких городов, как Пеос, в чьей архитектуре явно прослеживались древнеегипетский и майянский стили.— Еще с начала XX века наука, как летчик в тумане, ориентируется по приборам, — сказал он небрежно Хагбарду во время обратного путешествия в Нью-Йорк. (Это происходило в 1972 году, если верить его последним воспоминаниям. Осенью 1972 года, почти через два года после испытания АУМ в Чикаго.)— Ты начитался Баки Фуллера, -невозмутимо ответил Хагбард. — Или Кожибского?— Какая разница, кого я начитался, — напрямик ответил Джо. -Меня не покидает мысль, что я видел реальную Атлантиду не больше, чем я когда-нибудь видел реальную Мэрилин Монро. Я смотрел кинохронику, которая, с твоих слов, была записью с камер, установленных снаружи твоей подводной лодки. И я видел кинокадры того, что, как заверял меня Голливуд, было реальной женщиной, хотя она больше походила на рисунок Петти или Варгаса. В случае с Мэрилин Монро вполне резонно доверять тому, что мне говорят, поскольку яне верю, что уже создан такой совершенный робот. Но Атлантида...Я знаю о спецэффектах и комбинированных съемках, когда на столе сооружаются макеты городов, по которым бродят динозавры. Наверняка твои камеры наведены на такие макеты.— Ты подозреваешь меня в мошенничестве? — спросил Хагбард, подняв брови.— Мошенничество — твоя стихия, — прямо сказал Джо. — Ты Бетховен, Рокфеллер, Микеланджело, Шекспир фокусов и цыганского надувательства. Обман для тебя то же самое, что для Картера — таблетки от печени. Ты обитаешь в мире монет без решки, шляп с кроликами, потайных зеркал и люков. Ты думаешь, я подозреваю тебя? С момента встречи с тобой я подозреваю всех. — Рад это слышать, — усмехнулся Хагбард. — Ты стремительно приближаешься к паранойе. Возьми эту карточку и держи ее в бумажнике. Когда начнешь понимать ее смысл, можешь готовиться к очередному повышению. Только помни: не истинно то, что не заставляет тебя смеяться. Это первый и единственный надежный тест для всех идей, с которыми ты в своей жизни столкнешься. И он дал Джо в руку карточку с надписью:
ДРУГА НЕТ НИГДЕ
Между прочим, Берроуз, хотя именно он открыл принцип синхронистичности числа 23, не догадывается о его корреляции с 17. Это особенно интересно в связи с тем, что дату вторжения на землю банды с Новой Звезды (в «Nova Express») он «назначил» на 17 сентября 1899 года. Когда я спросил его, откуда он взял такую дату, он ответил, что ниоткуда, просто пришла в голову.Проклятие! Меня только что прервала очередная мать, собирающая средства в фонд «Матерей против грыжи». Я дал ей только десять центов.И во всем этом участвует W, двадцать третья буква английского алфавита. Смотри: Вейсгаупт, Вашингтон, Вильям С. Берроуз, Чарли Уоркман, Менди Вейсс, Лен Вэйнгласс в судебном процессе по Делу о заговоре, и другие, чьи имена сразу же приходят в голову. Еще интереснее, что первый физик, применивший концепцию синхронистичности в физике после опубликования Юнгом этой теории, был Вольфганг Паули.А вот еще одна буквенно-численная метаморфоза, которая наводит на размышления: Адам Вейсгаупт (A. W.) — в инициалах мы видим сочетание первой и двадцать третьей букв алфавита (1-23), а Джордж Вашингтон (G. W.) — сочетание седьмой и двадцать третьей букв алфавита (7-23). Заметил скрытое здесь число 17? Впрочем, возможно, это игра воображения, даже разыгравшаяся фантазия...Послышался щелчок. Джордж обернулся. За время, проведенное в капитанской рубке с Хагбардом, он ни разу не оглянулся на дверь, через которую вошел. Он с удивлением увидел, что она напоминала отверстие в прозрачном воздухе — или прозрачной воде. По обе стороны дверного проема виднелись сине-зеленая вода и темный горизонт, который в действительности был океанским дном. Затем в центре двери на фоне золотого света вырисовалась прекрасная женская фигура.Мэвис шагнула на балкон, закрыв за собой дверь. На ней было трико цвета зеленой травы, белые лакированные ботинки и широкий белый пояс. Ее маленькие, но красивые груди свободно покачивались под блузой. Неожиданно для себя Джордж вспомнил сцену на пляже. Это было не далее как сегодня утром, и вообще, который час? Который час где? Во Флориде, наверное, два или три часа пополудни. И значит, в Мэд-Доге час дня. И возможно, примерно около шести здесь, в Атлантике. Интересно, часовые пояса и под водой тоже меняются? Видимо, да. А если находишься на Северном полюсе, то можно обойти вокруг него, каждые несколько секунд попадая в различные часовые пояса. И каждую минуту пересекать Линию перемены дат. Хотя, напомнил он себе, это все равно не позволит путешествовать во времени. Но если бы он мог вернуться в сегодняшнее утро и переиграть сцену с сексуальным призывом Мэвис, то на этот раз он бы на него откликнулся! Сейчас он ее отчаянно желал.Все это хорошо, но почему она сказала, что он — не такой уж говнюк, почему она восхитилась тем, что он ее не трахнул? Если бы он трахнул Мэвис только по ее просьбе, не по своему желанию, а из жалости, она сочла бы его полнейшим говнюком. Но ведь он мог ее трахнуть просто потому, что ему приятно было это сделать, независимо от того, обожала она его или презирала. Но такова была их игра, игра Мэвис и Хагбарда, в которой каждый говорил: «Я делаю, что хочу, и мне плевать, что ты об этом думаешь». Джорджа весьма заботило, что о нем думают другие, поэтому нетраханье Мэвис в тот раз было хотя бы честным поступком, даже если он начинал находить определенные достоинства в дискордианской (так он полагал) позиции сверхнезависимости. Мэвис ему улыбалась.— Ну что, Джордж, получил боевое крещение? Джордж пожал плечами.— Я получил его в тюрьме Мэд-Дога. И еще раньше приходилось бывать в неприятных ситуациях. — Например, однажды приставил к собственной голове револьвер и спустил курок. Она сосала его член, он наблюдал ее маниакальное самоудовлетворение, но все равно безумно хотел в нее войти, во всю длину, до самой матки, проехав на трамвае ее яичников в чудесное царство траха, как сказал Генри Миллер. Что, черт возьми, такого особенного во влагалище Мэвис? Особенно после той сцены ритуального посвящения? Черт возьми, Стелла Марис казалась менее нервной женщиной и, безусловно, была классической любовницей. Кому нужна Мэвис после Стеллы Марис?И вдруг его как обухом по голове ударили. А откуда он знает, что это была Стелла? Внутри золотого яблока вполне могла быть Мэвис. Или другая женщина, которую он вообще не знал. Он был почти уверен, что там была женщина, если только там не стояла коза, корова или овца. А ведь такие шутки вполне в духе Хагбарда, и не стоит это сбрасывать со счетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45