Глаза прятались за антрацитово-черными стеклами очков.
На коленях человек держал объемистую спортивную сумку. Белая ладонь отбивала неравномерный ритм по серому боку сумки.
Так-так… так-так-так… так-так…так.
Словно почувствовав на себе взгляд Алексея, человек приподнял подбородок и растянул губы в резиновой улыбке…
Алексей все еще продолжал улыбаться, а сердце ухнуло и сбилось с ритма.
Так-так… так-так… так-так.
Он глупо улыбался собственному отражению в темном стекле вагона, а за стеклом тянулись из темноты во мрак стальные удавы кабелей.
Полупустой вагон метро. Мертвый свет. Характерный запах перенаселенного подземелья. Рекламные липучки зазывали что-то срочно купить, изучить за три месяца, подключиться, посетить, присоединиться и выгодно поиметь. Но не здесь, а там, наверху. В мире, где светит солнце.
Алексей заторможенным движением снял с глаз очки. Пульсирующий свет ламп тупо вдавился в зрачки.
Он опустил взгляд. Сумка. Чужая. Невесть откуда взявшаяся. Битком набитая чем-то угловатым и тяжелым.
Алексей медленно потянул за ушко зиппера. Со скребущим звуком приоткрылась щель.
Первое, что он увидел, была еще одна сумка-компьютерный кейс, точно такая же, как у Бандераса.
Испуганно стрельнул взглядом по сторонам. Пассажиры самоуглубленно пялились на свои отражения или читали.
Рука нырнула в щель. Приподняла плоский кейс, нашарила под ним тугие бумажные бруски. Много, не меньше десятка. Отчетливо прощупывались резиновые нити, крест-накрест перетянувшие бруски.
Алексей поднес один брусок к свету. Доллары. Следующая — рубли, тысячные купюры.
Под пачками денег лежало еще что-то. Холодно-металлическое.
Он выдернул руку. Машинально поднес к носу. Пальцы пахли ружейной смазкой.
Вжикнул зиппер. Ладонь плотно легла на сумку. Пальцы забарабанили нервную дробь.
Так-так-так… Т ак-так-так… Так… так… так.
* * *
— Так, так, так, Олег Иванович, вот до чего вы договорились! «Убийство делает свободным». Даже на воротах концлагерей писали нечто иное.
— Мне нет дела до идеологических клише. У нас в лагерях висели транспаранты «Мы придем к победе коммунистического труда», что с того? Клише в коллективном сознании — не моя тема. По мне, это чистой воды шаманство. Я изучаю клише или матрицы в нейронных структурах мозга, это вполне научно. Исходя исключительно из своих знаний, я и сделал вывод: убийство делает свободным. Не ясно, почему это вас шокирует.
— Да не шокирует он меня, а забавляет. Вернее, пафос с которым он произнесен. Ну что тут конгениального, Олег Иванович? Человеческое сообщество, чтобы сохраниться и не впасть в самоуничтожение, было вынуждено отнять у индивида право убивать себе подобного, когда это заблагорассудится. Разрешалось убивать только чужаков — отсюда и войны. Сиречь, драка стаи на стаю за самок и жратву. Своих убивали исключительно через ритуал, снимающий грех нарушения табу на убийства себе подобного. Суд — это ритуал признания соплеменника чужаком, не ведающим закона племени. Признали — и камнем по темечку. Или еще один вид разрешенного убийства — жертва богам. С богов-то какой спрос? Зато племя насладилось видом кровопускания без всякого греха. Одного-двоих закласть, чтобы остальные не поубивали друг друга, это, согласитесь, с точки зрения психологии нормально. Компьютеров и кино тогда не было, про виртуальную реальность слыхом не слыхивали, вот и резали в натуре. Сейчас легче, сходил на ужастик, полистал детективчик — разрядился. Иди, любезный, на работу и в семью.
— Согласен, табу на убийство в коллективном сознании присутствует. Равно как и в коллективном бессознательном законсервирована тяга убивать. Но и вы согласитесь, что в сознании нет ничего, что бы не имело бы своего материального воплощения во внешнем мире.
— Глупо спорить. В конце концов, мы с вами оба изучали марксистско-ленинскую философию. Правда, в разных учебных заведениях.
— Иногда это чувствуется.
— Что?
— Что в разных.
— Ха-ха-ха! Только сейчас делаем одно дело.
— С разных подходов. Я — с научного. А вы?
— Какая разница? Мотивы интересуют только прокурора. И то, как я думаю, из чисто ритуальных соображений. Чтобы не мучила совесть за смертный приговор. Вы говорили о матрицах, Олег Иванович.
— Да… Устойчивые нейронные связи существуют, я их называю — матрицами, и это непреложный научный факт. По сути, это электрическая цепь, соединяющая несколько возбужденных нейронов. Причем установлено, стоит возбудить один нейрон, включенный в устойчивую цепь, как включатся все остальные. Как лампочки в гирлянде.
Любой навык, любые рефлексы, любые слова и образы — суть матрицы нейронных связей. Работу мозга можно образно представить в виде сферической гирлянды, на которой с частотой в миллионы герц вспыхивают те или иные комбинации. Самое интересное, что число комбинаций ограничено. И равно числу букв в алфавите того или иного этноса. В мифах практически всех народов утверждается, что письменный язык — дар богов. Например скандинавский бог Один, распявший себя на Древе мира, выловил камешки с рунами из Тьмы. Письменный знак — это символ. Но чего? Одного из состояний реальности. Комбинация всех возможных состояний зашифрована в алфавите.
— Как в И-Цзин у китайцев?
— Как и в таро, и в рунах, и в клинописи шумеров, в иврите… Даже наша якобы кирилло-мефодиева азбука — тоже набор матриц. Но боги тут ни при чем. Просто человек перенес на камень, глину, бересту то, что уже существовало в нем самом. Если точно, спроецировал свои нейронные связи на материальный объект. Вот и вся магия!
Мы же можем составлять психологический портрет индивида по почерку. Вот и алфавит то же самое, только применительно к этносу. Любая буква или комбинация их — прямо и беспрепятственно воздействует на мозг. Непосредственно, как словесные образы при гипнозе. Только мало кто это осознает. Слово «ругнарек», которое так нравится нашим игрокам, — всего лишь комбинация матриц, отпечатанная на их мозге программой. Устойчивая нейронная цепочка, диктующая правила поведения.
— Это я знаю не хуже вас. Но при чем тут убийства и свобода?
— При том, что создание нейронной цепочки требует энергии. Когда мы учим ребенка писать, мы должны его хорошо кормить и следить, чтобы он не отвлекался, то есть не уводил энергию в другие цепочки, отвечающие за уже освоенные им навыки. Например на ковыряние в носу.
А где находится резерв энергии? В табуизированных зонах бессознательного. Снимите блокировку в сознании, и вы получите неизбежный всплеск психоэмоциональной энергии. Спектр проявления: от эйфории до крайней агрессии. А что у нас заблокировано, что запечатано семью печатями? Прежде всего — убийство себе подобного. Снимите запрет на убийство, накачайте дополнительной психической энергией через марши и патриотические речи, укажите врага — и из богобоязненного законопослушного обывателя вы получите героя. Героин и герой — слова одного корня. Священное опьянение саморазрушением через убийство себе подобных — вот что такое героизм с точки зрения психолога. Хотим мы того или нет, но внедрив в мозг игрока матрицу «Ругнарек», мы тем самым выжгли на нем тавро богоподобной бестии.
— Бог мой, сколько высокой патетики! Скажите уж как специалист, просто и ясно, что мы научились создавать социопатов с классическим шизоидно-параноидальным комплексом. «Ругнарек» — это всего лишь сценарий, по которому развивается данный комплекс.
— Ругнарек — Война Богов, черт возьми! Ничего лучшего не придумали, великолепный сценарий, нечего сказать. Мало вам, что научились штамповать параноиков, так еще подкидываете им миф, который они воспринимают как единственную и неоспоримую реальность. Вы что, хотите, чтобы они разнесли наш мир в клочья? Дождетесь, я вам обещаю!
— Скажите, Олег Иванович, вы так расстроились из-за последнего игрока? Как там его теперь величают? Ронин, если не ошибаюсь.
— Не делайте вид, что вам не страшно! Когда мои люди инициировали его, мы рассчитывали максимум на грабеж магазинчика. Все начинают с мелкого грабежа, как с нарушения табу на чужое. Но не сразу же на чужую жизнь! Да еще таким образом. Пять идеально исполненных убийств за раз!
— Вас впечатлило количество или способ?
— Исполнение, черт возьми! Это, безусловно, восьмой уровень сложности. Восьмой! Не прошло и суток с момента внедрения программы, а он уже на восьмом уровне! В игру вошел идеальный игрок — это факт. И второй факт, который надо иметь смелость признать, состоит в том, что его личная матрица удачнее, полнее и жизнеспособнее, чем та базовая, что мы рассчитали на своих компьютерах. Что вы улыбаетесь?
— У вас есть шанс получить Нобелевскую премию.
— Идите к черту!
* * *
Он очнулся, когда поезд опять тронулся. Вагон наполнился людьми, шла суетливая толкотня за свободные места.
Попытался сложить из мелькавших за стеклом букв название станции. Удалось ухватить только окончание — какая-то «…ская».
Напротив устроились две размалеванные мочалки лет по пятнадцать. Обе в декоративно растерзанных джинсах и коротких маечках. В складках жирка на пупке утонули бусинки пирсинга. Обладательница марганцовочного цвета волос сразу же вперила взгляд неандертальца в свое отражение и ритмично задвигала дегенеративной челюстью, прессуя жвачку. Ее подруга, выкрасившая волосы смесью фиолетовых чернил с тушью, потеребила сережку в ноздре конопатого носика и принялась нагло разглядывать Алексея.
Он мысленно представил, как пуля входит в покатый лобик чуть ниже чернильной челки, а через мгновенье на стекло выплескивается жирно-красная жижа. Вторая пуля входит в чавкающий рот, крошит зубы и в труху разрывает позвонок. Голова закидывается на плечи, из горла выстреливает красная пена…
Девица захлопала ресницами. Блошинка туши упала на щеку. От лица отхлынула кровь. Взгляд сделался затравленным, ждущим неминуемого удара.
Алексей опустил глаза. Провел ребром кроссовки по полу. Вслед за резиновой рифленой гранью потянулась влажная бордовая полоска.
«Пятно бурого цвета, возможно, кровь, — пришла на ум штатная фраза из протоколов. — Интересно, где это я вляпался?»
И тут же перед глазами замелькали кадры ускоренной съемки…
…Бандерас, распахнув рот, медленно опадает на колени… Нинка, мелькнув белыми ногами, перебрасывает себя через стол… Джони замер в позе вратаря… Удар опрокидывает его назад в кресло. Джони круто выгибается, но, словно внутри лопнула пружина, сломанной куклой разбрасывается в кресле. Карась тянется к стальному кубу с карандашами, вздрагивает всем телом и распластывается на столешнице… Леня бросается в дверной проем, замирает… И плашмя падает на пол… Нинка бьется в щели между столом и стенкой. Закрывается рукой… Удар вминает ее в угол. Она сучит ногами, одна туфелька слетела. Дрогнув, свешивает голову на грудь. Застывает в нелепой позе раздавленного таракана. По лацканам сиреневого пиджачка ползет красное пятно…
Мигнули лампы, поезд толчком замедлил ход.
Алексей надел очки, встал, забросил сумку на плечо.
На стекле двери, чуть ниже надписи «не прислоняться», дрожало отражение бледного личика в обрамлении черных косм. Мочалка цвета чернил распахнула лягушачий ротик и выкатила стальные шарики глаз.
Алексей поднял над плечом кулак с оттопыренным средним пальцем. Мочалка правильно приняла жест на свой счет, круто развернулась, уткнув лицо в плечо подруги. «Марганцовка» продолжала жевать жвачку, на панику соседки внимания не обратила.
За стеклом вспыхнул свет и замелькали колонны станции.
По барельефам он узнал — «Динамо».
* * *
Часы у зева тоннеля, куда с грохотом ушел поезд, показывали тринадцать восемнадцать.
«Почти час полного провала во времени» — отметил Алексей.
Самое странное, что внутри он ощущал лишь отрешенную уверенность, что все так и должно быть. Ликвидация банды Бандераса, сумка с трофеями и час времени, от которого не осталось даже воспоминаний, чужие голоса бубнящие в голове — все было так естественно, что не вызвало ни оторопи, ни ужаса, ни паники. Лишь в каком-то дальнем уголке сознания колотилась мыслишка, что он явно сошел с ума.
Алексей холодно усмехнулся, поправил ремень сумки на плече и механической походкой двинулся к эскалатору.
От нечего делать стал считать цилиндры светильников. Если присмотреться, то высотой они были примерно с метр и донышко одного находилось на уровне крышки другого. Если пересчитать все светильники вдоль эскалатора, получишь глубину залегания станции. Задачка для первого класса шпионской школы.
На двенадцатом он остановился. Пришла в голову мысль, что хоронят на три метра вглубь, как ни упражняйся в счете, а все равно получается, что часть дня москвичи проводят ниже уровня покойников.
По эскалатору слева вниз плыли люди. Он вскользь разглядывал каждого и всякий раз приходил к выводу, что там им и место: в гулких, воняющих потом и сыростью норах подземелья.
В левом глазу защипало, будто ветром задуло соринку. Он приподнял очки, провел пальцем по веку.
Что-то произошло со зрением. Свет вдруг померк. Только вверху тоннеля тускло вспыхнуло фосфорное облачко. Вытянулось и заскользило вниз. Чем ближе оно подплывало, тем четче становился силуэт фигуры человека. И тем сильнее давило чувство неминуемой опасности.
Алексей тряхнул головой. Светильники вновь вспыхнули ярким мертвенным светом.
Сверху по эскалатору быстрой рысью бежал парень — весь в черной коже. Длинные вьющиеся волосы ритмично взлетали над плечами. Солнцезащитные очки, приплюснутые в узкую полоску, делали острое лицо хищным и непроницаемым, как у ястреба.
Алексей почувствовал на себе взгляд глаз, спрятавшихся за очками.
Показалось, что они давно знают друг друга. И знают как смертельных врагов.
Парень начал замедлять бег. Правая рука скользнула за спину, под куртку. Левой он все еще в такт шагам похлопывал по резиновому поручню эскалатора. На всех пальцах блестели острыми гранями серебряные перстни. Если сжать кулак — получится хороший кастет.
На правом плече у Алексея висела сумка, ладонь лежала на поручне. Пальцы левой перебирали мелочь в кармане. Свободная поза обычного пассажира подземки. И никаких шансов увернуться. Стоишь на эскалаторе, как бык на транспортере. Покорно и тупо.
Алексей не спускал взгляда с приближающегося парня и вдруг остро почувствовал холодное жжение в груди, куда в ближайшие три секунды неминуемо влетит пуля. Откуда пришла такая уверенность, он не знал. Но ни на секунду не сомневался, парень будет стрелять.
Левая рука сама вынырнула из кармана, пальцы щелчком выстрелили монеткой.
Дальше он все видел, как в замедленной съемке.
Монетка, прочертив бликующий лучик, цокнула в стекло очков. Парень откинул голову, левая рука оторвалась от поручня, потянулась к лицу. Он сначала повел тело назад, выгибаясь в пояснице, потом вдруг круто бросил себя вперед. Споткнулся. И пропал из виду. Над черным поручнем проплыли остроносые сапоги. Всплыла и пропала растрепанная голова. Потом опять сапоги, лучик света вспыхнул на серебряной пряжке. Вновь выскочила голова, в волосах уже блестела красная слизь. Мелькнули согнутые ноги и пропали. Над поручнем выплеснулся красный султанчик. Алые жирные дробинки замерли в воздухе и медленно опали, рассыпавшись по гладким панелям.
Грохот катящегося по ступеням тела проплыл мимо. Алексей, медленно поворачивая голову, проводил его взглядом. Из тоннеля за спиной стал подниматься женский вопль и разноголосый гул.
Мужчина на ползущем вниз эскалаторе дрогнул от удара, вцепился в поручень, потом нагнулся, пытаясь поймать что-то на ступенях. Не удержался и тоже покатился вниз.
Загудел репродуктор, дежурная проголосила команду, и эскалатор с лязгом замер. Стоявшие на нем люди кукольно дернулись.
Бабий истошный крик догнал Алексея, дрелью ввернулся в мозг.
Он отключил слух, поднял лицо к светлой арке вверху. Оттуда приятно сквозило свежим воздухом.
Глава тринадцатая. Delete all persоnal info
По дорожке с озабоченным видом пылил Вовка Волков. Папочка под мышкой, на правом боку куртку топорщила кобура. Выглядел Волков, как и полагается выглядеть оперу в знойный полдень: непохмеленный, невыспавшийся и злой, как собака.
Алексей решил не уворачиваться от встречи, хотя ничего не стоило свернуть за угол и войти во двор своего дома.
Вовка шел опустив голову и едва не налетел на него.
— О! — воскликнул он, затормозив. — Это ты, братка!
— О дураке вспомнишь, он и появится, — ответил Алексей.
Вовка немного смутился, чем себя выдал. Какие мысли загрузили его голову, неизвестно, но что одна-две имели отношение к Алексею, было совершенно очевидно.
Волков оперовским взглядом обшарил Алексея.
— Ты откуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
На коленях человек держал объемистую спортивную сумку. Белая ладонь отбивала неравномерный ритм по серому боку сумки.
Так-так… так-так-так… так-так…так.
Словно почувствовав на себе взгляд Алексея, человек приподнял подбородок и растянул губы в резиновой улыбке…
Алексей все еще продолжал улыбаться, а сердце ухнуло и сбилось с ритма.
Так-так… так-так… так-так.
Он глупо улыбался собственному отражению в темном стекле вагона, а за стеклом тянулись из темноты во мрак стальные удавы кабелей.
Полупустой вагон метро. Мертвый свет. Характерный запах перенаселенного подземелья. Рекламные липучки зазывали что-то срочно купить, изучить за три месяца, подключиться, посетить, присоединиться и выгодно поиметь. Но не здесь, а там, наверху. В мире, где светит солнце.
Алексей заторможенным движением снял с глаз очки. Пульсирующий свет ламп тупо вдавился в зрачки.
Он опустил взгляд. Сумка. Чужая. Невесть откуда взявшаяся. Битком набитая чем-то угловатым и тяжелым.
Алексей медленно потянул за ушко зиппера. Со скребущим звуком приоткрылась щель.
Первое, что он увидел, была еще одна сумка-компьютерный кейс, точно такая же, как у Бандераса.
Испуганно стрельнул взглядом по сторонам. Пассажиры самоуглубленно пялились на свои отражения или читали.
Рука нырнула в щель. Приподняла плоский кейс, нашарила под ним тугие бумажные бруски. Много, не меньше десятка. Отчетливо прощупывались резиновые нити, крест-накрест перетянувшие бруски.
Алексей поднес один брусок к свету. Доллары. Следующая — рубли, тысячные купюры.
Под пачками денег лежало еще что-то. Холодно-металлическое.
Он выдернул руку. Машинально поднес к носу. Пальцы пахли ружейной смазкой.
Вжикнул зиппер. Ладонь плотно легла на сумку. Пальцы забарабанили нервную дробь.
Так-так-так… Т ак-так-так… Так… так… так.
* * *
— Так, так, так, Олег Иванович, вот до чего вы договорились! «Убийство делает свободным». Даже на воротах концлагерей писали нечто иное.
— Мне нет дела до идеологических клише. У нас в лагерях висели транспаранты «Мы придем к победе коммунистического труда», что с того? Клише в коллективном сознании — не моя тема. По мне, это чистой воды шаманство. Я изучаю клише или матрицы в нейронных структурах мозга, это вполне научно. Исходя исключительно из своих знаний, я и сделал вывод: убийство делает свободным. Не ясно, почему это вас шокирует.
— Да не шокирует он меня, а забавляет. Вернее, пафос с которым он произнесен. Ну что тут конгениального, Олег Иванович? Человеческое сообщество, чтобы сохраниться и не впасть в самоуничтожение, было вынуждено отнять у индивида право убивать себе подобного, когда это заблагорассудится. Разрешалось убивать только чужаков — отсюда и войны. Сиречь, драка стаи на стаю за самок и жратву. Своих убивали исключительно через ритуал, снимающий грех нарушения табу на убийства себе подобного. Суд — это ритуал признания соплеменника чужаком, не ведающим закона племени. Признали — и камнем по темечку. Или еще один вид разрешенного убийства — жертва богам. С богов-то какой спрос? Зато племя насладилось видом кровопускания без всякого греха. Одного-двоих закласть, чтобы остальные не поубивали друг друга, это, согласитесь, с точки зрения психологии нормально. Компьютеров и кино тогда не было, про виртуальную реальность слыхом не слыхивали, вот и резали в натуре. Сейчас легче, сходил на ужастик, полистал детективчик — разрядился. Иди, любезный, на работу и в семью.
— Согласен, табу на убийство в коллективном сознании присутствует. Равно как и в коллективном бессознательном законсервирована тяга убивать. Но и вы согласитесь, что в сознании нет ничего, что бы не имело бы своего материального воплощения во внешнем мире.
— Глупо спорить. В конце концов, мы с вами оба изучали марксистско-ленинскую философию. Правда, в разных учебных заведениях.
— Иногда это чувствуется.
— Что?
— Что в разных.
— Ха-ха-ха! Только сейчас делаем одно дело.
— С разных подходов. Я — с научного. А вы?
— Какая разница? Мотивы интересуют только прокурора. И то, как я думаю, из чисто ритуальных соображений. Чтобы не мучила совесть за смертный приговор. Вы говорили о матрицах, Олег Иванович.
— Да… Устойчивые нейронные связи существуют, я их называю — матрицами, и это непреложный научный факт. По сути, это электрическая цепь, соединяющая несколько возбужденных нейронов. Причем установлено, стоит возбудить один нейрон, включенный в устойчивую цепь, как включатся все остальные. Как лампочки в гирлянде.
Любой навык, любые рефлексы, любые слова и образы — суть матрицы нейронных связей. Работу мозга можно образно представить в виде сферической гирлянды, на которой с частотой в миллионы герц вспыхивают те или иные комбинации. Самое интересное, что число комбинаций ограничено. И равно числу букв в алфавите того или иного этноса. В мифах практически всех народов утверждается, что письменный язык — дар богов. Например скандинавский бог Один, распявший себя на Древе мира, выловил камешки с рунами из Тьмы. Письменный знак — это символ. Но чего? Одного из состояний реальности. Комбинация всех возможных состояний зашифрована в алфавите.
— Как в И-Цзин у китайцев?
— Как и в таро, и в рунах, и в клинописи шумеров, в иврите… Даже наша якобы кирилло-мефодиева азбука — тоже набор матриц. Но боги тут ни при чем. Просто человек перенес на камень, глину, бересту то, что уже существовало в нем самом. Если точно, спроецировал свои нейронные связи на материальный объект. Вот и вся магия!
Мы же можем составлять психологический портрет индивида по почерку. Вот и алфавит то же самое, только применительно к этносу. Любая буква или комбинация их — прямо и беспрепятственно воздействует на мозг. Непосредственно, как словесные образы при гипнозе. Только мало кто это осознает. Слово «ругнарек», которое так нравится нашим игрокам, — всего лишь комбинация матриц, отпечатанная на их мозге программой. Устойчивая нейронная цепочка, диктующая правила поведения.
— Это я знаю не хуже вас. Но при чем тут убийства и свобода?
— При том, что создание нейронной цепочки требует энергии. Когда мы учим ребенка писать, мы должны его хорошо кормить и следить, чтобы он не отвлекался, то есть не уводил энергию в другие цепочки, отвечающие за уже освоенные им навыки. Например на ковыряние в носу.
А где находится резерв энергии? В табуизированных зонах бессознательного. Снимите блокировку в сознании, и вы получите неизбежный всплеск психоэмоциональной энергии. Спектр проявления: от эйфории до крайней агрессии. А что у нас заблокировано, что запечатано семью печатями? Прежде всего — убийство себе подобного. Снимите запрет на убийство, накачайте дополнительной психической энергией через марши и патриотические речи, укажите врага — и из богобоязненного законопослушного обывателя вы получите героя. Героин и герой — слова одного корня. Священное опьянение саморазрушением через убийство себе подобных — вот что такое героизм с точки зрения психолога. Хотим мы того или нет, но внедрив в мозг игрока матрицу «Ругнарек», мы тем самым выжгли на нем тавро богоподобной бестии.
— Бог мой, сколько высокой патетики! Скажите уж как специалист, просто и ясно, что мы научились создавать социопатов с классическим шизоидно-параноидальным комплексом. «Ругнарек» — это всего лишь сценарий, по которому развивается данный комплекс.
— Ругнарек — Война Богов, черт возьми! Ничего лучшего не придумали, великолепный сценарий, нечего сказать. Мало вам, что научились штамповать параноиков, так еще подкидываете им миф, который они воспринимают как единственную и неоспоримую реальность. Вы что, хотите, чтобы они разнесли наш мир в клочья? Дождетесь, я вам обещаю!
— Скажите, Олег Иванович, вы так расстроились из-за последнего игрока? Как там его теперь величают? Ронин, если не ошибаюсь.
— Не делайте вид, что вам не страшно! Когда мои люди инициировали его, мы рассчитывали максимум на грабеж магазинчика. Все начинают с мелкого грабежа, как с нарушения табу на чужое. Но не сразу же на чужую жизнь! Да еще таким образом. Пять идеально исполненных убийств за раз!
— Вас впечатлило количество или способ?
— Исполнение, черт возьми! Это, безусловно, восьмой уровень сложности. Восьмой! Не прошло и суток с момента внедрения программы, а он уже на восьмом уровне! В игру вошел идеальный игрок — это факт. И второй факт, который надо иметь смелость признать, состоит в том, что его личная матрица удачнее, полнее и жизнеспособнее, чем та базовая, что мы рассчитали на своих компьютерах. Что вы улыбаетесь?
— У вас есть шанс получить Нобелевскую премию.
— Идите к черту!
* * *
Он очнулся, когда поезд опять тронулся. Вагон наполнился людьми, шла суетливая толкотня за свободные места.
Попытался сложить из мелькавших за стеклом букв название станции. Удалось ухватить только окончание — какая-то «…ская».
Напротив устроились две размалеванные мочалки лет по пятнадцать. Обе в декоративно растерзанных джинсах и коротких маечках. В складках жирка на пупке утонули бусинки пирсинга. Обладательница марганцовочного цвета волос сразу же вперила взгляд неандертальца в свое отражение и ритмично задвигала дегенеративной челюстью, прессуя жвачку. Ее подруга, выкрасившая волосы смесью фиолетовых чернил с тушью, потеребила сережку в ноздре конопатого носика и принялась нагло разглядывать Алексея.
Он мысленно представил, как пуля входит в покатый лобик чуть ниже чернильной челки, а через мгновенье на стекло выплескивается жирно-красная жижа. Вторая пуля входит в чавкающий рот, крошит зубы и в труху разрывает позвонок. Голова закидывается на плечи, из горла выстреливает красная пена…
Девица захлопала ресницами. Блошинка туши упала на щеку. От лица отхлынула кровь. Взгляд сделался затравленным, ждущим неминуемого удара.
Алексей опустил глаза. Провел ребром кроссовки по полу. Вслед за резиновой рифленой гранью потянулась влажная бордовая полоска.
«Пятно бурого цвета, возможно, кровь, — пришла на ум штатная фраза из протоколов. — Интересно, где это я вляпался?»
И тут же перед глазами замелькали кадры ускоренной съемки…
…Бандерас, распахнув рот, медленно опадает на колени… Нинка, мелькнув белыми ногами, перебрасывает себя через стол… Джони замер в позе вратаря… Удар опрокидывает его назад в кресло. Джони круто выгибается, но, словно внутри лопнула пружина, сломанной куклой разбрасывается в кресле. Карась тянется к стальному кубу с карандашами, вздрагивает всем телом и распластывается на столешнице… Леня бросается в дверной проем, замирает… И плашмя падает на пол… Нинка бьется в щели между столом и стенкой. Закрывается рукой… Удар вминает ее в угол. Она сучит ногами, одна туфелька слетела. Дрогнув, свешивает голову на грудь. Застывает в нелепой позе раздавленного таракана. По лацканам сиреневого пиджачка ползет красное пятно…
Мигнули лампы, поезд толчком замедлил ход.
Алексей надел очки, встал, забросил сумку на плечо.
На стекле двери, чуть ниже надписи «не прислоняться», дрожало отражение бледного личика в обрамлении черных косм. Мочалка цвета чернил распахнула лягушачий ротик и выкатила стальные шарики глаз.
Алексей поднял над плечом кулак с оттопыренным средним пальцем. Мочалка правильно приняла жест на свой счет, круто развернулась, уткнув лицо в плечо подруги. «Марганцовка» продолжала жевать жвачку, на панику соседки внимания не обратила.
За стеклом вспыхнул свет и замелькали колонны станции.
По барельефам он узнал — «Динамо».
* * *
Часы у зева тоннеля, куда с грохотом ушел поезд, показывали тринадцать восемнадцать.
«Почти час полного провала во времени» — отметил Алексей.
Самое странное, что внутри он ощущал лишь отрешенную уверенность, что все так и должно быть. Ликвидация банды Бандераса, сумка с трофеями и час времени, от которого не осталось даже воспоминаний, чужие голоса бубнящие в голове — все было так естественно, что не вызвало ни оторопи, ни ужаса, ни паники. Лишь в каком-то дальнем уголке сознания колотилась мыслишка, что он явно сошел с ума.
Алексей холодно усмехнулся, поправил ремень сумки на плече и механической походкой двинулся к эскалатору.
От нечего делать стал считать цилиндры светильников. Если присмотреться, то высотой они были примерно с метр и донышко одного находилось на уровне крышки другого. Если пересчитать все светильники вдоль эскалатора, получишь глубину залегания станции. Задачка для первого класса шпионской школы.
На двенадцатом он остановился. Пришла в голову мысль, что хоронят на три метра вглубь, как ни упражняйся в счете, а все равно получается, что часть дня москвичи проводят ниже уровня покойников.
По эскалатору слева вниз плыли люди. Он вскользь разглядывал каждого и всякий раз приходил к выводу, что там им и место: в гулких, воняющих потом и сыростью норах подземелья.
В левом глазу защипало, будто ветром задуло соринку. Он приподнял очки, провел пальцем по веку.
Что-то произошло со зрением. Свет вдруг померк. Только вверху тоннеля тускло вспыхнуло фосфорное облачко. Вытянулось и заскользило вниз. Чем ближе оно подплывало, тем четче становился силуэт фигуры человека. И тем сильнее давило чувство неминуемой опасности.
Алексей тряхнул головой. Светильники вновь вспыхнули ярким мертвенным светом.
Сверху по эскалатору быстрой рысью бежал парень — весь в черной коже. Длинные вьющиеся волосы ритмично взлетали над плечами. Солнцезащитные очки, приплюснутые в узкую полоску, делали острое лицо хищным и непроницаемым, как у ястреба.
Алексей почувствовал на себе взгляд глаз, спрятавшихся за очками.
Показалось, что они давно знают друг друга. И знают как смертельных врагов.
Парень начал замедлять бег. Правая рука скользнула за спину, под куртку. Левой он все еще в такт шагам похлопывал по резиновому поручню эскалатора. На всех пальцах блестели острыми гранями серебряные перстни. Если сжать кулак — получится хороший кастет.
На правом плече у Алексея висела сумка, ладонь лежала на поручне. Пальцы левой перебирали мелочь в кармане. Свободная поза обычного пассажира подземки. И никаких шансов увернуться. Стоишь на эскалаторе, как бык на транспортере. Покорно и тупо.
Алексей не спускал взгляда с приближающегося парня и вдруг остро почувствовал холодное жжение в груди, куда в ближайшие три секунды неминуемо влетит пуля. Откуда пришла такая уверенность, он не знал. Но ни на секунду не сомневался, парень будет стрелять.
Левая рука сама вынырнула из кармана, пальцы щелчком выстрелили монеткой.
Дальше он все видел, как в замедленной съемке.
Монетка, прочертив бликующий лучик, цокнула в стекло очков. Парень откинул голову, левая рука оторвалась от поручня, потянулась к лицу. Он сначала повел тело назад, выгибаясь в пояснице, потом вдруг круто бросил себя вперед. Споткнулся. И пропал из виду. Над черным поручнем проплыли остроносые сапоги. Всплыла и пропала растрепанная голова. Потом опять сапоги, лучик света вспыхнул на серебряной пряжке. Вновь выскочила голова, в волосах уже блестела красная слизь. Мелькнули согнутые ноги и пропали. Над поручнем выплеснулся красный султанчик. Алые жирные дробинки замерли в воздухе и медленно опали, рассыпавшись по гладким панелям.
Грохот катящегося по ступеням тела проплыл мимо. Алексей, медленно поворачивая голову, проводил его взглядом. Из тоннеля за спиной стал подниматься женский вопль и разноголосый гул.
Мужчина на ползущем вниз эскалаторе дрогнул от удара, вцепился в поручень, потом нагнулся, пытаясь поймать что-то на ступенях. Не удержался и тоже покатился вниз.
Загудел репродуктор, дежурная проголосила команду, и эскалатор с лязгом замер. Стоявшие на нем люди кукольно дернулись.
Бабий истошный крик догнал Алексея, дрелью ввернулся в мозг.
Он отключил слух, поднял лицо к светлой арке вверху. Оттуда приятно сквозило свежим воздухом.
Глава тринадцатая. Delete all persоnal info
По дорожке с озабоченным видом пылил Вовка Волков. Папочка под мышкой, на правом боку куртку топорщила кобура. Выглядел Волков, как и полагается выглядеть оперу в знойный полдень: непохмеленный, невыспавшийся и злой, как собака.
Алексей решил не уворачиваться от встречи, хотя ничего не стоило свернуть за угол и войти во двор своего дома.
Вовка шел опустив голову и едва не налетел на него.
— О! — воскликнул он, затормозив. — Это ты, братка!
— О дураке вспомнишь, он и появится, — ответил Алексей.
Вовка немного смутился, чем себя выдал. Какие мысли загрузили его голову, неизвестно, но что одна-две имели отношение к Алексею, было совершенно очевидно.
Волков оперовским взглядом обшарил Алексея.
— Ты откуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34