Он набычился, и заявил, что хватит с него физраствора — и так уже весь истыкан.
«Господи, помоги мне!» — подумала Соня.
— В мои полномочия не входит отменять назначения лечащего врача, — сказала она еще более вежливо — Если лечение вас не устраивает, завтра утром можете обсудить это с Борисом Николаевичем. А сейчас разогните, пожалуйста, руку, я должна поставить капельницу. Извините, но это моя работа.
— О Гос-спади… — закатил глаза Вольский — Ну как же достало меня это все! Зачем мне капельница? У меня же рука сломана, а не кишки вынуты! Я практически здоров!
— Очень приятно слышать, что вы хорошо себя чувствуете, — сказала Соня — Позвольте руку.
Вольский снова закатил глаза, рыкнул зло, но руку дал. Соня посмотрела вену, покачала головой:
— У вас и правда все исколото. Чтобы лишний раз не колоть, я вам могу поставить канюлю. Это такая специальная игла, со съемной трубкой. Очень удобно.
— А что, это в ваши полномочия входит? — спросил Вольский совершенно по-хамски.
— Входит, — ответила вежливая Соня — Более того: по возможности облегчать страдания пациента входит в мои обязанности.
— Ладно, — разрешил Вольский — Тогда ставьте. И Федора позовите, пусть телевизор принесет. Мне новости посмотреть надо.
Черт, теперь ему телевизор! Честное слово, лучше бы это был старый маразматик, который клюкой гоняет медсестер или требует, чтобы они плясали голыми джигу, пока он сидит на горшке.
— Извините, — сказала Соня — Борис Николаевич предупредил, что вам нельзя переутомляться. Так что пока никакого телевизора… Это может плохо отразиться на самочувствии.
— Вот как? — заорал Вольский — Значит, плохо отразится? Вредно?! Оч-чень хорошо! Что мне вредно без новостей, это вы не понимаете. Вы только что в назначениях написано понимаете. Отлично! Тогда я перестану есть. И Борису скажу, что из-за вас!
Соня разозлилась. Всерьез, на самом деле. Да что ж такое? Мало того, что у него невозможные глаза, мало того, что она, как дура, влюбилась, так он еще и истеричный придурок, лежит тут, орет на нее! Что он, знает, что она влюбилась? Нет. Вот пусть и не орет тогда. На жену свою пусть орет, а на нее — нечего. Она на работе.
— Знаете, — сказала она совершенно медовым голосом — Вам сейчас кушать вообще необязательно. Все необходимое вы получаете внутривенно. А от перевозбуждения может подняться внутричерепное давление. Знаете, что такое инсульт?
Вольский знал, но ничего этой стерве не ответил. Он больной человек. Ему плохо, его надо жалеть, тем более, он за это деньги платит. А то за свои же деньги он должен гадости выслушивать…Стерва и есть.
Больше всего Вольскому хотелось, чтобы стервозная медсестра положила ему на лоб прохладную ладонь. Но не мог же он просить об этом. Он никогда ни о чем не просил. С тех пор, как вышел из детсадовского возраста. Поэтому Вольский только презрительно скривился, и отвернулся.
Соне сделалось его жалко. Вольский похож был на первоклассника, который изо всех сил старается быть мужчиной и не разреветься. Соня наклонилась к нему, и заговорила, как с ребенком, сдуру наглотавшимся мыла.
— Поймите, — сказала она — Вы сейчас мой пациент. Я обязана выполнять все предписания лечащего врача. Потому что отвечаю за ваше здоровье. Ну не могу я вам телевизор разрешить, правда, не могу. Завтра спрошу у Бориса Николаевича, может, он позволит Федору Ивановичу читать вам газеты. А сейчас надо поспать.
Договорив, она подумала минуточку, и неожиданно положила прохладную ладонь Вольскому на лоб. В конце концов, это был ее пациент. И в Сонины обязанности входило всеми силами стараться облегчить его страдания. Ничего личного. Просто такая работа.
Вольский покрепче зажмурился, и притворился, что спит. Вскоре он действительно заснул.
…В час ночи Соня налила две кружки кофе — себе и водителю Федору Ивановичу, который обосновался на диванчике в коридоре и вплоть до выздоровления Вольского никуда отсюда трогаться не собирался.
— Как я его одного оставлю? — неизменно отвечал он на предложения пойти поспать в гостиницу или посетить пельменную на другой стороне улицы — А вдруг ему что понадобится?
В принципе, на случай, если Вольскому что-нибудь понадобится, при нем неотлучно находились врач или медсестра, плюс на этаже дежурили двое охранников. Но их Федор в расчет не брал.
— Что охрана? — говорил он — Охрана — чужие люди, пришли, ушли. А я при нем десять лет.
В итоге упрямый водитель так и сидел на диване, периодически задремывая и изредка отлучаясь в уборную. Обложившись мобильными телефонами, он отвечал на звонки друзей и родственников Вольского, ругался с его заместителями, которые пытались достать патрона по каким-то рабочим вопросам, объяснял, что надо иногда своей головой думать, а то вгонят начальство в гроб, кто им тогда станет зарплату платить?.. В промежутках между руганью с заместителями и утешением родственников, Федор хлебал супчик, который ему приносила с больничной кухни сдобная Полина Степановна и читал газеты.
Соня вынесла водителю кофе, вернулась в палату, и снова принялась за чтение. Горничная как раз обнаружила труп в саду, когда дверь скрипнула.
— Чего ему еще-то надо? — подумала Соня, решив, что это снова Федор — Кофе дали, теперь печенья хочет, что ли?
Она подняла голову. Это был не Федор. Незнакомая медсестра пропихивала в дверь дребезжащую тележку со шприцами.
— Простите, вы, наверное, ошиблись, — сказала Соня.
— Вольский здесь лежит? — весело спросила медсестра.
— Здесь, — ответила Соня.
— Укольчики! — радостно возвестила медсестра, и покатила тележку к постели.
— Погодите! — Соня загородила ей дорогу — Какие уколы?
— Кетаминчик, — еще более жизнерадостно сообщила медсестра.
— Кетамин Аркадию Сергеевичу уже кололи сегодня. У него свой лечащий врач, он делает все назначения. Я — медсестра Аркадия Сергеевича, и отвечаю за то, чтобы эти назначения выполнялись. Так что спасибо большое, но уколы ему не нужны.
— Так у меня тоже назначение, — объяснила медсестра — Его главврач наш смотрел, Валентин Василич, вот, прописал, сами по журналу можете посмотреть.
— С Валентином Васильевичем мы завтра этот вопрос решим, — пообещала Соня — А сейчас давайте я вам подпишу отказ от уколов, если надо, и можете заниматься другими пациентами.
— Мне-то что… — пожала медсестра плечиком — Меньше народу — больше кислороду.
И удалилась вместе со своей тележкой. Больше до утра никто Соню не беспокоил. Книжка почти закончился, когда дверь снова распахнулась, и, громыхая ведрами, в палату протопало несуразное существо в белом халате, длинные полы которого были заткнуты за пояс, что б не волочились.
Существо было приземистое, исключительно кривоногое, патлатое. Лохмы прикрывала сестринская шапочка, из-под которой волшебное создание пучило на Соню темные, как спелая вишня, глаза. Один глаз то и дело закатывался под лоб, но потом возвращался на место.
Прошлепав в дальний угол, оно грохнуло ведра на пол, плюхнуло рядом мокрую тряпку, и принялось возюкать ею в разные стороны.
— Чистота против микроба необходима находящимся на излечении, — бормотала косоглазая кривоножка себе под нос — Таня моет, Таня санитар… Таня-санитар махала тряпкой все энергичнее, пока, наконец, не своротила ведро, споткнувшись об него. Вода тут же залила полпалаты. На шум вбежала сдобная Полина Степановна, всплеснула руками, и заставила Таню-санитара немедленно подтереть лужу, после чего скрыться с глаз долой и более сегодня не показываться.
— Извините, — сказала Полина Степановна Соне, поджимавшей под себя ноги в промокших тапках — Кикимор — он и есть кикимор, ничего по-человечески делать не научится.
— Зачем вы так? — удивилась Соня — Она старается. Что уж так сразу кикиморой ругать?
— Та кто ругает-то? — пожала пухлым плечиком Полина — Кикимор и есть. Ее в лесу нашли, при больнице выросла. Кто ж она по-вашему?
— По-моему — несчастная девушка, — честно ответила Соня — Вы же медработник, неужели синдром Дауна не узнаете? Родители пили, по всей видимости, вот вам санитар Таня и получилась.
Однако Полина была другого мнения. Усевшись напротив Сони, она принялась рассказывать какую-то ерунду про некрещеных детей, умерших во младенчестве. После смерти такие дети ходят по лесу и плачут. В народе их называют кикиморами. Кикиморы и есть. Все, как один, кривоножки косоглазые, только плачут-жалуются, да слюни пускают. В Заложном их чуть не каждое лето находят, возят в Калужский детский дом. Если кикимору взять к людям и воспитать, как человека, она научится разговаривать, выполнять несложную какую-нибудь работу. Умной и красивой, правда, кикиморе не стать никогда, но в остальном — человек как человек. И про свою прошлую жизнь ничего не помнит.
Соня улыбнулась:
— Полина Степановна, неужели вы в это верите?
— Раньше не верила, — ответила Полина Степановна — Пока Таню не нашла. Я тогда молодая была. Пошла как-то летом в лес за грибами — у нас тут такие грибные места, сказка просто. Бывало, с утра уходишь, а к обеду уже две корзины наберешь. Белые, подберезовики… Ну вот. Пошла я, значит, долго ходила, смотрю, дело к вечеру, пора домой. А я устала, ноги аж отваливаются. Думаю, сяду передохну. Села под дерево, слышу — наверху что-то шебуршится. Посмотрела — никого. Ну, думаю, гнездо, мало ли что. Может, сорока, а может, сова — тут до сих пор их в лесу полным-полно. Сижу дальше. Вдруг что-то как скокнет по стволу вниз, прям на меня. Еле пригнуться успела, оно меня по волосам шворкнуло, я даже и не рассмотрела, кто это был. Перепугалась, помню. Слышу — убегает по кустам, только ветки трещат, и смеется. Вот ей богу, смех. Ну, думаю, детишки шалят. А лес густой, я далеко ушла. Думаю, покричу, а то забегаются, заблудятся, у нас так часто бывает, потом с милицией ищут. Кричу — слышу, снова смеется. Я на звук пошла. Тут раз — шишкой мне по макушке. Гляжу — и впрямь дите. Сидит на елке, в ветки зарылся, смеется, и шишками кидается. Я говорю: « Так и так, ты что такое делаешь?» А потом ближе подошла — мама дорогая, да это ж маугли! Тогда, помню, в Комсомолке была большая статья: в Сибири где-то нашли мальчика, он маленьким потерялся, в лесу с волками жил. Его когда забрали, он ни ходить, ни говорить не умел, только кричит и кусается. Ну, думаю, и у нас тоже самое. Сняла кофту, кофтой его взяла с дерева — мало ли что, может, больной, все же в лесу жил-то… Смотрю — ничего, тихо сидит, вижу, что боится, но не кусается, не царапается. Девочка оказалась. Страшненькая, грязная, такая маленькая, как куколочка. Глазки косенькие, ножки кривенькие — слезы, одним словом. Ну, я ее в больницу принесла, так и так, говорю, нашла вот. Написала в милицию заявление, все, как положено. Пришла домой, бабке рассказала. Бабка, она с Украины у меня, говорит: «О, Поля, так ты ж мавку подобрала. Теперь ее крестить надо, не то помрешь». У них в Херсоне этих кикимор мавками звали. Они по весне кричат, как кошки: мау, мау. Я сначала рукой махнула: какие мавки, кого крестить, что за бабкины сказки… А через неделю свалилась с высоченной температурой, и ничего не помогает. Чуть не умерла. А потом Таню окрестили — и сразу поправилась, вот вам и сказки. Бабка ее крестить в Калугу возила, в корзине, платком накрыла, и на автобусе… У нас тут в округе ни одной церкви нету. Так-то, — резюмировала Полина, вставая со стула. И широко улыбнувшись сочным розовым ртом, поинтересовалась:
— Вы, Сонечка, завтракать будете?
Глава 8
По дороге с работы Виктор Николаевич Веселовский вспомнил, что дома — шаром покати, и в течение двадцати минут околачивался у дверей гастронома, ожидая открытия. Веселовский трудился сторожем в детском саду номер семнадцать родного города Заложное, и заканчивал смену в половине девятого утра. Гастроном открывался в девять тридцать. Каждый раз, покидая рабочее место и собираясь за покупками, Виктор Николаевич как мог, тянул время, тщательнейшим образом причесывал остатки седеющей шевелюры перед низким зеркалом в уборной, аккуратно складывал в сумку газеты и научно-фантастические романы, которые на досуге почитывал, неторопливо обходил территорию детсада, дабы убедиться, что никакие злоумышленники не набросали по кустам пивных бутылок, и, наконец, неспешным шагом выходил за ворота. По дороге к гастроному Веселовский останавливался у каждого дерева, внимательно читал афиши на столбе, любовался проплывающими над головой облаками, но поскольку ходу от ворот детского сада до магазина было ровно двести пятьдесят метров, к запертым дверям Виктор Николаевич неизменно подходил на пятнадцать-двадцать минут раньше, чем рассчитывал. Сегодняшний день в этом отношении от других ничем не отличался. Веселовский тяжело вздохнул, еще раз глянул на часы, и стал ждать, когда отопрут. Сквозь витринное стекло было видно, как уборщица орудует шваброй, наводя чистоту, как румяная дородная продавщица с поэтическим именем Цецилия Анатольевна облачается в белый халат и, водрузив на голову туго накрахмаленный форменный кораблик, расставляет ценники: колбаса докторская — 109 рублей 55 копеек, сосиски молочные — 90 рублей 70 копеек… Местный прейскурант Виктор Николаевич знал наизусть. Он с удовлетворением отметил, что за два дня цены нисколько не изменились, следовательно сегодня он снова положит в свою потребительскую корзину стандартный набор: колбасы докторской — полбатона, сосисок молочных — четыре штуки, хлеба ржаного — буханку и кефира «Нежность» — один пакет. Полюбовавшись еще некоторое время на самоотверженный труд уборщицы, Виктор Николаевич отошел в сторонку, закурил Яву золотую, и предался размышлениям.
Как правило, его утренние размышления у дверей гастронома посвящены были жизни иных миров, и стоя на щербатом крылечке с сигаретой в зубах, Виктор Николаевич мысленно уносился в бесконечность космоса, к братьям по разуму. Однако сегодня привычный ход его мыслей был нарушен загадочным исчезновением товарища по мечтаниям — Валериана Электроновича Савского, председателя заложновского уфологического общества, членом которого Виктор Николаевич являлся. Третьего дня они с Савским договорились написать московским коллегам письмо о необходимости разработки международных правил безопасности при контакте с инопланетянами. Однако, когда Виктор Николаевич, вооружившись пачкой бумаги и лентой для пишущей машинки «Ятрань», на которой печатались все официальные документы общества, прибыл к Савскому на квартиру, дверь оказалась открыта, а самого Валериана Электроновича нигде не было. Не было и в складчину купленного уфологами-энтузиастами фотоаппарата Зенит, который всегда, сколько Виктор Николаевич себя помнил, лежал в прихожей в состоянии полной боевой готовности. Поначалу Виктор Николаевич подумал было, что Савский отправился фотографировать школьников. Периодически Валерьян делал групповые снимки первоклашек и выпускников, зарабатывая этим до двухсот рублей за один раз. Однако почему Савский не предупредил друга, что составление письма отменяется? Да и стал бы он ради двухсот рублей жертвовать работой над важным программным документом уфологического общества? Насколько Веселовский успел узнать Валериана Электроновича за четыре года совместной работы — нет, не стал бы. Ни за что бы не стал. Тут в голову Веселовскому закралась нехорошая мысль: возможно, это ограбление. Возможно, Валериан Электронович отлучился ненадолго из дому по какой-то хозяйственной надобности, скажем, купить хлеба или уплатить квартплату, а в это время некто взломал хлипкий замок, и попер самое ценное, что имелось в доме — фотоаппарат «Зенит». Виктор Николаевич внимательнейшим образом осмотрел дверь, однако никаких следов взлома не обнаружил. Обойдя квартиру, и заглянув поочередно в туалет, ванную, на кухню, и даже на балкон, он не заметил беспорядка, который должен был оставить после себя незнакомый с содержимым шкафов Савского вор. Окончательно же версию с ограблением Веселовский отбросил, как несостоятельную, обнаружив на столе в комнате три купюры по десять рублей. Определенно, вор не оставил бы деньги на месте.
В полном недоумении Веселовский отправился восвояси, предварительно написав Савскому сердитую записку, и решил еще разок заглянуть к председателю вечером, перед тем, как идти на работу. Однако вечером он застал в квартире Валериана Электроновича ту же картину. Веселовский всерьез забеспокоился. Поздно ночью, попивая в каптерке чай (брук бонд, бодрость на всю ночь), он размышлял, что же могло приключиться с рассудительным Валерианом, но так и не пришел ни к каким определенным выводам. Сейчас, стоя на крылечке гастронома, Виктор Николаевич еще раз прорабатывал все возможные версии исчезновения председателя. Ход его мыслей прервала Цецилия Анатольевна, загремев в дверях ключами.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Лапник на правую сторону'
1 2 3 4 5
«Господи, помоги мне!» — подумала Соня.
— В мои полномочия не входит отменять назначения лечащего врача, — сказала она еще более вежливо — Если лечение вас не устраивает, завтра утром можете обсудить это с Борисом Николаевичем. А сейчас разогните, пожалуйста, руку, я должна поставить капельницу. Извините, но это моя работа.
— О Гос-спади… — закатил глаза Вольский — Ну как же достало меня это все! Зачем мне капельница? У меня же рука сломана, а не кишки вынуты! Я практически здоров!
— Очень приятно слышать, что вы хорошо себя чувствуете, — сказала Соня — Позвольте руку.
Вольский снова закатил глаза, рыкнул зло, но руку дал. Соня посмотрела вену, покачала головой:
— У вас и правда все исколото. Чтобы лишний раз не колоть, я вам могу поставить канюлю. Это такая специальная игла, со съемной трубкой. Очень удобно.
— А что, это в ваши полномочия входит? — спросил Вольский совершенно по-хамски.
— Входит, — ответила вежливая Соня — Более того: по возможности облегчать страдания пациента входит в мои обязанности.
— Ладно, — разрешил Вольский — Тогда ставьте. И Федора позовите, пусть телевизор принесет. Мне новости посмотреть надо.
Черт, теперь ему телевизор! Честное слово, лучше бы это был старый маразматик, который клюкой гоняет медсестер или требует, чтобы они плясали голыми джигу, пока он сидит на горшке.
— Извините, — сказала Соня — Борис Николаевич предупредил, что вам нельзя переутомляться. Так что пока никакого телевизора… Это может плохо отразиться на самочувствии.
— Вот как? — заорал Вольский — Значит, плохо отразится? Вредно?! Оч-чень хорошо! Что мне вредно без новостей, это вы не понимаете. Вы только что в назначениях написано понимаете. Отлично! Тогда я перестану есть. И Борису скажу, что из-за вас!
Соня разозлилась. Всерьез, на самом деле. Да что ж такое? Мало того, что у него невозможные глаза, мало того, что она, как дура, влюбилась, так он еще и истеричный придурок, лежит тут, орет на нее! Что он, знает, что она влюбилась? Нет. Вот пусть и не орет тогда. На жену свою пусть орет, а на нее — нечего. Она на работе.
— Знаете, — сказала она совершенно медовым голосом — Вам сейчас кушать вообще необязательно. Все необходимое вы получаете внутривенно. А от перевозбуждения может подняться внутричерепное давление. Знаете, что такое инсульт?
Вольский знал, но ничего этой стерве не ответил. Он больной человек. Ему плохо, его надо жалеть, тем более, он за это деньги платит. А то за свои же деньги он должен гадости выслушивать…Стерва и есть.
Больше всего Вольскому хотелось, чтобы стервозная медсестра положила ему на лоб прохладную ладонь. Но не мог же он просить об этом. Он никогда ни о чем не просил. С тех пор, как вышел из детсадовского возраста. Поэтому Вольский только презрительно скривился, и отвернулся.
Соне сделалось его жалко. Вольский похож был на первоклассника, который изо всех сил старается быть мужчиной и не разреветься. Соня наклонилась к нему, и заговорила, как с ребенком, сдуру наглотавшимся мыла.
— Поймите, — сказала она — Вы сейчас мой пациент. Я обязана выполнять все предписания лечащего врача. Потому что отвечаю за ваше здоровье. Ну не могу я вам телевизор разрешить, правда, не могу. Завтра спрошу у Бориса Николаевича, может, он позволит Федору Ивановичу читать вам газеты. А сейчас надо поспать.
Договорив, она подумала минуточку, и неожиданно положила прохладную ладонь Вольскому на лоб. В конце концов, это был ее пациент. И в Сонины обязанности входило всеми силами стараться облегчить его страдания. Ничего личного. Просто такая работа.
Вольский покрепче зажмурился, и притворился, что спит. Вскоре он действительно заснул.
…В час ночи Соня налила две кружки кофе — себе и водителю Федору Ивановичу, который обосновался на диванчике в коридоре и вплоть до выздоровления Вольского никуда отсюда трогаться не собирался.
— Как я его одного оставлю? — неизменно отвечал он на предложения пойти поспать в гостиницу или посетить пельменную на другой стороне улицы — А вдруг ему что понадобится?
В принципе, на случай, если Вольскому что-нибудь понадобится, при нем неотлучно находились врач или медсестра, плюс на этаже дежурили двое охранников. Но их Федор в расчет не брал.
— Что охрана? — говорил он — Охрана — чужие люди, пришли, ушли. А я при нем десять лет.
В итоге упрямый водитель так и сидел на диване, периодически задремывая и изредка отлучаясь в уборную. Обложившись мобильными телефонами, он отвечал на звонки друзей и родственников Вольского, ругался с его заместителями, которые пытались достать патрона по каким-то рабочим вопросам, объяснял, что надо иногда своей головой думать, а то вгонят начальство в гроб, кто им тогда станет зарплату платить?.. В промежутках между руганью с заместителями и утешением родственников, Федор хлебал супчик, который ему приносила с больничной кухни сдобная Полина Степановна и читал газеты.
Соня вынесла водителю кофе, вернулась в палату, и снова принялась за чтение. Горничная как раз обнаружила труп в саду, когда дверь скрипнула.
— Чего ему еще-то надо? — подумала Соня, решив, что это снова Федор — Кофе дали, теперь печенья хочет, что ли?
Она подняла голову. Это был не Федор. Незнакомая медсестра пропихивала в дверь дребезжащую тележку со шприцами.
— Простите, вы, наверное, ошиблись, — сказала Соня.
— Вольский здесь лежит? — весело спросила медсестра.
— Здесь, — ответила Соня.
— Укольчики! — радостно возвестила медсестра, и покатила тележку к постели.
— Погодите! — Соня загородила ей дорогу — Какие уколы?
— Кетаминчик, — еще более жизнерадостно сообщила медсестра.
— Кетамин Аркадию Сергеевичу уже кололи сегодня. У него свой лечащий врач, он делает все назначения. Я — медсестра Аркадия Сергеевича, и отвечаю за то, чтобы эти назначения выполнялись. Так что спасибо большое, но уколы ему не нужны.
— Так у меня тоже назначение, — объяснила медсестра — Его главврач наш смотрел, Валентин Василич, вот, прописал, сами по журналу можете посмотреть.
— С Валентином Васильевичем мы завтра этот вопрос решим, — пообещала Соня — А сейчас давайте я вам подпишу отказ от уколов, если надо, и можете заниматься другими пациентами.
— Мне-то что… — пожала медсестра плечиком — Меньше народу — больше кислороду.
И удалилась вместе со своей тележкой. Больше до утра никто Соню не беспокоил. Книжка почти закончился, когда дверь снова распахнулась, и, громыхая ведрами, в палату протопало несуразное существо в белом халате, длинные полы которого были заткнуты за пояс, что б не волочились.
Существо было приземистое, исключительно кривоногое, патлатое. Лохмы прикрывала сестринская шапочка, из-под которой волшебное создание пучило на Соню темные, как спелая вишня, глаза. Один глаз то и дело закатывался под лоб, но потом возвращался на место.
Прошлепав в дальний угол, оно грохнуло ведра на пол, плюхнуло рядом мокрую тряпку, и принялось возюкать ею в разные стороны.
— Чистота против микроба необходима находящимся на излечении, — бормотала косоглазая кривоножка себе под нос — Таня моет, Таня санитар… Таня-санитар махала тряпкой все энергичнее, пока, наконец, не своротила ведро, споткнувшись об него. Вода тут же залила полпалаты. На шум вбежала сдобная Полина Степановна, всплеснула руками, и заставила Таню-санитара немедленно подтереть лужу, после чего скрыться с глаз долой и более сегодня не показываться.
— Извините, — сказала Полина Степановна Соне, поджимавшей под себя ноги в промокших тапках — Кикимор — он и есть кикимор, ничего по-человечески делать не научится.
— Зачем вы так? — удивилась Соня — Она старается. Что уж так сразу кикиморой ругать?
— Та кто ругает-то? — пожала пухлым плечиком Полина — Кикимор и есть. Ее в лесу нашли, при больнице выросла. Кто ж она по-вашему?
— По-моему — несчастная девушка, — честно ответила Соня — Вы же медработник, неужели синдром Дауна не узнаете? Родители пили, по всей видимости, вот вам санитар Таня и получилась.
Однако Полина была другого мнения. Усевшись напротив Сони, она принялась рассказывать какую-то ерунду про некрещеных детей, умерших во младенчестве. После смерти такие дети ходят по лесу и плачут. В народе их называют кикиморами. Кикиморы и есть. Все, как один, кривоножки косоглазые, только плачут-жалуются, да слюни пускают. В Заложном их чуть не каждое лето находят, возят в Калужский детский дом. Если кикимору взять к людям и воспитать, как человека, она научится разговаривать, выполнять несложную какую-нибудь работу. Умной и красивой, правда, кикиморе не стать никогда, но в остальном — человек как человек. И про свою прошлую жизнь ничего не помнит.
Соня улыбнулась:
— Полина Степановна, неужели вы в это верите?
— Раньше не верила, — ответила Полина Степановна — Пока Таню не нашла. Я тогда молодая была. Пошла как-то летом в лес за грибами — у нас тут такие грибные места, сказка просто. Бывало, с утра уходишь, а к обеду уже две корзины наберешь. Белые, подберезовики… Ну вот. Пошла я, значит, долго ходила, смотрю, дело к вечеру, пора домой. А я устала, ноги аж отваливаются. Думаю, сяду передохну. Села под дерево, слышу — наверху что-то шебуршится. Посмотрела — никого. Ну, думаю, гнездо, мало ли что. Может, сорока, а может, сова — тут до сих пор их в лесу полным-полно. Сижу дальше. Вдруг что-то как скокнет по стволу вниз, прям на меня. Еле пригнуться успела, оно меня по волосам шворкнуло, я даже и не рассмотрела, кто это был. Перепугалась, помню. Слышу — убегает по кустам, только ветки трещат, и смеется. Вот ей богу, смех. Ну, думаю, детишки шалят. А лес густой, я далеко ушла. Думаю, покричу, а то забегаются, заблудятся, у нас так часто бывает, потом с милицией ищут. Кричу — слышу, снова смеется. Я на звук пошла. Тут раз — шишкой мне по макушке. Гляжу — и впрямь дите. Сидит на елке, в ветки зарылся, смеется, и шишками кидается. Я говорю: « Так и так, ты что такое делаешь?» А потом ближе подошла — мама дорогая, да это ж маугли! Тогда, помню, в Комсомолке была большая статья: в Сибири где-то нашли мальчика, он маленьким потерялся, в лесу с волками жил. Его когда забрали, он ни ходить, ни говорить не умел, только кричит и кусается. Ну, думаю, и у нас тоже самое. Сняла кофту, кофтой его взяла с дерева — мало ли что, может, больной, все же в лесу жил-то… Смотрю — ничего, тихо сидит, вижу, что боится, но не кусается, не царапается. Девочка оказалась. Страшненькая, грязная, такая маленькая, как куколочка. Глазки косенькие, ножки кривенькие — слезы, одним словом. Ну, я ее в больницу принесла, так и так, говорю, нашла вот. Написала в милицию заявление, все, как положено. Пришла домой, бабке рассказала. Бабка, она с Украины у меня, говорит: «О, Поля, так ты ж мавку подобрала. Теперь ее крестить надо, не то помрешь». У них в Херсоне этих кикимор мавками звали. Они по весне кричат, как кошки: мау, мау. Я сначала рукой махнула: какие мавки, кого крестить, что за бабкины сказки… А через неделю свалилась с высоченной температурой, и ничего не помогает. Чуть не умерла. А потом Таню окрестили — и сразу поправилась, вот вам и сказки. Бабка ее крестить в Калугу возила, в корзине, платком накрыла, и на автобусе… У нас тут в округе ни одной церкви нету. Так-то, — резюмировала Полина, вставая со стула. И широко улыбнувшись сочным розовым ртом, поинтересовалась:
— Вы, Сонечка, завтракать будете?
Глава 8
По дороге с работы Виктор Николаевич Веселовский вспомнил, что дома — шаром покати, и в течение двадцати минут околачивался у дверей гастронома, ожидая открытия. Веселовский трудился сторожем в детском саду номер семнадцать родного города Заложное, и заканчивал смену в половине девятого утра. Гастроном открывался в девять тридцать. Каждый раз, покидая рабочее место и собираясь за покупками, Виктор Николаевич как мог, тянул время, тщательнейшим образом причесывал остатки седеющей шевелюры перед низким зеркалом в уборной, аккуратно складывал в сумку газеты и научно-фантастические романы, которые на досуге почитывал, неторопливо обходил территорию детсада, дабы убедиться, что никакие злоумышленники не набросали по кустам пивных бутылок, и, наконец, неспешным шагом выходил за ворота. По дороге к гастроному Веселовский останавливался у каждого дерева, внимательно читал афиши на столбе, любовался проплывающими над головой облаками, но поскольку ходу от ворот детского сада до магазина было ровно двести пятьдесят метров, к запертым дверям Виктор Николаевич неизменно подходил на пятнадцать-двадцать минут раньше, чем рассчитывал. Сегодняшний день в этом отношении от других ничем не отличался. Веселовский тяжело вздохнул, еще раз глянул на часы, и стал ждать, когда отопрут. Сквозь витринное стекло было видно, как уборщица орудует шваброй, наводя чистоту, как румяная дородная продавщица с поэтическим именем Цецилия Анатольевна облачается в белый халат и, водрузив на голову туго накрахмаленный форменный кораблик, расставляет ценники: колбаса докторская — 109 рублей 55 копеек, сосиски молочные — 90 рублей 70 копеек… Местный прейскурант Виктор Николаевич знал наизусть. Он с удовлетворением отметил, что за два дня цены нисколько не изменились, следовательно сегодня он снова положит в свою потребительскую корзину стандартный набор: колбасы докторской — полбатона, сосисок молочных — четыре штуки, хлеба ржаного — буханку и кефира «Нежность» — один пакет. Полюбовавшись еще некоторое время на самоотверженный труд уборщицы, Виктор Николаевич отошел в сторонку, закурил Яву золотую, и предался размышлениям.
Как правило, его утренние размышления у дверей гастронома посвящены были жизни иных миров, и стоя на щербатом крылечке с сигаретой в зубах, Виктор Николаевич мысленно уносился в бесконечность космоса, к братьям по разуму. Однако сегодня привычный ход его мыслей был нарушен загадочным исчезновением товарища по мечтаниям — Валериана Электроновича Савского, председателя заложновского уфологического общества, членом которого Виктор Николаевич являлся. Третьего дня они с Савским договорились написать московским коллегам письмо о необходимости разработки международных правил безопасности при контакте с инопланетянами. Однако, когда Виктор Николаевич, вооружившись пачкой бумаги и лентой для пишущей машинки «Ятрань», на которой печатались все официальные документы общества, прибыл к Савскому на квартиру, дверь оказалась открыта, а самого Валериана Электроновича нигде не было. Не было и в складчину купленного уфологами-энтузиастами фотоаппарата Зенит, который всегда, сколько Виктор Николаевич себя помнил, лежал в прихожей в состоянии полной боевой готовности. Поначалу Виктор Николаевич подумал было, что Савский отправился фотографировать школьников. Периодически Валерьян делал групповые снимки первоклашек и выпускников, зарабатывая этим до двухсот рублей за один раз. Однако почему Савский не предупредил друга, что составление письма отменяется? Да и стал бы он ради двухсот рублей жертвовать работой над важным программным документом уфологического общества? Насколько Веселовский успел узнать Валериана Электроновича за четыре года совместной работы — нет, не стал бы. Ни за что бы не стал. Тут в голову Веселовскому закралась нехорошая мысль: возможно, это ограбление. Возможно, Валериан Электронович отлучился ненадолго из дому по какой-то хозяйственной надобности, скажем, купить хлеба или уплатить квартплату, а в это время некто взломал хлипкий замок, и попер самое ценное, что имелось в доме — фотоаппарат «Зенит». Виктор Николаевич внимательнейшим образом осмотрел дверь, однако никаких следов взлома не обнаружил. Обойдя квартиру, и заглянув поочередно в туалет, ванную, на кухню, и даже на балкон, он не заметил беспорядка, который должен был оставить после себя незнакомый с содержимым шкафов Савского вор. Окончательно же версию с ограблением Веселовский отбросил, как несостоятельную, обнаружив на столе в комнате три купюры по десять рублей. Определенно, вор не оставил бы деньги на месте.
В полном недоумении Веселовский отправился восвояси, предварительно написав Савскому сердитую записку, и решил еще разок заглянуть к председателю вечером, перед тем, как идти на работу. Однако вечером он застал в квартире Валериана Электроновича ту же картину. Веселовский всерьез забеспокоился. Поздно ночью, попивая в каптерке чай (брук бонд, бодрость на всю ночь), он размышлял, что же могло приключиться с рассудительным Валерианом, но так и не пришел ни к каким определенным выводам. Сейчас, стоя на крылечке гастронома, Виктор Николаевич еще раз прорабатывал все возможные версии исчезновения председателя. Ход его мыслей прервала Цецилия Анатольевна, загремев в дверях ключами.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Лапник на правую сторону'
1 2 3 4 5