Он очнулся от трели колокольчиков; по песку зашуршали шаги пастуха. Коэн прикрыл ладонью трубку. Пастух, присев на корточки, сморщил нос.
– Giomo.
– Fumare? – Коэн отнял руку с трубкой.
– Si.
Не говоря ни слова, они оба смотрели на море. От старика пахло козами, потом, солнцем и смесью мяты, Польши и вереска. В шуме моря чувствовалось что-то гипнотическое.
– Due tedesci – amici, – старик толкнул Коэна под локоть. – Perche con boomboom? – сказал он и, приставив воображаемое ружье к плечу, направил его в сторону моря.
– Dove?
– В Ви.
– Chi, amici?
– Chi? Vostri. – Он притронулся к руке Коэна. – Vostri.
– Non sono miei amici, tedesci.
– Amici con la signora...
Коэн откинулся на теплый песок. Упоминание о двух вооруженных немцах с женами было чем-то новым и неожиданным.
– Turisti, – сказал он.
Пожав плечом, пастух потянулся к трубке. Коэн зажег ее, наблюдая, как кроншнеп сквозь гребешок волны взлетел в небо. Старик выпустил дым.
– Non sono turisti. – Он вновь поднял воображаемое ружье.
Коэн выпрямился.
– Due tedesci, con due signore, allora.
Пастух покачал головой и ткнул пальцем в песок.
– Ви, – сказал он.
– Si.
Старик отставил палец на несколько дюймов к западу.
– Qui voi ed io. – Ткнув еще раз пальцем, он сделал вторую дырку в песке и показал на себя и Коэна. Рядом со второй дыркой он сделал третью. – Vostra signora. – Он показал на хижину.
– Si.
– Allora, due tedesci. – Он провел пальцем к западу и ткнул им в песок. – Con boomboom. – Показал на горы. – Amici con vostra signora.
Коэн кивнул и почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине. Ему очень хотелось повернуться и взглянуть назад. Пастух показал ему жестом, что трубка погасла. Коэн зажег ее; старик затянулся и вернул ее.
– Perche boomboom?
– Cacciare, – ответил Коэн, тщетно пытаясь вспомнить, как по-итальянски «заяц», он наконец не нашел ничего другого, как показать руками заячьи уши.
– Lapide.
Глаза пастуха на мгновение расширились.
– Non si preoccupi, – улыбнулся Коэн. – Domani.
– Domani, – словно эхо отозвался старик. Коэн долго смотрел, как старик забирался вслед за козами на гору; сначала вершина скрыла его ноги, затем тело, пока, наконец, не осталась одна его седовласая голова, белевшая в лучах солнца.
Он сел, прислонившись спиной к стволу пальмы, листья которой, как зонт, защищали от солнца, и глядел на кружившееся на ветерке пушистое перышко, стараясь сохранять спокойствие. «Значит, Клэр не ездила в Ситию – она встречалась в горах с двумя немцами, у них было оружие. А что было еще, чего не видел пастух? Какой же я невероятный болван. Как сказал „Неприкасаемый“, я слеп на оба глаза». Пробежав под пальмами, он поднялся вверх. «Сука, сука, сука. Смертоносная женщина. Женщина-смерть. Кали. Ты сейчас умрешь».
* * *
Она загорала с книгой Сартра в руках, прислонившись к белой, выходившей на юг стене хижины, и глядела на раскинувшиеся перед ней горы.
– Ты, должно быть, опять проголодался, – улыбнулась она. Капельки пота блестели у нее на лбу чуть ниже волос.
Ее ноги были янтарными от солнца, а выше начиналась скрываемая юбкой прохладная белизна ее бедер. «Надо затащить ее внутрь, чтобы не было видно. Я заставлю ее говорить. Вот сука!»
– Иди сюда, в дом, – проговорил он.
Она быстро встала.
– Мне и здесь хорошо.
Порывшись, он нашел свой бумажник, пересчитал деньги и тут же забыл, сколько их было.
– Что ты там делаешь? – крикнула она.
Он взял из шкафчика нож.
– Хочу пообедать. А где хлеб?
– В так называемом буфете.
– Что-то не могу найти. Иди сюда!
– Ты что, слепой?
Он бросился к двери и увидел, что она направилась к «пежо».
– Иди сюда! – заорал он.
– Я проедусь.
– Я с тобой. – Сунув нож в задний карман, он вышел из дома и взглянул на горы.
– Ты много ворчишь – я поеду одна.
– Ты даже не поцелуешь меня? Она открыла дверцу, сверкнувшую на ярком дневном свете.
– Не забудь про ленч.
– Куда ты?
– Подальше от этих вонючих коз, – она была за открытой дверцей «пежо». – Чао, Тезей.
Дав задний ход, она съехала по тропинке со следами телеги в заросли и, развернувшись, быстро поехала по направлению к Ви. «Теперь надо действовать быстро, или мне конец. Надо было убить ее. Но тогда они убили бы меня, и я бы не встретился с Полом». Он бросил быстрый взгляд на поросшие кустарником темные зловещие горы. «Где же вы? В кустах? На тропинке? На скалах?»
Ветер в лицо. На скалах – никого. За спиной – страх. Ожидание пули. И еще эта страшная боль. Безысходность. «Господи, скорее в лес. Там безопаснее. Надо пройти берегом. Они пристрелят меня. Но здесь оставаться нельзя. Они убьют меня».
Он вышел из-под пальм на солнце. Блестели волны. Ослепительно белел песок. «Никого. Или я просто не вижу. Нельзя показывать страх». Он старался идти по берегу легко и неторопливо. Никакого страха. Просто небольшая прогулка. Превозмогая боль, он опустился на колени и поднял плоский камень. Грохочущий шум заставил его вздрогнуть, он выронил голыш. Сделав усилие над собой, он вновь поднял его и запустил в море. Шлепнувшись о первую же волну, голыш исчез в воде.
«Какой горячий песок. Они следят за мной, ведут меня. Палец уже на курке – вот сейчас! Выстрел! Господи, это же волна. От страха перехватило дыхание. Песок словно суп, невозможно идти. Бежать – нет. Боже, только не бежать!»
Под ногами темные, мокрые, пахнущие водорослями и обросшие ракушками прохладные камни. Он побежал по ним по извилистой козьей тропке вверх на скалу.
Глава 10
«Страшная боль в колене. Сколько я смогу пройти? Они догоняют меня. Сейчас они уже близко. Вот миновали домик, идут по берегу. Бегут. Через камни, поднимаются на скалу. Настигнут через считанные минуты».
Высоко наверху виднелась освещенная солнцем глыба. Придерживая рукой колено, он, спотыкаясь, поднимался по козьей тропе. Она вдруг нырнула куда-то вниз, и он от неожиданности покатился, хватаясь за траву и вырывая ее с корнями. Зацепившись за корень, он вывихнул руку и растянул мышцы, в рот набилась грязь. Кое-как подтянувшись на вывихнутой руке, он взобрался на скалу. «Боже, вот они уже здесь». Извиваясь, он вполз на выступ, поднял руку, кое-как вправил ее, кусая губы от боли, и стал пробираться по узкому уступу вверх по ущелью. «Вот они, приближаются».
Выбравшись наконец из ущелья, он миновал гребень горы и, хромая, выбежал на луг, утыканный дубами. Он поднялся вверх по высохшему водопаду и обогнул плоский холм. Несколько раз он падал в ямы, обдирая колени и ладони, расцарапывая ноги о чертополох. «Все, больше не могу идти. Конец».
Солнце скрылось за черными тучами. Море и небо потускнели, подул сырой ветер. На юге – горы, похожие на груды камней, словно разрушенный дом великана, черные отвесные скалы, мрачный кустарник со зловещими, шелестящими на ветру листьями. «Где вы? Там, где на север уходит в море узкая каменистая коса? Или там, на западе, где над тревожными горами взметнулись серые тени?» Какая-то птичка спрыгнула с ветки дуба, и ее тут же снесло порывом ветра к западу – или вы уже здесь? Всех вас мне не убить. Да и чем?"
Стиснув зубы от боли, он побежал на запад, раздирая о колючки ноги и тело. «Надо во что бы то ни стало добраться до хребта. Ни за что не останавливаться. Надо их опередить. Мне всегда это удавалось. Как бы ни было больно».
Спотыкаясь и падая, он каждый раз заставлял себя подняться и бежать еще быстрее. «Они тоже бегут. Надо следить, чтобы они вдруг не появились впереди, где-нибудь там, на дороге». Он бежал уже около часа, но хребет так и не приближался. И вдруг ему показалось, что из-под земли выросла костлявая согнутая спина, преграждавшая дорогу ветру. Что за наваждение? Он рухнул на землю. «Досчитаю до ста и пойду дальше. Раз, два...»
В воздухе сильно пахло полынью, песчаный берег был похож на подернутую рябью водную гладь. «Двадцать один, двадцать два...» Дождь шел косой дымчатой завесой, сквозь которую светило солнце. «Сорок семь, сорок восемь, сорок девять...» Он подпрыгнул от какого-то звука, но это оказался крик охотившегося сокола... «Семьдесят три, семьдесят четыре... Ты умрешь, я тебе обещаю. Танцуй на трупах, танцуй. Кали, – ты тоже умрешь, их плоть еще на твоих зубах... Семьдесят один, семьдесят... Это я уже считал – я затащу тебя в твой же ад и не выпущу оттуда, пока ты от него же не умрешь... Девяносто семь, девяносто восемь...» Он с трудом поднялся на ноги и побрел дальше под холодным колючим дождем.
Ближе к закату дождь стал стихать. На вершине горы он увидел каменную стену и припал к ней, плача от боли. «Почему я плачу – по ней или от боли? Из-за того, что все рушится? Из-за собственной глупости и детских ошибок? По мертвым? По смерти?»
За стеной вдруг послышался крик петуха. Подтянувшись, он пытался разглядеть, что было за ней. Последние лучи солнечного света, скользя по морю, сходились к западу и исчезали там за облаками. Дувший с востока ветер доносил запах чабреца, олеандра и сырого лишайника. За стеной склон горного кряжа переходил в зеленую долину, в центре которой стояла пожелтевшая церковь с пристроенными к ней с дальней стороны двухъярусными кельями. Словно бородавки выбивались из-под ее терракотовой черепичной крыши пучки травы. В пустынном дворе у входа копались в земле куры, к ближайшей стене примыкал дряхлый крытый соломой хлев, в грязной овчарне жалось несколько мокрых овец. Из двора размытая дорога, извиваясь, уходила на юг, куда-то в горы.
«Вот моя защита, моя неприступная крепость, мое убежище. Доберутся они до меня здесь? Или я в безопасности?»
Никого не было видно в галерее с колоннами, никто не загонял тихих овец на ночь в хлев. Ни огонька в маленьких окошках с толстыми стеклами; не звонил вечерний колокол на разрушенной колокольне. Вновь закричал петух, и его безумное пение эхом отозвалось в долине. Из каменной трубы на дальнем конце хлева появилось едва заметное облачко дыма и тут же рассеялось в тускневшем свете.
Скользя по каменистому скату, он скатился вниз и пересек скотный двор; тощие рыжие цыплята, как свита, семенили перед ним. Дверь в торце хлева была приоткрыта; из щели выбивался дымок, внутри что-то тускло мерцало. Он постучал. Послышался скрежет ножек стула о камень, затем – шарканье ног. В открытой двери показалась сморщенная старуха с мутными глазами и с пучками седых волос на подбородке. Перекрестясь, она отпрянула назад. На ней была черная рубаха, ее белые волосы, перевязанные закопченным платком, спускались на плечи. В костлявой руке она держала наполовину ощипанную курицу, голова курицы с остекленевшим, словно мраморным, выпученным глазом болталась из стороны в сторону. Коэн жестом попросил еды и ночлега. Тряся курицей, старуха попыталась закрыть дверь, но Коэн всунул ногу в щель и не давал двери закрыться. Снова перекрестившись, старуха отошла. Коэн посмотрел на себя: брюки в крови, руки и грудь измазаны грязью и изодраны колючками, в ботинках хлюпала кровь с дождевой водой. В это время послышались чьи-то неторопливые шаги, перед ним появился испачканный сажей сгорбленный человек. Коэн повторил свою просьбу.
«Сития», – прошептал горбун, показывая на запад в сторону долины. Коэн кивнул головой, показал рукой, на тучи и, порывшись в карманах, вытащил оттуда горсть монет. Горбун отошел.
– Падре? – спросил Коэн, посмотрев на церковь. Горбун провел его через двери в просторный неуютный баптистерий. Стоявший перед нефом дубовый стол украшала единственная свеча. Ее дрожащее пламя освещало тарелку, вилку, нож и белую салфетку. Ветерок из двери донес спертый запах ладана и вонь сырого камня и гнилого дерева.
Дощатая лестница за баптистерием, поднимаясь, вела из галереи к ряду пустых келий. В первой на деревянной койке лежали какие-то скрученные в мотки сухие колючки и покрытая каплями дождя икона. Он стал подниматься на второй ярус. Здесь ему встретился молодой священник с бородой в поношенной рясе, с висящим на груди серебряным крестом. В третий раз Коэн повторил свою просьбу. Священник нахмурился и покачал головой. Он что-то быстро заговорил, из чего Коэн понял только слово «Сития».
– Vroxi, – ответил Коэн, вспомнив, что именно так сказал пастух, показывая на небо. Вновь донесся крик петуха, приглушенный стенами церкви. Закатав штанину, Коэн показал священнику свою рану и достал из кармана монеты. Священник перекрестился.
«В трудное время, – шептал Коэн, – он укроет меня от беды в своем храме». Однако священник, непонимающе покачав головой, стал подниматься по лестнице. До Коэна долетели брошенные им через плечо слова «Сития» и «трианта хилиометра».
Волоча свою больную ногу, Коэн побрел по грязной дороге в темневшие горы. «Тридцать километров по дороге – это двадцать миль, а сколько через заросли? Господь – мой свет и мое спасение, кого мне бояться? Господь – утешение жизни, он укроет меня в своем храме, даже если против меня будет вестись война, я не оставлю веры. Сохрани мне жизнь и спаси меня – о Боже, избавь Израиль от страдания».
* * *
Луч света заскользил по склону, выхватывая из темноты отдельные кусты, словно часовых, уснувших на посту. Он кинулся прочь с дороги, свет скользнул над ним сзади, упал на дорогу, поднялся по дальнему склону и вернулся, освещая своей желтизной остроконечные листья. Послышался стук камней о металл.
Вспыхнув вновь, свет направился в его сторону. Донесся гул мотора и хруст щебня – машина, поднявшись на вершину гребня, покатилась вниз по дороге к церкви. Она была светлая и длинная, мотор удерживал ее при спуске. Вскоре она скрылась за бугром в долине, где стояла церковь. Воцарилась ночная тьма; он ждал, когда его глаза привыкнут к темноте, вздрогнув от робкого щебетания птицы.
Он сполз с дороги в кусты. Свет фар вновь пронзил темноту над горным хребтом, машина поехала медленнее, перед ней мелькали какие-то темные тени. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что это. Это были мужские фигуры, бежавшие перед машиной. Нагнув головы, они внимательно разглядывали дорогу. Шатаясь, он поднялся, но тут же потерял сознание от резкой боли. Он очнулся и почувствовал, что лежит на колючках. «Земля, такая близкая, родная. И эти кусты – я не чувствую никакой боли. Так же будет и перед концом?»
На дороге послышались голоса, луч света снова запрыгал по кустам. «Они видят меня? Английский – они говорят по-английски! Помогите, спасите меня! Нет! Не шевелись!»
«Здесь!» Значит, кто-то идет. «Сэм!» – они зовут – «Сэм!» Они идут на помощь. Он вырвался из колючек и, шатаясь, встал на ноги.
– Сэм Коэн, ты здесь? – это был глухой мужской голос, казавшийся в ночи замогильным, как голос мертвеца. – Сэм, тебе нужна помощь! Мы здесь, чтобы спасти тебя!
«Господь, мое спасение, мой свет, моя крепость...» Поскользнувшись, он схватился за колючки. Свет на мгновение ослепил его; он упал, заслонив глаза руками, а из темноты вдруг раздался страшный грохот. Воздух словно раскалился от свиста и жужжания, летели комья земли, в ушах – звон пуль, ударяющихся о камни, треск разлетающихся в щепки ветвей, частые звонкие хлопки выстрелов, уносившиеся в горы.
– Это он! – раздался чей-то крик. – Вот он! Готов!
– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, – отозвался другой голос.
Какая тишина. Слышен шорох одежды о ветви. Луч света прощупывал темноту, словно медицинский зонд. «Спаси меня, ягненка, приготовленного в жертву». Каких невероятных усилий стоит проползти сквозь колючий кустарник. Каждый скрученный листик, каждый стебелек над головой ярко освещен.
Топот бегущих ног, хруст сучьев, голоса повсюду. Вот русло ручейка – высохшего, ползти, как загнанный зверь, по этой каменистой, шершавой земле. Голос ярдах в пятидесяти:
– Крови нет. Не видно крови.
– И здесь нет, – ответил другой голос. – Здесь тоже нет.
Опять послышался замогильный низкий бас, несколько дальше, но громче, словно шел со всех сторон:
– Разделитесь и прочешите как следует все вокруг. Он едва держался на ногах, как сказал священник. Мне нужно, чтобы вы его сейчас взяли.
«Спокойно, нужно двигаться, все просто. Руку – вперед, нащупать какой-нибудь камень или корень, чтобы уцепиться. Подтянуться, подтащить тяжелое тело, больную ногу. Теперь поменять руки. О Господи, вывихнутое плечо – тогда вытянуть другую руку и опять подтянуться». Голоса приближались. «Надо найти камень или хоть что-нибудь. Убить их. В кусты, на козью тропу. Они не заметят ее. Господи, шаги сзади».
– Ну и что там. Тони?
– Ничего, кроме старого оврага.
– Зиг умотал за собаками. Будет часам к двум.
– Откуда?
– Из Анкары самолетом. К утру все будет кончено.
– Не нашел следов крови?
– Черт. Нет. Наверное, промахнулся.
– Наверняка он упал после первого выстрела.
– Далеко было...
– Да. – Тихий смех. – Нужен прибор ночного видения. – Удаляясь, голоса затихали в овраге.
«Собаки? Собаки в два часа ночи? Все будет кончено к утру. Моя последняя ночь. Не останавливайся, трус несчастный. Жалкий, с трясущимися поджилками, наложивший в штаны сосунок. Как ты смеешь просить Бога о помощи?! Ты, lache-froussardpoltron-trouillard, не смеешь просить никого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Giomo.
– Fumare? – Коэн отнял руку с трубкой.
– Si.
Не говоря ни слова, они оба смотрели на море. От старика пахло козами, потом, солнцем и смесью мяты, Польши и вереска. В шуме моря чувствовалось что-то гипнотическое.
– Due tedesci – amici, – старик толкнул Коэна под локоть. – Perche con boomboom? – сказал он и, приставив воображаемое ружье к плечу, направил его в сторону моря.
– Dove?
– В Ви.
– Chi, amici?
– Chi? Vostri. – Он притронулся к руке Коэна. – Vostri.
– Non sono miei amici, tedesci.
– Amici con la signora...
Коэн откинулся на теплый песок. Упоминание о двух вооруженных немцах с женами было чем-то новым и неожиданным.
– Turisti, – сказал он.
Пожав плечом, пастух потянулся к трубке. Коэн зажег ее, наблюдая, как кроншнеп сквозь гребешок волны взлетел в небо. Старик выпустил дым.
– Non sono turisti. – Он вновь поднял воображаемое ружье.
Коэн выпрямился.
– Due tedesci, con due signore, allora.
Пастух покачал головой и ткнул пальцем в песок.
– Ви, – сказал он.
– Si.
Старик отставил палец на несколько дюймов к западу.
– Qui voi ed io. – Ткнув еще раз пальцем, он сделал вторую дырку в песке и показал на себя и Коэна. Рядом со второй дыркой он сделал третью. – Vostra signora. – Он показал на хижину.
– Si.
– Allora, due tedesci. – Он провел пальцем к западу и ткнул им в песок. – Con boomboom. – Показал на горы. – Amici con vostra signora.
Коэн кивнул и почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине. Ему очень хотелось повернуться и взглянуть назад. Пастух показал ему жестом, что трубка погасла. Коэн зажег ее; старик затянулся и вернул ее.
– Perche boomboom?
– Cacciare, – ответил Коэн, тщетно пытаясь вспомнить, как по-итальянски «заяц», он наконец не нашел ничего другого, как показать руками заячьи уши.
– Lapide.
Глаза пастуха на мгновение расширились.
– Non si preoccupi, – улыбнулся Коэн. – Domani.
– Domani, – словно эхо отозвался старик. Коэн долго смотрел, как старик забирался вслед за козами на гору; сначала вершина скрыла его ноги, затем тело, пока, наконец, не осталась одна его седовласая голова, белевшая в лучах солнца.
Он сел, прислонившись спиной к стволу пальмы, листья которой, как зонт, защищали от солнца, и глядел на кружившееся на ветерке пушистое перышко, стараясь сохранять спокойствие. «Значит, Клэр не ездила в Ситию – она встречалась в горах с двумя немцами, у них было оружие. А что было еще, чего не видел пастух? Какой же я невероятный болван. Как сказал „Неприкасаемый“, я слеп на оба глаза». Пробежав под пальмами, он поднялся вверх. «Сука, сука, сука. Смертоносная женщина. Женщина-смерть. Кали. Ты сейчас умрешь».
* * *
Она загорала с книгой Сартра в руках, прислонившись к белой, выходившей на юг стене хижины, и глядела на раскинувшиеся перед ней горы.
– Ты, должно быть, опять проголодался, – улыбнулась она. Капельки пота блестели у нее на лбу чуть ниже волос.
Ее ноги были янтарными от солнца, а выше начиналась скрываемая юбкой прохладная белизна ее бедер. «Надо затащить ее внутрь, чтобы не было видно. Я заставлю ее говорить. Вот сука!»
– Иди сюда, в дом, – проговорил он.
Она быстро встала.
– Мне и здесь хорошо.
Порывшись, он нашел свой бумажник, пересчитал деньги и тут же забыл, сколько их было.
– Что ты там делаешь? – крикнула она.
Он взял из шкафчика нож.
– Хочу пообедать. А где хлеб?
– В так называемом буфете.
– Что-то не могу найти. Иди сюда!
– Ты что, слепой?
Он бросился к двери и увидел, что она направилась к «пежо».
– Иди сюда! – заорал он.
– Я проедусь.
– Я с тобой. – Сунув нож в задний карман, он вышел из дома и взглянул на горы.
– Ты много ворчишь – я поеду одна.
– Ты даже не поцелуешь меня? Она открыла дверцу, сверкнувшую на ярком дневном свете.
– Не забудь про ленч.
– Куда ты?
– Подальше от этих вонючих коз, – она была за открытой дверцей «пежо». – Чао, Тезей.
Дав задний ход, она съехала по тропинке со следами телеги в заросли и, развернувшись, быстро поехала по направлению к Ви. «Теперь надо действовать быстро, или мне конец. Надо было убить ее. Но тогда они убили бы меня, и я бы не встретился с Полом». Он бросил быстрый взгляд на поросшие кустарником темные зловещие горы. «Где же вы? В кустах? На тропинке? На скалах?»
Ветер в лицо. На скалах – никого. За спиной – страх. Ожидание пули. И еще эта страшная боль. Безысходность. «Господи, скорее в лес. Там безопаснее. Надо пройти берегом. Они пристрелят меня. Но здесь оставаться нельзя. Они убьют меня».
Он вышел из-под пальм на солнце. Блестели волны. Ослепительно белел песок. «Никого. Или я просто не вижу. Нельзя показывать страх». Он старался идти по берегу легко и неторопливо. Никакого страха. Просто небольшая прогулка. Превозмогая боль, он опустился на колени и поднял плоский камень. Грохочущий шум заставил его вздрогнуть, он выронил голыш. Сделав усилие над собой, он вновь поднял его и запустил в море. Шлепнувшись о первую же волну, голыш исчез в воде.
«Какой горячий песок. Они следят за мной, ведут меня. Палец уже на курке – вот сейчас! Выстрел! Господи, это же волна. От страха перехватило дыхание. Песок словно суп, невозможно идти. Бежать – нет. Боже, только не бежать!»
Под ногами темные, мокрые, пахнущие водорослями и обросшие ракушками прохладные камни. Он побежал по ним по извилистой козьей тропке вверх на скалу.
Глава 10
«Страшная боль в колене. Сколько я смогу пройти? Они догоняют меня. Сейчас они уже близко. Вот миновали домик, идут по берегу. Бегут. Через камни, поднимаются на скалу. Настигнут через считанные минуты».
Высоко наверху виднелась освещенная солнцем глыба. Придерживая рукой колено, он, спотыкаясь, поднимался по козьей тропе. Она вдруг нырнула куда-то вниз, и он от неожиданности покатился, хватаясь за траву и вырывая ее с корнями. Зацепившись за корень, он вывихнул руку и растянул мышцы, в рот набилась грязь. Кое-как подтянувшись на вывихнутой руке, он взобрался на скалу. «Боже, вот они уже здесь». Извиваясь, он вполз на выступ, поднял руку, кое-как вправил ее, кусая губы от боли, и стал пробираться по узкому уступу вверх по ущелью. «Вот они, приближаются».
Выбравшись наконец из ущелья, он миновал гребень горы и, хромая, выбежал на луг, утыканный дубами. Он поднялся вверх по высохшему водопаду и обогнул плоский холм. Несколько раз он падал в ямы, обдирая колени и ладони, расцарапывая ноги о чертополох. «Все, больше не могу идти. Конец».
Солнце скрылось за черными тучами. Море и небо потускнели, подул сырой ветер. На юге – горы, похожие на груды камней, словно разрушенный дом великана, черные отвесные скалы, мрачный кустарник со зловещими, шелестящими на ветру листьями. «Где вы? Там, где на север уходит в море узкая каменистая коса? Или там, на западе, где над тревожными горами взметнулись серые тени?» Какая-то птичка спрыгнула с ветки дуба, и ее тут же снесло порывом ветра к западу – или вы уже здесь? Всех вас мне не убить. Да и чем?"
Стиснув зубы от боли, он побежал на запад, раздирая о колючки ноги и тело. «Надо во что бы то ни стало добраться до хребта. Ни за что не останавливаться. Надо их опередить. Мне всегда это удавалось. Как бы ни было больно».
Спотыкаясь и падая, он каждый раз заставлял себя подняться и бежать еще быстрее. «Они тоже бегут. Надо следить, чтобы они вдруг не появились впереди, где-нибудь там, на дороге». Он бежал уже около часа, но хребет так и не приближался. И вдруг ему показалось, что из-под земли выросла костлявая согнутая спина, преграждавшая дорогу ветру. Что за наваждение? Он рухнул на землю. «Досчитаю до ста и пойду дальше. Раз, два...»
В воздухе сильно пахло полынью, песчаный берег был похож на подернутую рябью водную гладь. «Двадцать один, двадцать два...» Дождь шел косой дымчатой завесой, сквозь которую светило солнце. «Сорок семь, сорок восемь, сорок девять...» Он подпрыгнул от какого-то звука, но это оказался крик охотившегося сокола... «Семьдесят три, семьдесят четыре... Ты умрешь, я тебе обещаю. Танцуй на трупах, танцуй. Кали, – ты тоже умрешь, их плоть еще на твоих зубах... Семьдесят один, семьдесят... Это я уже считал – я затащу тебя в твой же ад и не выпущу оттуда, пока ты от него же не умрешь... Девяносто семь, девяносто восемь...» Он с трудом поднялся на ноги и побрел дальше под холодным колючим дождем.
Ближе к закату дождь стал стихать. На вершине горы он увидел каменную стену и припал к ней, плача от боли. «Почему я плачу – по ней или от боли? Из-за того, что все рушится? Из-за собственной глупости и детских ошибок? По мертвым? По смерти?»
За стеной вдруг послышался крик петуха. Подтянувшись, он пытался разглядеть, что было за ней. Последние лучи солнечного света, скользя по морю, сходились к западу и исчезали там за облаками. Дувший с востока ветер доносил запах чабреца, олеандра и сырого лишайника. За стеной склон горного кряжа переходил в зеленую долину, в центре которой стояла пожелтевшая церковь с пристроенными к ней с дальней стороны двухъярусными кельями. Словно бородавки выбивались из-под ее терракотовой черепичной крыши пучки травы. В пустынном дворе у входа копались в земле куры, к ближайшей стене примыкал дряхлый крытый соломой хлев, в грязной овчарне жалось несколько мокрых овец. Из двора размытая дорога, извиваясь, уходила на юг, куда-то в горы.
«Вот моя защита, моя неприступная крепость, мое убежище. Доберутся они до меня здесь? Или я в безопасности?»
Никого не было видно в галерее с колоннами, никто не загонял тихих овец на ночь в хлев. Ни огонька в маленьких окошках с толстыми стеклами; не звонил вечерний колокол на разрушенной колокольне. Вновь закричал петух, и его безумное пение эхом отозвалось в долине. Из каменной трубы на дальнем конце хлева появилось едва заметное облачко дыма и тут же рассеялось в тускневшем свете.
Скользя по каменистому скату, он скатился вниз и пересек скотный двор; тощие рыжие цыплята, как свита, семенили перед ним. Дверь в торце хлева была приоткрыта; из щели выбивался дымок, внутри что-то тускло мерцало. Он постучал. Послышался скрежет ножек стула о камень, затем – шарканье ног. В открытой двери показалась сморщенная старуха с мутными глазами и с пучками седых волос на подбородке. Перекрестясь, она отпрянула назад. На ней была черная рубаха, ее белые волосы, перевязанные закопченным платком, спускались на плечи. В костлявой руке она держала наполовину ощипанную курицу, голова курицы с остекленевшим, словно мраморным, выпученным глазом болталась из стороны в сторону. Коэн жестом попросил еды и ночлега. Тряся курицей, старуха попыталась закрыть дверь, но Коэн всунул ногу в щель и не давал двери закрыться. Снова перекрестившись, старуха отошла. Коэн посмотрел на себя: брюки в крови, руки и грудь измазаны грязью и изодраны колючками, в ботинках хлюпала кровь с дождевой водой. В это время послышались чьи-то неторопливые шаги, перед ним появился испачканный сажей сгорбленный человек. Коэн повторил свою просьбу.
«Сития», – прошептал горбун, показывая на запад в сторону долины. Коэн кивнул головой, показал рукой, на тучи и, порывшись в карманах, вытащил оттуда горсть монет. Горбун отошел.
– Падре? – спросил Коэн, посмотрев на церковь. Горбун провел его через двери в просторный неуютный баптистерий. Стоявший перед нефом дубовый стол украшала единственная свеча. Ее дрожащее пламя освещало тарелку, вилку, нож и белую салфетку. Ветерок из двери донес спертый запах ладана и вонь сырого камня и гнилого дерева.
Дощатая лестница за баптистерием, поднимаясь, вела из галереи к ряду пустых келий. В первой на деревянной койке лежали какие-то скрученные в мотки сухие колючки и покрытая каплями дождя икона. Он стал подниматься на второй ярус. Здесь ему встретился молодой священник с бородой в поношенной рясе, с висящим на груди серебряным крестом. В третий раз Коэн повторил свою просьбу. Священник нахмурился и покачал головой. Он что-то быстро заговорил, из чего Коэн понял только слово «Сития».
– Vroxi, – ответил Коэн, вспомнив, что именно так сказал пастух, показывая на небо. Вновь донесся крик петуха, приглушенный стенами церкви. Закатав штанину, Коэн показал священнику свою рану и достал из кармана монеты. Священник перекрестился.
«В трудное время, – шептал Коэн, – он укроет меня от беды в своем храме». Однако священник, непонимающе покачав головой, стал подниматься по лестнице. До Коэна долетели брошенные им через плечо слова «Сития» и «трианта хилиометра».
Волоча свою больную ногу, Коэн побрел по грязной дороге в темневшие горы. «Тридцать километров по дороге – это двадцать миль, а сколько через заросли? Господь – мой свет и мое спасение, кого мне бояться? Господь – утешение жизни, он укроет меня в своем храме, даже если против меня будет вестись война, я не оставлю веры. Сохрани мне жизнь и спаси меня – о Боже, избавь Израиль от страдания».
* * *
Луч света заскользил по склону, выхватывая из темноты отдельные кусты, словно часовых, уснувших на посту. Он кинулся прочь с дороги, свет скользнул над ним сзади, упал на дорогу, поднялся по дальнему склону и вернулся, освещая своей желтизной остроконечные листья. Послышался стук камней о металл.
Вспыхнув вновь, свет направился в его сторону. Донесся гул мотора и хруст щебня – машина, поднявшись на вершину гребня, покатилась вниз по дороге к церкви. Она была светлая и длинная, мотор удерживал ее при спуске. Вскоре она скрылась за бугром в долине, где стояла церковь. Воцарилась ночная тьма; он ждал, когда его глаза привыкнут к темноте, вздрогнув от робкого щебетания птицы.
Он сполз с дороги в кусты. Свет фар вновь пронзил темноту над горным хребтом, машина поехала медленнее, перед ней мелькали какие-то темные тени. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что это. Это были мужские фигуры, бежавшие перед машиной. Нагнув головы, они внимательно разглядывали дорогу. Шатаясь, он поднялся, но тут же потерял сознание от резкой боли. Он очнулся и почувствовал, что лежит на колючках. «Земля, такая близкая, родная. И эти кусты – я не чувствую никакой боли. Так же будет и перед концом?»
На дороге послышались голоса, луч света снова запрыгал по кустам. «Они видят меня? Английский – они говорят по-английски! Помогите, спасите меня! Нет! Не шевелись!»
«Здесь!» Значит, кто-то идет. «Сэм!» – они зовут – «Сэм!» Они идут на помощь. Он вырвался из колючек и, шатаясь, встал на ноги.
– Сэм Коэн, ты здесь? – это был глухой мужской голос, казавшийся в ночи замогильным, как голос мертвеца. – Сэм, тебе нужна помощь! Мы здесь, чтобы спасти тебя!
«Господь, мое спасение, мой свет, моя крепость...» Поскользнувшись, он схватился за колючки. Свет на мгновение ослепил его; он упал, заслонив глаза руками, а из темноты вдруг раздался страшный грохот. Воздух словно раскалился от свиста и жужжания, летели комья земли, в ушах – звон пуль, ударяющихся о камни, треск разлетающихся в щепки ветвей, частые звонкие хлопки выстрелов, уносившиеся в горы.
– Это он! – раздался чей-то крик. – Вот он! Готов!
– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, – отозвался другой голос.
Какая тишина. Слышен шорох одежды о ветви. Луч света прощупывал темноту, словно медицинский зонд. «Спаси меня, ягненка, приготовленного в жертву». Каких невероятных усилий стоит проползти сквозь колючий кустарник. Каждый скрученный листик, каждый стебелек над головой ярко освещен.
Топот бегущих ног, хруст сучьев, голоса повсюду. Вот русло ручейка – высохшего, ползти, как загнанный зверь, по этой каменистой, шершавой земле. Голос ярдах в пятидесяти:
– Крови нет. Не видно крови.
– И здесь нет, – ответил другой голос. – Здесь тоже нет.
Опять послышался замогильный низкий бас, несколько дальше, но громче, словно шел со всех сторон:
– Разделитесь и прочешите как следует все вокруг. Он едва держался на ногах, как сказал священник. Мне нужно, чтобы вы его сейчас взяли.
«Спокойно, нужно двигаться, все просто. Руку – вперед, нащупать какой-нибудь камень или корень, чтобы уцепиться. Подтянуться, подтащить тяжелое тело, больную ногу. Теперь поменять руки. О Господи, вывихнутое плечо – тогда вытянуть другую руку и опять подтянуться». Голоса приближались. «Надо найти камень или хоть что-нибудь. Убить их. В кусты, на козью тропу. Они не заметят ее. Господи, шаги сзади».
– Ну и что там. Тони?
– Ничего, кроме старого оврага.
– Зиг умотал за собаками. Будет часам к двум.
– Откуда?
– Из Анкары самолетом. К утру все будет кончено.
– Не нашел следов крови?
– Черт. Нет. Наверное, промахнулся.
– Наверняка он упал после первого выстрела.
– Далеко было...
– Да. – Тихий смех. – Нужен прибор ночного видения. – Удаляясь, голоса затихали в овраге.
«Собаки? Собаки в два часа ночи? Все будет кончено к утру. Моя последняя ночь. Не останавливайся, трус несчастный. Жалкий, с трясущимися поджилками, наложивший в штаны сосунок. Как ты смеешь просить Бога о помощи?! Ты, lache-froussardpoltron-trouillard, не смеешь просить никого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40