.. – Консьержка прервалась, чтобы перевести дыхание.
– Я же ничего не сделала!
– Это я виноват, – сказал Коэн. – Он, видите ли, мой брат. Мы часто вздорим.
– Вон. Все вон. Мне плевать, кто вы там. Вон! Вон!
– Тогда верните деньги.
– Никаких денег.
– Я заплатил за неделю. Пятьдесят франков. У меня больше нет.
Консьержка спихнула матроса вниз по лестнице.
– Десять минут. – Она взглянула на несуществующие часы на руке. – Потом я вызываю полицию.
– Они арестуют тебя за кражу моих денег! – Крикнул Коэн.
– И моих, – отозвался матрос.
– Она сделает это. Она позовет полицейских, – сказала девушка. Она вбежала к себе в комнату и крикнула: «Лобо! Ко мне». Захлопнув дверь своей комнаты, Коэн, как ошарашенный, уставился на кровать c одеялом, уже знакомые раковину с комодом. «Когда летишь вниз, – пробормотал он, – трудно остановиться». Складывать было нечего. «Еще десять дней без еды, без денег. И некуда податься. О, Господи, приюти меня». Уходя, он заглянул в открытую дверь комнаты девушки. Она бросала на кровать свои платья. Восточноевропейская овчарка с острыми ушами настороженно смотрела на него с порога.
– Куда ты пойдешь? – спросил он.
– Кто его знает? В другую такую же дыру, как и эта, с такой же гранд-дамой в виде консьержки, где найдется такой же добрый самаритянин, благодаря которому меня опять точно так же вышвырнут вон.
– Он оскорбил тебя.
Она махнула рукой.
– Вот что называется оскорблением – когда тебя вот так вышвыривают. Мне надо работать, а не переезжать с места на место.
– Мне тоже придется уходить. Она взяла все мои деньги.
– И правильно сделала. – Она запихивала свои платья, белье, зеркальце и щетку в картонный саквояж. – И поделом тебе. Чтобы не совал свой член куда не надо!
Она догнала его на улице и пошла рядом, немного склонившись набок под тяжестью своего чемоданчика. Лобо неотступно трусил сзади.
– Что же ты будешь делать? – спросила она.
– Спать на улице, питаться крысами.
– К ним нужно много крепкого вина. Какого-нибудь испанского.
– У тебя есть такое на примете?
Sangre de Того, пошли!
Глава 15
Улица Тюбанов пульсировала движением: сверкали неоновые лампы, сновали машины, молодые, полные страсти глаза многозначительно смотрели на них. Он шел, хромая, превозмогая боль; она дважды останавливалась, дожидаясь его, размахивая чемоданчиком и постукивая каблуком по тротуару. Они поднялись по темной лестнице, и она, звеня браслетами, постучала в дверь в конце полутемного коридора.
– Кто там? – Послышался мужской голос.
– Полиция. Открывай. – Она вновь постучала. – Открывай, salaud!
– Это можешь быть только ты, Мария.
Прикрыв дверь, чтобы снять цепочку, мужчина вновь открыл ее.
– Проститутки говорят, что они – полицейские, а все полицейские – проститутки. Трудно разобраться.
– Только это и заставляет тебя шевелиться, Леон. Леон бросил взгляд на чемоданчик, затем – на Коэна.
– Хочешь сбежать?
– Этот благородный рыцарь спас меня от матроса, и благодаря ему меня вышвырнули вон. Леон усмехнулся.
– Ну и что, мне наградить его медалью?
– Дан нам переночевать. Завтра я подыщу какое-нибудь жилье.
– У тебя есть работа на сегодняшний вечер?
– Ты хочешь, чтобы я их сюда приволокла?
– Нет уж, не надо.
– А что?
Закусив верхнюю губу, Леон показал на полуразвалившуюся плетеную кушетку.
– Ложе для новобрачных там. Если собака укусит меня, ей – конец.
– Да она умрет от укуса.
– Хорошо, что ты это помнишь.
– Дай нам какого-нибудь вина.
– На кухне, – Леон посмотрел на Коэна. – Ты откуда?
– Из Тулона.
– Ты ведь не француз.
– Я сейчас живу в Тулоне.
– Путешествуешь ради удовольствия? – Усмехнувшись, он посмотрел на одежду Коэна. – Пушка есть?
– Нет.
– Хорошо. Здесь оружие запрещено. У тебя есть работа?
– Я что-нибудь подыщу. Я уже говорил Марии, что я...
– Без вранья. Только без вранья. А деньги у тебя есть?
– Все взяла консьержка, выставив нас на улицу.
– И сколько же она взяла?
– Пятьдесят франков.
– Откуда ты приехал?
– Из Орана.
– В Марселе плоховато с работой.
Мария поставила бутылку вина на корзину рядом с кушеткой. Она постучала рукой по полу. Собака, подойдя к ней, повернулась и улеглась.
– Ты будешь, Леон? – Она разливала вино в стаканы.
– Нет.
– Вот, – сказала она Коэну. – «Бычья кровь»!
Вино было густым и почти черным. Она вновь наполнила его стакан.
– За Андалузию!
– К черту Андалузию, – сказал Леон.
– И к черту Корсику, – отозвалась она.
Почувствовав дурноту, Коэн опустился на кушетку.
– Вино не такое уж крепкое, – заметил Леон.
– Американцы ничего не понимают в вине, – ответила Мария.
– Вам крупно повезло, что я оказался здесь, – сказал Леон, набрасывая на плечи кожаную куртку.
– Я бы могла пойти к Мамету.
– Держись от Макета подальше. – Он открыл цепочку на двери. – Закройте за мной.
Мария села на кушетку рядом с Коэном.
– Я не могу так рано уснуть. – Встав, она поправила юбку. – Тебе надо побриться, – она фыркнула. – Иди в ванную и побрейся. И прими душ.
– И ты со мной.
– За пятьдесят франков.
– У меня есть более интересное предложение.
– Нет ничего более интересного. Отправляйся.
Ощущение сильной струи горячей воды казалось чем-то нереальным, реальным было лишь жжение, вызываемое ею в колене и плече. Он побрился левой рукой бритвой Леона. Она вошла и, подобрав юбку, присела на унитаз.
– Ты стал лучше пахнуть, – сказала она. – Что это?
– Меня порезали.
– Ого! Загноилось. – Она встала и спустила воду. – Тебе бы надо пойти в больницу. Монашки же оказывают помощь бесплатно. – Она провела пальцем вдоль покрасневшей раны. – Это тебя какой-нибудь матрос пырнул за то, что ты защищал честную девушку?
– Меня ограбили.
– Я не представляю тебя с деньгами. Мне надо держаться от тебя подальше. Тебе бы завтра сходить к монашкам.
– Мне уже лучше.
– Монашки не кусаются. Чего ты боишься? Он скользнул левой рукой ей под юбку.
– Боюсь, что у тебя со мной ничего не получится. – Я не занимаюсь этим просто так, ради удовольствия.
– Иногда надо.
Она ущипнула его за подбородок.
– Это – работа, mi calentorro. Она кормит нас с Лобо.
– В Марселе наверняка найдется и другая работа.
– Для меня, уехавшей из Испании из-за нищеты?
– Так зачем же ты приехала?
– Благодаря этой работе я каждый месяц посылаю деньги в Андалузию.
– А Леон?
– А как ты думаешь? Смогла бы я работать на улице без chulo? Без Леона или кого-нибудь еще? Он – мой патрон, он защищает меня.
– От чего?
– А ты не понимаешь? Тогда ты действительно бестолковый. – Она тряхнула головой, направляясь в холл. – Оденься, холодно.
– Скажи мне.
Он последовал за ней.
– En verdad, ты и вправду глупый. Majadero! – Ее браслеты позвякивали. – Тебя ограбили. Ты подрался с этим болваном матросом и тебя вышвырнули на улицу. Ты потерял деньги. И ты не понимаешь, для чего мне нужен Леон. Да тебе самому нужен кто-нибудь вроде Леона!
Он оделся. Его одежда пропахла корабельным трюмом.
– Que desgracia! – Простонала она. – Тебе ни за что не найти работу в таком виде. А что ты умеешь делать?
– Все, за что платят.
– Ага! А еще меня спрашиваешь. Он взял ее за руку.
– Я не спрашиваю. Я благодарен тебе за приют.
– Это Леон тебя приютил. – Подбоченясь, она внимательно осмотрела его. – Он неравнодушен к таким, как ты – bobos. «A los bobos se les aperece la Madre de Dios», – говорят у нас в Андалузии – дуракам везет. Тем не менее мне с моим «везением» надо быть очень осмотрительной! Так что, может быть, Леон и для тебя что-нибудь найдет.
– Чем же я могу быть ему полезен? Она взглянула на него из-под ресниц.
– Как же ты наивен! Mignon! Ты мог бы работать мальчиком у него. – Она ущипнула его за подбородок. – Если ты будешь работать на Леона, я кое-что получу за то, что привела тебя, и я с тобой поделюсь.
– Что же я буду делать?
– Как ты думаешь, mi calentorro? – Она потрясла браслетами. – Леон бы приодел тебя, и ты бы обслуживал старых гомиков из Сиотат и Кассис.
– Не получится.
– Теперь настала моя очередь спросить, почему?
– Мне почему-то нравятся женщины, а не мужчины.
– Дырка и есть дырка.
– Одна, на мой взгляд, естественнее, чем другая.
Она положила ему руку между ног.
– В постели я бы могла довести тебя до экстаза одним только ртом. Ты бы ведь не сопротивлялся?
– Вряд ли.
– И ты бы, наверное, сделал то же самое для меня, да? – Она села поудобнее. – Так в чем же разница?
– Между чем?
– Pues! Ты не слишком сообразителен! Между мужчиной и женщиной?
– С мужчиной я бы не стал этим заниматься.
– У тех и других одно и то же.
– А ты бы стала заниматься этим с женщиной?
– Меня пока не просили. Но думаю, да. Это – работа, такая же, как ремонтировать дорогу, водить автобус, быть президентом.
– А мужчины тебя не волнуют?
– Когда я была девочкой, да. После того как у меня будет достаточно денег, я вернусь в Андалузию, найду себе хорошего мужа. Может, тогда...
– Сколько тебе лет, Мария?
– Восемнадцать.
– Когда ты приехала в Марсель?
– Уже восемь месяцев назад. А тебе сколько?
– Двадцать семь.
– А выглядишь моложе меня, calentorro.
– А мог бы я еще что-нибудь делать для Леона?
– Он боится – Que comico! – Она отнесла винную бутылку на кухню. – Слышишь? Это Леон. С кем-то еще.
Войдя, Леон ущипнул ее за ухо.
– Не открывай цепочку, пока не узнаешь, кто там.
– Я узнаю тебя по запаху. Издалека.
Вслед за Леоном в комнату вошла худенькая девушка лет шестнадцати с каштановыми волосами. Она оценивающе посмотрела на Коэна и Марию и, откинув волосы назад, сбросила с плеч черный плащ.
– Это моя новая cocotte Тереза, – улыбнувшись, сказал Леон.
– Мы не особенно заняты, – ответила Мария.
– А некоторые из нас и вовсе не заняты, не так ли, cherie, – парировал Леон. Он повернулся к Терезе. – Раздевайся.
– Ты уже поимел меня. И ничего не разобрал?
– Раздевайся.
Девушка сердито глянула на Коэна. У нее были большие светло-карие глаза с длинными ресницами. Уголки ее изящного рта были опущены вниз. «Zut!» Расстегнув блузку, она скинула ее с плеч. Бюстгальтера на ней не было, ее груди были маленькие и круглые, как персики, посередине, в атласной ложбинке, сверкало маленькое золотое распятие. Она выскользнула из своих красных туфель, расстегнутая юбка, соскользнув вниз, упала к ее ногам. Поддев пальцами свои серебристые трусики, она сняла их и отбросила пальцем ноги в сторону. Она тряхнула головой, и ее волосы, словно блестящий коричневой водопад, упали вниз, доходя почти до талии.
– Voila, – она улыбнулась. – Достаточно?
– Que puta! – Мария презрительно усмехнулась. – Она слишком худа.
– Иди туда, Тереза, – сказал Леон, показывая на Коэна.
Она подошла. От нее исходил таинственно-сладковатый запах. Сквозь пушистый треугольник виднелись розовые губы.
– Пусть он ее опробует, – сказал Леон. – Цветочек, я даю тебе за него пятьдесят франков. – Наклонившись, он вложил деньги в ее записную книжку.
– Но она еще совсем юная, – возразил Коэн.
– Сделай так, чтобы ему было хорошо, Тереза, – сказал Леон, – если ты не хочешь вернуться на Маноск.
– Нет, – Коэн встал.
– Дорогой благородный рыцарь, – зашептал Леон, – тебе же, кажется, нужна работа, а? Должен же я тебя проверить. Так не упускай случая. – Он прошел в холл. – Я лягу спать. Проследи, чтобы они сделали свое дело, Мария.
– Если и я не усну, – проворчала она. Леон кинул из спальни на пол одеяло.
– Кому-то из вас придется спать на них. Утром определишь ее куда-нибудь, Мария.
– На улице д'Исоар есть детский садик.
– Полегче, Мария. Ты ведь тоже была когда-то молодой.
– Но не таким скелетом, как она.
– Мне бы надо было тебя сфотографировать, когда ты только приехала из своей благословенной Андалузии. Мария улыбнулась, глядя на Коэна.
– А ты уже так быстро собрался? Скоренько поднял la pistola? Дай же девочке поработать.
– Не нравится мне все это.
– А ты думаешь проституткам нравится? Тереза с отрешенным видом уже расстегивала ему рубашку. Увидев его рану, она помедлила, потом стащила с него брюки и принялась целовать и работать языком.
Он убрал волосы с ее груди. Маленькие коричневые соски были мягкими; он ласкал их, пока они не сделались упругими. Ее волосы щекотали ему живот; он провел руками по изгибу ее талии, чувствуя плавный переход к бедрам.
– Какая у тебя нежная кожа, Тереза.
– Такой меня создал Господь.
Он скользнул пальцами по пушистому каштану внизу живота, опускаясь ниже по шелковистой коже ее ног, мягче и теплее, чем дамаск, и еще более гладкой. Он не мог миновать ложбинку между ее ног; осторожно раздвинув спутанные волосы, он провел по ней пальцами. Встав над ним на колени, она начала раскачивать головой, едва касаясь спускавшимися волосами его пениса. Подавшись вперед, она слегка уперлась в него своей ложбинкой и стала водить по нему губами, отодвигаясь каждый раз, когда он хотел проникнуть в нее.
Обхватив рукой бедра, он приподнял ее так, что мог слегка скользить по ее раскрывшимся губам, чувствуя, как они влажнеют от этого мягкого трения. Она вздохнула, закусив губу, когда он опустил ее на себя, и начала, слегка приподнимаясь, вращать бедрами, медленно пропуская его все глубже и глубже, пока он с силой не проник в самые ее глубины, и она, вздрогнув от боли, не дернулась вверх.
– Быстрее, – выдохнул он, – я не могу остановиться.
Приподнявшись, она продолжала круговые движения, отталкивая его каждый раз, когда он устремлялся вглубь, дразня его снова и снова, втягивая свой плоский, как у школьницы, живот при каждой его попытке. Волосы, свисая как вуаль, прикрывали ее грудь с поблескивавшим на ней крестиком. Взгляд – по-прежнему отрешенный, пока он, охваченный оргазмом, не ворвался в нее. Порывисто выдохнув, она сползла с него.
– T'as une cigarette? – спросила она Марию.
– Non.
Она повернулась к Коэну; он покачал головой.
– Merde. Где здесь туалет?
– Средняя дверь в холле. Не разбуди Леона.
– Судя по тому, как он трахается, он до Пасхи не проснется. – Тереза прошла через холл, от верхней лампы на ее худые щеки падала тень.
– Когда я только встретила Леона, – зевнув, сказала Мария, – он трахал меня четыре раза подряд. Сказал, что я подаю надежды.
– Странно все это.
– Стоит посмотреть, как это у нее получится. Коэн вытянулся на грубом одеяле. Тереза, свернувшись комочком, легла к нему спиной. Они укрылись другим одеялом и, словно соскользнув по склону усталости, быстро погрузились в темноту.
Он проснулся, когда Тереза переступала через него.
– У меня что-то с мочевым пузырем, – сказала она, возвращаясь; из туалета доносилось журчание воды. – Это оттого, что я спала на холодному полу.
– Мне жаль, что все так вчера получилось.
Она фыркнула.
– С чего это?
– Мало удовольствия, когда это так происходит.
– Жизнь не всегда такая, как хочется. – Она засопела.
Ему не спалось. «А вдруг у меня ничего не выйдет и весь этот ужас окажется бессмысленным? Все эти смерти забудутся, и о них так никто и не узнает. Если за мной так охотятся, то удалось ли Полу убежать?»
* * *
Утреннее солнце проникло сквозь пыльные окна; комната наполнилась уличным шумом.
– Ну теперь ты трахнешься со мной? – спросил Коэн Марию, когда они, сидя в кафе на углу, пили кофе с булочками.
– Ты только об этом и думаешь.
– У тебя же должен быть возлюбленный.
– Леону это не нравится.
– А ты всегда делаешь то, что ему нравится?
– Конечно. – Она приподняла бровь. – Он защищает меня от полиции, от мафии.
– Как же он тебя защищает от полицейских?
– А ты не знаешь? – Она вытерла губы рукой. – Они завозят наркотики, а он распространяет их. Всем это известно. – Она по-детски улыбнулась. – Ты слишком любопытен.
– Дурацкая привычка.
– С Леоном она может оказаться роковой.
– Это, знаешь, как в пословице: «У кошки девять жизней, но губит ее любопытство». Как-то я сунул нос туда, куда не многим следует соваться. В результате погибло семь моих друзей. Один еще, может быть, жив. Я – девятый. Все мои беды от любопытства.
– У нас в Андалузии нет такой пословицы. – Тряхнув головой, она откинула волосы назад. – И все-таки тебе везет.
– Мне так и говорят.
– Но ты такой наивный. Сейчас тебе себя жалко, ты весь в себе, как мальчик, впервые переспавший с женщиной. Сама невинность, как будто с тобой никогда ничего не случалось в жизни.
Он наклонился к ней через столик, стараясь перекричать шум автобуса.
– Слишком много всего произошло со мной.
– Да ну! Ты просто играешь в бедность. Когда тебе это надоест, ты вернешься в Америку, сядешь в свою машину и тебе не надо будет заботиться о еде. Ты знаешь, мой брат в Андалузии молится, чтобы у него не было детей: боится, что они возненавидят его так же, как он ненавидит нашего отца.
– А он ненавидит его?
– Claro que si! Потому что благодаря ему он узнал голод и нищету Андалузии. Когда я была маленькой, calentorro, я просила по средам милостыню на рынке или по воскресеньям, сидя на бетонных ступеньках перед церковью, а богато одетая благочестивая публика обходила меня, грязную маленькую цыганку, словно крысу, раздавленную на тротуаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Я же ничего не сделала!
– Это я виноват, – сказал Коэн. – Он, видите ли, мой брат. Мы часто вздорим.
– Вон. Все вон. Мне плевать, кто вы там. Вон! Вон!
– Тогда верните деньги.
– Никаких денег.
– Я заплатил за неделю. Пятьдесят франков. У меня больше нет.
Консьержка спихнула матроса вниз по лестнице.
– Десять минут. – Она взглянула на несуществующие часы на руке. – Потом я вызываю полицию.
– Они арестуют тебя за кражу моих денег! – Крикнул Коэн.
– И моих, – отозвался матрос.
– Она сделает это. Она позовет полицейских, – сказала девушка. Она вбежала к себе в комнату и крикнула: «Лобо! Ко мне». Захлопнув дверь своей комнаты, Коэн, как ошарашенный, уставился на кровать c одеялом, уже знакомые раковину с комодом. «Когда летишь вниз, – пробормотал он, – трудно остановиться». Складывать было нечего. «Еще десять дней без еды, без денег. И некуда податься. О, Господи, приюти меня». Уходя, он заглянул в открытую дверь комнаты девушки. Она бросала на кровать свои платья. Восточноевропейская овчарка с острыми ушами настороженно смотрела на него с порога.
– Куда ты пойдешь? – спросил он.
– Кто его знает? В другую такую же дыру, как и эта, с такой же гранд-дамой в виде консьержки, где найдется такой же добрый самаритянин, благодаря которому меня опять точно так же вышвырнут вон.
– Он оскорбил тебя.
Она махнула рукой.
– Вот что называется оскорблением – когда тебя вот так вышвыривают. Мне надо работать, а не переезжать с места на место.
– Мне тоже придется уходить. Она взяла все мои деньги.
– И правильно сделала. – Она запихивала свои платья, белье, зеркальце и щетку в картонный саквояж. – И поделом тебе. Чтобы не совал свой член куда не надо!
Она догнала его на улице и пошла рядом, немного склонившись набок под тяжестью своего чемоданчика. Лобо неотступно трусил сзади.
– Что же ты будешь делать? – спросила она.
– Спать на улице, питаться крысами.
– К ним нужно много крепкого вина. Какого-нибудь испанского.
– У тебя есть такое на примете?
Sangre de Того, пошли!
Глава 15
Улица Тюбанов пульсировала движением: сверкали неоновые лампы, сновали машины, молодые, полные страсти глаза многозначительно смотрели на них. Он шел, хромая, превозмогая боль; она дважды останавливалась, дожидаясь его, размахивая чемоданчиком и постукивая каблуком по тротуару. Они поднялись по темной лестнице, и она, звеня браслетами, постучала в дверь в конце полутемного коридора.
– Кто там? – Послышался мужской голос.
– Полиция. Открывай. – Она вновь постучала. – Открывай, salaud!
– Это можешь быть только ты, Мария.
Прикрыв дверь, чтобы снять цепочку, мужчина вновь открыл ее.
– Проститутки говорят, что они – полицейские, а все полицейские – проститутки. Трудно разобраться.
– Только это и заставляет тебя шевелиться, Леон. Леон бросил взгляд на чемоданчик, затем – на Коэна.
– Хочешь сбежать?
– Этот благородный рыцарь спас меня от матроса, и благодаря ему меня вышвырнули вон. Леон усмехнулся.
– Ну и что, мне наградить его медалью?
– Дан нам переночевать. Завтра я подыщу какое-нибудь жилье.
– У тебя есть работа на сегодняшний вечер?
– Ты хочешь, чтобы я их сюда приволокла?
– Нет уж, не надо.
– А что?
Закусив верхнюю губу, Леон показал на полуразвалившуюся плетеную кушетку.
– Ложе для новобрачных там. Если собака укусит меня, ей – конец.
– Да она умрет от укуса.
– Хорошо, что ты это помнишь.
– Дай нам какого-нибудь вина.
– На кухне, – Леон посмотрел на Коэна. – Ты откуда?
– Из Тулона.
– Ты ведь не француз.
– Я сейчас живу в Тулоне.
– Путешествуешь ради удовольствия? – Усмехнувшись, он посмотрел на одежду Коэна. – Пушка есть?
– Нет.
– Хорошо. Здесь оружие запрещено. У тебя есть работа?
– Я что-нибудь подыщу. Я уже говорил Марии, что я...
– Без вранья. Только без вранья. А деньги у тебя есть?
– Все взяла консьержка, выставив нас на улицу.
– И сколько же она взяла?
– Пятьдесят франков.
– Откуда ты приехал?
– Из Орана.
– В Марселе плоховато с работой.
Мария поставила бутылку вина на корзину рядом с кушеткой. Она постучала рукой по полу. Собака, подойдя к ней, повернулась и улеглась.
– Ты будешь, Леон? – Она разливала вино в стаканы.
– Нет.
– Вот, – сказала она Коэну. – «Бычья кровь»!
Вино было густым и почти черным. Она вновь наполнила его стакан.
– За Андалузию!
– К черту Андалузию, – сказал Леон.
– И к черту Корсику, – отозвалась она.
Почувствовав дурноту, Коэн опустился на кушетку.
– Вино не такое уж крепкое, – заметил Леон.
– Американцы ничего не понимают в вине, – ответила Мария.
– Вам крупно повезло, что я оказался здесь, – сказал Леон, набрасывая на плечи кожаную куртку.
– Я бы могла пойти к Мамету.
– Держись от Макета подальше. – Он открыл цепочку на двери. – Закройте за мной.
Мария села на кушетку рядом с Коэном.
– Я не могу так рано уснуть. – Встав, она поправила юбку. – Тебе надо побриться, – она фыркнула. – Иди в ванную и побрейся. И прими душ.
– И ты со мной.
– За пятьдесят франков.
– У меня есть более интересное предложение.
– Нет ничего более интересного. Отправляйся.
Ощущение сильной струи горячей воды казалось чем-то нереальным, реальным было лишь жжение, вызываемое ею в колене и плече. Он побрился левой рукой бритвой Леона. Она вошла и, подобрав юбку, присела на унитаз.
– Ты стал лучше пахнуть, – сказала она. – Что это?
– Меня порезали.
– Ого! Загноилось. – Она встала и спустила воду. – Тебе бы надо пойти в больницу. Монашки же оказывают помощь бесплатно. – Она провела пальцем вдоль покрасневшей раны. – Это тебя какой-нибудь матрос пырнул за то, что ты защищал честную девушку?
– Меня ограбили.
– Я не представляю тебя с деньгами. Мне надо держаться от тебя подальше. Тебе бы завтра сходить к монашкам.
– Мне уже лучше.
– Монашки не кусаются. Чего ты боишься? Он скользнул левой рукой ей под юбку.
– Боюсь, что у тебя со мной ничего не получится. – Я не занимаюсь этим просто так, ради удовольствия.
– Иногда надо.
Она ущипнула его за подбородок.
– Это – работа, mi calentorro. Она кормит нас с Лобо.
– В Марселе наверняка найдется и другая работа.
– Для меня, уехавшей из Испании из-за нищеты?
– Так зачем же ты приехала?
– Благодаря этой работе я каждый месяц посылаю деньги в Андалузию.
– А Леон?
– А как ты думаешь? Смогла бы я работать на улице без chulo? Без Леона или кого-нибудь еще? Он – мой патрон, он защищает меня.
– От чего?
– А ты не понимаешь? Тогда ты действительно бестолковый. – Она тряхнула головой, направляясь в холл. – Оденься, холодно.
– Скажи мне.
Он последовал за ней.
– En verdad, ты и вправду глупый. Majadero! – Ее браслеты позвякивали. – Тебя ограбили. Ты подрался с этим болваном матросом и тебя вышвырнули на улицу. Ты потерял деньги. И ты не понимаешь, для чего мне нужен Леон. Да тебе самому нужен кто-нибудь вроде Леона!
Он оделся. Его одежда пропахла корабельным трюмом.
– Que desgracia! – Простонала она. – Тебе ни за что не найти работу в таком виде. А что ты умеешь делать?
– Все, за что платят.
– Ага! А еще меня спрашиваешь. Он взял ее за руку.
– Я не спрашиваю. Я благодарен тебе за приют.
– Это Леон тебя приютил. – Подбоченясь, она внимательно осмотрела его. – Он неравнодушен к таким, как ты – bobos. «A los bobos se les aperece la Madre de Dios», – говорят у нас в Андалузии – дуракам везет. Тем не менее мне с моим «везением» надо быть очень осмотрительной! Так что, может быть, Леон и для тебя что-нибудь найдет.
– Чем же я могу быть ему полезен? Она взглянула на него из-под ресниц.
– Как же ты наивен! Mignon! Ты мог бы работать мальчиком у него. – Она ущипнула его за подбородок. – Если ты будешь работать на Леона, я кое-что получу за то, что привела тебя, и я с тобой поделюсь.
– Что же я буду делать?
– Как ты думаешь, mi calentorro? – Она потрясла браслетами. – Леон бы приодел тебя, и ты бы обслуживал старых гомиков из Сиотат и Кассис.
– Не получится.
– Теперь настала моя очередь спросить, почему?
– Мне почему-то нравятся женщины, а не мужчины.
– Дырка и есть дырка.
– Одна, на мой взгляд, естественнее, чем другая.
Она положила ему руку между ног.
– В постели я бы могла довести тебя до экстаза одним только ртом. Ты бы ведь не сопротивлялся?
– Вряд ли.
– И ты бы, наверное, сделал то же самое для меня, да? – Она села поудобнее. – Так в чем же разница?
– Между чем?
– Pues! Ты не слишком сообразителен! Между мужчиной и женщиной?
– С мужчиной я бы не стал этим заниматься.
– У тех и других одно и то же.
– А ты бы стала заниматься этим с женщиной?
– Меня пока не просили. Но думаю, да. Это – работа, такая же, как ремонтировать дорогу, водить автобус, быть президентом.
– А мужчины тебя не волнуют?
– Когда я была девочкой, да. После того как у меня будет достаточно денег, я вернусь в Андалузию, найду себе хорошего мужа. Может, тогда...
– Сколько тебе лет, Мария?
– Восемнадцать.
– Когда ты приехала в Марсель?
– Уже восемь месяцев назад. А тебе сколько?
– Двадцать семь.
– А выглядишь моложе меня, calentorro.
– А мог бы я еще что-нибудь делать для Леона?
– Он боится – Que comico! – Она отнесла винную бутылку на кухню. – Слышишь? Это Леон. С кем-то еще.
Войдя, Леон ущипнул ее за ухо.
– Не открывай цепочку, пока не узнаешь, кто там.
– Я узнаю тебя по запаху. Издалека.
Вслед за Леоном в комнату вошла худенькая девушка лет шестнадцати с каштановыми волосами. Она оценивающе посмотрела на Коэна и Марию и, откинув волосы назад, сбросила с плеч черный плащ.
– Это моя новая cocotte Тереза, – улыбнувшись, сказал Леон.
– Мы не особенно заняты, – ответила Мария.
– А некоторые из нас и вовсе не заняты, не так ли, cherie, – парировал Леон. Он повернулся к Терезе. – Раздевайся.
– Ты уже поимел меня. И ничего не разобрал?
– Раздевайся.
Девушка сердито глянула на Коэна. У нее были большие светло-карие глаза с длинными ресницами. Уголки ее изящного рта были опущены вниз. «Zut!» Расстегнув блузку, она скинула ее с плеч. Бюстгальтера на ней не было, ее груди были маленькие и круглые, как персики, посередине, в атласной ложбинке, сверкало маленькое золотое распятие. Она выскользнула из своих красных туфель, расстегнутая юбка, соскользнув вниз, упала к ее ногам. Поддев пальцами свои серебристые трусики, она сняла их и отбросила пальцем ноги в сторону. Она тряхнула головой, и ее волосы, словно блестящий коричневой водопад, упали вниз, доходя почти до талии.
– Voila, – она улыбнулась. – Достаточно?
– Que puta! – Мария презрительно усмехнулась. – Она слишком худа.
– Иди туда, Тереза, – сказал Леон, показывая на Коэна.
Она подошла. От нее исходил таинственно-сладковатый запах. Сквозь пушистый треугольник виднелись розовые губы.
– Пусть он ее опробует, – сказал Леон. – Цветочек, я даю тебе за него пятьдесят франков. – Наклонившись, он вложил деньги в ее записную книжку.
– Но она еще совсем юная, – возразил Коэн.
– Сделай так, чтобы ему было хорошо, Тереза, – сказал Леон, – если ты не хочешь вернуться на Маноск.
– Нет, – Коэн встал.
– Дорогой благородный рыцарь, – зашептал Леон, – тебе же, кажется, нужна работа, а? Должен же я тебя проверить. Так не упускай случая. – Он прошел в холл. – Я лягу спать. Проследи, чтобы они сделали свое дело, Мария.
– Если и я не усну, – проворчала она. Леон кинул из спальни на пол одеяло.
– Кому-то из вас придется спать на них. Утром определишь ее куда-нибудь, Мария.
– На улице д'Исоар есть детский садик.
– Полегче, Мария. Ты ведь тоже была когда-то молодой.
– Но не таким скелетом, как она.
– Мне бы надо было тебя сфотографировать, когда ты только приехала из своей благословенной Андалузии. Мария улыбнулась, глядя на Коэна.
– А ты уже так быстро собрался? Скоренько поднял la pistola? Дай же девочке поработать.
– Не нравится мне все это.
– А ты думаешь проституткам нравится? Тереза с отрешенным видом уже расстегивала ему рубашку. Увидев его рану, она помедлила, потом стащила с него брюки и принялась целовать и работать языком.
Он убрал волосы с ее груди. Маленькие коричневые соски были мягкими; он ласкал их, пока они не сделались упругими. Ее волосы щекотали ему живот; он провел руками по изгибу ее талии, чувствуя плавный переход к бедрам.
– Какая у тебя нежная кожа, Тереза.
– Такой меня создал Господь.
Он скользнул пальцами по пушистому каштану внизу живота, опускаясь ниже по шелковистой коже ее ног, мягче и теплее, чем дамаск, и еще более гладкой. Он не мог миновать ложбинку между ее ног; осторожно раздвинув спутанные волосы, он провел по ней пальцами. Встав над ним на колени, она начала раскачивать головой, едва касаясь спускавшимися волосами его пениса. Подавшись вперед, она слегка уперлась в него своей ложбинкой и стала водить по нему губами, отодвигаясь каждый раз, когда он хотел проникнуть в нее.
Обхватив рукой бедра, он приподнял ее так, что мог слегка скользить по ее раскрывшимся губам, чувствуя, как они влажнеют от этого мягкого трения. Она вздохнула, закусив губу, когда он опустил ее на себя, и начала, слегка приподнимаясь, вращать бедрами, медленно пропуская его все глубже и глубже, пока он с силой не проник в самые ее глубины, и она, вздрогнув от боли, не дернулась вверх.
– Быстрее, – выдохнул он, – я не могу остановиться.
Приподнявшись, она продолжала круговые движения, отталкивая его каждый раз, когда он устремлялся вглубь, дразня его снова и снова, втягивая свой плоский, как у школьницы, живот при каждой его попытке. Волосы, свисая как вуаль, прикрывали ее грудь с поблескивавшим на ней крестиком. Взгляд – по-прежнему отрешенный, пока он, охваченный оргазмом, не ворвался в нее. Порывисто выдохнув, она сползла с него.
– T'as une cigarette? – спросила она Марию.
– Non.
Она повернулась к Коэну; он покачал головой.
– Merde. Где здесь туалет?
– Средняя дверь в холле. Не разбуди Леона.
– Судя по тому, как он трахается, он до Пасхи не проснется. – Тереза прошла через холл, от верхней лампы на ее худые щеки падала тень.
– Когда я только встретила Леона, – зевнув, сказала Мария, – он трахал меня четыре раза подряд. Сказал, что я подаю надежды.
– Странно все это.
– Стоит посмотреть, как это у нее получится. Коэн вытянулся на грубом одеяле. Тереза, свернувшись комочком, легла к нему спиной. Они укрылись другим одеялом и, словно соскользнув по склону усталости, быстро погрузились в темноту.
Он проснулся, когда Тереза переступала через него.
– У меня что-то с мочевым пузырем, – сказала она, возвращаясь; из туалета доносилось журчание воды. – Это оттого, что я спала на холодному полу.
– Мне жаль, что все так вчера получилось.
Она фыркнула.
– С чего это?
– Мало удовольствия, когда это так происходит.
– Жизнь не всегда такая, как хочется. – Она засопела.
Ему не спалось. «А вдруг у меня ничего не выйдет и весь этот ужас окажется бессмысленным? Все эти смерти забудутся, и о них так никто и не узнает. Если за мной так охотятся, то удалось ли Полу убежать?»
* * *
Утреннее солнце проникло сквозь пыльные окна; комната наполнилась уличным шумом.
– Ну теперь ты трахнешься со мной? – спросил Коэн Марию, когда они, сидя в кафе на углу, пили кофе с булочками.
– Ты только об этом и думаешь.
– У тебя же должен быть возлюбленный.
– Леону это не нравится.
– А ты всегда делаешь то, что ему нравится?
– Конечно. – Она приподняла бровь. – Он защищает меня от полиции, от мафии.
– Как же он тебя защищает от полицейских?
– А ты не знаешь? – Она вытерла губы рукой. – Они завозят наркотики, а он распространяет их. Всем это известно. – Она по-детски улыбнулась. – Ты слишком любопытен.
– Дурацкая привычка.
– С Леоном она может оказаться роковой.
– Это, знаешь, как в пословице: «У кошки девять жизней, но губит ее любопытство». Как-то я сунул нос туда, куда не многим следует соваться. В результате погибло семь моих друзей. Один еще, может быть, жив. Я – девятый. Все мои беды от любопытства.
– У нас в Андалузии нет такой пословицы. – Тряхнув головой, она откинула волосы назад. – И все-таки тебе везет.
– Мне так и говорят.
– Но ты такой наивный. Сейчас тебе себя жалко, ты весь в себе, как мальчик, впервые переспавший с женщиной. Сама невинность, как будто с тобой никогда ничего не случалось в жизни.
Он наклонился к ней через столик, стараясь перекричать шум автобуса.
– Слишком много всего произошло со мной.
– Да ну! Ты просто играешь в бедность. Когда тебе это надоест, ты вернешься в Америку, сядешь в свою машину и тебе не надо будет заботиться о еде. Ты знаешь, мой брат в Андалузии молится, чтобы у него не было детей: боится, что они возненавидят его так же, как он ненавидит нашего отца.
– А он ненавидит его?
– Claro que si! Потому что благодаря ему он узнал голод и нищету Андалузии. Когда я была маленькой, calentorro, я просила по средам милостыню на рынке или по воскресеньям, сидя на бетонных ступеньках перед церковью, а богато одетая благочестивая публика обходила меня, грязную маленькую цыганку, словно крысу, раздавленную на тротуаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40