Десять минут — это так много, чтобы прийти в себя. И так ничтожно мало в том мире, куда он возвращался.
Неожиданно воздух стал плотным, осязаемо вязким и густым, как вода в омуте. Шепот листвы стал отчетливым, серебристым и трескучим. Свет фонарей вспыхнул ярче, тени налились чернотой, четче обрисовались контуры крон.
Алексей замер на месте, оглушенный своими ощущениями. Все чувства обострились до болезненного предела. Он слышал, как попискивает трава, вытягивая острые влажные стрелы из земли. Слышал копошение маленьких зверьков в траве. Их частое дыхание и мельтешащую дробь крохотных сердец. Слышал, как птицы встряхиваются во сне. Скребут перепончатыми лапками по веткам. Какофония звуков болезни вырвалась из больничных корпусов, налетела, закружила степным бураном, забилась в уши, рот, нос, просочилась в нутро, бредовым многоголосием завыла в голове. Он ясно слышал каждый скрип, скрежет, стон, чавканье, всхлип, сдавленный выдох, мольбу, вскрик, шарканье ног и сучение рук по жесткой больничной простыне… Все. Порознь и одновременно.
Миллиарды запахов опутали невидимой паутиной. Он узнавал их, но не мог вспомнить названий. Несколько явных, опознанных первыми, быстро сменились незнакомыми или давно забытыми. Он пил их носом, тянул, смакуя, как странное старинное вино, с невероятно богатым букетом, состав которого, сколько ни пробуй, останется тайной. И от этого голова шла кругом.
В какой-то миг он ощутил, что весь мир, все его краски и богатства, с миллиардами его обитателей, их снами и надеждами, болью и смертью, любовью и отчаянием, принадлежат ему, существуют, живут и вращаются вокруг одной оси, которая он сам.
Он — разбросавший руки крестом на перекрестке темных аллей. Он — один, навсегда и необратимо один. Один на всей земле, и нет никого между ним и небом. Он, т олько он один есть — альфа и омега, центр и ось, путь и цель, начало и конец. Он — есть. И он есть — все.
…Олег Иванович чертит по оконному стеклу змеевидные знаки.
— Наш новый знакомый не решается уйти? — спрашивает голос из глубины комнаты.
Олег Иванович качает головой. Отвечает, не обернувшись:
— Он слушает Бездну.
— О, так вы — поэт!
Олег Иванович одергивает руку от стекла, сует ее в карман халата.
— Могу выразиться прозаично: наблюдаю за последствиями назальной инъекции семакса, — помолчав, он продолжает напрочь лишенным эмоций голосом:
— В обычном случае семакс вызывает обострение внимания. Как выражаются пациенты, хмарь из головы выходит. Что творится в его голове, судить не берусь. Ибо — страшно. Примерить на себя страшно. Нельзя примерять на себя чужое безумие.
— Некоторые врачи прививали себе болезнь, чтобы изучить ее течение. У вас не возникало желания привить себе «Ругнарек»? — подначивает голос.
— Я не самоубийца. К тому же такой способ исследований давно вышел из моды. Вы слышали про врача, привившего себе СПИД? И я — нет.
Из глубины комнаты доносится глухой смех. Резко обрывается.
— Научившись у вас азам психоанализа, Олег Иванович, я не могу не заметить, что оговорка про СПИД не случайна. Я прав?
Олег Иванович резко разворачивается.
— Да! Ваша игра стала заразной, вот, что я хотел сказать.
— Уточните, пожалуйста.
Олег Иванович заводит руки за спину, опирается на подоконник. До хруста выворачивает плечи, напрягая все мышцы пресса и груди. Сбросив напряжение, мотает из стороны в сторону головой.
— Надо сделать массаж, — бормочет он. — Застоялся как конь.
— Так в чем наша очередная проблема? — напоминает ему голос.
Олег Иванович замирает.
— «Ругнарек» теперь способен внедряться в сознание без технических средств. Фактически, теперь это обычный вирус. Как эбола, СПИД, чума. И с этой проблемой, боюсь, нам не совладать. — Олег Иванович через плечо указывает на окно. — Там стоит первый больной «чумы ХХI века». Остановите его, пока не поздно.
— Отбросим эмоции, оставив яркие клише журналистам. На чем основаны ваши выводы?
— До столкновения с этим мальчиком… Как его?
— Сетевой «ник» — Вуду, — подсказывает голос. — Боец шестого уровня. Двенадцать успешных ликвидаций.
— Мне не важно, сколько он убил, главное — шестой уровень, — отмахивается Олег Иванович. — Шестой! И полная амнезия в финале. Нейронные связи напрочь разрушены. Словно кто-то размагнитил дискету. — Он переводит дыхание. — Так вот, Алексей Колесников до случайного контакта с ним был полностью стерилен. Ручаюсь, никаких следов, ни единого фрагмента «Ругнарека» в его мозгу до этого не было. А сразу же после контакта развилась картина первичного инфицирования.
— Предпочитаю термин «инсталляция программы», — вставляет голос.
— Как вам угодно, — кивает Олег Иванович. — Но за несколько часов при ярковыраженных симптомах первого уровня произошло то, чего никто и никогда не предполагал. Последняя томограмма показала четвертый уровень! А начали обследование мы еле-еле со второй. Практически на наших глазах прошел процесс, на который, как мы считали, уходят годы. И динамика перестройки нейронных связей неуклонно возрастает. Она идет по экспоненте, характерной для развития вирусной инфекции. Вот что страшно!
Олег Иванович отворачивается к окну. Говорит в стекло:
— Я не знаю, кто там сейчас стоит. Боюсь, он сам уже не знает.
* * *
Все кончилось. Мир отхлынул, оставив после себя загаженный парк, иссеченный просеками аллей, больничные корпуса, цвета тающего рафинадного кубика, муть фонарей и равнодушие лилового неба.
Он, опустошенный, раздавленный, с содранной кожей и раздробленными костями, стоял, безвольно уронив руки, вперив взгляд в серый растрескавшийся асфальт, на который ему суждено через мгновение рухнуть, чтобы уже никогда больше не встать. Потому что незачем рвать жилы, отжимая от груди тяжесть земли, если тебе по ней некуда идти. Так и лежи, давясь болью, пока не хрустнет пружинка в груди, и лишь за миг до конца ты обретешь блаженный покой.
Алексей едва доплелся до скамейки. Рухнул на нее, больно ударившись лопатками о жерди спинки. Голова кружилась, будто только что спрыгнул с карусели. До ворот больницы оставалось каких-то сто метров, но не было сил даже на пару шагов.
«Торкнуло не слабо, — подумал он. — Все-таки, суки, вкололи какую-то гадость».
Он вспомнил название лекарства, больше подходящее для элитной водки, — «жидкое серебро». Сейчас было такое ощущение, что это самое серебро давно перегорело, и по венам сочится черная вязкая жижа.
«Ладно врать, рылом в асфальт ты зарылся без посторонней помощи. Пусть солнышко темечко напекло. Но не кололи же! Это потом было, потом», — прошептал внутри мерзкий голосок.
Перед глазами вдруг отчетливо всплыло перекошенное, мертвенно-бледное лицо наркоши, рот разорван криком, а в глазах безумие и кровь.
«А вот это уже горячее, — проблеял голосок. — Дохлый, а так врезал, что ты кубарем на асфальт. Чистой воды сотрясение мозгов. И без томограммы ясно. Ку-ку, Леша, приплыли. С вещами — на выход!»
Леша осторожно погладил висок. Под душем пленка коросты намокла и теперь, высыхая, больно тянула кожу.
Апатия и вялость в секунду сменились оптимизмом. Даже кровь забежала по венам быстрее, тугими, нервными толчками.
— Ладно, больной — еще не мертвый, — прошептал он. — Сдаем дела и живем дальше.
Достал мобильник. Машинально глянул на циферки — восемь сорок семь.
Набрал номер Кости. В трубке сначала долго булькали длинные гудки. Потом откликнулся незнакомый голос:
— Слушаю.
Леша от удивления крякнул.
— Это я тебя, братка, слушаю. Чего чужой трубой пользуешься?
— С кем я разговариваю? — официальным тоном поинтересовался голос из трубки.
— С Лехой Колесниковым. А я на кого центы трачу?
— Колесников, — повторила трубка, и вдруг в ней сделалось глухо. — Леша, привет, — вновь ожил голос. — Это Серега Мельников.
Сергей Мельников делил кабинет с Костей.
— О, привет! Богатым будешь, не узнал. Что-то вам, прокурорским, полюбилось на работе ночевать. Где Костя?
В трубке вновь образовалась непроницаемая тишина.
— Але, гараж! — попробовал пробиться сквозь нее Алексей.
— Леша, ты сейчас где? — спросил Мельников.
Алексей бросил взгляд на ворота и легко соврал:
— Иду по Волоколамскому. Слушай, ты мне Костю дай!
— Костя погиб. Ты можешь сейчас подъехать в прокуратуру?
Сердце Алексея тяжело бухнуло в груди и замерло.
— Леша, ты слышишь меня? Але! Приезжай немедленно!
Разбуженное голосом из трубки сердце ожило. И зашлось в быстром, злом ритме.
Алексей вскочил на ноги и побежал.
Он несся по аллее, вцепившись взглядом в решетчатую арку ворот. Как ни ускорял бег, все казалось, что она, то и дело пропадая в дрожащем мареве, приближается слишком медленно. Дразнит, словно мираж. И никогда эти чертовы ворота не пропустят его сквозь себя.
* * *
Алексей наискосок перебежал Волоколамское шоссе. Поток в центр только покатился от светофора. Машины казались стадом лупоглазых приземистых тварей, уносящих стальные лоснящиеся шкуры от степного пожара.
Вперед вырвались расплющенные иномарки. Пронеслись мимо, обдав тугим ветром.
Алексей вскинул руку навстречу накатывающему потоку. Сразу же наметился кандидат в извозчики. «Жигуленок» цвета протухшего яичного желтка завилял, подрезав возмущенно забибикавших соседей, выскочил из второй полосы и, скрежеща тормозами, покатил вдоль бордюра. Затормозил точно рядом с Алексеем.
— Привет, командир! — бросил Алексей в приспущенное стекло и сразу же ухватился за ручку.
Дверца поддалась с великим трудом. Алексей плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей. Потом еще раз со всей силы, чтобы все-таки закрылась.
Снаружи вид у машины был достаточно задолбанный, а в салоне оказалось еще хуже — масляно и убого, как в кабине колхозного трактора. Кисло воняло перегретой трансмиссией, еловым освежителем воздуха и дешевым табаком.
За рулем сидел помятый гражданин, как принято выражаться в сводках и газетных статьях, «кавказской национальности».
— Командир, вперед и быстро! — скомандовал Алексей.
Водитель пошевелил кустистыми бровями. Рука на рычаге коробки передач не дрогнула.
Алексей достал из кармана удостоверение, сунул под клювастый нос водителя.
— Быстро и бесплатно!
Водитель закатил глаза, что-то пробормотал невнятное и грубое, со скрежетом врубил первую скорость. Попинав по педалям, переключился на вторую.
— Что такое лицо сделал, а?! День сегодня такой — всем не везет.
— Да я разве, против? — тягуче произнес водитель. — Катайся себе на здоровье. Далеко надо?
— В прокуратуру. Дорогу покажу.
— Так бы сразу и сказал!
Водитель нажал на педаль, хрустнули шестеренки в коробке передач. Машина, позвякивая, постукивая и поскрипывая всем своим изношенным нутром, резко набрала скорость.
Алексей осмотрелся. Шансы у колымаги добраться до места были минимальные. Самой новой деталью были четки, болтающиеся на зеркале.
— Ты на какой помойке этот агрегат откопал? — спросил он.
Водитель пожал плечами.
— Почему на помойке? За деньги купил. Первая модель, самая надежная.
— Ну-ну.
Алексей, скрипнув креслом, уселся удобнее.
Сердце, растревоженное бегом, билось вразлад, точно так же, как разболтанный мотор разбитого «жигуля».
«Соберись и работай!» — приказал себе Алексей.
Расстегнул барсетку. Достал лазерный диск. Внимательно осмотрел пластиковую коробку. Волосок, который он приклеил на стык еще тогда, в подъезде убитой, был на месте. Стараясь не сорвать «контрольку», Алексей сунул диск на место.
Развернул листы распечатки. Пробежал глазами столбики фамилий и имен. Рядом с несколькими стояли непонятные английские аббревиатуры. Но каждая строка заканчивалась крестом и датой. Долго думать не надо — дата смерти.
Алексей еще раз прошелся взглядом по списку. Двадцать три смерти. В течение двух лет. Капля в море насильственных смертей, случившихся в стране за этот срок. Пять компьютерных деток, взявших двадцать три смертных греха на душу. Поверить в такое мог только Костя. Если бы не он, все казалось бы бредом. Если бы не Костя…
Машина влетела колесом в колдобину, взбрыкнула и повела задом, водитель вахнул, вцепился в руль. Проклокотал горлом что-то резкое и страшное, чем на его родине осаживали взбеленившихся коней.
Свет фонарей дрогнул и поплыл в глазах Алексея. Он на секунду зажмурился. Сквозь розовую марь под веками вдруг отчетливо проступили буквы и цифры. Точная фотокопия только что прочитанного текста.
На память Алексей никогда не жаловался. Конечно, слышал и читал про «фотографическую» память. Но даже не предполагал, какое это чудо.
Текст читался, как с листа. В любом направлении, хоть задом наперед.
Алексей распахнул глаза. В лобовом стекле навстречу катилось шоссе, летели щиты рекламы и трассерами мелькали гирлянды цветных лампочек.
Он з а х о т е л и у в и д е л текст. Четко и ясно, словно держал его перед глазами. Получилось еще лучше, чем в первый раз.
Нервно усмехнувшись, прикрыл глаза, помял пальцами переносицу.
— Куда дальше? — отвлек его водитель.
Алексей сунул лист в барсетку. Щелкнул замком.
— На светофоре направо, прямо до второго поворота. Там я выскочу.
Машина завалилась в правый поворот. Алексей вцепился в дужку над дверцей.
По оперовской привычке он сделал то, что в попыхах на успел: смазал взглядом карточку техосмотра на лобовом стекле.
Фамилия и инициалы водителя, номер машины, дата прохождения техосмотра, крючковатая подпись инспектора ГИБДД без всяких усилий с фотографической точностью каждой буковки и линии намертво впечатались в память.
Глава шестая. Eject CDROM
В пустом коридоре прокуратуры стояла гулкая тишина. На косяках дверей темнели пластилиновые блямбы печатей. В застоявшемся воздухе все еще стоял запах присутственного места, лишь слегка разбавленный сквозняком из приоткрытой двери в туалет.
Алексей сбавил шаг, выравнивая дыхание. Из-под последней двери сочился свет и мутной лужей расплывался по шершавому паркету.
В кабинете Кости гудел низкий мужской голос. Оборвался, когда шаги Алексея остановились у двери.
Алексей, постучав, распахнул дверь.
В кабинете, скупо освещенном настольной лампой, было двое: Сергей Мельников и незнакомый мужчина представительного вида, «явно не районного уровня», как определил Алексей.
Сергей Мельников, сосед Кости по кабинету, всегда ассоциировался у Алексея с запахом лавандового дезодоранта.
В прокуратуре Мельников работал пятый год, два последних посвятил непримиримой борьбе с курением. Начал с себя, сходив в китайский центр «Дунфан», где ему по тайной методе императоров Поднебесной вставили иголки в уши. Неделю он ходил, терпя боль и насмешки, с крохотными лоскутками пластыря, под которыми на разных «точках» в ушных раковинах были ввинчены в кожу пружинистые кнопочки. То ли китаезы что-то перепутали, то ли уши у русского человека устроены чуть-чуть иначе, чем у мандаринов, но вместе с отказом от курения Сергей заработал стойкую аллергию на табачный дым. В итоге не только бросил сам, но всех скопом решил загнать в безникотиновый рай. И это в конторе, где дымят на нервной почве все без исключения участники уголовного процесса: и следователи, и потерпевшие, и свидетели, и подследственные. Мужики объявили ему бойкот и устроили маленький Ипр.
Осатанев от безуспешных попыток оздоровить атмосферу и направить всех на иголки к китайцам, Сергей сначала установил перед своим столом китайского же производства вентилятор, а потом, когда лицензионный ветродуй выявил свою полную неспособность разгонять стойкий табачный дух, заполнивший задние от подвала до чердака, стал отгораживаться от окружающих плотным облаком дезодоранта. Из всей гаммы запахов, предлагаемых соседним магазином «Все для дома», Сергей почему-то предпочел тягуче-пьяную лаванду. Такой вот пунктик у в общем-то неплохого следователя.
Само собой, вскоре из Мельника Сергей был перекрещен в Горную Лаванду, в память о песенке Софии Ротару. Автором нового прозвища был Алексей, чего, естественно, не афишировал. Просто вырвалось как-то в ответ на жалобы Кости, хронически отравленного лавандовым запахом. Вырвалось и прилипло намертво.
— Привет, Леха! — Лаванда указал на стул напротив своего стола.
Стоявший на пути Алексея мужчина посторонился, протянул руку.
— Андрей Ильич, — представился он.
Рукопожатие оказалось крепким и мужественным, как и вся внешность этого человека, ладно и надежно сработанного для длительного использования в экстремальных условиях.
Фамилию он назвал как-то невнятно — то ли Смолин, то ли Волин, то ли Злобин. Алексей не стал переспрашивать, потому что вслед прозвучало «управление собственной безопасности Генпрокуратуры».
«Тот самый случай, когда не человек красит место, а оно его. Хоть, Мусин-Пушкин, хоть Пуськин-Кац… Если ты из такой «конторы», любым примут и по полу к ручке приползут, — подумал Алексей, усаживаясь на стул, в дневное время предназначенный для терпил и свидетелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Неожиданно воздух стал плотным, осязаемо вязким и густым, как вода в омуте. Шепот листвы стал отчетливым, серебристым и трескучим. Свет фонарей вспыхнул ярче, тени налились чернотой, четче обрисовались контуры крон.
Алексей замер на месте, оглушенный своими ощущениями. Все чувства обострились до болезненного предела. Он слышал, как попискивает трава, вытягивая острые влажные стрелы из земли. Слышал копошение маленьких зверьков в траве. Их частое дыхание и мельтешащую дробь крохотных сердец. Слышал, как птицы встряхиваются во сне. Скребут перепончатыми лапками по веткам. Какофония звуков болезни вырвалась из больничных корпусов, налетела, закружила степным бураном, забилась в уши, рот, нос, просочилась в нутро, бредовым многоголосием завыла в голове. Он ясно слышал каждый скрип, скрежет, стон, чавканье, всхлип, сдавленный выдох, мольбу, вскрик, шарканье ног и сучение рук по жесткой больничной простыне… Все. Порознь и одновременно.
Миллиарды запахов опутали невидимой паутиной. Он узнавал их, но не мог вспомнить названий. Несколько явных, опознанных первыми, быстро сменились незнакомыми или давно забытыми. Он пил их носом, тянул, смакуя, как странное старинное вино, с невероятно богатым букетом, состав которого, сколько ни пробуй, останется тайной. И от этого голова шла кругом.
В какой-то миг он ощутил, что весь мир, все его краски и богатства, с миллиардами его обитателей, их снами и надеждами, болью и смертью, любовью и отчаянием, принадлежат ему, существуют, живут и вращаются вокруг одной оси, которая он сам.
Он — разбросавший руки крестом на перекрестке темных аллей. Он — один, навсегда и необратимо один. Один на всей земле, и нет никого между ним и небом. Он, т олько он один есть — альфа и омега, центр и ось, путь и цель, начало и конец. Он — есть. И он есть — все.
…Олег Иванович чертит по оконному стеклу змеевидные знаки.
— Наш новый знакомый не решается уйти? — спрашивает голос из глубины комнаты.
Олег Иванович качает головой. Отвечает, не обернувшись:
— Он слушает Бездну.
— О, так вы — поэт!
Олег Иванович одергивает руку от стекла, сует ее в карман халата.
— Могу выразиться прозаично: наблюдаю за последствиями назальной инъекции семакса, — помолчав, он продолжает напрочь лишенным эмоций голосом:
— В обычном случае семакс вызывает обострение внимания. Как выражаются пациенты, хмарь из головы выходит. Что творится в его голове, судить не берусь. Ибо — страшно. Примерить на себя страшно. Нельзя примерять на себя чужое безумие.
— Некоторые врачи прививали себе болезнь, чтобы изучить ее течение. У вас не возникало желания привить себе «Ругнарек»? — подначивает голос.
— Я не самоубийца. К тому же такой способ исследований давно вышел из моды. Вы слышали про врача, привившего себе СПИД? И я — нет.
Из глубины комнаты доносится глухой смех. Резко обрывается.
— Научившись у вас азам психоанализа, Олег Иванович, я не могу не заметить, что оговорка про СПИД не случайна. Я прав?
Олег Иванович резко разворачивается.
— Да! Ваша игра стала заразной, вот, что я хотел сказать.
— Уточните, пожалуйста.
Олег Иванович заводит руки за спину, опирается на подоконник. До хруста выворачивает плечи, напрягая все мышцы пресса и груди. Сбросив напряжение, мотает из стороны в сторону головой.
— Надо сделать массаж, — бормочет он. — Застоялся как конь.
— Так в чем наша очередная проблема? — напоминает ему голос.
Олег Иванович замирает.
— «Ругнарек» теперь способен внедряться в сознание без технических средств. Фактически, теперь это обычный вирус. Как эбола, СПИД, чума. И с этой проблемой, боюсь, нам не совладать. — Олег Иванович через плечо указывает на окно. — Там стоит первый больной «чумы ХХI века». Остановите его, пока не поздно.
— Отбросим эмоции, оставив яркие клише журналистам. На чем основаны ваши выводы?
— До столкновения с этим мальчиком… Как его?
— Сетевой «ник» — Вуду, — подсказывает голос. — Боец шестого уровня. Двенадцать успешных ликвидаций.
— Мне не важно, сколько он убил, главное — шестой уровень, — отмахивается Олег Иванович. — Шестой! И полная амнезия в финале. Нейронные связи напрочь разрушены. Словно кто-то размагнитил дискету. — Он переводит дыхание. — Так вот, Алексей Колесников до случайного контакта с ним был полностью стерилен. Ручаюсь, никаких следов, ни единого фрагмента «Ругнарека» в его мозгу до этого не было. А сразу же после контакта развилась картина первичного инфицирования.
— Предпочитаю термин «инсталляция программы», — вставляет голос.
— Как вам угодно, — кивает Олег Иванович. — Но за несколько часов при ярковыраженных симптомах первого уровня произошло то, чего никто и никогда не предполагал. Последняя томограмма показала четвертый уровень! А начали обследование мы еле-еле со второй. Практически на наших глазах прошел процесс, на который, как мы считали, уходят годы. И динамика перестройки нейронных связей неуклонно возрастает. Она идет по экспоненте, характерной для развития вирусной инфекции. Вот что страшно!
Олег Иванович отворачивается к окну. Говорит в стекло:
— Я не знаю, кто там сейчас стоит. Боюсь, он сам уже не знает.
* * *
Все кончилось. Мир отхлынул, оставив после себя загаженный парк, иссеченный просеками аллей, больничные корпуса, цвета тающего рафинадного кубика, муть фонарей и равнодушие лилового неба.
Он, опустошенный, раздавленный, с содранной кожей и раздробленными костями, стоял, безвольно уронив руки, вперив взгляд в серый растрескавшийся асфальт, на который ему суждено через мгновение рухнуть, чтобы уже никогда больше не встать. Потому что незачем рвать жилы, отжимая от груди тяжесть земли, если тебе по ней некуда идти. Так и лежи, давясь болью, пока не хрустнет пружинка в груди, и лишь за миг до конца ты обретешь блаженный покой.
Алексей едва доплелся до скамейки. Рухнул на нее, больно ударившись лопатками о жерди спинки. Голова кружилась, будто только что спрыгнул с карусели. До ворот больницы оставалось каких-то сто метров, но не было сил даже на пару шагов.
«Торкнуло не слабо, — подумал он. — Все-таки, суки, вкололи какую-то гадость».
Он вспомнил название лекарства, больше подходящее для элитной водки, — «жидкое серебро». Сейчас было такое ощущение, что это самое серебро давно перегорело, и по венам сочится черная вязкая жижа.
«Ладно врать, рылом в асфальт ты зарылся без посторонней помощи. Пусть солнышко темечко напекло. Но не кололи же! Это потом было, потом», — прошептал внутри мерзкий голосок.
Перед глазами вдруг отчетливо всплыло перекошенное, мертвенно-бледное лицо наркоши, рот разорван криком, а в глазах безумие и кровь.
«А вот это уже горячее, — проблеял голосок. — Дохлый, а так врезал, что ты кубарем на асфальт. Чистой воды сотрясение мозгов. И без томограммы ясно. Ку-ку, Леша, приплыли. С вещами — на выход!»
Леша осторожно погладил висок. Под душем пленка коросты намокла и теперь, высыхая, больно тянула кожу.
Апатия и вялость в секунду сменились оптимизмом. Даже кровь забежала по венам быстрее, тугими, нервными толчками.
— Ладно, больной — еще не мертвый, — прошептал он. — Сдаем дела и живем дальше.
Достал мобильник. Машинально глянул на циферки — восемь сорок семь.
Набрал номер Кости. В трубке сначала долго булькали длинные гудки. Потом откликнулся незнакомый голос:
— Слушаю.
Леша от удивления крякнул.
— Это я тебя, братка, слушаю. Чего чужой трубой пользуешься?
— С кем я разговариваю? — официальным тоном поинтересовался голос из трубки.
— С Лехой Колесниковым. А я на кого центы трачу?
— Колесников, — повторила трубка, и вдруг в ней сделалось глухо. — Леша, привет, — вновь ожил голос. — Это Серега Мельников.
Сергей Мельников делил кабинет с Костей.
— О, привет! Богатым будешь, не узнал. Что-то вам, прокурорским, полюбилось на работе ночевать. Где Костя?
В трубке вновь образовалась непроницаемая тишина.
— Але, гараж! — попробовал пробиться сквозь нее Алексей.
— Леша, ты сейчас где? — спросил Мельников.
Алексей бросил взгляд на ворота и легко соврал:
— Иду по Волоколамскому. Слушай, ты мне Костю дай!
— Костя погиб. Ты можешь сейчас подъехать в прокуратуру?
Сердце Алексея тяжело бухнуло в груди и замерло.
— Леша, ты слышишь меня? Але! Приезжай немедленно!
Разбуженное голосом из трубки сердце ожило. И зашлось в быстром, злом ритме.
Алексей вскочил на ноги и побежал.
Он несся по аллее, вцепившись взглядом в решетчатую арку ворот. Как ни ускорял бег, все казалось, что она, то и дело пропадая в дрожащем мареве, приближается слишком медленно. Дразнит, словно мираж. И никогда эти чертовы ворота не пропустят его сквозь себя.
* * *
Алексей наискосок перебежал Волоколамское шоссе. Поток в центр только покатился от светофора. Машины казались стадом лупоглазых приземистых тварей, уносящих стальные лоснящиеся шкуры от степного пожара.
Вперед вырвались расплющенные иномарки. Пронеслись мимо, обдав тугим ветром.
Алексей вскинул руку навстречу накатывающему потоку. Сразу же наметился кандидат в извозчики. «Жигуленок» цвета протухшего яичного желтка завилял, подрезав возмущенно забибикавших соседей, выскочил из второй полосы и, скрежеща тормозами, покатил вдоль бордюра. Затормозил точно рядом с Алексеем.
— Привет, командир! — бросил Алексей в приспущенное стекло и сразу же ухватился за ручку.
Дверца поддалась с великим трудом. Алексей плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей. Потом еще раз со всей силы, чтобы все-таки закрылась.
Снаружи вид у машины был достаточно задолбанный, а в салоне оказалось еще хуже — масляно и убого, как в кабине колхозного трактора. Кисло воняло перегретой трансмиссией, еловым освежителем воздуха и дешевым табаком.
За рулем сидел помятый гражданин, как принято выражаться в сводках и газетных статьях, «кавказской национальности».
— Командир, вперед и быстро! — скомандовал Алексей.
Водитель пошевелил кустистыми бровями. Рука на рычаге коробки передач не дрогнула.
Алексей достал из кармана удостоверение, сунул под клювастый нос водителя.
— Быстро и бесплатно!
Водитель закатил глаза, что-то пробормотал невнятное и грубое, со скрежетом врубил первую скорость. Попинав по педалям, переключился на вторую.
— Что такое лицо сделал, а?! День сегодня такой — всем не везет.
— Да я разве, против? — тягуче произнес водитель. — Катайся себе на здоровье. Далеко надо?
— В прокуратуру. Дорогу покажу.
— Так бы сразу и сказал!
Водитель нажал на педаль, хрустнули шестеренки в коробке передач. Машина, позвякивая, постукивая и поскрипывая всем своим изношенным нутром, резко набрала скорость.
Алексей осмотрелся. Шансы у колымаги добраться до места были минимальные. Самой новой деталью были четки, болтающиеся на зеркале.
— Ты на какой помойке этот агрегат откопал? — спросил он.
Водитель пожал плечами.
— Почему на помойке? За деньги купил. Первая модель, самая надежная.
— Ну-ну.
Алексей, скрипнув креслом, уселся удобнее.
Сердце, растревоженное бегом, билось вразлад, точно так же, как разболтанный мотор разбитого «жигуля».
«Соберись и работай!» — приказал себе Алексей.
Расстегнул барсетку. Достал лазерный диск. Внимательно осмотрел пластиковую коробку. Волосок, который он приклеил на стык еще тогда, в подъезде убитой, был на месте. Стараясь не сорвать «контрольку», Алексей сунул диск на место.
Развернул листы распечатки. Пробежал глазами столбики фамилий и имен. Рядом с несколькими стояли непонятные английские аббревиатуры. Но каждая строка заканчивалась крестом и датой. Долго думать не надо — дата смерти.
Алексей еще раз прошелся взглядом по списку. Двадцать три смерти. В течение двух лет. Капля в море насильственных смертей, случившихся в стране за этот срок. Пять компьютерных деток, взявших двадцать три смертных греха на душу. Поверить в такое мог только Костя. Если бы не он, все казалось бы бредом. Если бы не Костя…
Машина влетела колесом в колдобину, взбрыкнула и повела задом, водитель вахнул, вцепился в руль. Проклокотал горлом что-то резкое и страшное, чем на его родине осаживали взбеленившихся коней.
Свет фонарей дрогнул и поплыл в глазах Алексея. Он на секунду зажмурился. Сквозь розовую марь под веками вдруг отчетливо проступили буквы и цифры. Точная фотокопия только что прочитанного текста.
На память Алексей никогда не жаловался. Конечно, слышал и читал про «фотографическую» память. Но даже не предполагал, какое это чудо.
Текст читался, как с листа. В любом направлении, хоть задом наперед.
Алексей распахнул глаза. В лобовом стекле навстречу катилось шоссе, летели щиты рекламы и трассерами мелькали гирлянды цветных лампочек.
Он з а х о т е л и у в и д е л текст. Четко и ясно, словно держал его перед глазами. Получилось еще лучше, чем в первый раз.
Нервно усмехнувшись, прикрыл глаза, помял пальцами переносицу.
— Куда дальше? — отвлек его водитель.
Алексей сунул лист в барсетку. Щелкнул замком.
— На светофоре направо, прямо до второго поворота. Там я выскочу.
Машина завалилась в правый поворот. Алексей вцепился в дужку над дверцей.
По оперовской привычке он сделал то, что в попыхах на успел: смазал взглядом карточку техосмотра на лобовом стекле.
Фамилия и инициалы водителя, номер машины, дата прохождения техосмотра, крючковатая подпись инспектора ГИБДД без всяких усилий с фотографической точностью каждой буковки и линии намертво впечатались в память.
Глава шестая. Eject CDROM
В пустом коридоре прокуратуры стояла гулкая тишина. На косяках дверей темнели пластилиновые блямбы печатей. В застоявшемся воздухе все еще стоял запах присутственного места, лишь слегка разбавленный сквозняком из приоткрытой двери в туалет.
Алексей сбавил шаг, выравнивая дыхание. Из-под последней двери сочился свет и мутной лужей расплывался по шершавому паркету.
В кабинете Кости гудел низкий мужской голос. Оборвался, когда шаги Алексея остановились у двери.
Алексей, постучав, распахнул дверь.
В кабинете, скупо освещенном настольной лампой, было двое: Сергей Мельников и незнакомый мужчина представительного вида, «явно не районного уровня», как определил Алексей.
Сергей Мельников, сосед Кости по кабинету, всегда ассоциировался у Алексея с запахом лавандового дезодоранта.
В прокуратуре Мельников работал пятый год, два последних посвятил непримиримой борьбе с курением. Начал с себя, сходив в китайский центр «Дунфан», где ему по тайной методе императоров Поднебесной вставили иголки в уши. Неделю он ходил, терпя боль и насмешки, с крохотными лоскутками пластыря, под которыми на разных «точках» в ушных раковинах были ввинчены в кожу пружинистые кнопочки. То ли китаезы что-то перепутали, то ли уши у русского человека устроены чуть-чуть иначе, чем у мандаринов, но вместе с отказом от курения Сергей заработал стойкую аллергию на табачный дым. В итоге не только бросил сам, но всех скопом решил загнать в безникотиновый рай. И это в конторе, где дымят на нервной почве все без исключения участники уголовного процесса: и следователи, и потерпевшие, и свидетели, и подследственные. Мужики объявили ему бойкот и устроили маленький Ипр.
Осатанев от безуспешных попыток оздоровить атмосферу и направить всех на иголки к китайцам, Сергей сначала установил перед своим столом китайского же производства вентилятор, а потом, когда лицензионный ветродуй выявил свою полную неспособность разгонять стойкий табачный дух, заполнивший задние от подвала до чердака, стал отгораживаться от окружающих плотным облаком дезодоранта. Из всей гаммы запахов, предлагаемых соседним магазином «Все для дома», Сергей почему-то предпочел тягуче-пьяную лаванду. Такой вот пунктик у в общем-то неплохого следователя.
Само собой, вскоре из Мельника Сергей был перекрещен в Горную Лаванду, в память о песенке Софии Ротару. Автором нового прозвища был Алексей, чего, естественно, не афишировал. Просто вырвалось как-то в ответ на жалобы Кости, хронически отравленного лавандовым запахом. Вырвалось и прилипло намертво.
— Привет, Леха! — Лаванда указал на стул напротив своего стола.
Стоявший на пути Алексея мужчина посторонился, протянул руку.
— Андрей Ильич, — представился он.
Рукопожатие оказалось крепким и мужественным, как и вся внешность этого человека, ладно и надежно сработанного для длительного использования в экстремальных условиях.
Фамилию он назвал как-то невнятно — то ли Смолин, то ли Волин, то ли Злобин. Алексей не стал переспрашивать, потому что вслед прозвучало «управление собственной безопасности Генпрокуратуры».
«Тот самый случай, когда не человек красит место, а оно его. Хоть, Мусин-Пушкин, хоть Пуськин-Кац… Если ты из такой «конторы», любым примут и по полу к ручке приползут, — подумал Алексей, усаживаясь на стул, в дневное время предназначенный для терпил и свидетелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34