Мне показалось, что он не понимал, кто перед ним находится. Потом он начал плакать. Как странно звучал детский плач среди всего этого шума. Несмотря на пальбу на улице и на крыше, плач заполнил коридор и отдавался эхом у меня в голове.
— Заткнись, парень! — прикрикнул я. — Заткнись!
Лазер плясал по его лицу, а мальчик продолжал плакать.
Справа в коридор вышел взрослый человек, но тут же спрятался, когда я выстрелил в потолок.
Теперь ребенок уже не плакал, а орал. Но при этом он даже не сдвинулся с места.
— Кто-нибудь, уберите ребенка! — заорал я изо всех сил, жалея, что не знаю, как это будет по-испански.
Никакого ответа. Я сделал жест рукой, потом — винтовкой. Лазер чертил линии по его телу, но мальчик по-прежнему не двигался.
Я видел, как из той же двери справа появилось две руки, которые тянулись к мальчику. Руки безоружной женщины. Больше я ничего разглядеть не смог. Кем бы ни была эта женщина, малыш знал ее. Он бросился навстречу рукам и исчез из моего поля зрения. Я слышал, как ребенок всхлипнул еще пару раз, потом все стихло. И лишь тогда я понял, что перестрелка на улице прекратилась.
Резкая смена обстановки вызывает тревожные чувства. Тишина раздражала. Потом сработал звуковой сигнал на моих часах. Четыре пятьдесят. Джози ждала звонка, а я не мог ей позвонить.
* * *
— Как ты себя чувствуешь?
— Разве родители не передали тебе, что со мной все хорошо?
— Да. Но они еще сказали, что ты позвонишь мне в пять.
— Дорогая, не сердись. Не хочу нагонять лишнего пафоса, но все-таки у нас здесь война.
— Я видела по телевизору. Но похоже, она заканчивается.
— Сегодня был довольно напряженный день. По крайней мере для меня.
Повисла пауза. Я слышал разговор другой пары на параллельной линии, но голоса звучали слишком тихо, и я ничего не мог разобрать.
Джози нарушила молчание первой:
— Хочешь узнать, как я провела день?
— Конечно, хочу.
— Утром я ездила в Саванну, собиралась купить украшения к Рождеству в магазине «Алтар-гилд». Хотела украсить ими весь дом. Но потом решила ничего не покупать.
Я снова услышал голоса на другой линии. Наконец я ответил ей:
— Мне казалось, ты хотела, чтобы у нас была своя елка. Представлял себе, как ты наряжаешь ее, и мне сразу становилось хорошо.
— Я подумала, что буду наряжать ее в одиночестве. Это очень грустно.
— С чего ты взяла?
— Мой жених попал в «горячую точку». Я могу стать вдовой прежде, чем мы поженимся, а он собирается рассказать мне, какое это захватывающее событие в его жизни. Скоро Рождество. А его нет со мной рядом. Ладно... но он не может сдержать самого простого обещания: позвонить мне!
— Я же сказал, что мне очень жаль.
— Я еще не все рассказала тебе о моем сегодняшнем дне.
— Что еще?
— Звонила Селма.
— Что случилось? Маме по-прежнему плохо?
— Кажется, ничего серьезного. Ее перевели из палаты интенсивной терапии, но Селма сказала, что мама ждет твоего звонка. Ты звонил ей?
— Нет, по-моему... знаешь, эти больничные коммутаторы. Иногда туда трудно дозвониться даже из Штатов. Думаю, ее скоро выпишут...
— Да, но ей хотелось бы поговорить с тобой.
— Но я звонил тебе.
— Возможно, тебе лучше позвонить ей.
* * *
Дозвониться до Канзаса нетрудно. Но, слава Богу, никто из Канзаса не имел возможности позвонить мне. Со времени болезни матери семья не давала мне покоя. Селма могла в любой момент позвонить Джози и начать делиться своими проблемами с будущей «сестрой». Я даже получил весточку от Джоан, моей старшей сестры, перед тем как покинул Америку. Она говорила о деньгах своего мужа. Я был вежлив, но не более того.
— Пожалуйста, соедините меня с миссис Гудселл. Палата Б-302.
Ответа не последовало, и коммутатор снова переключился.
— Как зовут больного? — спросил оператор.
— Гудселл, — сказал я, — или, может, Куртовиц.
— Гудселл. Да. Ее перевели. Я соединю вас.
Пока я ждал, играла мелодия песни «Домик в степи».
— Алло? — послышался низкий и слабый голос.
— Мама? Мама, это Курт.
— А, мой Курт. Я... я думала о... я... я... здесь медсестра. Она может... Ты не перезвонишь?
— Мама, что случилось?
На другом конце провода послышался шум и стук телефонной трубки. Потом я разобрал голос матери, она не то кричала, не то задыхалась.
— Кто это? — Незнакомый голос, судя по всему, принадлежал медсестре.
— Это ее сын Курт. Что случилось? С ней все в порядке?
— У нее небольшой рецидив. Мы должны оказать ей помощь. Можете перезвонить позже?
— Да, да. Когда?
— Позже. — И она повесила трубку.
* * *
Рутина спасает жизнь, когда ты не способен думать, а иногда — и рассудок, когда ты думаешь слишком много. Несмотря на усталость, я почистил ружье и разобрал свой походный рюкзак. Помимо Корана, который я непонятно для чего взял с собой, у меня почти не было личных вещей. Я не умел читать его, поэтому стал прятать в нем памятные для меня бумаги. Поздравительную открытку от родителей Джози. Пару корешков от билетов. Регистрационную карточку отца с той же фотографией, что и на армейском удостоверении. Меня раздражало, что болезнь матери и проблемы сестер вторглись в мою жизнь. Я полагал, что избавился от всего этого благодаря армии и Джози. И я хотел снова оказаться подальше от моей семьи, как только маме станет лучше. Но меня интересовала тайна, связанная с отцом. Я ждал, когда мама поправится, чтобы поговорить с ней об этом. Что бы там ни было.
Я изучал цифры, которые отец написал на Коране, и смотрел на них снова и снова, надеясь понять значение: 114, затем 29 = 3(1) + 10 (2) + 13(3) + 2(4) + 2(5) (42 = 2 или 5). Казалось, разгадка очень простая, но я никак не мог ее понять. Иногда я засыпал, пытаясь разобраться в этих цифрах. Я любил спать. Но той ночью заснуть не сумел. Как не мог найти в себе сил встать. Вопреки всему я переживал за маму и был в ярости из-за того, что Джози сердилась на меня.
* * *
— Прости, малышка. Я знаю, что уже поздно, но я должен был позвонить тебе.
— Курт, послушай...
— Нет, это ты послушай. Я звоню, чтобы сказать тебе, что не выношу наших ссор. Они сводят меня с ума.
— Курт, милый, послушай меня. Сегодня вечером звонили из Канзаса.
— Нет.
— О, Курт, прости. Мне очень жаль. Они звонили сюда. Я не знаю, как тебе это сказать...
— Она умерла?
— Да. Она умерла, Курт.
Глава 6
Холодный свет зимнего солнца был ярким и чистым, и я видел скользящую по земле тень самолета. Пологие склоны гор восточного Канзаса припорошило снегом, но я по-прежнему мог рассмотреть проплывавшие внизу поля. Местами землю перекопали, и теперь она ждала весны, кое-где озимые пустили первые зеленые ростки, храбро встречая морозы. Там, где земля была достаточно теплой, виднелись коричневые прогалины. Голые деревья ясно просматривались в морозном воздухе. И когда мы стали спускаться к Уичито, я подумал, что даже на расстоянии десяти тысячи футов смогу увидеть их покрытые инеем ветви с дрожащими на них последними листами. Где-то в потайном уголке моей памяти возникло воспоминание о холодном и чистом воздухе, который бывал только на рождественских каникулах. А ведь я думал, что забыл обо всем. Я взял Джози за руку и сжал ее, но не мог оторвать глаз от окна.
— ...Рождественский календарь, — сказала она и, поскольку я ничего не ответил, повторила: — У тебя в детстве был рождественский календарь?
— Не знаю.
— Нет, знаешь. Это такая большая открытка с множеством окошек. Каждый день ты открываешь одно из них и видишь там пастыря или мудреца.
— Да, у нас был такой.
— Помнишь ожидание?
— Ожидание? Наверное.
— Конечно, ты знаешь, что в последнем окошке окажется Младенец Иисус. Но каждый день ты открываешь эти маленькие бумажные окошки и видишь новые лица.
— Да, помню.
— Мне нравилось открывать те окошки. А тебе? — Мне казалось, что Джози нервничает. Она все говорила и говорила без умолку, это было не похоже на нее. — Даже если ты делаешь это не один год, тебе все равно интересно. Правда? Считать дни до рождественского утра.
— Они были у нас не каждый год. Иногда мы забывали их купить. Но я их любил. Кажется, любил.
Я испытывал странное чувство от прикосновения руки Джози. Как будто она принадлежала совершенно чужому человеку.
Хотелось помолчать. Просто смотреть на землю и оставаться наедине со своими чувствами. Грусть и волнение переполняли меня. Это и было чувством дома. Сидя в самолете и глядя в окно, я погружался в мысли и мечты и словно отгораживался от других людей, и живых и мертвых, мне не хотелось ни видеть их, ни общаться с ними. Здесь, на высоте десяти тысяч футов, я смотрел на пустынные поля внизу и ощущал, что я дома.
— Ты видишь Уэстфилд? — поинтересовалась Джози. Я только покачал головой; некоторое время она сидела тихо, пока мы подлетали к аэропорту Уэстфилда. — Нас кто-нибудь встретит?
— Надеюсь, что нет.
* * *
В аэропорту никто из родных нас не ждал. И когда мы добрались до кладбища неподалеку от Уэстфилда, я не встретил там никого из родственников. Похороны состоялись десять дней назад. Джоан хотела, чтобы их устроили как можно скорее. «Тогда я смогу провести хотя бы часть рождественских каникул с детьми», — объяснила она. Так и получилось. Она считала позором то, что я не могу покинуть свою часть. «Прости, Курт, все уже собрались, — сказала она. — Но мы будем думать о тебе». Я ответил, что тоже буду думать о них и постараюсь приехать как можно скорее.
Когда я рассказал Джози по телефону из Панамы о том, что случилось с похоронами в Канзасе, она рассердилась.
— Они должны были подождать или хотя бы заказать службу, когда ты приедешь.
Но ждать не стали ни с похоронами, ни со службой. Церемония похорон состоялась через два дня после Рождества на углу кладбища Хайланд. Джоан умудрилась пригласить католического священника из Арк-Сити. Я никогда раньше не слышал его имени. Все завершилось еще до того, как я вернулся из Панамы, по правде говоря, я был бы рад, если бы на этом все и закончилось. Но у Джози имелось другое мнение на этот счет. Она пожелала поехать со мной, быть рядом.
Вот мы и приехали. Я вышел из маленького автомобиля, который взял напрокат, и оглядывался в поисках человека, который помог бы мне найти могилу. Я увидел мужчину, чинившего двигатель экскаватора. Когда присмотрелся к нему, то узнал парня, учившегося в одной школе со мной, только в другом классе. У него была красноватая кожа с ярким румянцем, резкие черты лица и светло-голубые глаза. Я помнил, что встречал его в коридорах школы и на трибунах во время игр «Викингов». Но я совершенно забыл его имя.
— Ханк! — окликнул он. — Как поживаешь, приятель? Я тебя не узнал.
— Привет, — отозвался я. — Работаешь здесь?
— Шесть месяцев. Знаешь, когда земля замерзает, приходится нелегко. Вот прохлаждаюсь здесь с экскаватором.
— Похоже, мотор начинает нагреваться.
— Надеюсь, что да. — Он стер с руки машинное масло и поздоровался со мной. — Жаль твою маму.
— Спасибо. Да... Ты не знаешь, где ее могила?
Пока мы шли в южную часть кладбища, я заметил, что Джози осталась около машины. Она ждала, пока я позову ее или подам сигнал. Но я хотел найти могилу, увидеть ее и минуту побыть там один, ни с кем не разговаривая.
— Ты, наверное, не смог приехать на похороны, потому что был в Панаме? — спросил мой знакомый могильщик.
— Да.
— Уверен, ты им там хорошенько надрал задницы.
— Думаю, да.
— Посмотрим. Это где-то здесь... — Он нагнулся и смахнул снег с маленькой металлической дощечки с номером. — Не то.
— Могила моего отца там, — указал я в противоположную сторону кладбища.
— Да. Так-так... Но твоя мама лежит где-то здесь.
Наверное, это была идея Гудселла — похоронить их порознь.
Мы подошли к другому холмику, где несколько увядших маргариток придавили камнями, чтобы их не унесло ветром из прерий. Ваза с искусственными розами была опрокинута.
— Вот, — показал он. — Скоро должны привезти могильный камень. Не знаю, почему произошла задержка. Иногда такое бывает.
— Спасибо большое.
— В Панаме, наверное, очень жарко. Да, ханк?
— Да. Спасибо.
— Хочешь, угощу тебя пивом, когда ты закончишь?
— Я должен навестить родных. Но все равно спасибо.
— Мой кузен был там несколько лет назад. Сказал, что это настоящий Город Грехов. Говорят, там открывали массажные салоны даже во время войны. Это правда?
— Не бывал. Знаешь, сейчас мне хочется побыть немного одному. Спасибо.
— Конечно. Может, еще встретимся позже?
— Может быть.
— Ты сюда надолго?
— Не думаю. Слушай...
— Да, разумеется. — И он ушел.
«Вот она», — подумал я, глядя на грязь, снег и мертвые цветы на дощечке, где не было имени. Только номер. «Вот она», — я сделал глубокий вдох, с наступлением вечера воздух стал обжигающе ледяным.
Вдалеке хлопнула дверца машины, и этот звук раздался как выстрел.
Я повернулся и побежал к нашему маленькому «шевроле» и Джози, карабкаясь сквозь сугробы и сметая все на своем пути.
— В чем, черт возьми, дело? — закричал я. Она стояла спиной к машине, и я смотрел ей прямо в лицо. — Мне хотелось пять минут побыть на могиле матери, а ты хлопаешь дверцей и закатываешь истерику!
— Успокойся. Успокойся!
— Это ты успокойся! Черт!
— Здесь холодно. Ты забрал ключи с собой. Я просто собиралась включить печку.
— Возьми эти чертовы ключи! Забирай эту чертову машину!
— Курт, перестань.
Я бросил ей ключи.
— От тебя никакой помощи. Никакой. Ты хотела ехать со мной, хотела? Но зачем? Мне это не нужно. Совершенно не нужно. — Я изо всех сил ударил по крыше машины и почувствовал колющую боль в замерзших мышцах ладони и костях.
— Ах ты засранец! — Она прыгнула в машину, захлопнула за собой дверцу и заблокировала ее. Повернула ключ зажигания, завела двигатель и сорвалась с места. Гравий из-под колес машины полетел в меня, как шрапнель. Она выехала с кладбища и помчалась на вершину холма к шоссе, находившемуся в полумиле отсюда. Затем остановилась около обочины. Я все еще видел ее машину.
Я бросился вслед, чтобы уладить эту ссору и убедиться, что с Джози все в порядке. Потом остановился. Затем побежал снова. Легко. Не спеша. Осторожно. Подбежав к машине, я окрикнул Джози. Она плакала, голова лежала на руле. Я постучал по стеклу. Она покачала головой. Я снова постучал, подождал, пока она поднимет голову, и сказал ей тихо через стекло:
— Прости меня.
Она посмотрела на меня своими медовыми глазами, полными слез и такого отчаяния, которого я никогда не видел прежде.
— Пожалуйста, — попросил я.
Она опустила стекло и поцеловала меня. Я почувствовал ее слезы на моем лице, холодные линии бежали по гладкой теплой коже щек. Я нагнулся к ней, машина по-прежнему разделяла нас, но я целовал ее слезы, губы, закрытые глаза.
— Прости меня, — повторил я, — прости.
— Ладно, малыш, залезай. Мне тоже очень жаль.
Она снова включила двигатель.
— Поехали назад к шоссе Ай-35, — предложил я, и мы направились вниз, к отелю «Комфорт-инн» на въезде 222, около Блэк-Велл, в штате Оклахома. Даже не помню, говорили мы о чем-нибудь по дороге или нет.
— Вот они, прелести возвращения домой, — сказал я, осматривая комнату, мало чем отличавшуюся от других номеров в американских отелях.
— Мы не должны были приезжать, — ответила Джози. — Я была не права.
— Нет, нет. Ты... понимаешь, я же говорил, что это не совсем мое. Я думал... пока мы летели сюда, на мгновение мне показалось, что все еще может наладиться. Но я ошибся. Смотри. Мы сейчас даже не в Канзасе. Джоан снова уехала. А Селма? А Дэйв? И мы должны засвидетельствовать свое почтение Келвину Гудселлу? Здорово! Это и есть настоящая семья!
— Я думала, ты все уладил во время прошлого визита.
— Да, да. Наверное. Но сейчас мне больше всего хочется поскорее убраться отсюда.
— Хорошо.
Она удивила меня.
— Хорошо, я больше не могу бороться с тобой, Курт. Не могу. И не собираюсь. Это было большой ошибкой. Если ты не хочешь видеть Селму, я могу тебя понять. Я познакомлюсь с ней и с остальными в другой раз. Или вообще никогда. Давай уедем сейчас.
— Ладно, — согласился я, чувствуя себя так, словно меня спасли от какого-то кошмара и от самого себя. Но когда мы посмотрели расписание полетов, выяснилось, что ближайший рейс из Уичито в Атланту состоится только на следующий день, а мы слишком устали, чтобы ехать в Талсу или даже в Оклахома-Сити.
Мне ничего не оставалось, как позвонить Селме. Я уже многое пережил, и мне казалось, что теперь я тоже справлюсь. Это — судьба. Мы договорились встретиться в ресторане «Пекин-палас» в Арканзас-Сити. Это нейтральная территория, и там можно выпить холодного пива.
* * *
«Правительство США начинает вывод войск из Панамы», — сообщал один из заголовков на первой странице «Витчита-Игл». «На войну были выброшены огромные деньги», — заявлял другой. Норьега по-прежнему скрывался в посольстве Ватикана, куда он перебрался через пару дней после того, как мы его упустили из генштаба. Бои почти прекратились. Улицы Панамы превратились в хаос из-за мародеров и народных мстителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Заткнись, парень! — прикрикнул я. — Заткнись!
Лазер плясал по его лицу, а мальчик продолжал плакать.
Справа в коридор вышел взрослый человек, но тут же спрятался, когда я выстрелил в потолок.
Теперь ребенок уже не плакал, а орал. Но при этом он даже не сдвинулся с места.
— Кто-нибудь, уберите ребенка! — заорал я изо всех сил, жалея, что не знаю, как это будет по-испански.
Никакого ответа. Я сделал жест рукой, потом — винтовкой. Лазер чертил линии по его телу, но мальчик по-прежнему не двигался.
Я видел, как из той же двери справа появилось две руки, которые тянулись к мальчику. Руки безоружной женщины. Больше я ничего разглядеть не смог. Кем бы ни была эта женщина, малыш знал ее. Он бросился навстречу рукам и исчез из моего поля зрения. Я слышал, как ребенок всхлипнул еще пару раз, потом все стихло. И лишь тогда я понял, что перестрелка на улице прекратилась.
Резкая смена обстановки вызывает тревожные чувства. Тишина раздражала. Потом сработал звуковой сигнал на моих часах. Четыре пятьдесят. Джози ждала звонка, а я не мог ей позвонить.
* * *
— Как ты себя чувствуешь?
— Разве родители не передали тебе, что со мной все хорошо?
— Да. Но они еще сказали, что ты позвонишь мне в пять.
— Дорогая, не сердись. Не хочу нагонять лишнего пафоса, но все-таки у нас здесь война.
— Я видела по телевизору. Но похоже, она заканчивается.
— Сегодня был довольно напряженный день. По крайней мере для меня.
Повисла пауза. Я слышал разговор другой пары на параллельной линии, но голоса звучали слишком тихо, и я ничего не мог разобрать.
Джози нарушила молчание первой:
— Хочешь узнать, как я провела день?
— Конечно, хочу.
— Утром я ездила в Саванну, собиралась купить украшения к Рождеству в магазине «Алтар-гилд». Хотела украсить ими весь дом. Но потом решила ничего не покупать.
Я снова услышал голоса на другой линии. Наконец я ответил ей:
— Мне казалось, ты хотела, чтобы у нас была своя елка. Представлял себе, как ты наряжаешь ее, и мне сразу становилось хорошо.
— Я подумала, что буду наряжать ее в одиночестве. Это очень грустно.
— С чего ты взяла?
— Мой жених попал в «горячую точку». Я могу стать вдовой прежде, чем мы поженимся, а он собирается рассказать мне, какое это захватывающее событие в его жизни. Скоро Рождество. А его нет со мной рядом. Ладно... но он не может сдержать самого простого обещания: позвонить мне!
— Я же сказал, что мне очень жаль.
— Я еще не все рассказала тебе о моем сегодняшнем дне.
— Что еще?
— Звонила Селма.
— Что случилось? Маме по-прежнему плохо?
— Кажется, ничего серьезного. Ее перевели из палаты интенсивной терапии, но Селма сказала, что мама ждет твоего звонка. Ты звонил ей?
— Нет, по-моему... знаешь, эти больничные коммутаторы. Иногда туда трудно дозвониться даже из Штатов. Думаю, ее скоро выпишут...
— Да, но ей хотелось бы поговорить с тобой.
— Но я звонил тебе.
— Возможно, тебе лучше позвонить ей.
* * *
Дозвониться до Канзаса нетрудно. Но, слава Богу, никто из Канзаса не имел возможности позвонить мне. Со времени болезни матери семья не давала мне покоя. Селма могла в любой момент позвонить Джози и начать делиться своими проблемами с будущей «сестрой». Я даже получил весточку от Джоан, моей старшей сестры, перед тем как покинул Америку. Она говорила о деньгах своего мужа. Я был вежлив, но не более того.
— Пожалуйста, соедините меня с миссис Гудселл. Палата Б-302.
Ответа не последовало, и коммутатор снова переключился.
— Как зовут больного? — спросил оператор.
— Гудселл, — сказал я, — или, может, Куртовиц.
— Гудселл. Да. Ее перевели. Я соединю вас.
Пока я ждал, играла мелодия песни «Домик в степи».
— Алло? — послышался низкий и слабый голос.
— Мама? Мама, это Курт.
— А, мой Курт. Я... я думала о... я... я... здесь медсестра. Она может... Ты не перезвонишь?
— Мама, что случилось?
На другом конце провода послышался шум и стук телефонной трубки. Потом я разобрал голос матери, она не то кричала, не то задыхалась.
— Кто это? — Незнакомый голос, судя по всему, принадлежал медсестре.
— Это ее сын Курт. Что случилось? С ней все в порядке?
— У нее небольшой рецидив. Мы должны оказать ей помощь. Можете перезвонить позже?
— Да, да. Когда?
— Позже. — И она повесила трубку.
* * *
Рутина спасает жизнь, когда ты не способен думать, а иногда — и рассудок, когда ты думаешь слишком много. Несмотря на усталость, я почистил ружье и разобрал свой походный рюкзак. Помимо Корана, который я непонятно для чего взял с собой, у меня почти не было личных вещей. Я не умел читать его, поэтому стал прятать в нем памятные для меня бумаги. Поздравительную открытку от родителей Джози. Пару корешков от билетов. Регистрационную карточку отца с той же фотографией, что и на армейском удостоверении. Меня раздражало, что болезнь матери и проблемы сестер вторглись в мою жизнь. Я полагал, что избавился от всего этого благодаря армии и Джози. И я хотел снова оказаться подальше от моей семьи, как только маме станет лучше. Но меня интересовала тайна, связанная с отцом. Я ждал, когда мама поправится, чтобы поговорить с ней об этом. Что бы там ни было.
Я изучал цифры, которые отец написал на Коране, и смотрел на них снова и снова, надеясь понять значение: 114, затем 29 = 3(1) + 10 (2) + 13(3) + 2(4) + 2(5) (42 = 2 или 5). Казалось, разгадка очень простая, но я никак не мог ее понять. Иногда я засыпал, пытаясь разобраться в этих цифрах. Я любил спать. Но той ночью заснуть не сумел. Как не мог найти в себе сил встать. Вопреки всему я переживал за маму и был в ярости из-за того, что Джози сердилась на меня.
* * *
— Прости, малышка. Я знаю, что уже поздно, но я должен был позвонить тебе.
— Курт, послушай...
— Нет, это ты послушай. Я звоню, чтобы сказать тебе, что не выношу наших ссор. Они сводят меня с ума.
— Курт, милый, послушай меня. Сегодня вечером звонили из Канзаса.
— Нет.
— О, Курт, прости. Мне очень жаль. Они звонили сюда. Я не знаю, как тебе это сказать...
— Она умерла?
— Да. Она умерла, Курт.
Глава 6
Холодный свет зимнего солнца был ярким и чистым, и я видел скользящую по земле тень самолета. Пологие склоны гор восточного Канзаса припорошило снегом, но я по-прежнему мог рассмотреть проплывавшие внизу поля. Местами землю перекопали, и теперь она ждала весны, кое-где озимые пустили первые зеленые ростки, храбро встречая морозы. Там, где земля была достаточно теплой, виднелись коричневые прогалины. Голые деревья ясно просматривались в морозном воздухе. И когда мы стали спускаться к Уичито, я подумал, что даже на расстоянии десяти тысячи футов смогу увидеть их покрытые инеем ветви с дрожащими на них последними листами. Где-то в потайном уголке моей памяти возникло воспоминание о холодном и чистом воздухе, который бывал только на рождественских каникулах. А ведь я думал, что забыл обо всем. Я взял Джози за руку и сжал ее, но не мог оторвать глаз от окна.
— ...Рождественский календарь, — сказала она и, поскольку я ничего не ответил, повторила: — У тебя в детстве был рождественский календарь?
— Не знаю.
— Нет, знаешь. Это такая большая открытка с множеством окошек. Каждый день ты открываешь одно из них и видишь там пастыря или мудреца.
— Да, у нас был такой.
— Помнишь ожидание?
— Ожидание? Наверное.
— Конечно, ты знаешь, что в последнем окошке окажется Младенец Иисус. Но каждый день ты открываешь эти маленькие бумажные окошки и видишь новые лица.
— Да, помню.
— Мне нравилось открывать те окошки. А тебе? — Мне казалось, что Джози нервничает. Она все говорила и говорила без умолку, это было не похоже на нее. — Даже если ты делаешь это не один год, тебе все равно интересно. Правда? Считать дни до рождественского утра.
— Они были у нас не каждый год. Иногда мы забывали их купить. Но я их любил. Кажется, любил.
Я испытывал странное чувство от прикосновения руки Джози. Как будто она принадлежала совершенно чужому человеку.
Хотелось помолчать. Просто смотреть на землю и оставаться наедине со своими чувствами. Грусть и волнение переполняли меня. Это и было чувством дома. Сидя в самолете и глядя в окно, я погружался в мысли и мечты и словно отгораживался от других людей, и живых и мертвых, мне не хотелось ни видеть их, ни общаться с ними. Здесь, на высоте десяти тысяч футов, я смотрел на пустынные поля внизу и ощущал, что я дома.
— Ты видишь Уэстфилд? — поинтересовалась Джози. Я только покачал головой; некоторое время она сидела тихо, пока мы подлетали к аэропорту Уэстфилда. — Нас кто-нибудь встретит?
— Надеюсь, что нет.
* * *
В аэропорту никто из родных нас не ждал. И когда мы добрались до кладбища неподалеку от Уэстфилда, я не встретил там никого из родственников. Похороны состоялись десять дней назад. Джоан хотела, чтобы их устроили как можно скорее. «Тогда я смогу провести хотя бы часть рождественских каникул с детьми», — объяснила она. Так и получилось. Она считала позором то, что я не могу покинуть свою часть. «Прости, Курт, все уже собрались, — сказала она. — Но мы будем думать о тебе». Я ответил, что тоже буду думать о них и постараюсь приехать как можно скорее.
Когда я рассказал Джози по телефону из Панамы о том, что случилось с похоронами в Канзасе, она рассердилась.
— Они должны были подождать или хотя бы заказать службу, когда ты приедешь.
Но ждать не стали ни с похоронами, ни со службой. Церемония похорон состоялась через два дня после Рождества на углу кладбища Хайланд. Джоан умудрилась пригласить католического священника из Арк-Сити. Я никогда раньше не слышал его имени. Все завершилось еще до того, как я вернулся из Панамы, по правде говоря, я был бы рад, если бы на этом все и закончилось. Но у Джози имелось другое мнение на этот счет. Она пожелала поехать со мной, быть рядом.
Вот мы и приехали. Я вышел из маленького автомобиля, который взял напрокат, и оглядывался в поисках человека, который помог бы мне найти могилу. Я увидел мужчину, чинившего двигатель экскаватора. Когда присмотрелся к нему, то узнал парня, учившегося в одной школе со мной, только в другом классе. У него была красноватая кожа с ярким румянцем, резкие черты лица и светло-голубые глаза. Я помнил, что встречал его в коридорах школы и на трибунах во время игр «Викингов». Но я совершенно забыл его имя.
— Ханк! — окликнул он. — Как поживаешь, приятель? Я тебя не узнал.
— Привет, — отозвался я. — Работаешь здесь?
— Шесть месяцев. Знаешь, когда земля замерзает, приходится нелегко. Вот прохлаждаюсь здесь с экскаватором.
— Похоже, мотор начинает нагреваться.
— Надеюсь, что да. — Он стер с руки машинное масло и поздоровался со мной. — Жаль твою маму.
— Спасибо. Да... Ты не знаешь, где ее могила?
Пока мы шли в южную часть кладбища, я заметил, что Джози осталась около машины. Она ждала, пока я позову ее или подам сигнал. Но я хотел найти могилу, увидеть ее и минуту побыть там один, ни с кем не разговаривая.
— Ты, наверное, не смог приехать на похороны, потому что был в Панаме? — спросил мой знакомый могильщик.
— Да.
— Уверен, ты им там хорошенько надрал задницы.
— Думаю, да.
— Посмотрим. Это где-то здесь... — Он нагнулся и смахнул снег с маленькой металлической дощечки с номером. — Не то.
— Могила моего отца там, — указал я в противоположную сторону кладбища.
— Да. Так-так... Но твоя мама лежит где-то здесь.
Наверное, это была идея Гудселла — похоронить их порознь.
Мы подошли к другому холмику, где несколько увядших маргариток придавили камнями, чтобы их не унесло ветром из прерий. Ваза с искусственными розами была опрокинута.
— Вот, — показал он. — Скоро должны привезти могильный камень. Не знаю, почему произошла задержка. Иногда такое бывает.
— Спасибо большое.
— В Панаме, наверное, очень жарко. Да, ханк?
— Да. Спасибо.
— Хочешь, угощу тебя пивом, когда ты закончишь?
— Я должен навестить родных. Но все равно спасибо.
— Мой кузен был там несколько лет назад. Сказал, что это настоящий Город Грехов. Говорят, там открывали массажные салоны даже во время войны. Это правда?
— Не бывал. Знаешь, сейчас мне хочется побыть немного одному. Спасибо.
— Конечно. Может, еще встретимся позже?
— Может быть.
— Ты сюда надолго?
— Не думаю. Слушай...
— Да, разумеется. — И он ушел.
«Вот она», — подумал я, глядя на грязь, снег и мертвые цветы на дощечке, где не было имени. Только номер. «Вот она», — я сделал глубокий вдох, с наступлением вечера воздух стал обжигающе ледяным.
Вдалеке хлопнула дверца машины, и этот звук раздался как выстрел.
Я повернулся и побежал к нашему маленькому «шевроле» и Джози, карабкаясь сквозь сугробы и сметая все на своем пути.
— В чем, черт возьми, дело? — закричал я. Она стояла спиной к машине, и я смотрел ей прямо в лицо. — Мне хотелось пять минут побыть на могиле матери, а ты хлопаешь дверцей и закатываешь истерику!
— Успокойся. Успокойся!
— Это ты успокойся! Черт!
— Здесь холодно. Ты забрал ключи с собой. Я просто собиралась включить печку.
— Возьми эти чертовы ключи! Забирай эту чертову машину!
— Курт, перестань.
Я бросил ей ключи.
— От тебя никакой помощи. Никакой. Ты хотела ехать со мной, хотела? Но зачем? Мне это не нужно. Совершенно не нужно. — Я изо всех сил ударил по крыше машины и почувствовал колющую боль в замерзших мышцах ладони и костях.
— Ах ты засранец! — Она прыгнула в машину, захлопнула за собой дверцу и заблокировала ее. Повернула ключ зажигания, завела двигатель и сорвалась с места. Гравий из-под колес машины полетел в меня, как шрапнель. Она выехала с кладбища и помчалась на вершину холма к шоссе, находившемуся в полумиле отсюда. Затем остановилась около обочины. Я все еще видел ее машину.
Я бросился вслед, чтобы уладить эту ссору и убедиться, что с Джози все в порядке. Потом остановился. Затем побежал снова. Легко. Не спеша. Осторожно. Подбежав к машине, я окрикнул Джози. Она плакала, голова лежала на руле. Я постучал по стеклу. Она покачала головой. Я снова постучал, подождал, пока она поднимет голову, и сказал ей тихо через стекло:
— Прости меня.
Она посмотрела на меня своими медовыми глазами, полными слез и такого отчаяния, которого я никогда не видел прежде.
— Пожалуйста, — попросил я.
Она опустила стекло и поцеловала меня. Я почувствовал ее слезы на моем лице, холодные линии бежали по гладкой теплой коже щек. Я нагнулся к ней, машина по-прежнему разделяла нас, но я целовал ее слезы, губы, закрытые глаза.
— Прости меня, — повторил я, — прости.
— Ладно, малыш, залезай. Мне тоже очень жаль.
Она снова включила двигатель.
— Поехали назад к шоссе Ай-35, — предложил я, и мы направились вниз, к отелю «Комфорт-инн» на въезде 222, около Блэк-Велл, в штате Оклахома. Даже не помню, говорили мы о чем-нибудь по дороге или нет.
— Вот они, прелести возвращения домой, — сказал я, осматривая комнату, мало чем отличавшуюся от других номеров в американских отелях.
— Мы не должны были приезжать, — ответила Джози. — Я была не права.
— Нет, нет. Ты... понимаешь, я же говорил, что это не совсем мое. Я думал... пока мы летели сюда, на мгновение мне показалось, что все еще может наладиться. Но я ошибся. Смотри. Мы сейчас даже не в Канзасе. Джоан снова уехала. А Селма? А Дэйв? И мы должны засвидетельствовать свое почтение Келвину Гудселлу? Здорово! Это и есть настоящая семья!
— Я думала, ты все уладил во время прошлого визита.
— Да, да. Наверное. Но сейчас мне больше всего хочется поскорее убраться отсюда.
— Хорошо.
Она удивила меня.
— Хорошо, я больше не могу бороться с тобой, Курт. Не могу. И не собираюсь. Это было большой ошибкой. Если ты не хочешь видеть Селму, я могу тебя понять. Я познакомлюсь с ней и с остальными в другой раз. Или вообще никогда. Давай уедем сейчас.
— Ладно, — согласился я, чувствуя себя так, словно меня спасли от какого-то кошмара и от самого себя. Но когда мы посмотрели расписание полетов, выяснилось, что ближайший рейс из Уичито в Атланту состоится только на следующий день, а мы слишком устали, чтобы ехать в Талсу или даже в Оклахома-Сити.
Мне ничего не оставалось, как позвонить Селме. Я уже многое пережил, и мне казалось, что теперь я тоже справлюсь. Это — судьба. Мы договорились встретиться в ресторане «Пекин-палас» в Арканзас-Сити. Это нейтральная территория, и там можно выпить холодного пива.
* * *
«Правительство США начинает вывод войск из Панамы», — сообщал один из заголовков на первой странице «Витчита-Игл». «На войну были выброшены огромные деньги», — заявлял другой. Норьега по-прежнему скрывался в посольстве Ватикана, куда он перебрался через пару дней после того, как мы его упустили из генштаба. Бои почти прекратились. Улицы Панамы превратились в хаос из-за мародеров и народных мстителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32