– Теперь эти проклятые ботинки. – Он попытался нагнуться. – Ты не завяжешь мне их? Руки не слушаются – не могу завязать шнурки.
Присев, она завязала их.
– Это, возможно, из-за тока – было пыткой наблюдать и притворяться, что я с ними, понимая, что тебе конец, если я сорвусь прежде, чем мне удастся тебя освободить. – Она помогла ему подняться. – Но все будет хорошо, и мы куда-нибудь исчезнем, как только встретимся с Полом.
Стоя уже у двери, он обернулся.
– А кто говорил о Поле?
– Ты. Ты должен с ним встретиться в Колорадо через неделю. Я уже прикинула, как мы полетим из Мадрида в Буэнос-Айрес, затем в Мехико и оттуда – на машине. Но мы должны уехать завтра.
– Я еду один.
– Они будут поджидать тебя! Я могу помочь тебе проскользнуть.
– Так же, как на Крите?
Он вышел из двери и начал неуклюже, чувствуя боль во всем теле, спускаться по лестнице. "Какого черта она сняла номер на третьем этаже? Дьявол, troisieme etage – значит, четвертый этаж, будь он проклят. Чертовы французы со своим rez-de-chaussee. Почему у них все не как у людей? Назад, на четвертый, мне ни за что не подняться, только если мне к заднице приставят ружье.
Сейчас она настолько своя, что дальше некуда, но все это чушь. Так они рассчитывают добраться до Пола. В голове не укладывается, что она застрелила этого парня, Джека. Разметала легкие по всей мансарде. Должно быть, им очень нужен Пол, если они пошли на это. Надо притвориться, что я ей верю. А если она искренна? Нельзя рисковать. Завести ее в какую-нибудь улочку и придушить. Не смогу. Нет, ее не смогу.
Но надо поскорее от нее отделаться. Нельзя, чтобы Пол ждал, – какой-то ужас!"
Они сидели в угловом ресторанчике, занавески закрывали улицу.
– Как Морт выследил меня? – спросил он.
– В горах Крита на тебя началась настоящая охота. Через несколько, дней они были уверены в том, что ты утонул – все это я узнала позже. Но Морт продолжал проверять каждую вторую улочку – от него ничего не ускользает, – в конце концов он вычислил тебя, когда в голову ему пришла мысль о грузовом судне, которое вышло из Ситии на следующее утро, после того как ты ускользнул от них в горах. Потом они засекли тебя с самолета где-то на алжирском побережье, потеряли и вновь нашли тебя в Оране. – Нагнувшись, она откашлялась. – А потом ты, идиот, отправил это письмо из Марселя.
– А что ты делала все это время, пока я развлекался в Африке?
– После моего провала в Ви они отправили меня назад в Брюссель, пока не напали на твои след. Я уже была на пути к Марселю, когда ты, подстрелив Морта, исчез. Потом они узнали, что ты звонил в эту гостиницу в Эксе, и предположили, что ты направляешься в Ноенвег, поэтому меня перебросили туда. Ты добрался быстрее, чем они ожидали. – Ее нога в чулке скользнула под отворот его штанины. – Но из тебя никогда не получится agent clandestin.
– Да?
– В Ноенвеге ты встал со своим биноклем прямо напротив солнца. Лу увидел отблеск. Они предположили, что ты захочешь обыскать дом, и оставили там меня, чтобы я схватила тебя, поскольку я была единственной, кого ты не видел на крыльце. Они вернулись в горы с потушенными фарами. Я знала, что они после Ви не доверяют мне, что не уедут слишком далеко, чтобы не дать мне возможности предупредить тебя. Я так обрадовалась, когда тот грузовик спугнул тебя. И я никак не ожидала, что ты вернешься.
– Я совсем не удивился, увидев там тебя.
– Я чуть не убила Джека, когда он избил тебя, но я была в таком смятении. Тогда у меня в голове еще не было плана. Но в конце ты стал упоминать то, о чем я говорила тебе и что было правдой. Это никак не входило в ту роль, которую я должна была разыгрывать перед тобой – ты говорил о моем муже и прочее, – и я знала, что они скоро убьют меня. И я боялась, что ты расскажешь им о Поле.
– А что тебе Пол?
– Ничего, кроме того, что он твой друг. Но я понимала, что, как только они схватят его, вам обоим конец.
– Почему?
– Вы единственные, кому известно, что произошло. Разделавшись с вами, они сразу бы оказались в полной безопасности.
– А как с тобой?
– Я даже не знаю, зачем ты им... это мой шанс, на который я рассчитываю. Мне нечего разоблачать, кроме того, что мне известно по слухам.
– Я все расскажу тебе.
– Давай оставим это, найдем Пола и исчезнем – прошу тебя.
– И позволим им спокойно жить?
– Ну и что? Давай и сами жить, а не копаться в их грязных делах.
– Кому было нужно посылать атомную бомбу в Тибет?
– А, это та самая история, которую, как предполагалось, ты будешь рассказывать, это то, что, как они говорили, ты мог рассказать мне. Это была твоя роль.
– Господи, но ведь так и было, Клэр, я видел это.
– Это идиотизм! Кто отважится на такое?
– Возможно, они думали, что это обойдется без последствий или же будет локализовано. Средство для оказания давления на китайцев, чтобы выгнать их из Тибета, хитроумная победа над распространившимся в мире призраком коммунизма.
– Кого бы они обвинили?
– Может, китайцев? Не знаю. Или русских, или индусов, или нас...
– Я никогда еще в своей работе не сталкивалась с подобным замыслом. Когда ты рассказал мне об этом в Афинах, я поверила тебе только наполовину. – Она подергала свои короткие волосы. – Но ведь я никогда не понимала, что происходит. Они наверняка не рассказали бы мне.
– А что такое Ноенвег?
– Укромное место для встреч. Я раньше никогда не знала о нем. Там был кто-то из начальства. Должно быть, Морт позвонил ему после того, как они вышли на тебя в Марселе.
– Кто это?
– Лу. Он из округа Колумбия.
– Морт американец?
– Никто не знает, кто есть кто в этом деле.
– Я должен знать.
– Я не очень-то смогу тебе помочь. Три года я работала на них в Брюсселе как мнимый внештатный репортер, а фактически занималась сбором всякого рода информации на всех представителей ЕЭС и НАТО, кроме американцев.
– Какой информации?
– О численности и расположении войск, о переброске техники, дислокации ракет, о том, кто с кем спит и тому подобное. Я полагала, что США лишь проверяют своих сотрудников.
– Тебе было настолько все равно, что ты даже не спрашивала, на кого ты работаешь и как они используют твои сведения?
– После смерти мужа мне действительно было все равно. Я на самом деле любила его, Сэм.
– Никто не сомневается в этом.
– Год спустя после того, как умер Тим, я все еще не могла оправиться и по-прежнему ненавидела тех, кто его убил. В «Times» я наткнулась на объявление о том, что требуется специалист в области международных отношений, который должен «свободно владеть иностранными языками». Французский с немецким я знала как родные, потому что я – француженка и выросла здесь.
– А в Афинах у тебя был американский паспорт.
– Он был фальшивый.
– Ты американка?
– Настоящая я? – На ее щеках обозначились ямочки. – Она была француженкой.
– Как ее звали?
– Ее больше нет, похоронили. Принимай меня такой, какая я есть.
– У тебя словно выросла новая голова.
– Я – змея, пожирающая свой хвост, милый.
– Значит, ты позвонила по этому объявлению в «Times»?
– Да, и через месяц они мне ответили. Я должна была работать в Брюсселе. Мне вскоре это наскучило, но как-то помогало забыться. Я окунулась в этот мир, в мир, где отсутствуют какие бы то ни было понятия, представления о добре и зле, где есть только какие-то одни силы и им противодействуют другие, а в основе лежит всепрощающая и всепозволяющая ненависть. Это было как раз то, что мне надо. Но прошло несколько месяцев, мои раны зарубцевались, я начала прозревать, и многое увиденное стало шокировать меня и не забывалось. Я менялась, но не подозревала насколько до того, как встретилась с тобой.
– До того как встретилась с тобой, – пропел он фальцетом. – Чушь!
– Ты не самый сексуально привлекательный мужчина в мире, Сэм. Мне очень не нравится, когда ты вот так щуришься без очков или когда ты груб, как сейчас, и думаешь, что это придает тебе мужественности. Порой ты бываешь настолько глуп, что... Кроме того, у тебя вылезут волосы. -
Протянув руку через стол, она ущипнула его за бок. – Ты станешь дряблым.
– Не отклоняйся от темы.
– Ну вот видишь, я и задела тебя за живое. У тебя совсем нет чувства юмора. Постарайся относиться к себе не так серьезно, хотя я и люблю тебя, несмотря ни на что. В самолете из Тегерана я должна была каким-нибудь образом заинтересовать тебя, чтобы выйти на Пола. Но в Афинах, в гостинице на Плаке, увидела перед собой человека, который совсем не соответствовал описанию, которое я получила. Я должна была узнать, понимаешь?
– Что узнать?
– Кто ты на самом деле. Когда ты уснул в тот первый день в Афинах, я начала все обдумывать и пришла к выводу о том, что не могу поверить тому, что они говорили. Ты уже начал мне нравиться. – Она улыбнулась. – Не спрашивай почему – я сама не знаю.
– Вернемся к рассказу о тебе.
– Проработала в Брюсселе год, где занималась переводами дурацких сообщений и подслушанных телефонных разговоров. Потом меня направили в Кению, где я должна была выступать в роли корреспондента «Le Figaro», о чем, к моему удивлению, меня даже не спросили. Там я собирала информацию о деятелях левых партий – политиках, редакторах, военных – и отсылала ее диппочтой в Брюссель. Однако в Найроби у меня начали появляться кое-какие сомнения.
– По поводу чего?
– По поводу того, чем я непосредственно занималась. И по поводу тех, на кого я работала. Я хотела рассказать тебе об этом на Крите, но ты не слушал.
– Попробуй еще раз.
– В одно из моих заданий входило взять интервью у американца, который пытался воспрепятствовать истреблению слонов. Ты ведь знаешь про торговлю слоновой костью, про то, как слонов убивают ради бивней? Браконьеры тесно связаны с правительством Кении: в одном месте крупнейшую банду контрабандистов возглавляла сестра президента. Так вот я поговорила с этим американцем. Я считала, что это – просто одно из заданий, необходимых для моей роли, и о нем можно будет вскоре забыть. Но на самом деле он действительно нащупал что-то Серьезное.
Она наполнила его стакан, и он отставил бутылку.
– Он пытался заставить Международный банк приостановить выплату кредитов Кении до тех пор, пока правительство не установит контроль за соблюдением законов, запрещавших охоту на слонов. Во время интервью я узнала и о его повседневной работе, и о его планах на ближайшие месяцы – он поделился со мной, каким образом собирается воздействовать на Международный банк.
– И что же?
– Через месяц после этого интервью он погиб, как было сказано, в автокатастрофе. Я думаю, что те, кто послал меня... что моей информацией воспользовались убийцы. Так что, в каком-то смысле он погиб из-за меня. А мне он действительно понравился.
– Ты все время повторяешь слово «действительно».
– По привычке, поскольку в мире ничего частенько выдается за нечто более действительное. Послушай, сколько синонимов у лжи – притворство, показуха, прикрытие, игра, видимость, двуличие, фальшь, лицемерие, маскарад? Тошнит от них!
– С каких это пор?
– В течение долгих месяцев я узнавала, какую работу я на самом деле выполняла, и задавала себе вопрос: кому нужны ее результаты? Кто стоит за всем этим? В прошлом году я как-то вечером напилась в одиночестве и, убирая под музыку посуду, думала, чем я в этом мире занимаюсь – делаю ли я его лучше или хуже?
– Что это ты вдруг?
– Долгое время я только и хотела, что расправиться с теми, кто, в моем представлении, был виновен в смерти моего отца и Тима. Когда со мной связывались, я просила о чем-то более активном и решительном, но они, посмеиваясь, говорили: «Всему свое время». Но при каждом удобном случае я выведывала и пыталась разобраться в структуре американской разведки и в чем заключается наша борьба с коммунистами. Три раза я ездила в Таиланд и встречалась с редакторами различных газет под видом свободного репортера, собиравшего материал о камбоджийских беженцах, наводнивших эту страну. Конечно, моим заданием было определить, кто из издателей и редакторов был настроен враждебно по отношению к Штатам, но, следуя своей роли, мне приходилось проводить некоторое время и с беженцами. – Она отодвинула тарелку. – С меня хватит. – Замолчав, она закрыла лицо ладонями.
Он смотрел на ее короткие черные как смоль волосы отражавшиеся в огромном зеркале, создававшем иллюзии более просторного помещения. «Зачем мы искажаем мир»? В зеркале отражался тучный мужчина, склонившийся над своей тарелкой за соседним столиком; белая салфетка на его животе напомнила Коэну весенний снег на северном склоне. «Быть бы сейчас в Монтане или в Гималаях, подальше от городов! Почувствовать бы холодный ветер, дующий с Беартуфс, запах лося и гнездовий высоко в колючем воздухе. Боже, она плачет, по рукам текут слезы».
– Ну же, Клэр, не надо. Это становится похожим на любовную ссору. La chamaille imaginaire. А то уйду, – сказал он.
Она засмеялась, вытирая пальцами слезы на щеках.
– Глупый, ты же – калека. Куда ты уйдешь?
– Такое впечатление, что ты только и пользуешься тем, что я покалечен.
Она положила свою мокрую от слез руку на его.
– Почему ты так груб со мной?
– Я тебе не верю.
– Неужели ты не видишь, сколько я сама вытерпела от них? В отличие от тебя, я не могу этого постичь – когда я встречалась с теми камбоджийскими беженцами, все, чего я старательно избегала, стало в моем представлении приобретать истинные формы. Передо мной прошли тысячи выживших: разбитые семьи, люди, потерявшие близких, которые изо дня в день на протяжении месяцев подвергались бомбежке ВВС США, и где – в нейтральной стране! Сначала я гнала от себя эти мысли, но, чем больше я видела ран, смертей, страданий, детей с ожогами и голодающих родителей, я... – Она потрясла головой. – Это были не только их, но и мои страдания. И я судила себя по тем законам, которыми руководствовались США в Нюрнберге.
Она сжала его руку.
– С тех пор я узнала больше: о борьбе ЦРУ за монополию на контрабанду опиума из Южного Вьетнама и Лаоса в 60-х, о том, как мы, ЦРУ, продавали героин, чтобы оплачивать операции, которые Конгресс отказывался финансировать, – политические убийства, о которых Конгрессу было неизвестно. Тот самый героин оседал на улицах Нью-Йорка, Чикаго и в тысяче других мест, превращая молодых американцев в наркоманов. И вьетнамская война, убившая моего мужа, тоже была развязана ЦРУ, вопившим: «Бей коммунистов!» А доверчивые американцы ринулись на защиту чудовищного наркобизнеса ЦРУ и доходов от него в Лаосе, Камбодже и Южном Вьетнаме...
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Сэм, попытайся меня понять: я работала на тех самых людей, что были виновны в гибели Тима и пятидесяти пяти тысяч других американцев! Все эти годы я жила сплошной ложью, заключавшейся не только в ролях и мнимых образах, но и в моих глубочайших побуждениях. Я будто жила с незнакомцем, который лгал мне, в то время как и я лгала самой себе. Секс, случайный оргазм, голод, жажда – только это и было неподдельным в моей жизни.
– Все на самом деле не такие, какими кажутся.
– Возможно, но хорошие люди не пытаются быть лживыми со всеми подряд. А те, кто работает в ЦРУ и их прототипы в КГБ, британской разведке, как и все тайные агенты, лживы сознательно. Это – образ жизни, ставший привычкой, которую они не в силах бросить. Из-за многоличия они теряют свое подлинное лицо, и оказывается, что под масками-то ничего нет.
– Так, наверное, проще.
– Но это все неживое! Нехорошее.
Он откинулся на спинку стула. Ее лицо, покрасневшее от волнения, казалось припухшим, она пристально смотрела на него, словно в чем-то обвиняя. «Какое она имеет право осуждать меня? Опять она все так поворачивает, что мне приходится защищаться. Интересно, она искренна или опять играет? Пока я не буду уверен, мне остается предполагать последнее».
– Расскажи-ка мне о Der Kapellmeister, – сказал он. Она помедлила.
– Где ты о нем слышал?
– Отвечай!
– Я не знаю, кто он, – но через него надо было связываться с МАД. Это означает «дирижер».
– Что такое МАД?
– Сокращенное название западногерманской военной разведки.
– А «дирижер»?
– "Kaplle" по-немецки «хор», значит, буквально это переводится «хормейстер». Где ты это услышал?
– Морт как-то упомянул о нем Лу. – Он улыбнулся. – Должен тебе признаться, что я не верю в такую перемену твоей сущности.
Она выпрямилась.
– В какую?
– Например, в Афинах. Когда ты вдруг решила подружиться со мной, вместо того чтобы следить.
– Ты уже начал мне нравиться – не спрашивай почему.
Она улыбнулась.
– Я совершила нечто ужасное, но я рада, что так поступила.
– В этом нет ничего нового.
– Не будь таким, Сэм. Я охотно верю, что тебе себя жалко.
– Конечно, жалко, но не себя, а других. Так что же ты сделала?
– Вместе с антибиотиками я дала тебе еще кое-что, чтобы развязать язык и о чем бы ты уже не помнил на следующий день. – Она схватила его за руку. – Мне пришлось это сделать! Мне было необходимо узнать, правдой ли было то, что они мне рассказали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Присев, она завязала их.
– Это, возможно, из-за тока – было пыткой наблюдать и притворяться, что я с ними, понимая, что тебе конец, если я сорвусь прежде, чем мне удастся тебя освободить. – Она помогла ему подняться. – Но все будет хорошо, и мы куда-нибудь исчезнем, как только встретимся с Полом.
Стоя уже у двери, он обернулся.
– А кто говорил о Поле?
– Ты. Ты должен с ним встретиться в Колорадо через неделю. Я уже прикинула, как мы полетим из Мадрида в Буэнос-Айрес, затем в Мехико и оттуда – на машине. Но мы должны уехать завтра.
– Я еду один.
– Они будут поджидать тебя! Я могу помочь тебе проскользнуть.
– Так же, как на Крите?
Он вышел из двери и начал неуклюже, чувствуя боль во всем теле, спускаться по лестнице. "Какого черта она сняла номер на третьем этаже? Дьявол, troisieme etage – значит, четвертый этаж, будь он проклят. Чертовы французы со своим rez-de-chaussee. Почему у них все не как у людей? Назад, на четвертый, мне ни за что не подняться, только если мне к заднице приставят ружье.
Сейчас она настолько своя, что дальше некуда, но все это чушь. Так они рассчитывают добраться до Пола. В голове не укладывается, что она застрелила этого парня, Джека. Разметала легкие по всей мансарде. Должно быть, им очень нужен Пол, если они пошли на это. Надо притвориться, что я ей верю. А если она искренна? Нельзя рисковать. Завести ее в какую-нибудь улочку и придушить. Не смогу. Нет, ее не смогу.
Но надо поскорее от нее отделаться. Нельзя, чтобы Пол ждал, – какой-то ужас!"
Они сидели в угловом ресторанчике, занавески закрывали улицу.
– Как Морт выследил меня? – спросил он.
– В горах Крита на тебя началась настоящая охота. Через несколько, дней они были уверены в том, что ты утонул – все это я узнала позже. Но Морт продолжал проверять каждую вторую улочку – от него ничего не ускользает, – в конце концов он вычислил тебя, когда в голову ему пришла мысль о грузовом судне, которое вышло из Ситии на следующее утро, после того как ты ускользнул от них в горах. Потом они засекли тебя с самолета где-то на алжирском побережье, потеряли и вновь нашли тебя в Оране. – Нагнувшись, она откашлялась. – А потом ты, идиот, отправил это письмо из Марселя.
– А что ты делала все это время, пока я развлекался в Африке?
– После моего провала в Ви они отправили меня назад в Брюссель, пока не напали на твои след. Я уже была на пути к Марселю, когда ты, подстрелив Морта, исчез. Потом они узнали, что ты звонил в эту гостиницу в Эксе, и предположили, что ты направляешься в Ноенвег, поэтому меня перебросили туда. Ты добрался быстрее, чем они ожидали. – Ее нога в чулке скользнула под отворот его штанины. – Но из тебя никогда не получится agent clandestin.
– Да?
– В Ноенвеге ты встал со своим биноклем прямо напротив солнца. Лу увидел отблеск. Они предположили, что ты захочешь обыскать дом, и оставили там меня, чтобы я схватила тебя, поскольку я была единственной, кого ты не видел на крыльце. Они вернулись в горы с потушенными фарами. Я знала, что они после Ви не доверяют мне, что не уедут слишком далеко, чтобы не дать мне возможности предупредить тебя. Я так обрадовалась, когда тот грузовик спугнул тебя. И я никак не ожидала, что ты вернешься.
– Я совсем не удивился, увидев там тебя.
– Я чуть не убила Джека, когда он избил тебя, но я была в таком смятении. Тогда у меня в голове еще не было плана. Но в конце ты стал упоминать то, о чем я говорила тебе и что было правдой. Это никак не входило в ту роль, которую я должна была разыгрывать перед тобой – ты говорил о моем муже и прочее, – и я знала, что они скоро убьют меня. И я боялась, что ты расскажешь им о Поле.
– А что тебе Пол?
– Ничего, кроме того, что он твой друг. Но я понимала, что, как только они схватят его, вам обоим конец.
– Почему?
– Вы единственные, кому известно, что произошло. Разделавшись с вами, они сразу бы оказались в полной безопасности.
– А как с тобой?
– Я даже не знаю, зачем ты им... это мой шанс, на который я рассчитываю. Мне нечего разоблачать, кроме того, что мне известно по слухам.
– Я все расскажу тебе.
– Давай оставим это, найдем Пола и исчезнем – прошу тебя.
– И позволим им спокойно жить?
– Ну и что? Давай и сами жить, а не копаться в их грязных делах.
– Кому было нужно посылать атомную бомбу в Тибет?
– А, это та самая история, которую, как предполагалось, ты будешь рассказывать, это то, что, как они говорили, ты мог рассказать мне. Это была твоя роль.
– Господи, но ведь так и было, Клэр, я видел это.
– Это идиотизм! Кто отважится на такое?
– Возможно, они думали, что это обойдется без последствий или же будет локализовано. Средство для оказания давления на китайцев, чтобы выгнать их из Тибета, хитроумная победа над распространившимся в мире призраком коммунизма.
– Кого бы они обвинили?
– Может, китайцев? Не знаю. Или русских, или индусов, или нас...
– Я никогда еще в своей работе не сталкивалась с подобным замыслом. Когда ты рассказал мне об этом в Афинах, я поверила тебе только наполовину. – Она подергала свои короткие волосы. – Но ведь я никогда не понимала, что происходит. Они наверняка не рассказали бы мне.
– А что такое Ноенвег?
– Укромное место для встреч. Я раньше никогда не знала о нем. Там был кто-то из начальства. Должно быть, Морт позвонил ему после того, как они вышли на тебя в Марселе.
– Кто это?
– Лу. Он из округа Колумбия.
– Морт американец?
– Никто не знает, кто есть кто в этом деле.
– Я должен знать.
– Я не очень-то смогу тебе помочь. Три года я работала на них в Брюсселе как мнимый внештатный репортер, а фактически занималась сбором всякого рода информации на всех представителей ЕЭС и НАТО, кроме американцев.
– Какой информации?
– О численности и расположении войск, о переброске техники, дислокации ракет, о том, кто с кем спит и тому подобное. Я полагала, что США лишь проверяют своих сотрудников.
– Тебе было настолько все равно, что ты даже не спрашивала, на кого ты работаешь и как они используют твои сведения?
– После смерти мужа мне действительно было все равно. Я на самом деле любила его, Сэм.
– Никто не сомневается в этом.
– Год спустя после того, как умер Тим, я все еще не могла оправиться и по-прежнему ненавидела тех, кто его убил. В «Times» я наткнулась на объявление о том, что требуется специалист в области международных отношений, который должен «свободно владеть иностранными языками». Французский с немецким я знала как родные, потому что я – француженка и выросла здесь.
– А в Афинах у тебя был американский паспорт.
– Он был фальшивый.
– Ты американка?
– Настоящая я? – На ее щеках обозначились ямочки. – Она была француженкой.
– Как ее звали?
– Ее больше нет, похоронили. Принимай меня такой, какая я есть.
– У тебя словно выросла новая голова.
– Я – змея, пожирающая свой хвост, милый.
– Значит, ты позвонила по этому объявлению в «Times»?
– Да, и через месяц они мне ответили. Я должна была работать в Брюсселе. Мне вскоре это наскучило, но как-то помогало забыться. Я окунулась в этот мир, в мир, где отсутствуют какие бы то ни было понятия, представления о добре и зле, где есть только какие-то одни силы и им противодействуют другие, а в основе лежит всепрощающая и всепозволяющая ненависть. Это было как раз то, что мне надо. Но прошло несколько месяцев, мои раны зарубцевались, я начала прозревать, и многое увиденное стало шокировать меня и не забывалось. Я менялась, но не подозревала насколько до того, как встретилась с тобой.
– До того как встретилась с тобой, – пропел он фальцетом. – Чушь!
– Ты не самый сексуально привлекательный мужчина в мире, Сэм. Мне очень не нравится, когда ты вот так щуришься без очков или когда ты груб, как сейчас, и думаешь, что это придает тебе мужественности. Порой ты бываешь настолько глуп, что... Кроме того, у тебя вылезут волосы. -
Протянув руку через стол, она ущипнула его за бок. – Ты станешь дряблым.
– Не отклоняйся от темы.
– Ну вот видишь, я и задела тебя за живое. У тебя совсем нет чувства юмора. Постарайся относиться к себе не так серьезно, хотя я и люблю тебя, несмотря ни на что. В самолете из Тегерана я должна была каким-нибудь образом заинтересовать тебя, чтобы выйти на Пола. Но в Афинах, в гостинице на Плаке, увидела перед собой человека, который совсем не соответствовал описанию, которое я получила. Я должна была узнать, понимаешь?
– Что узнать?
– Кто ты на самом деле. Когда ты уснул в тот первый день в Афинах, я начала все обдумывать и пришла к выводу о том, что не могу поверить тому, что они говорили. Ты уже начал мне нравиться. – Она улыбнулась. – Не спрашивай почему – я сама не знаю.
– Вернемся к рассказу о тебе.
– Проработала в Брюсселе год, где занималась переводами дурацких сообщений и подслушанных телефонных разговоров. Потом меня направили в Кению, где я должна была выступать в роли корреспондента «Le Figaro», о чем, к моему удивлению, меня даже не спросили. Там я собирала информацию о деятелях левых партий – политиках, редакторах, военных – и отсылала ее диппочтой в Брюссель. Однако в Найроби у меня начали появляться кое-какие сомнения.
– По поводу чего?
– По поводу того, чем я непосредственно занималась. И по поводу тех, на кого я работала. Я хотела рассказать тебе об этом на Крите, но ты не слушал.
– Попробуй еще раз.
– В одно из моих заданий входило взять интервью у американца, который пытался воспрепятствовать истреблению слонов. Ты ведь знаешь про торговлю слоновой костью, про то, как слонов убивают ради бивней? Браконьеры тесно связаны с правительством Кении: в одном месте крупнейшую банду контрабандистов возглавляла сестра президента. Так вот я поговорила с этим американцем. Я считала, что это – просто одно из заданий, необходимых для моей роли, и о нем можно будет вскоре забыть. Но на самом деле он действительно нащупал что-то Серьезное.
Она наполнила его стакан, и он отставил бутылку.
– Он пытался заставить Международный банк приостановить выплату кредитов Кении до тех пор, пока правительство не установит контроль за соблюдением законов, запрещавших охоту на слонов. Во время интервью я узнала и о его повседневной работе, и о его планах на ближайшие месяцы – он поделился со мной, каким образом собирается воздействовать на Международный банк.
– И что же?
– Через месяц после этого интервью он погиб, как было сказано, в автокатастрофе. Я думаю, что те, кто послал меня... что моей информацией воспользовались убийцы. Так что, в каком-то смысле он погиб из-за меня. А мне он действительно понравился.
– Ты все время повторяешь слово «действительно».
– По привычке, поскольку в мире ничего частенько выдается за нечто более действительное. Послушай, сколько синонимов у лжи – притворство, показуха, прикрытие, игра, видимость, двуличие, фальшь, лицемерие, маскарад? Тошнит от них!
– С каких это пор?
– В течение долгих месяцев я узнавала, какую работу я на самом деле выполняла, и задавала себе вопрос: кому нужны ее результаты? Кто стоит за всем этим? В прошлом году я как-то вечером напилась в одиночестве и, убирая под музыку посуду, думала, чем я в этом мире занимаюсь – делаю ли я его лучше или хуже?
– Что это ты вдруг?
– Долгое время я только и хотела, что расправиться с теми, кто, в моем представлении, был виновен в смерти моего отца и Тима. Когда со мной связывались, я просила о чем-то более активном и решительном, но они, посмеиваясь, говорили: «Всему свое время». Но при каждом удобном случае я выведывала и пыталась разобраться в структуре американской разведки и в чем заключается наша борьба с коммунистами. Три раза я ездила в Таиланд и встречалась с редакторами различных газет под видом свободного репортера, собиравшего материал о камбоджийских беженцах, наводнивших эту страну. Конечно, моим заданием было определить, кто из издателей и редакторов был настроен враждебно по отношению к Штатам, но, следуя своей роли, мне приходилось проводить некоторое время и с беженцами. – Она отодвинула тарелку. – С меня хватит. – Замолчав, она закрыла лицо ладонями.
Он смотрел на ее короткие черные как смоль волосы отражавшиеся в огромном зеркале, создававшем иллюзии более просторного помещения. «Зачем мы искажаем мир»? В зеркале отражался тучный мужчина, склонившийся над своей тарелкой за соседним столиком; белая салфетка на его животе напомнила Коэну весенний снег на северном склоне. «Быть бы сейчас в Монтане или в Гималаях, подальше от городов! Почувствовать бы холодный ветер, дующий с Беартуфс, запах лося и гнездовий высоко в колючем воздухе. Боже, она плачет, по рукам текут слезы».
– Ну же, Клэр, не надо. Это становится похожим на любовную ссору. La chamaille imaginaire. А то уйду, – сказал он.
Она засмеялась, вытирая пальцами слезы на щеках.
– Глупый, ты же – калека. Куда ты уйдешь?
– Такое впечатление, что ты только и пользуешься тем, что я покалечен.
Она положила свою мокрую от слез руку на его.
– Почему ты так груб со мной?
– Я тебе не верю.
– Неужели ты не видишь, сколько я сама вытерпела от них? В отличие от тебя, я не могу этого постичь – когда я встречалась с теми камбоджийскими беженцами, все, чего я старательно избегала, стало в моем представлении приобретать истинные формы. Передо мной прошли тысячи выживших: разбитые семьи, люди, потерявшие близких, которые изо дня в день на протяжении месяцев подвергались бомбежке ВВС США, и где – в нейтральной стране! Сначала я гнала от себя эти мысли, но, чем больше я видела ран, смертей, страданий, детей с ожогами и голодающих родителей, я... – Она потрясла головой. – Это были не только их, но и мои страдания. И я судила себя по тем законам, которыми руководствовались США в Нюрнберге.
Она сжала его руку.
– С тех пор я узнала больше: о борьбе ЦРУ за монополию на контрабанду опиума из Южного Вьетнама и Лаоса в 60-х, о том, как мы, ЦРУ, продавали героин, чтобы оплачивать операции, которые Конгресс отказывался финансировать, – политические убийства, о которых Конгрессу было неизвестно. Тот самый героин оседал на улицах Нью-Йорка, Чикаго и в тысяче других мест, превращая молодых американцев в наркоманов. И вьетнамская война, убившая моего мужа, тоже была развязана ЦРУ, вопившим: «Бей коммунистов!» А доверчивые американцы ринулись на защиту чудовищного наркобизнеса ЦРУ и доходов от него в Лаосе, Камбодже и Южном Вьетнаме...
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Сэм, попытайся меня понять: я работала на тех самых людей, что были виновны в гибели Тима и пятидесяти пяти тысяч других американцев! Все эти годы я жила сплошной ложью, заключавшейся не только в ролях и мнимых образах, но и в моих глубочайших побуждениях. Я будто жила с незнакомцем, который лгал мне, в то время как и я лгала самой себе. Секс, случайный оргазм, голод, жажда – только это и было неподдельным в моей жизни.
– Все на самом деле не такие, какими кажутся.
– Возможно, но хорошие люди не пытаются быть лживыми со всеми подряд. А те, кто работает в ЦРУ и их прототипы в КГБ, британской разведке, как и все тайные агенты, лживы сознательно. Это – образ жизни, ставший привычкой, которую они не в силах бросить. Из-за многоличия они теряют свое подлинное лицо, и оказывается, что под масками-то ничего нет.
– Так, наверное, проще.
– Но это все неживое! Нехорошее.
Он откинулся на спинку стула. Ее лицо, покрасневшее от волнения, казалось припухшим, она пристально смотрела на него, словно в чем-то обвиняя. «Какое она имеет право осуждать меня? Опять она все так поворачивает, что мне приходится защищаться. Интересно, она искренна или опять играет? Пока я не буду уверен, мне остается предполагать последнее».
– Расскажи-ка мне о Der Kapellmeister, – сказал он. Она помедлила.
– Где ты о нем слышал?
– Отвечай!
– Я не знаю, кто он, – но через него надо было связываться с МАД. Это означает «дирижер».
– Что такое МАД?
– Сокращенное название западногерманской военной разведки.
– А «дирижер»?
– "Kaplle" по-немецки «хор», значит, буквально это переводится «хормейстер». Где ты это услышал?
– Морт как-то упомянул о нем Лу. – Он улыбнулся. – Должен тебе признаться, что я не верю в такую перемену твоей сущности.
Она выпрямилась.
– В какую?
– Например, в Афинах. Когда ты вдруг решила подружиться со мной, вместо того чтобы следить.
– Ты уже начал мне нравиться – не спрашивай почему.
Она улыбнулась.
– Я совершила нечто ужасное, но я рада, что так поступила.
– В этом нет ничего нового.
– Не будь таким, Сэм. Я охотно верю, что тебе себя жалко.
– Конечно, жалко, но не себя, а других. Так что же ты сделала?
– Вместе с антибиотиками я дала тебе еще кое-что, чтобы развязать язык и о чем бы ты уже не помнил на следующий день. – Она схватила его за руку. – Мне пришлось это сделать! Мне было необходимо узнать, правдой ли было то, что они мне рассказали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40